Текст книги "Под грозой (сборник)"

Автор книги: Павел Сурожский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

где белел расплюснутый Антошкин нос. И когда

между Антошкой и отцом стало стекло вагона,

у Антошки шевельнулось в груди что-то мягкое,

теплое, и ему показалось, что он не так попро-

щался с отцом—надо было сердечнее, теплее. Он

закивал головой и заморгал глазами, стараясь

удержать слезы. Аверьян тоже кивнул ему головой

и улыбнулся.

Ударили один за другим два звонка. Паровоз

свистнул, засюрчал кондуктор, поезд сдвинулся

и поплыл по рельсам.

– Прощай, тятька,—шептал Антошка, при-

льнув к стеклу.

Аверьян сделал несколько шагов по платформе

за поездом, потом остановился и сейчас же исчез.

Исчезла и станция. Поезд, погремев на стрелках,

шел уже ровно, быстро, чуть-чуть покачивая

вагоны.

На склоне показался рудник. Весь он залит

красными лучами заката, стекла пылают, как жар,

розовыми клубами подымается из труб дым.

Вон та казарма, где жил Антошка. Кто-то стоит

у дверей и смотрит на поезд. Кажется, Евфро-

синья... машет платком... И Антошка шепчет ей:

– Прощай, прощай!

Прошла перед глазами шахта. Черная труба

стоит, как сторож, оберегающий вход в подземное

царство; дым валит из нее грязный, багровый

в лучах заката. Антошка смотрит на здание шахты

и думает: «Там, под землей, дядя Иван и его бед-

ные полуслепые коняги. Не попрощался он с ними,

не успел...»

И Антошка шепчет, посылая свои слова в глу-

бину земли:

– Прощайте, прощайте!..

Вот и больница—большой серый дом, каменная

ограда и часовенька на углу. Окна горят так, что

больно смотреть... Вон то окно, возле которого

лежал Антошка.... Кто-то лежит теперь на его

месте?.. Во дворе стоит сторож Михей, приложил

руку к глазам и смотрит на поезд... Там, где-то

и Софья Васильевна. Увидать бы ее напоследок...

Прощай, душа простая, добрая!.. И.вы, хворенькие,

прощайте!..

Антошка смотрит, долго, внимательно на боль-

ницу, на рудник, и что-то непонятное подымается

у него в душе. Он так рвался отсюда, хотел поско-

рее уехать, а теперь вдруг все стало ему близким,

родным. Забылись труд, темнота, увечье, все тяже-

лое и темное, что он испытал на шахте, и осталось

только то, что давало отраду, успокоение– люди,

которых он видел там, речи, которые слышал от

них. И стало жаль их, этих людей, их темной тру-

довой жизни, с которой слилась в одно трудовое

течение и его маленькая, едва только начавшаяся

жизнь.

Поезд влетел в выемку, и рудник исчез, точно

его и не было. А потом крутой поворот в сто-

рону—и поезд очутился в степи, бугристой и тем-

ной, закрытой уже тенями 'вечера.

Солнце поблестело огненными краями и ушло

за степные бугры. Загорелась и поплыла по небу

алая заря. Даль окрасилась в нежно-розовые цвета,

и маленькие тучки, затерявшиеся в небесной

пустыне, загорелись пурпуром и позолотой.

Поезд бежит, постукивает легко, беззаботно,

точно ему весело бежать в светлые весенние су-

мерки среди широкой степи, а у Антошки тихо-

тихо щемит сердце. Мысли бегут, обгоняют

машину, тревожат душу,– и жаль ему чего-то,

и радостно.

Антошка вспомнил свой приезд на шахты пол-

года тому назад.

Каким он был тогда глупым, ничего не пони-

мающим, боязливым. Все казалось ему таким труд-

ным, непонятным, опасным. А теперь он точно

переродился, смотрит на все другими глазами

и совсем другим возвращается домой. Ему каза-

лось, что он прожил на руднике не зиму, а три-

четыре года—так много он видел, так много испы-

тал...

«Теперь, после шахты, меня уже ничем не запу-

гаешь»,—улыбнулся Антошка, и у него шевельну-

лось смелое, горделивое чувство. Стало быть,

даром ничего не пропадает, думал он. Жизнь в са-

мом деле, учит. Хорошее и плохое, легкое и тяже-

лое, важное и пустячное—все идет на пользу чело-

веку, шевелит в нем мысли, раскрывает смысл

и понимание жизни. Надо только уметь правильно

видеть и понимать... Вот и он, Антошка, многому

научился. Пусть его помяла за это шахта—это

пройдет, забудется, не останется, может-быть, и

следа; но то, -что осветило его душу, раздвинуло

мысли, раскрыло перед ним души и сердца других

людей,—это останется с ним вечно, не забудется

никогда...

