Текст книги "Под грозой (сборник)"

Автор книги: Павел Сурожский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

П. СУРОЖСКИЙ

П О Д Г Р О З О Й

Повести и рассказы для юношества

ПОД ГРОЗОЙ.

Повесть.

1.

Зима стояла мокрая. То выпадет снег, то рас-

тает. На улицах грязь, а– в квартирах сырость.

Щербаковы жили в одной комнате– пятеро.

Было тесно и холодно. Дрова дорогие– не по кар-

Манну.

Щербаков работал железнодорожных мастер-

ских. Денег не платили–пусто было в державной

казне, и, возвращаясь домой Щербаков досадливо

отвечал на немой вопрос жены:'

– Опять ничего. Завтраками кормят.

Андрейка смотрел на отца, на мать—лица их

были хмурые—и думал:

«Опять, стало быть, воду хлебать. Хоть бы

хлеба вволю».

Хлеба-то как раз и не хватало. Выдавали из

лавок по талонам, да и то не каждый день. А

сколько стоять приходилось в очередях. Вытя-

нется хвост квартала на два и подвигается медлен-

но-медленно. А на улице слякоть, мокрота. Ветер

такой сердитый, из-за Днепра, бежит по улице,

обдает холодом, забирается в каждую прореху.

Руки синие, в сапогах хлюпает грязь.

Андрейке часто приходится торчать в очере-

дях. Больше некому—отец на работе, у матери хо-

зяйство, да и стоять она долго не может, ребено-

чек скоро должен родиться, бабушка еле моги

волочит, а сестренка Таня малая еще—шестой год

пошел.

Если бы сапоги были крепкие—наплевать бы

на холод. В очередях даже весело. Сколько разго-

воров... Чего только не услышишь! Заведут спор,

почему так трудно стало жить, и начинается пере-

бранка. Одни говорят—революция виновата, дру-

гие на большевиков все сваливают.

– Да у нас-то кто сейчас—большевики?

– Нет, украинцы.

– Так почему же они тебе денег не дают,

чтобы на все хватало?

– Почему... Да потому, что... чорт их разберет,

почему...

– Стало быть, не большевики виноваты.

Старухи каркают, как вороны:

– Бога забыли, оттого и голод.

– А ты, бабка, бога помнишь?

– Руки б мои отсохли, коли б я его забыла.

– А почему-же бог тебе хлеба не дает?

Старуха плюет и крестится:

– Отвяжись, окаянный. Смутители проклятые.

Андрейке нравятся такие разговоры. Здорово

поддевают один другого.

Придя домой, он рассказывает про слышанное

отцу.

Отец только головой покачивал:

– Эх, граждане тоже...

А в последний раз сказал:

– Скоро по-иному заговорят.

– Почему?– спросил Андрейка.

Отец помолчал и вымолвил, понизив голос:

– Большевики наступают.

2.

Жили Щербаковы на окраине, около вокзала.

Лепились по косогору маленькие домишки тесно-

густо. Улицы кривые, грязные. Жила тут бед-

нота.

А на бугре, нависая обрывами над синей лен-

той Днепра, стоял город. Тут были широкие улицы,

красивые церкви, большие дома.

Когда Андрейка попадал в город, у него разбе-

гались глаза, и город для него был, что ярмарка.

Сколько людей и какие нарядные, как быстро

бегут трамваи, какие приманки в магазинах! По-

стоишь у окон—слюнки потекут.

Нарядные люди заходят в магазины, покупают

разные лакомые товары и уносят, аккуратно завер-

нутые в бумагу. А Андрейка не может купить даже

бублика у торговки, что стоит с корзиной на улице,

даже семечек на копейку.

Вот из одного магазина вышла молодая жен-

щина в дорогой шубе и с ней девочка, пухлая и

розовая, как кукла. У обоих в руках свертки, пере-

вязанные голубыми ленточками.

– Мама, ты забыла купить бисквит,– говорит

девочка.

– Ах да, спасибо, что напомнила, у нас к чаю

ничего нет вкусного.

И они вернулись опять в магазин.

«Ишь, пухлые, бисквитов захотелось», поду-

мал Андрейка, глядя им вслед.

Снует вдоль магазинов беззаботная толпа с ве-

селым говором: видно, что этим хорошо одетым

людям живется весело, сытно, вольготно, и они не

думают ни об очередях, ни о хлебе, ни о мерзлой

картошке.

Прошла группа гимназистов. Все они чистень-

кие, в серых шинельках, с серебрянными веточками

на фуражках. Они громко говорят и пересмеи-

ваются.

Крайний, рассуждая о чем-то, развел руками и

задел Андрейку.

