Текст книги "Под грозой (сборник)"

Автор книги: Павел Сурожский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

а то они живо бы расправились с гайдамаками.

– Говорят, много народа побило,—сказал Гав-

рюшка.

– Бабьи сказки,—махнул рукой Мухин.– От

снаряда легче спастись, чем от пули. Снаряд

издали слышно.

– А если в дом попадет?

– Ну, тогда хуже. Осколками убить может.

Навстречу шла женщина с полными ведрами.

– Не боишься, тетка?—спросил Мухин.

Женщина поставила на землю ведра и сказала:

– Бойся, не бойся, а воды нужно. Долго еще

стрелять будете?

–■ А кто стреляет?

– Да все вы, мужики. Баба не стала бы стре-

лять.

– За то бабе и дорога—от печи до порога.

– Вы то широкие. Развели катавасию—житья

нет. Ишь бухают, ни дня, ни ночи, чтоб им

в животе так бухало.

–Ничего, потерпи, мать, скоро полегчает.

– Жди– и.

Женщина взяла ведра и пошла дальше.

– Беда с бабами,—покрутил головой Мухин.

Не понимают рабочего интереса1 . Чего стреляете?

Да как же не стрелять за рабочее дело? В Мо-

скве—власть Советов, а у нас—власть буржуев.

Там рабочие все взяли в свои руки, а у нас по

тюрьмам сидят. Да, что же мы не такие, как там?

Нужно одну линию держать.

У колодезя было пусто. Набрали воды и пошли

обратно под несмолкаемый грохот пушек.

13

Всю ночь грохотали над городом пушки, сотря-

сая воздух, землю, дома. Ночью как будто удваи-

вался их грохот, слышались новые оттенки ударов.

То загремят громовые раскаты, то, кажется,

будто кто разбивает гигантским молотом каленую

сталь, то как будто рвут на части куски крепкой

ткани. А иные удары падают мягко, звучно и не

пугают, а радуют слух.

Отблески молний вспыхивают там и сям, как

при настоящей грозе. Иногда подымаются зарева

и лижут мутно-красными языками небо.

Это горят дома, зажженные снарядами. Бегут

из них люди, спасая второпях вещи и детей. Бегут,

куда попало, лишь бы спрятать свой страх перед

грозой.

Ночью опять наплывала жуть, и не было сна,

мерещились всякие страхи.

Иногда в промежутки между пушечными вы-

стрелами слышались ружейные залпы, треск пуле-

метов, взрывы ручных гранат.

Это в темноте сталкивались два враждебных

отряда и вступали в бой.

Жирное щелканье, уханье, как будто от удара

в пустое ведро, и глухой шум. Кажется, будто

кто-то чудовищно жестокий токмачит о мостовую

чьи то головы, бросает их в пустую бочку и посы-

пает песком.

Жутко было слышать это жирное, глухое ток-

маченье, и громыханье пушек, похожее на раскаггы

грома, казалось менее страшным.

Раз поздно вечером, Щербаковы собирались

уже спать, кто-то постучался тихонько в двери.

Мать и Андрейка переглянулись, насторожи-

лись.

«Обыск», мелькнула у обоих одна и та же

мысль.

И стало страшно, холодом опахнуло тело.

Стук повторился.

Мать встала и пошла к дверям. Андрейка

пошел следом.

– Кто там?

Слабый голос отозвался:

– Раненый. Пустите перевязать рану.

Открыли дверь. Вошел, пошатываясь, молодой

рабочий, весь в крови, в грязи. Правая рука

висела, как плеть, рукав был разорван и сочилась

оттуда кровь.

Рабочий сел на скамейку и, едва переводя дух,

сказал:

– Осколком задело. Стычка тут была с гайда-

маками. Товарищи прогнали их, а я отстал...

Дайте, если есть, тряпку какую – нибудь, пере-

вязать.

Он снял куртку, спустил с плеча рубаху. Рана

была глубокая.

Текла кровь.

– Промыть надо,—сказала мать.