Поезд бежал и бежал среди степи. Сумерки

сгущались, гасла заря. Промелькнули одна за дру-

гой две маленькие станции. Виднелись возле них

шахты. В одном месте показались вдали домен-

ные печи. Они пылали, точно гигантские факелы,

и долго стояло от них в степи зарево, как от пожара.

Взошел месяц, и степь ожила, посветлела. От

вагонов легли на землю длинные тени, побежали

рядом с поездом, и дым клубился над ними, как на-

стоящий. Где-то в стороне блестела вода—степная

река или пруд,—набегали и пропадали в голубых

сумерках темные рощи, поселки, шахты, хутора...

Антошка все смотрел в окно, где бесконечным

простором, тихо кружась, разворачивалась степ-

ная даль. Лунный свет нес в себе успокоение.

И в душе Антошки уже не было беспокойства, оно

улеглось, покрылось новым, бодрым настроением.

Он думал теперь о том, как он приедет домой.

Встретят его мать и сестры, обрадуются ему

крепко. И он расскажет им о своей жизни на руд-

нике, обо всем, что дала ему эта жизнь, и они

увидят, что он недаром ездил, недаром жил среди

чужих людей... А потом возьмется, как большой,

за домашние дела и будет ворочаться с ними, пока

не приедет отец... А там, может быть, его ожидает

что-нибудь новое, неизвестное, но хорошее,—

жизнь ведь велика, разнообразна, и много может

дать человеку...

Так думал Антошка, глядя на бесконечные,

плывшие навстречу поля. А когда месяц стал вы-

соко в небе, и забелел над степью туман, и много

станций промелькнуло в блеске вечерних огней,

Антошка положил под голову свою сумочку, лег

на лавку и закрыл глаза.

Колеса вагонов равномерно выстукивали—тра-

та-та, тра-та-та, точно лошадь звенела стальными

подковами.

И казалось Антошке, что скачет он по сталь-

ной дороге на волшебном коне в какие-то новые

края, где для него начнется новая лучшая жизнь,

полная понятного ему смысла и любимого труда,

и он уже не думал о шахте.

В МОРЕ.

1.

Из далеких заморских стран, на смену старой

ворчунье-зиме, шла весна. Первыми вестниками ее

были солнечные лучи, весело блеснувшие в синеве

неба, да теплый ветер, который, пролетая над

снежными полями, гудел:

– Проснитесь! Идет могущественная царица

жизни—весна.

Зима злобно косилась на юных пришельцев,

чуя в них сеятелей великой смуты, собирала

остатки убывающих сил и давила, давила, заме-

тая те робкие следы, которые оставляли вестники

весны.

Холодным и глубоким сном спала степь, плотно

укрытая снегом. Так же крепко спало и море, ско-

ванное непроницаемой твердой массой льда. Даже

лес и дорога, оба чуткие, изменчивые, с которыми

зиме всегда было много хлопот, не сбрасывали

еще своих зимних уборов.

Но вестники весны делали свое дело—будили

и призывали к жизни все, усыпленное зимой.

Первым проснулся лес.

Еще «акануне, точно желая усыпить внимание

зимы, он пышно обрядился в пушистый иней и

стоял так весь день. А на утро сбросил с себя кра-

сивый наряд, встал перед испуганной зимой с гроз-

ным, потемневшим лицом, весь окутанный синева-

той дымкой, и зашумел:

– Хочу тепла!

Вслед за лесом пробудилась и дорога, что про-

легала извилистой лентой через весь простор ско-

ванного льдом моря. Всю зиму ее попирали но-

гами лошади и люди, но она, терпеливая, перено-

сила все. Видит дорога, что лес зашумел и нахму-

рился, слышит над собой чьи-то призывные го-

лоса и изменилась, потемнела, раздвинулась, гото-

вая идти на смелый зов.

Только степь да море лежали в глубоком сне.

Но степь велика и ленива, не мало надо усилий,

чтобы разбудить ее, а море... о, море спало поне-

воле. Оно и радо бы зашуметь, всколыхнуться, но

слишком крепки были оковы, в которые заковала

его зима. И смутно роптало оно под льдом, зады-

хаясь и прося простора.