– Чего пихаешься?—огрызнулся Андрейка.

Гимназисты посмотрели на него– маленький,

в рваном пальтишке, напыжился, как озябший

воробей,– и громко заржали.

– Ишь ты... пролетарий,– сказал крайний гим-

назист.

И опять заржали.

У Андрейки закипела злость. Будь это один на

один, Андрейка показал бы ему пролетария.

Заныло в животе от голода. Окна и магазины

дразнили, оттуда пахло едой. Андрейка свернул

в переулок и побежал домой, чавкая по мокроте

дырявыми сапогами.

3.

Отец вернулся поздно. Андрейка уже спал, но

услышал стук и проснулся.

Мать открыла дверь. Отец вошел, и Андрейке

бросилось в глаза что-то новое в его лице.

Андрейка видел уже однажды у отца такое лицо—

в тот день, когда об'явили про революцию.

И Андрейка насторожился.

Отец бросил на стол шапку, сдернул с плеч

пальто и сказал, обращаясь к матери:

– Ну, Даша, держись. Решили об'явить заба-

стовку.

– Когда?

– Как только Красная армия подойдет к го-

роду. Все фабрики и заводы, даже железная до-

рога, водопровод и электрическая станция. Будем

бороться с Радой, пока не сковырнем ее.

Мать слушала молча. Ее как-будто испугали

слова мужа. Спросила опасливо:

– Удержитесь-ли?

Отец сказал:

– Через два-три дня Красная армия будет под

городом. Тут мы и начнем бой. Момент самый под-

ходящий. Пора разделаться с гайдамаками.

Андрейка слушал, и у него бежали мурашки по

спине. Он смотрел на отца горячими глазами,—

вот так бы и бросился к нему, прижался бы к его

колючей щеке и густым, черным, давно не чесан-

ным волосам.

– Поесть бы чего,– сказал отец.

– Сейчас дам.

Мать поставила миску с похлебкой, соль, отре-

зала кусочек хлеба.

– Эти дни будут трудные,– говорил отец, гло-

тая ложку за ложкой.– Может и хлеба не дадут.

Ну, да лучше потерпеть недельку, пока советская

власть не выгонит эту сволочь.

Маленькими кусочками отец откусывал хлеб, до-

едая похлебку, и когда проглотил последний кусо-

чек, бросил ложку на стол и стал вертеть папиросу.

Закурил, выпустил струйку дыма и сказал:

– На всякий случай, Даша. Теперь много

наших забирают, могут взять и меня. Так ты не

бойся. Посижу и вернусь. В случае чего– в коми-

тет иди, там товарищи помогут. Главное не робей.

Андрейка заснул не скоро. Потушили свет, легли

мать и отец, на дворе шумел ветер, что-то посту-

кивало за окном.

А Андрейка пучил глаза в темноту, думая о том,

как будет тогда, когда придут красные войска и

вступят в бой с гайдамаками.

4.

Никто не видел, но все чувствовали, что на

город надвигается гроза.

Все как будто оставалось по-прежнему. Бегали

трамваи, торговали магазины, звонили колокола

в церквах, шлифовала камни главных улиц празд-

ная толпа.

Но было что-то тревожное во всем этом. Чаще

стали появляться конные раз'езды, и особенно

много было их на окраинах. Гарцевали в серых

шапках и синих казакинах гайдамаки на сытых

конях. За спиной винтовка, в руках плеть, разбой-

ничьи лица, волчьи глаза. Рыскали по городу, ища

случая пустить в ход нагайку, и особенно были

люты к рабочим и евреям. Где собиралась кучка

в пять-шесть человек, гайдамаки налетали с ру-

ганью и криком:

– Р... разойди-ись!

И хлестали нагайками тех, кто не успевал уйти»

быстро.

А собирались на улицах часто. Роем роились

по городу всякие слухи, их была тьма-тьмущая и

чаще всего срывалось с губ вещее слово:

– Большевики.

На больших, нарядных улицах, где жили сытые

и довольные, это слово произносилось с трепетом;

на окраинах, где ютилась рабочая беднота,—с ра-

достью, с надеждой на избавление.

Придут большевики,– а на окраинах верили,

что они придут,—и изменится к лучшему каторж-

ная жизнь и не будут роскошествовать одни и

голодать другие.

Андрейке не сиделось дома. Сапоги худые,

пальтишко драное, шапка сползает на уши и хо-

лодно под ветром, в мокроте. Но дома было

скучно, хотелось на улицу, хотелось смотреть, слу-

шать, калякать с товарищами о том, про что гудел,

как улей, весь город.