Андрейка принес воды. Обмыли рану, перевя-

зали чистой тряпкой.

– Вот... теперь легче,– сказал раненый.

– Может, ты есть хочешь?—спросила мать.

– Да что? У вас самих, небось, пусто.

– Ничего. Хоть хлеба кусочек... Садись сюда.

Раненый сел к столу. Мать отрезала хлеба,

посыпала солью. Он взял левой рукой и стал есть.

– Правду сказать, с утра ничего не ел. Спа-

сибо... А где же хозяин ваш?

– Гайдамаки забрали,—тихо сказала мать.

– Та-ак,—протяжно вымолвил раненый.

– Не знаем, жив ли,– еще тише добавила она.

И отвернулась, чтобы скрыть слезы.

– Ничего,– сказал раненый,—скоро освобо-

дим. Еще два-три дня, и Рады не будет.

Бухнула пушка раскатисто, резко. Точно сто-

пудовый молот ударил по железу.

– Это наши из-за Днепра бьют,—сказал ране-

ный.—Мы уже много ихних орудий подбили.

Скоро им стрелять нечем будет.

Он дожевал кусок, запил водой и сказал раз-

моренным голосом:

– Спасибо вам, товарищи, за хлеб, за ласку.

А теперь надо итти.

Он поднялся, морщась от боли.

–■ Куда же ты в такую ночь,– забеспокоилась

мать.– Оставайся... Отдохнешь.

По лицу раненого проплыла волна смертель-

ной усталости. Упасть бы на лавку, закрыть глаза

и заснуть. Но он встряхнулся, выпрямился

и сказал:

– Нет, нужно итти. Если налетят гайдамаки

и найдут меня тут, то не будет пощады ни вам,

ни мне.

– Мы тебя спрячем,—обозвался Андрейка.

Раненый улыбнулся, покачал головой и сказал:

– Нет, нельзя. Прощайте... Спасибо вам.

Он вышел, пошатываясь, и исчез в темноте.

Пушки продолжали гукать, бросая в темноту

отблески, похожие на зарницы. Зловещие зарева

освещали город.

14.

С наибольшей силой гремела канонада в пол-

день. Удары падали за ударами, небо как будто

раскалывалось, стонала от грохота земля.

Дни были мутные, серые, .ни разу не выгля-

нуло солнце. Тучи висели низко над городом, ту-

ман застилал окрестности и расплывались в нем

очертания домов, деревьев.

Но как ни гремела канонада, а прежней жути

уже не было, привыкли к грохоту, и Андрейка

смело, без всякого страха, выходил теперь на

улицу, бегал за водой, собирал бурьян и хворост

для топлива.

Вот и сегодня он вышел на раздобытки и уви-

дел на улице своих товарищей—Гаврика, Петьку

и Еремку.

Они стояли на углу, слушали канонаду и под-

свистывали пролетавшим шрапнелям.

Был полдень. Пушки ревели, как голодные

звери, и слушать этот рев было и жутко, и при-

ятно.

– Что вы тут делаете?—спросил Андрейка.

– Чижиков ловим,– сказал Еремка, посмеи-

ваясь. —Де летят высоко, не поймаешь. Хоть бы

одна жвакнула.

– Тут не упадет, надо в город...

– А что, ребята,– подхватил Гаврик, всегда

быстрый в решениях.—Махнем-ка в город. Там,

говорят, дом один на Подвальной, как решето

стоигг, весь в дырках.

– Да ну?

– Право слово.

– Вали, ребята.

Побежали.

За спиной бухали пушки, высоко над головой

вжикали шрапнели, но страха не было,—было

больше весело, чем страшно.

Вот и бульвар. Высокие тополя стоят в два

ряда, черные, щетинистые. Верхушка у одного

сбита, лежит на земле.

– Это снарядом,—сказал Петька.—Здорово

ахнуло.

– Вот и дров можно набрать,—обрадовался

Андрейка.

– Ладно, это потом. Айда дальше.