Береговые жители, занимавшиеся рыбной лов-

лей, нетерпеливо ожидали наступления весны.' Зима

была суровая, с сильными холодами и частыми

вьюгами. Выезжать в море на ловлю было трудно,

а под конец стало совсем невозможно. Некоторые

смельчаки, решившие наперекор всему продолжать

ловлю, поплатились за свою отвагу одни здо-

ровьем, а другие—жизнью. Иных унесло море на

разбитых ветром льдинах, уморив их голодом

и холодом, другие во время вьюги сбились с до-

роги и застряли в снегах, таких же глубоких и

зыбких, как пески пустыни, а над третьими нате-

шились вволю ветры и морозы.

Приходилось поневоле сидеть дома, а это для

рыбаков было истинным наказанием. Дома нечего

было делать. Хозяйства, с которым надо упра-

вляться, у них не было: баркас да сети—вот и все

хозяйство. А так как большинство рыбаков были

бедняки, перебивавшиеся кое-как со дня на день,

жившие только удачами ловли, то скоро к скуке

присоединились еще и заботы о куске хлеба.

Нужда подходила медленно, вкрадчиво, но неот-

ступно. Рыбак окидывал глазом свои продоволь-

ственные запасы, соображал, сколько еще протя-

нет зима, и с каждым днем его все больше и

больше охватывало нетерпение. Угрюмый и сер-

дитый, он уходил из дому на морской берег, на-

пряженно всматривался в белеющий простор,

и еще сумрачнее становилось его лицо.

Море мертво, неподвижно. Гуляют над ним

холодные ветры, кружатся снежные вихри. Куда ни

глянь, всюду еще пусто и безлюдно.

На рыбака наводит тоску мертвая гладь вечно

бурного, беспокойного моря. И постояв над обры-

вом, он уходит опять в свой занесенный снегом

домишко—лежать на боку или ворчать от скуки

на домашних.

II.

Андрей Бережной жил с матерью и братишкой

в рыбачьем поселении, в конце города, на обрыве.

Снизу страшно было смотреть на его домик и хо-

зяйственные клетушки, упиравшиеся в зыбкие

края обрыва. Казалось, что налетит ветер или хлы-

нет дождь,—и Андрей со всем своим хозяйством

сорвется с двадцатисаженной высоты в море.

Но жителей береговых окраин это не пугало.

Они привыкли к такому опасному существованию,

и весь обрыв был усеян такими -же, как у Андрея,

шаткими домишками. Часто случалось, что дожди

или морские волны, размывали обрыв, и тогда

ютившиеся на нем постройки летели в море; слу-

чалось, в более низких местах ветер, разбивая на

море лед, бросал его на берег с такой силой, что

разрушал и постройки, и баркасы, причиняя гро-

мадный ущерб хозяйству рыбаков. И все-таки

рыбаки не покидали насиженных мест.

– Море взяло, – море и отдаст,—говорили они,

подразумевая под этим хорошие уловы.

Андрей был молод, ему только пошел двадцать

третий год. Он был настоящий питомец моря.

И дед, и отец его были рыбаками. С малых лет он

начал ходить с отцом на ловлю, подвергаясь

в море всевозможным опасностям. Не раз во время

бурь, ломавших неокрепший лед, он плавал с отцом

на льдине, по счастливой случайности избавляясь

от неминуемой смерти; не раз среди зимы попадал

в полыньи и потом сушился на морозе под свист

вьюги; не раз, находясь на волоске от смерти,

боролся с бурей, которая рвала паруса, ломала

снасти, бросала, как щепку, баркас... Всего бывало!

Море вспоило, вскормило и закалило Андрея

своим крепким закалом. И теперь это был моло-

дец хоть куда– крепкий, смелый, чувствовавший

себя в море лучше, чем на земле.

На побережье хорошо знали Андрея. Его креп-

кая грудь, широкие плечи, загорелое лицо с зор-

кими серыми глазами, его небрежная, твердая по-

ходка бросалась в глаза каждому. Посмотрит, по-

смотрит на него какой-нибудь старый рыбак,

у которого море отняло руки и ноги, и, залюбо-

вавшись, скажет:

– Экий молодчага!

А потом вздохнет и мысленно добавит:

– Таким и я когда-то был.

Вечер. Жестяная лампочка светит скупо сквозь

закопченное стекло.

Андрей сидит возле стола, держит в руках

конец сети и на загляденье ловко связывает и за-

крепляет разорванные петли. Деревянная игла

так и мелькает в его руках. Старуха, мать Андрея,

тоже занята работой—чинит теплую рубаху сына.