Андрейке тринадцатый год. Он ходил в школу,

но неисправно, в школе было холодно и не всегда

приходили учителя. После рождественских святок

дело совсем расклеилось, и Андрейка забросил

школу.

Большинство его товарищей тоже отстали от

школы. Какое уже там ученье, когда подводит жи-

воты от голодовки и одежонка худая—не выси-

дишь. Дома хоть польза какая-нибудь—то полено,

гляди, притащут, то воды принесут, то в очереди

постоят. А от школы ни пользы, ни удовольствия,

только потеря времени.

Но связь между собою ребята держали. Соби-

рались часто целою гурьбой, гоняли по улицам,

шлепая дырявыми сапогами по мокроте, бегали на

станцию смотреть на паровозы, лазили по обры-

вам, круто спускавшимся к Днепру.

С обрыва хорошо было скатываться по скольз-

кому, обледенелому снегу. Садились прямо на снег

и летели вниз с криком, свистом, улюлюканьем,

опрокидывая друг друга и загрузая в снежных на-

метах. А потом взбирались наверх, и это было

самое трудное: нужно было ползти, цепляясь за

каждый кустик, за каждую кочку. А тут, гляди,

нагонит товарищ, ухватит за ногу– и пошел опять

кувырком вниз, пока не плюхнется в рыхлый снег.

Навозившись вволю, отдыхали на обрыве.

За Днепром синели леса, расстилалась на де-

сятки верст серовато-белая даль, а за обрывом

гудел город и гул этот был протяжный, глухой и

ровный, словно кто водил смычком по басовой

струне.

– Вон оттуда большевики придут,—сказал Гав-

рик, указывая скрюченным пальцем на лес.

– Чего им идти? Они по чугунке приедут,—

возразил Андрейка.

– Как же они могут приехать, когда чугунка

в гайдамацких руках?

– Дело большое! Отобьют и кончено. Ты ду-

маешь, большевики шутки шутить будут? Они так

попрут, что только держись. Их, ведь, сила!

– И гайдамаков не мало.

– Да что гайдамаки? Они только тут, в го-

роде, храбрые,—вмешался Еремка, самый старший

из ребят.– А напусти на них большевиков, сразу

хвост подожмут.

– Ах, и будет бой,—захлебываясь, сказал

Андрейка.—Когда большевики подойдут, наши в

городе ударят и начнут чистить гайдамаков с двух

концов. За гайдамаков только буржуи стоят, а все

рабочие и солдаты за большевиков.

– А ты откуда знаешь?—спросил Гаврик.

– Чего знать? Кого хочешь спроси: кто из нас

за гайдамаков?

– Я,—выступил вперед Петрик, самый малень-

кий и самый бойкий из ребят.

Все вытаращились на него. Но у Петрика пры-

гали в глазах такие задорно-смеющиеся огоньки,

что все поняли, что это он в шутку, и засмеялись.

– А-а, так ты за гайдамаков? С откоса его,—

кинулись к нему ребята.

Ноги у Петрика быстрые. Он юркнул в сто-

рону. И вся ватага с гамом и криком понеслась

за ним.

5.

Поздно ночью– Щербаковы уже спали,—кто-то

забарабанил в дверь.

Первой проснулась бабушка.

– Стучат, Василий,– стала будить она сына.

А сама дрожала, предвидя, что-то недоброе.

Щербаков вскочил и стал зажигать лампу. Стук

продолжался, требовательный, резкий.

Андрейка казалось, что ломают двери и вот-вот

ворвутся в дом.

– Не пугайтесь,– сказал отец.—Это, верно,

с обыском.

И пошел открывать.

В комнату ввалились четверо. Были они в серых

шапках, с ружьями и револьверами.

– Документы,—крикнул один из них, повиди-

мому, старший.

Щербаков вынул из кармана книжку и подал

гайдамаку.

Тот долго рассматривал ее, силясь прочитать

написанное, и потом рявкнул:

– Как зовут?

– Василий Щербаков.

– Якой губернии?

– Смоленской.

– Га, кацап! А где работаешь?

– В железнодорожных мастерских.

Глаза у гайдамака округлились.

– 3 большевицького гнизда?

Щербаков сказал спокойно:

– Это ни откуда не видно.

– По твоей морде бачу. Знаемо, чим вы ды-

шите.

Легкая усмешка тронула у Щербакова усы и

он сказал:

– Дышим, как и все, воздухом.

– Молча-ть! —заревел гайдамака, наливаясь

кровью.

– Оружие есть?

– Нету.

– По шукать!

Подручные бросились шарить по всем углам.