Свернули в переулок. Пусто, точно вымер

город. Высокие дома тускло блестят окнами и ни

в одном не видно человеческого лица. Гул от

пальбы идет по переулку, как по трубе. Громче

и чаще вжикают шрапнели.

В одном месте ребята увидели мальчика, кото-

рый пригнувшись, бегал глазами по земле.

Ребята подскочили к нему:

– Что ты тут делаешь?

Мальчик выпрямился и сказал:

– Пульки собираю.

– Зачем?

– А так.

–■ А если жвакнет?

Мальчик усмехнулся и сказал:

– Я маленький, увернусь.

И опять нагнулся, упершись руками в коленки.

Ребята также стали шарить глазами по

мостовой.

– Есть,—Крикнул Андрейка и выковырнул из

мерзлого снега маленькую, заостренную пульку.

– А ну, покажь.

Пулька пошла по рукам. Ощупали ее со всех

сторон, Гаврик даже на зуб попробовал—мягкая.

– Махонькая,– сказал Петька,—а если жига-

нет– на смерть.

Мальчик приподнялся и сказал:

– Там на площади лошадь убитая лежит.

Брюхо так и развернуло.

– Снарядом?

– Ну, да.

Ребята переглянулись и побежали «а площадь.

15.

Переулок вывел на большую широкую улицу.

Прежде на ней было тесно, сплошным потоком

катились вдоль домов прохожие, сновали извоз-

чики и автомобили. А теперь пусто, двери и окна

закрыты, ворота и калитки наглухо захлопнуты.

Кое-где видны одинокие фигуры. И странно

смотреть на них. Жмутся вдоль стен, прячутся за

выступами от шрапнелей, которые то и дело про-

носятся, злобно шипя, вдоль улицы.

Иной, вытянув шею, пробежит шагов двадцать

и вдруг прилипнет к стене—вжикнула над головой

шрапнель,– постоит и опять делает новый перебег.

Здесь, в верхней части города, громче отдается

буханье пушек, чаще падают снаряды, как будто

сюда направлены удары орудий, стоящих где-то

за Днепром.

Ребята притихли. Жуть плыла от домов, изра-

ненных снарядами, от одиноких прохожих с мут-

ными от страха лицами.

Вернуться бы... Но вернуться нельзя, стыдно

было обнаруживать свой страх, никто не хотел

первый сознаться. И они шли гуськом вдоль

стен—Гаврик и Андрейка впереди, Петька и Еремка

сзади, прислушиваясь к гулу канонады, опасливо

поглядывая по сторонам.

До площади оставалось немного.

Вдруг, не доходя до угла, раздался где-то

близко сухой, колючий треск, что-то зашлепало

по стенам, зазвенели стекла.

– Та-та-та,—неслась частая дробь, отдаваясь

гулко в пустоте улиц.

Из-за угла выскочили навстречу ребятам двое.

– Куда вы?—крикнул один.– Там пулеметы.

Другой только махнул рукой. И оба, точно по

уговору, юркнули в калитку "ближайшего двора.

Ребята бросились за ними, вскочили во двор

и забились, как воробьи, в уголок пугливой

стайкой.

Еще два-три раза хлопнула калитка. Вбегали во

двор люди, мужчины и женщины, с бледными

лицами, с мутным страхом в глазах.

А сухое щелканье продолжалось, притаив-

шиеся за углом люди поливали улицу свинцовым

дождем.

– По ком стреляют?– спросил низенький тол-

стый человек с обвисшими усами.

– По забастовщикам,—ответил другой, хму-

рый и тощий. Во дворе напротив засели.

–: Спаси нас сила небесная,–пролепетала жен-

щина трясущимися губами.

В гул канонады врезывалась трескотня пуле-

мета, с шипящим свистом -проносились шрапнели.

И вдруг одна из них шлепнулась в стену

и наполнила грохотом весь двор. Посыпалась

штукатурка, зазвенели осколки стекол. Все заме-

тались во дворе, как стадо под ударом грома, не

зная, куда бежать, где искать спасения.