Братишка Андрея, Сенька, сидит тут же с книжкой

и вслух быстро и рассеянно твердит какую-то

басню.

Андрей весь ушел в работу. Славно вяжутся

петли, еще лучше вяжутся мысли в голове.

Сегодняшний день хорошо настроил Андрея;

запахло по настоящему весной. Весь день небо то

хмурилось, то улыбалось. Срывался снежок, брыз-

гал дождь; теплый ветер то налетал, то падал.

Всюду начиналась какая-то беспокойная возня, все

точно хотело сдвинуться с места, потянуться, как

после крепкого сна, заговорить.

Андрей, вспоминая то, что видел днем, думал:

«Ну, слава Богу, зимушке-то, кажись, капут:

хвостом завертела. Дня три-четыре таких, как

нынче, да ветра низового,—и лед сломает. В море

пойдем. Эх, поскорей бы! Так осточертело сидеть

дома, что просто терпения нет. Так бы, кажись,

взял и разодрал бы руками лед».

Андрей нетерпеливо шевельнулся и с таким

усердием потянул нитку, что она оборвалась.

Сенька фыркнул и закрутил головой.

– Уже Андрюха себя не помнит.

– А что?– отозвалась мать.

– Нитки рвет.

– Гнилые, сами рвутся,—сказал Андрей.

– Тебе кабы канат.

– Ах ты, ерш! Еще насмехается, долби свою

учебу.

Сенька, посмеиваясь, берется опять за книжку,

а Андрей вдевает новую нитку.

– Вправду, гнилые?– спрашивает мать.

– Да нет, это я потянул, она и оборвалась.

– Ему бы канат,– фыркнул опять Сенька.

– Молчи, пискарь, пока не бит.

Сенька машет головой:–как же, так я тебе

и дамся,– и продолжает трещать скороговоркой:

«Попрыгунья– стрекоза лето красное про-

пела»...

– Да, что ты все про стрекозу да стрекозу.

Сам на стрекозу похож,—не вытерпела мать.

– Урок такой, маменька.

– А ты бы что-нибудь хорошее прочитал.

– Из хорошего не задано, стрекозу надо.

– Экие уроки у вас!—вздохнула мать.—Тре-

тьего дня обезьяной уши натурчал, а теперь стре-

коза...

– А вот с воскресенья про разбойника учить

будем,—похвалился Сенька.

– Походи еще весну,—сказал Андрей,– а с лета

в море пойдем.

Сенька привскочил и захлопнул книжку.

– В море? И-их. Вот ловко! —радостно взвизг-

нул он.—Давно уже страсть как хочется. По-

плывем!

– Да ты не ерзай,—успокоил его Андрей.—

Сказал с лета, а ты уже и книжку в сторону. Экий

прыткий! Ты думаешь в море куда как любо.

Попробуй, наткни нос. Это с бережка только смо-

треть мило, как это, дескать, весело и приятно:

гуляй себе на свободе. А как потрепают раз-дру-

гой штормы, так задашь лататы.

– Я не боюсь. Меня уже качало,—воскликнул

Сенька.

– Где же это тебя качало? В люльке, как

малым был?—насмешливо спросил Андрей.

– Да, в люльке, как раз. Нет, в море и на глу-

боком месте.

– Там, где воробью по колено, а синице по

брюхо.

– Да, да. Попробуй!

– А где же?

– А ну тебя. Ты насмехаешься.

– Ну, я не буду.

Сенька немного помолчал и начал серьезно:

– Это раз прошлым летом. Поплыли мы с Ми-

тюхой на Михайловом баркасе на Черепаху. И нас

как захватило...

Андрей прыснул от смеха, мать тоже засмея-

лась.

– Ах, ты, чудомор, – сквозь смех сказал

Андрей.—Поплыли на Черепаху. Да на Черепаху

люди пешком ходят. Туда и курица доплывет. Ну

как же ты не пискарь? Пискарь и есть...

Сенька обиделся.

– Вот и не скажу больше. Ничего не скажу.

И он начал быстро, без передышки барабанить:

«Кумушка, мне странно это,

Да работала-ль ты лето?

Говорит ей муравей»...

А Андрей еще долго посмеивался, покачивая

головой. Начудил Сенька со своей Черепахой.

А впрочем, что с него и спрашивать? Мал еще...

Вот с лета надо его к делу приучать. Наука наукой

а дело тоже не ждет. Андрей в его годы уже

рыбачил.

Опять побежали одна за другой хитрые петли.