Рылись на кровати, в одежде, перевернули все в

сундуке, искали в печке, под столом, под кро-

ватью, ощупали всех, даже маленькую Таню,—и

ничего не нашли.

Красные и злые, они остановились посреди ком-

наты, вытирая потные лица.

Старший смерил глазами Щербакова и сказал:

– Сам запамятуй и другим скажи; колы де що

чи як инче—пощады не буде. Смерть!

И ушли, стуча, как лошади, подкованными

сапогами, бросив настежь дверь.

– Гады, разбойники!—вырвалось у Щерба-

кова, когда ушли гайдамаки.– Скорей бы распра-

виться с этой сволочью. Терпения нет!..

6.

В ту ночь по всему району были обыски, мно-

гих рабочих арестовали. На улицах чаще гарцо-

вали конные раз'езды. На них смотрели с нена-

вистью, со страхом, и шептали вслед:

– Разбойники, каты!

Утром Андрейка вышел на улицу. Серый и ту-

манный был день. Перекликались глухо гудки на

вокзале, как будто что-то сжимало их медные

глотки. Шли, торопясь, куда-то люди, с сумрачно-

серыми лицами, затаив в себе обиду и гнев.

Андрейка вспомнил вчерашнюю ночь, свирепые

лица гайдамаков, их ругань и окрики. Так и хоте-

лось плюнуть в красную рожу, когда бесстыжие

руки ощупывали у матери живот. Если бы кто-

нибудь ударил отца, Андрейка бросился бы на

щиту.

Пускай бы его избили, изувечили—все равно.

Из-за угла выбежала маленькая с'ежившаяся

фигурка. Андрейка узнал товарища Володьку Се-

мибратова.

– Куда ты?—крикнул Андрейка.

– За хлебом.

– Дают?

– Не знаю.

У Володьки было скучное лицо. Стоял, сгор-

бившись, словно тяжело было плечам от рваной

шубенки.

– Брата Максима забрали,– сказал он.

– Когда?

– Этой ночью.

– За что?

– Листовку какую-то нашли в кармане. Так и

накинулись, как увидели, с ног сбили. Руки свя-

зали и повели.

Володька оглянулся и сказал тихо, с затаен-

ным блеском в глазах:

– Большевики уже за Днепром стоят, требуют

сдачи города.

– Ну и что же?

– Рада не хочет сдавать. Силой будут брать.

– Большой будет бой.

– У-у, страшенный.

Весь этот день клубились слухи о том, что боль-

шевики подошли к городу.

Андрейка побежал на обрыв. Ему представля-

лась несметная рать, стоящая по ту сторону

Днепра. Движутся обозы, скачет конница, стеной

идет пехота.

Но над Днепром висела сизая мгла, и по ту

сторону не видно было ничего. Только город

шумел глухо, тревожно, пряча в тумане свои очер-

тания.

Андрейка постоял, посмотрел и пошел домой,

не зная– верить, или не верить тому, что говорят.

Отец пришел поздно вечером. И опять, как

и третьего дня, лицо у него было особенное.

Андрейка нетерпеливо уставился на него, ожидая,

что он скажет.

Отец обвел глазами комнату, посмотрел на

мать и сказал:

– Завтра начинаем забастовку. Требуем вла-

сти Советов. Не захотят– будем биться.

– А большевики уже пришли? – спросил

Андрейка.

– За городом стоят. Целая армия—пехота,

конница, артиллерия. Пусть-ка сунутся гайдамаки.

«Значит, правда»,—подумал Андрейка, и опять

ему представилось огромное воинство, обложив-

шее со всех сторон город.

– Нужно запасти воды, ■ Даша, – говорил

отец,– мука у нас есть?

– Немножко.

– Ну и ладно. Хлеба, может, совсем не будет

эти дни.

Мать смотрела на огонек лампы, лицо у нее

было блеклое, печальное.

– И как мы обернемся,– вырвалось у нее.

– Ничего,– бодро сказал отец,– лучше потер-

петь, да добиться своего. Правда, Андрей?

У Андрейки даже лицо покраснело оттого, что

отец обратился к нему, как к большому, и он ото-

звался радостно и твердо:

–Правда.

7.

Утром Андрейка выбежал на улицу и его пора-

зила небывалая тишина.

Серая муть стояла над городом, заволакивая

улицы, дома, и в этой мути как будто утонуло все

живое. Не слышно было гуденья трамваев, не

слышно было свистков, гудков, стука и лязга на

вокзале. Город замер, точно задохнулся в тумане.

«Это забастовка»,—подумал Андрейка.

Он пошел по улице. Редко попадались прохо-

жие, шли они торопливо, появляясь и исчезая во

мгле.