В углу под навесом приоткрылась подвальная

дверь, оттуда выглянуло бледное от страха лицо

и сейчас же исчезло.

Точно молния прорезала тьму.

– В подвал,—крикнул кто-то.

И все торопливо-послушно бросились к под-

вальным дверям, натыкаясь друг на друга.

Два узких, заплетенных решетками оконца

мутно освещали подземелье. И когда глаза при-

выкли к темноте, стало видно, что подвал загро-

можден всякой рухлядью —ящиками, бочонками,

сломанными столами и стульями.

На этой рухляди сидели люди. Были тут моло-

дые и старые, мужчины и женщины, и много

детей. Сидели молча, подавленные страхом, при-

слушиваясь к гулким раскатам орудий, гремевших

над городом.

– Глянь, генерал,– шепнул Андрейка това-

рищам.

– Где?

– А вон в уголку прячется. И еще с ним двое.

Ребята с удивлением увидели в дальнем углу,

среди рухляди, трех военных.

Один из них, старый, толстый, с отвислыми

щеками, сидел на опрокинутом боченке, тупо уста-

вившись себе под ноги.

Другой, помоложе, в русой бородке, при-

ткнулся к спинке сломанной железной кровати.

А третий, совсем молоденький, в новенькой ши-

нели, стоял возле них, опершись на груду ящиков,

лежавших в углу. Он беспокойно бегал глазами по

подвалу и пощипывал маленькие черные усики.

– Чего они тут?– спросил Петька.

– Спасаются,—с усмешкой сказал Еремка.

Андрейка сморщил презрительно губы и про-

молвил:

– Вот так вояки.

Опять бабахнул где-то близко снаряд. Дрожь

пробежала по подвалу. У генерала задвигались

скулы. Молоденький офицерик еще плотнее при-

жался к ящикам.

Ребятам стало скучно в темноте среди безмолв-

ных, перепуганных людей. Андрейка обернулся

к товарищам и сказал:

– Пойдем. Чего тут?

И ребята двинулись дружной стайкой к дверям.

– Куда вы?—остановил их какой-то мужчина.

– На улицу,– сказал Гаврик.

– Обалдели вы, что-ли? Там стреляют.

– А что-ж нам до утра тут сидеть?

Вылезли со смехом из подвала. Грохали пушки,

но пулеметной трескотни 'уже «е было. На улице

по-прежнему было пустынно. Редкие прохожие

влипались в стены, прячась от снарядов.

Ребята побежали вдоль домов, пригибаясь

к земле, когда над головами вжикали шрапнели.

И выбрались глухими переулками к спуску.

16.

Дни и ночи сплетались в один грохочущий

круг, и таких кругов проплыло уже восемь.

А борьба все продолжалась. Заднепровье громило

город, осыпая его снарядами; город откликался

гайдамацкими г ар мотами на заднепровский рев,

и все слабее были его удары.

По ночам на улицах все чаще вспыхивали

летучие бои. Трещали ружья, цокали пулеметы,

лопались ручные гранаты. И все казалось, что

кто-то хрякает человечьи головы о мостовую

и токмачет их в пустой бадье.

У Щербаковых кончилась мука, не было хлеба.

Лавки на окраинах были закрыты. И только

в центре кое-где выдавали хлеб.

Целый день Щербаковы просидели без хлеба.

В обед похлебали горячей воды, жиденько запра-

вленной отрубями.

К вечеру стало подводить животы. Танька ску-

лила, уткнувшись в угол.

Андрейка сидел скучный. Что-то перекатыва-

лось в пустом животе, подступая тошнотой к горлу.

Наконец, он не выдержал.

– Мать.

–■ Чего тебе?

– Я пойду за хлебом.

– Куда?

– На Крещатик, там, говорят, дают.

– Ну да, чтоб голову оторвало.

– А что-ж, голодным сидеть?

– Потерпим.

– Вон -Танька ревет.