Иголка играла в руках, нитки с шорохом разматы-

вались с клубка.

Мать кончила работу и стала собирать на стол.

Поели то, что осталось от обеда.

А в окно бился мягкими крыльями теплый

ветер, и стекла в раме тоненько звенели, точно

радовались наступлению весны.

Сенька все время думал о том, что хорошо бы

пойти с первым выходом в море. Андрей обещает

взять летом. Так, ведь, это еще не скоро. А вот бы

теперь... Разве попросить?

– Андрюха,—обратился он к брату.

– Что?

– Возьми меня с собой на баркас.

– Когда?

– Да вот теперь, как пойдешь.

– Фи-ить!—засвистел Андрей.—Рано, брат,

еще. Нос отморозишь.

– Возьми.

– Нет, не затевай. Выкинь это из головы.

Учиться надо, а не вайлачить.

– Я буду помогать тебе.

– Обойдется и без твоей помощи.

Сенька надулся. Экий недобрый этот Андрей.

И что ему стоит взять? С'ездил бы за милую душу.

Так нет, заартачился, как конь перед оглоблей...

Эх, поскорей бы вырасти, что ли. Хорошо такому,

как Андрей, что хочет, то и делает, сам себе

хозяин. А тут живешь, как песик на веревочке:

всякий может приласкать и ударить.

Сенька встал из-за стола и выскочил из хаты.

Было темно. Теплый ветер дул с моря, пахло

дождем. По обрыву мелькали огоньки, а море

смутно белело ледяной пустыней, и бежал над ним

вольный ветер, неся вести о теплых краях.

Сенька попрыгал по двору,– было свежо,—

и вскочил опять в хату. Андрей складывал сеть,

мать убирала со стола. Они говорили о чем-то

вполголоса и оборвали разговор, когда вошел

Сенька. И Сенька догадался: не иначе, как Андрей

жениться задумал. Что-то он в последнее время

веселый ходит, нитки рвет...

– Что, бубырь, море еще не зашумело?—

спросил Андрей.

– А ну тебя, ты насмехаешься, – нахмурился

Сенька.—Возьми с собой, так скажу.

– Ишь ты какой. Так ершом и прыгает,—за-

смеялся Андрей.

Он взял Сеньку за шиворот и, шутливо тряся

в своей сильной руке, сказал:

– Учись, бубырь, скоро в море пойдем.

III.

А весна, между тем, приближалась, покоряя

без труда все, что встречалось на пути. Каждый

день, точно это был взмах ее молодых крыльев,

приближал ее к цели. Все пробуждалось, шумело,

радостно откликаясь ей. Растерянная, сбитая

с толку зима, злилась бессильной старческой зло-

стью, разбрасывала ослабевшими руками послед-

ние горсточки снега, силясь остановить поднимав-

шуюся весеннюю смуту; но, видя, что ничто не

помогает, плакала холодными слезами и отступала

на север.

Девятого марта, когда, по народным приметам,

прилетают первые живые вестники весны—жаво-

ронки и будят своими песнями поля,—весь день

светило солнце. Небо было чистое, прозрачно-

синее. Солнечные лучи разрыхляли снеговые на-

меты, и они оседали, как пена; на буграх зачер-

нели проталины; весь день играла на солнце звон-

кая капель, в крике ворон было явное торжество.

Рыбаки выходили на обрыв, внимательно смо-

трели на море и, видя, что оно еще сковано льдом,

говорили:

– Эх, кабы низовка хорошая, да дождик.

Сразу освободило бы.

И, вздыхая, поглядывали на небо.

А небо все хмурилось и темнело. С юго-запада

поднимались тяжелые теммо-сизые тучи. Два дня

они плавали над морем, морося мелким дождем,

застилая окрестность туманом. А потом подул те-

плый ветер—та самая благодетельная «низовка»,

которую с нетерпением ждали рыбаки. И тучи,

наконец, разразились дождем.

Славный это был дождь! Крупные теплые

капли, точно огнем, сжигали остатки снега и льда.

Мокрый, взлохмаченный ветер носился над морем

и ломал лед. И море, почувствовав себя свобод-

ным, бурно встрепенулось и отозвалось на вой

ветра ликующим шумом.

Море вскрылось.

Синее-синее, вздымалось оно спокойно бежав-

шими волнами, словно дышало всей грудью. Разо-

рванные льдины тихо-тихо, с какой то задумчи-

вой важностью, плавали причудливо белыми

островами. Солнце зажигало их, зажигало гребни

волн– и все кругом было сверкающее, голубое.