Вот и большая проезжая улица, подымающаяся

от вокзала в город. Здесь всегда было много из-

возчиков, они гремели пролетками по обледенелой

мостовой, а сегодня тихо, пусто не было даже про-

И еще новость. Закрыты магазины, замки

висят на дверях, только мелкие лавченки торгуют,

но и у них чуть приоткрыты двери, точно глаза

у перепуганного человека.

Послышалось цоканье копыт по мостовой. Про-

скакал отряд гайдамаков, за спинами винтовки,

лица свирепые, шапки надвинуты на глаза.

И не успел проводить их глазами Андрейка, как

показались солдаты. Шли они безмолвно, тесными

рядами, отбивая четко шаг, а лица были сумрач-

ные, серые.

Куда они идут?—думал Андрейка.—Ловить за-

бастовщиков? Но как их поймать, когда они бро-

сили работу и разбежались кто куда...

Встретилась женщина с ведрами. Она несла

воду, шла и бормотала:

– И что это делается? И когда этому конец

будет? Ни воды, ни хлеба...

Из дверей лавченки выглянула старая еврейка

и спросила у женщины:

– Где воду брала?

– А вон там, по бульвару, дом большой на-

право, колодезь во дворе...

– Всем дают?

– Всем за деньги. Да очередь такая, что и не

переждешь. И что это делается?

Женщины заговорили тихо, а Андрейка свер-

нул в переулок и, пройдя немного, увидел толпу.

Она стояла на улице и во дворе около большого

дома с колоннами и стеклянным куполом. Тут

были и солдаты, и гайдамаки, и студенты, и жен-

щины.

На верхней ступеньке между колоннами стоял

маленький старичек в очках, с длинной седой бо-

родой, похожий на учителя, и что-то говорил по-

украински, размахивая руками.

Андрейка плохо слышал и мало понимал, но

по отдельным словам догадывался, что седенький

человечек говорит о том, что нужно бороться с

большевиками.

Временами толпа глухо гудела и слышались

выкрики:

– К борьбе, к борьбе!

И когда раздавались эти выкрики, маленький

человечек еще сильнее тряс бородой и размахивал

руками.

Кончил он выкриком:

– К оружию!

И толпа долго повторяла его слова, грозя

кому-то кулаками:

– К оружию! к оружию!

А потом стали расходиться с песнями.

Андрейка смотрел и думал:

– Неужто все эти люди, и даже женщины,

пойдут воевать с большевиками? Да они, поди, и

стрелять не умеют, а кричат—«до збро'!»

И ему стало весело, как бывает иногда, когда

ожидаешь увидеть что-нибудь страшное, а видишь

смешное.

Андрейка выбрался из толпы и побежал впри-

прыжку по пустым улицам.

«Расскажу тятьке,—думал он дорогой,—тоже

будет смеяться».

Дома его встретила мать, заплаканная, убитая.

– И где ты бегаешь,—с упреком сказала она.—

Тут у нас...

И поперхнулась слезами.

– Что такое? – вымолвил, побледнев, Анд-

рейка.

– Отца гайдамаки взяли.

Андрейка заморгал часто-часто глазами, как-

будто не мог сразу понять того, что случилось.

Потом, как пришибленный, опустился на скамейку

и заплакал.

8.

Грозные наступили дни.

Об'явили осадное положение. Город замер.

Позакрывались магазины, кавьярни, столовые. Не

ходили трамваи. Нарядные улицы опустели. Дви-

гались только отряды добровольцев и гайдамак,

да пробирались торопливо женщины с ведрами и

корзинами—за водой и хлебом.

По вечерам было жутко.

Электрическая станция бастовала и тьма была

на улицах и в домах. Бродили в темноте шайки

налетчиков, врывались в дома и под видом обыс-

ков грабили квартиры. Отряды гайдамак тоже

рыскали по городу с обысками и тоже грабили.

И жители не знали, кого больше бояться – налет-

чиков или гайдамак.

У Щербаковых было сумрачно и тоскливо.

Плакала мать. Ей трудно было ходить, едва пере-

двигала ноги. Вздыхала и причитала бабушка, не

понимая, что делается вокруг нее и зачем все

это—война, революция, гайдамаки и большевики.

Только Андрейка крепился. Больно было думать

об отце. Где он теперь, жив ли? Может его уже

убили гайдамаки.

Но когда мать говорила, глотая слезы:

– Не вернется. Убьют его там...

Андрейка упрямо твердил свое:

– Вернется. Большевики придут и освободят.

– Много ты знаешь,—качала головой мать.