Мать ничего не сказала, только отвернулась

и вытерла слезы.

«Пойду», упрямо подумал Андрейка.

Возле кровати, на полочке, лежали талоны.

Андрейка тихонько сунул их в карман и незаметно

выскользнул во двор.

Было под вечер. Серая муть лежала над горо-

дом и только на западе проступал блеклый про-

стуженный румянец. Улицы были сумрачно-

пустынны, низкими казались дома. Как будто при-

жимались они к земле, спасаясь от грохота, от

ударов.

Андрейка бежит. Жутко на пустых улицах.

Люди или тени жмутся кое-где у стен? Гукают

пушки. Небо покраснело там, где спряталось

в мутно-серой мгле солнце, и еще в двух-трех

местах от пожаров.

Вот и Крещатик. Высокие, мертвые дома. Смот-

рят слепыми окнами, и нигде ни огонька, ни лица

человеческого.

По одну сторону длинная вереница людей

жмется к стенам. Андрейка подбежал и спросил

у крайнего:

– За хлебом?

– Да,—шевельнулись губы. А лицо неподвиж-

ное и куда-то провалились глаза.

Стал в очередь, прижался к соседу и замер.

А улица жила грозной и жуткой жизнью.

Сгущались сумерки, мутно-серое небо побагро-

вело. Заря ли это или зарева пожаров—трудно

было сказать. Кругом грохот, треск, громыханье.

Кажется, будто валятся дома, падают на мостовую

камни, гремит железо крыш, подобно грому...

Где-то совсем близко рвется шрапнель.

– Взжжж... бах.

И эхо мертвых домов откликается гулко:

– Б а– бах.

Невдалеке—перестрелка. Слышно, как цокает

пулемет, посвистывают и бьются о стены пули.

И люди, стоящие у стен, слыша это посвистыва-

ние, теснее прижимаются к дверям и окнам.

Каким большим и тяжелым кажется сам себе

каждый. Эти руки, ноги, плечи, голова... Вытя-

нуться бы в ниточку, прилипнуть паутиной

к стене—и стоять...

– Взжж... бах.

Совсем близко. Зыбь бежит по очереди, теснее

прижимаются друг к другу, и каждый думает

с тоской:

– Скоро ли откроют?

Андрейка оглянулся. За ним вытянулся длин-

ный, черный хвост. Мужчины, женщины, дети.

Голодные, испуганные стянулись сюда за хлебом.

Вот пробежала по рядам волна:

– Открыли.

Сгрудились еще теснее. Продвинулись немного

вперед. И стало как будто легче.

А улица, как и прежде, в грохоте, в пальбе,

в зареве пожаров, в клубах дыма, подымающегося

из за домов.

Бежит, сломя голову, автомобиль.

– Стой!—кричит на углу охрана.

Автомобиль мчится дальше. Вслед ему гремят

выстрелы. Шаг за шагом все ближе к дверям, все

теснее жмутся друг к другу. Из лавки уже несут

горячий хлеб. Запах его щекочет ноздри. Смот-

рят на счастливчиков и думают:

– Хватит ли всем?

Грохот по мостовой. Бегут, рявкая, броневики.

Один, другой, третий. Слепые, серые, в стальных

чехлах, с выпяченными дулами.

Опять где-то близко затрещали пулеметы.

Заныли, защелкали пули. И опять зыбь бежит по

очереди. Страшно.

И вот Андрейка уже в лавке. Смотрит на

полки—хлеб еще есть. Отлегло от сердца.

Дает талоны и получает круглый двухфунтовый

хлебец. Радость заливает его с головы до ног.

Выбрался из толпы и пустился бегом по ули-

цам. Кругом все громыхает, жужжит, посвисты-

вает, дымные зарева лижут небо. Но все это оста-

лось как будто позади, и Андрейка не думает об

этом. В руках у него хлебец, доставшийся ему так

дорого, он прячет его под полой пальтишка

и бежит дальше.