Море вскрылось... Это событие взволновало

весь берег. Довольно сидеть по домам, сложа руки.

Пора за работу. Время для ловли горячее, не тер-

пит, не ждет. Надо готовить сети, чинить бар-

касы– и в море.

День был воскресный. Ночью легкий морозец

стянул мокрую землю, осушил лужи. Теперь с пер-

выми лучами солнца земля опять размякла и за-

струилась паром.

К полудню береговые жители высыпали

к морю. И у всех такие возбужденные, радостные

лица. Это, ведь, первый вздох после суровой

зимы. Вот над обрывом небольшая площадка. Сто-

ящие по обе стороны рыбачьи домишки образуют

что-то вроде широкого и короткого переулка.

Ветхий, подпертый бревнами забор, навис над .

обрывом. За забором другая площадка—поменьше.

Здесь собралась праздничная толпа—молодежь,

старики, дети.

Старики сидят, кто на скамейках, возле своих

домишек, кто прямо па земле и беседуют о пло-

хой, убыточной зиме, о весеннем лове. Надо не

зевать, готовиться; если удержится тепло, то дня

через два можно и в море.

– Так вот и выйдешь,– ворчит, чем-то недо-

вольный безногий дед, ворочая костылем.—Еще

всего будет. Еще, гляди, такое завернет, что

и своих не узнаешь.

– Ну, это бабушка на-двое сказала,—возра-

жает другой, сидящий с ним рядом, старик с труб-

кой в зубах.—Весна дружно взялась. Да и время.

Ты разве забыл, как в седьмом году навигацию

на сорок мучеников открыли?

– А тебе не в памяти весна, когда до Благо-

вещенья лед стоял?

И пошли досужие деды рыться в своих воспо-

минаниях, доказывая, что весна бывает ранняя

и поздняяг

Немного в стороне собрались женщины: моло– .

дые и старые. Болтливые языки совсем размотались

под влиянием тепла. Смеются, судачат, рассказы-

вают друг дружке новости, слышанные на базаре.

Парни и девушки сошлись на второй площадке.

Здесь и Андрей. Шутки, смех, песни... Парни уго-

щают девиц орехами и семечками, которые про-

дает тут же старая бабка, выползшая со своим

товаром на улицу. Девицы грызут орехи и щебе-

чут напропалую. Все это народ бойкий, готовый

отвечать на одно слово десятью, на колкость—

целым градом насмешек. А тут еще свет и тепло,

разлитое в воздухе, так и подмывает к веселью.

Но больше всех довольны дети. Для них это

первый весенний праздник. Солнце горячо греет,

земля отдает влажное тепло, на море такая синева,

что больно смотреть, кругом говор, смех, песни—

как тут удержаться от шалостей и беготни? И они

то бегают и вертятся над самым обрывом, забы-

вая об опасности слететь вниз, то валяются на те-

плой земле, то, наконец, утомленные возней, вытя-

гиваются тут же, на сухом, с довольными, счастли-

выми лицами, и тогда начинаются разговоры.

Тут и Сенька, одетый по праздничному– в но-

вом картузе, в сапогах с медными подковками.

Лежит на брюхе, болтая ногами, отчего медные

подковки так и горят на солнце, щурится от яркого

света и лицо у него довольное, веселое.

Вчера он опять имел с братом разговор насчет

выхода в море.

Андрей сперва отмахивался насмешливо– куда,

мол, тебе, бубырь? плакать будешь... Да поддер-

жала мать.

– Возьми уж его, коли не надолго пойдете,—

сказала она,—пускай попробует, охоту собьет.

А то он тут и мне покою не даст.

– Ну, уж ладно, возьму, – согласился

Андрей. – Только вперед говорю, чуть что, —

баловство иль неслухнянство,—сейчас же через борт

да в воду.

– Уж это будь покоен, пальцем не шевельну,—

заверил Сенька.

Наконец-то он пойдет с большими в море. Что

в самом деле его считают за малолетка? Ему ведь

двенадцатый год. Вон Петька Верхнянский, Мишка

Коваль, Васька Дятлов, его товарищи, одних с ним

лет, а уже ходили в плаванье. А он сидит, как дев-

ченка, возле матери. Даже от других совестно.

Но теперь другое дело. Он уже об'явил товари-

щам, что с первым баркасом идет в море, и ему

позавидовали. Ай, да Сенька, молодец!

Первый выход по весне– смелый, рискованный,

не то, что летом.