– Да уж знаю. Говорили мне. Их в тюрьму

сажают. Битком тюрьма набита... При случае и

убечь можно.

Андрейке только сейчас пришло в голову, что

можно убежать из тюрьмы, и он сразу поверил

этому и даже повеселел.

– Теперь по ночам темь,—вслух рассуждал

он,—выскользнул, и айда. Ищи потом... Вот так,

гляди, будем сидеть, а в окошечко тут-тук. И вхо-

дит тятенька.

– Ты выдумаешь,– сказала мать. И стала спо-

койнее. Как будто и она поверила, что это может

случиться.

Второй уже день шла забастовка. В лавках не

давали хлеба. Воду приходилось носить издалека.

Мать не могла стоять в очередях, и Андрейка

носил воду, пригибаясь под тяжестью ведер, на-

ведывался в хлебные лавки, где перед закрытыми

дверями стояли длинные хвосты. Никто не знал,

когда будут давать хлеб и будут ли давать, но

стояли, боясь потерять очередь.

Ветер свистел вдоль улицы, было холодно и

пустынно, хмурость лежала на озябших лицах,

бранчливы были разговоры.

Андрейка слушал, о чем гудит очередь, и видно

было, что все ждут какого-нибудь конца.

Часто, простояв пять-шесть часов, уходили ни

с чем,—лавки так и не отпирались,– и слышались

слова, в которых таилось отчаяние:

– Мука, а не жизнь. Голодом морят. Когда же

будет конец?

9.

С наступлением темноты в разных частях города

затрещали выстрелы.

Сначала они щелкали в одиночку—здесь, там,

ближе, дальше,—казалось, будто кто хлопал длин-

ным кнутом. Потом застрекотали чаще, гуще, щел-

канье перешло в залпы, и эти залпы с зловещей

четкостью прорезывали темноту, сверлили воздух.

Андрейка выскользнул на улицу, остановился у

ворот и стал слушать.

Стреляли внизу, за вокзалом, и выше, на горе.

Среди ружейной трескотни Андрейка уловил новые

звуки– быстрое-быстрое цоканье. Казалось, будто

кто-то озябший и голодный щелкает зубами, и

жутко было слушать это щелканье...

У Андерйки побежала дрожь по телу—не от

страха, а от ожиданья чего-то большого и важ-

ного. Он высунулся за ворота.

По пустынной улице бежал человек, прижи-

маясь к стенкам.

Пробегая мимо, он бросил на ходу:

– Началось.

И в голосе его слышался страх.

Темнота скрыла его, и долго не видно было

никого. Потом из-за угла вылетел конный отряд

и проскакал во весь опор по улице. Вслед за ним

показалась кучка вооруженных людей. Они шли

быстро, почти бежали.

Андрейка спрятался за ворота и с злорадством

подумал:

«Ага, закопошились... Дадут вам большевики

чесу».

По двору шел кто-то. Андрейка узнал соседа,

старого токаря Антонова. Он поравнялся с Андрей-

кой, посмотрел на него и сказал:

– Ты что тут?

– Смотрю.

– Гляди, чтобы не задело.

– Нет, они далеко.

Антонов постоял, послушал и сказал.:

– Восстание по всему городу. Требуют, чтобы

Рада ушла.

– А она не хочет?– спросил Андрейка.

– Не хочет,—усмехнулся Антонов и, помолчав,

добавил:

– Да мало ли что? Царь тоже не хотел ухо-

дить, а однако сковырнули. Так и Рада.

Где-то уже ближе раздалось дробное цоканье.

– Пулемет работает,– сказал Антонов.—Это уже

как на войне. Дело, стало быть, разгорается... Вот

будь я помоложе, а ты постарше, пошли бы мы

с тобой гайдамаков бить? А?

– Я бы и сейчас пошел,—сказал Андрейка,

и снова дрожь пробежала у него по спине.

– Ну, сейчас от тебя какая польза.

– А вот я вчерась видел немного больше меня

ребята, а с ружьями.

– Это за Раду которые? Ну, там всех под гре-

бень стригут, лишь бы побольше.

Андрейка вспомнил про отца, – царапнула

острая боль– и сказал:

– Кабы отца не взяли, он бы тоже пошел.

– Василий-то,—подхватил Антонов.—Беспре-

менно пошел бы. Горячий парень.

Андрейка прижался к рукаву Антонова и спро-

сил звенящим от тайной боли голосом:

– А скажи, по правде, Петрович, его не забьют

там гайдамаки?

Антонов положил руку на плечо Андрейки

и сказал:

– Зачем забьют? Посадили в тюрьму и сидит.

Придут большевики и ослобонят.

– А если гайдамаки одолеют?

– Куда им...—махнул рукой Антонов.—Кто за

Раду стоит? Рабочие—против них, гарнизон—дер-

жит нейтралитет, селянство—не сдвинется с места.

Стало быть, и воевать не с кем. Постреляют два-три

дня и сдадут город.

Слова Петровича успокоили Андрейку. Он ска-

зал, как бы спрашивая:

– И чего тогда лезут?

– Без драки нельзя,—усмехнулся Антонов.—

За лгав о е идет бой. Так уж жизнь устроена, что

все должно меняться. А это не всякому по вкусу,

оттого и бой и мука. Все новое, как и человек,

в муках рождается. Стало быть, это вроде закона.

Хочь —не хочешь, а надо... .

Один за другим раздались два залпа. И вслед

за ними зацокал пулемет.

Из темноты вынырнула какая-то фигура. Оста-

новилась и, задыхаясь, вымолвила:

– Будь ласка, скажите, где тут Канатная улица?

– Держи вверх, а потом направо,– сказал

Антонов.

– Откуда идешь?

– С вокзала.

– Как там?

– Стреляют. Пули так и свистят. Ползком при-

шлось квартала два...

Фигура скрылась в темноте.

– Заплутался сердяга,—сказал Антонов.– Ну,

пойдем, хлопче, по домам. Успеем еще насмо-

треться и наслушаться. Это еще только цветики...

10.

Что-то грохотало за городом так, что стены

дрожали.

Андрейка проснулся и долго ничего не мог

понять.

Что это? Гроза? Но почему не видно молнии?

И какая может быть гроза зимой?

Заворочалась мать. Андрейка спросил:

– Сышишь, мамка?

– Слышу,—отозвалась мать.—Это пушки стре-

ляют.

Страх дрожал в ее голосе. Она поднялась, села.

И не знала, повидимому, что делать—встать ли

и зажечь огонь или сидеть впотьмах.

Андрейка, с'ежившись, вслушивался в громы-

ханье. Удары падали за ударами и отдавались то

ближе, то дальше. Что-то как-будто рвалось

в вышине и рассыпалось по земле грохочущими

осколками.

Кто это стреляет? Большевики или гайдамаки?

Или же те и другие вместе?

Слезла с кровати бабушка и зашаркала босыми

ногами по полу, что-то шепча. Проснулась Таня

и заплакала, услышав громыханье.

Жутко было сидеть в темноте.

Мать встала и зажгла, огонь. Маленький глазок

света немного рассеял жуть. Все сидели молча,

подавленные, растерянные. Хотелось не слушать

и не думать о том, что делалось там, среди ночи,

в темноте, но при каждом ударе дрожали стены,

звенела жалобно посуда на полке, вздрагивал– язы-

чек света в лампочке—и обрывалось дыханье

в груди.

Хотелось спрятаться куда-нибудь, только бы не

слышать этих громовых ударов, потрясавших

землю.

– Что это будет?—который уже раз спраши-

вала мать и не находила ответа.

Андрейке казалось, что он проваливается

куда-то, нет у него ни рук, ни ног, весь превра-

тился в комочек и этот комочек вздрагивает при

каждом ударе.

От грохота дрожат стены и кажется—вот-вот

развалится дом. Бухают пушки, летят снаряды

и каждый несет кому-то смерть. Что, если снаряд

попадет в их дом? Снесет до основания, останутся

только щепки.

Страшно было думать об этом. Встать бы и убе-

жать куда-нибудь. Но' куда бежать? Гремит над

городом страшными раскатами боевая гроза,

и неизвестно, где упадет удар и кого настигнет.

Долго-долго тянулась эта ночь. Хотелось поско-

рее рассвета, а он не приходил, тьма лежала на

окнах и только временами пробегали по стеклам,

как судороги боли по лицу, зловещие вспышки.

Сидели все кучкой на кровати. Трудно было

двинуться, шевельнуть рукой. Лица застыли, не

шли на язык слова и только глаза были широко

открыты и глядел оттуда темный, как ночь, страх.

Грохнул удар, зазвенела посуда и что-то круг-

лое скользнуло по стене.

Мать вскрикнула, заплакала опять Таня, холод

побежал по спине у Андрейки.

Сорвалось с гвоздя сито. Упало на пол и пока-

тилось к дверям. Смотрели на него со страхом,

и никто не двинулся, чтобы поднять его, так

и осталось оно темным кружком у порога.

Проходили длинные, жуткие, наполненные гро-

мыханьем, часы и казалось несколько ночей про-

шло в одну эту ночь.

Только на рассвете стала затихать канонада.