И теперь, лежа на теплой земле, Сенька гля-

дел на море и думал о том, что пройдет еще де-

нек-два и он поплывет. Эх, хорошо! Полетит бар-

кас под белым парусом, как стрела. Будет резать

острым носом зеленые волны. Будут они бросать

в воду сетки на рыбных местах, а потом вытаски-

вать их и выбирать из петель трепыхающую рыбу.

Сенька так ушел в свои думки, что не слышал,

как к нему подкрался товарищ, Мишка Коваль,

сухой, худощавый, с длинными цепкими руками и,

насев на Сеньку, закрыл ему ладонями глаза.

Началась возня. Сенька вывертывался, не зная,

кто на него насел, а Мишка не пускал, и оба стали

кататься на мягкой земле, как щенки, на потеху

другим ребятам.

IV.

Выпал еще один хороший дождь, а потом стало

ясно, тепло. Земля просыхала. В степи было черно,

только в ложбинах и балках белели снега.

А море все больше освобождалось от льда.

Лед стал зыбкий, рассыпчатый, как песок. По

морю ходили серые бесформенные глыбы, как

ходят в ясный день после бури облака.

На низком песчаном берегу, под обрывом, за-

кипела работа. Рыбаки смолили баркасы, чинили

и проветривали слежавшиеся за зиму сети, гото-

вили снасти, паруса. Кое-где горели, окутываясь

синими клубами дыма, костры и на них кипела

в казанках смола.

По всему берегу носился здоровый, бодрый шум

от говора, песен, стука топоров, визга пил и пле-

ска воды.

– Закипело-о!—весело говорили на обрыве,

следя за работами рыбаков.

Вот спускают в воду большой двухмачтовый

баркас. Человек двенадцать суетятся возле него.

Баркас идет туго, зарываясь носом в песок. Рабо-

чие бултыхаются по колени в воде, раскачивают

крутые бока баркаса, тянут за веревки, кричат,

смеются, ругаются.

– Натягивай. Ну-ка сразу! Подкатывай дрюч-

ки... Да не туда... Стой! Берись с боков... Ну,

разом!..

Плохо идет баркас, не дружно берутся рабочие,

надо затянуть дубинушку—эту верную, надежную

помощницу, когда нужно крепко шевельнуть пле-

чами, чтобы сдвинуть какую-нибудь тяжесть.

Пока один запевал звонким тенором, остальные

молчали, упершись руками в бока баркаса; когда

же запевало кончил, все сразу грянули:

«Эх, дубинушка, ухнем!

Враз, зеленая, сама пойдет...

У-ухнем!»

Широко, раскатисто пронесся по берегу друж-

ный взрыв голосов. «Ухнули», что было силы,—

тяжелый остов баркаса дрогнул, сдвинулся, про-

полз аршина два и стал.

Мальчишки, вертевшиеся около работающих

на маленьком баркасе, подхватили припев звон-

кими, подражательными голосами:

«Эх, дубинушка, ухнем!

Враз, зеленая, сама пойдет».

А рабочие постояли, отдохнули, поправили

веревки, и опять ухнули. Баркас прополз еще пол-

сажени и остановился.

На обрыве сидят досужие зрители,– смотрят на

берег и высказывают свои соображения, как надо

сдвинуть баркас.

– Не дружно берутся. Куражатся, а толку нет.

– Его разве так? Его нужно боком... ползком

пустить.

– Людей мало. Разве десятком можно обой-

тись?

– Да, найди-ка их. Кого погонит нелегкая

в такую воду? Теперь вода, как нож: так и режет.

– И эти скоро разбегутся. Смотри.

Внизу движение. Возившиеся с баркасом' рабо-

чие, выскочили из воды и, подрыгивая ногами, пу-

стились бежать к лежавшей на песке вверх дном

лодке. Добежав, они садились на лодку, торопливо

стаскивали сапоги, выливали из них воду и, выжав

мокрые онучи, начали оттирать ими красные, зако-

ченевшие ноги. Потом опять надевали сапоги,

шли в воду и кричали «дубинушку», раскачивая

упрямый баркас.

Андрей тоже работает на берегу возле боль-

шого парусного баркаса, на котором он с товари-

щами собирается на ловлю. У Андрея есть неболь-

шой, доставшийся ему от отца баркас, но для того,

чтобы успешнее шло дело, он вступил в компанию

с другими рыбаками. На плохом баркасе далеко не

уедешь, а большой можно пустить в открытое

море, где улов рыбы лучше.

Андрей горячо берется за дело. Весело рабо-

тать на вольном воздухе, под ярким солнцем.