Вместе с темнотой уходил страх и на смену ему

пришло утомление.

Как сидели на кровати, так и легли кучкой

и заснули. И казалось, что это дышит и вздраги-

вает во сне одно измученное бессонной ночью тело.

11.

Утром Андрейка проснулся и опять услышал

тяжелое, сотрясавшее стены, буханье. Поднял

голову, и посмотрел на окно—мутный свет сочился

оттуда, и трудно было разобрать—дым ли это или

туман.

Рядом, уткнувшись лицом в подушку, .лежала

Таня, а за ней бабушка—видна была только согну-

тая спина и вытянутые ноги.

Вошла мать с поленцами дров в руках. Лицо

у нее было желтое, с темными пятнами под гла-

зами.

– Опять стреляют?– спросил Андрейка.

– Стреляют,– сказала мать, бросая дрова на

пол,—говорят, много домов разбили.

– И на нашей улице?

– Нет, они по большим улицам бьют.

Андрейка встал, потянулся. Ноги вялые, мутно

в голове, но страха, вчерашнего ночного страха—

уже нет. Да и стреляют сегодня как будто тише.

– Мать.

– Чего тебе?

– Вода у нас есть?

– Есть немного.

– Я сбегаю.

– Ну да, чтоб еще накрыло там.

– А как же без воды?

– Обойдемся.

Андрейка пошел к двери.

– Куда ты?—остановила его мать.

– На двор.

– Не бегай попусту.

И добавила тихо, как бы про себя:

– Одного нет, так еще и другого...

Андрейка вышел и остановился у входа.

Мутно и туманно на дворе. Туман как будто

смешался с дымом и повис над городом, холод-

ный и серый.

Тихо. Все словно вымерло.

Гукнула и рассыпалась грохочущими перека-

тами пушка. У Андрейки екнуло сердце. И вскоре

с другой стороны отозвалась другая. Андрейке

послышалось, как будто бы пронеслось что то

с шипеньем вверху. Он поднял голову и ничего

не увидел.

Хотелось выйти на улицу, но ноги были тяже-

лые и что то подкатывалось к груди, мешая

дышать. Он набрал в рот воздуха и с шумом

выпустил его.

Медленно, выжидая каждое мгновенье удара,

он пошел к воротам. Глянул вдоль улицы и уви-

дел, что у стены соседнего дома стоит с ведром

Гаврюшка и смотрит туда, где в серой мути пря-

тался вокзал.

– Эй, эй,—крикнул Андрейка.

Гаврюшка увидел товарища и бросился к нему.

Оба как то особенно обрадовались друг другу.

– Ты куда?– спросил Андрейка.

– По воду.

– Нам тоже нужно.

– Так пойдем вместе,—живо отозвался Гав-

рюшка.

– Ладно, сейчас ведро возьму.

12.

Пошли по улице, звеня ручками ведер.

Грохот пушечных выстрелов сотрясал воз-

дух, но вдвоем не было страшно, и нарочно хоте-

лось говорить громко, как будто ничего не было.

– Мы не спали всю ночь,– рассказывал Гав-

рюшка.—Как ахнет, ахнет, аж стены дрожат. Тетка

моя страстную свечку зажгла и всю ночь поклоны

бухала. А у соседей бабка, знаешь, что семечками

торгует,—залезла в погреб и сидела там всю ночь.

– Это зачем же?—засмеялся Андрюшка.

– А чтоб снарядом не попало.

– И теперь сидит?

– Нет, вылезла. Днем, говорит, не так

страшно.

– Да оно, знаешь...

Андрюшка не договорил.

Что-то с шипеньем и свистом пронеслось вдоль

улицы и шлепнулось на мерзлую землю.

Ребята остановились, посмотрели друг на друга,

как бы спрашивая: итти дальше или вернуться?

Из двора вышел пожилой человек, низенький,

коренастый, с ведеркой в руке,—ребята узнали

в нем сцепщика поездов Мухина. Он посмотрел на

ребят, на их оторопелые лица и сказал, подми-

гивая:

– Видели жучка? Вжикнул и носом в землю.

Да вы не бойтесь, это шальная. Вы по воду? Идем

вместе.

Двинулись дальше. Втроем стало веселее.

Мухин говорил, поглядывая в ту сторону, откуда

доносилось громыхание:

– Нам бояться нечего. Они через нас по горке

бьют. На горке батарея гайдамацкая стоит.

А в бою– самое главное—орудия подбить.

– А кто лучше бьет: большевики или гайда-

маки?– спросил Андрейка.

– Большевики лучше. У них артиллерия силь-

ней. Туман мешает, верного прицела нельзя взять,