Потрескивает на берегу костер, вьется голубова-

тый дымок, на огне кипит котел со смолой. Заби-

вают мягкой паклей в баркасе щели, замазывают

их горячей смолой. Сверкая синей сталью, ухает

топор, врезываясь в белую мякоть свежего дерева,

звонко визжит колючая пила и, точно брызги, ле-

тят на песок опилки. Все звучит и движется, ку-

паясь в солнечном блеске. И только серые сети

висят на столбах неподвижно, как паутина в ожи-

дании добычи.

«Завтра в поход»,—думает Андрей, прила-

живая новую доску на палубе. Нас теперь партия

дружная, не то, что один. А, что лов будет, так

это верно... Надоело за зиму без дела толкаться,

да и заработать надо...

Завел кто-то песню, несколько голосов подхва-

тили ее. Как стрела, врезалась она в береговую

волну звуков и поплыла, зазвенела. И как будто

веселей заиграли солнечные лучи и волны ласко-

вее и тише стали шуршать береговым песком.

Слышится громкий протяжный гудок. Воздух

наполняет гулким ревом, дрожит, колышется.

И когда в ушах уже начинает шуметь от медного

гула, гудок обрывается, рявкнул напоследок два

раза.

Это большой металлургический завод, стоящий

у моря, за городом, об'яеляет, что наступил обе-

денный час.

V.

Наступил день, когда Андрей с товарищами

должен был выйти в море.

С раннего утра густой туман окутал берег и

море. Солнце не проникало сквозь серую толщу,

и сверху разливался белый, как молоко, свет.

– Хороший денек будет.

– Этот туман последний лед поест, завтра

чисто будет, —говорили рыбаки, идя на работу.

Предсказания оправдались.

Ветер всколыхнул нависшую над землей молоч-

ную муть. Стала она понемногу таять, расплы-

ваться. Вот уже открылась часть моря, спокойного,

бесцветного, вот показался обрывистый берег с

постройками и деревьями.

Блеснула в небе согретая солнцем синева—и

в миг преобразилось море. Заиграло светло-голу-

быми отблесками, закачалось, зашумело.

На берегу возобновились работы. Снова зады-

мили костры. Зазвучал бодрый, веселый шум.

Волны тумана сгустились уже в громоздкие

серые облака, которые медленно поплыли в синеву,

поднимаясь все выше. И вдруг со стороны моря

донесся гулкий протяжный зык. Все встрепенулись

на берегу и стали жадно всматриваться вдаль. На

горизонте показался маленький синеватый дымок.

– Пароход, пароход! —пронеслось по всему

берегу.

Первый весенний пароход!

Для береговых жителей это—большое событие.

Пришел пароход, значит море уже свободно и

можно идти на ловлю. Не сегодня-завтра откроется

навигация, берег закипит оживлением, жизнью.

Придут заграничные пароходы, начнется выгрузка

и в гавани закопошится народ.

Ревет громкий пароходный гудок, ловят его

сотни настороженных ушей и сотни глаз вгляды-

ваются туда, откуда он несется.

– Это из Мариополя. Море-то, знать, свободно.

– Ишь как чешет... Как муха летит!– слышатся

голоса.

Пароход шел к гавани. Он словно чувствовал,

что на него устремлено столько жадных глаз,

словно сознавал себя героем дня и шел на всех

парах.

Подойдя к гавани, он приветствовал ее гром-

ким гудком и скрылся в ее гостеприимных стенах.

– Прощай, мамка. Надо скорее идти, а то как

от'едут,—опасливо и торопливо говорил Сенька,

стоя перед матерью.

– Прощай, мой голубь, берегись там.

Мать поцеловала Сеньку в теплые влажные

губы. Подступила к сердцу жалость. Идет пар-

нишка в море в первый раз. Начинается настоящее

дело. А что он? Совсем еще глупыш, давно ли

на ноги поднялся...

– Я буду осторожный. Да и Андрюшка там,—

радостно взволнованный сказал Сенька.

– В добрый час, – напутствовала мать.—Там

в сумочке пироги, поешь, когда захочешь.

– Ладно. Прощайте.

Выкатился Сенька из хаты, красный, торопли-

вый, зажал в руке сумочку с харчишками и побе-

жал на берег, боясь как бы не опоздать. Столк-

нулся на обрыве с Митькой, оба кубарем скатились

вниз и как раз вовремя. Андрей с товарищами был

уже на берегу. Их двухмачтовый заново отделан-