Вот и дом. Вбежал в комнату, красный, взбу-

дораженный.

Мать так и кинулась к нему.

– Где ты был? '

Андрейка молча достал из-под полы хлебец

и протянул его матери.

– Это ты за хлебом бегал?

– Да.

Хотела побранить, но как бранить, если в доме

ни крошки.

Посмотрела на хлебец, потом на Андрейку

и с затуманенными глазами взяла в руки Андрей-

кину голову и поцеловала.

17.

Хлеба хватило только на вечер и на утро.

Сели и стали думать, что делать дальше? Еще не

один день, может быть, будет война, а в доме ни

муки, ни денег, ни картошки, ни даже отрубей.

– Что будем делать?– говорила мать и смот-

рела на Андрейку так, словно он и в самом деле

мог чем-нибудь помочь.

Андрейка сидел, сморщив лоб,—хотелось про-

думать что-нибудь.

И вдруг он вспомнил.

– Мать, а если в комитет пойти?

– В комитет? – отозвалась мать.—Отец гово-

рил про комитет.

– Да кто пойдет?

– Я пойду,—твердо сказал Андрейка.

– Что же ты можешь там сказать?

– Все скажу—как живем, бедствуем... Я пойду.

Пушки сегодня стреляли редко, и мать согла-

силась:

– Иди.

Долго искал комитет Андрейка. В прежней

квартире его не было. Тогда Андрейка сбегал

к товарищу отца, Степанову, и там рассказали ему,

как найти комитет и кого спросить.

На станции, в маленькой сторожке, Андрейка

увидел человек пять рабочих. Синел табачный

дым, гудели в дыму разговоры.

– Кого тебе?– спросил молодой рабочий.

– Ивана Петровича.

– Товарищ Федотов, к тебе.

Низенький, средних лет, человек обернулся

к Андрейке, посмотрел на него быстрыми глазами

и спросил:

– Что скажешь?

Андрейка рассказал про отца и про то, что

у них хлеба нет.

– Щербаков? Знаю,—живо отозвался Иван

Петрович. – Кой – чем помочь можно. Товарищ

Васильев,, выдай семье Щербакова пособие.

– А про отца ничего не знаете?– спросил

Андрейка.

– Знаем. Он в центральной сидит.

Иван Петрович посмотрел внимательно на

Андрейку, тронул рукой русую бородку и спросил:

– А ты хотел бы отца повидать?

Андрейка даже онемел от этого вопроса.

– Так ведь он же в тюрьме...

– Ну что же? Для смелости и ума не страшна

и тюрьма. Ты маленький, а если при том еще лов-

кий, то и в тюрьму можно пролезть.

Иван Петрович подумал и сказал:

– Вот что. Ты, я вижу, парнишка смышлен-

ный. Давай-ка попробуем. Дам я тебе записку,

припрячь ее, да так, чтобы при случае, если отни-

мать будут, можно было в рот и проглотить. Эту

записочку сунь незаметно отцу или другому кому

из наших товарищей. В обед арестованных выпу-

скают во двор. Стало быть, самое главное—попасть

в это время во двор. Это уж от твоей ловкости

зависит. Идет?

– Попробую,—сказал Андрейка.

– Не боишься?

– Нет.

– Ну, я сейчас.

Иван Петрович присел к столу, написал не-

скольк слов на клочке бумаги и отдал Андрейке.

– Спрячь. Напролом не суйся, ничего не вый-

дет, ищи случая. Удастся хорошо,– большую

сослужишь нам службу, а нет—записочку в клочки.

Иди к Васильеву, он тебе пособие выдаст.

Андрейка получил деньги и побежал домой,

довольный и радостный.

– Вот тебе, мать, деньги из комитета, а я

побегу.

– Куда?

– Записку из комитета нужно отнести.

– Куда отнести?

Андрейка только рукой махнул и побежал.

18.

Тюрьма на пригорке, кругом каменные стены,

у ворот часовые. Калитка иногда открывается, вхо-

дят и выходят люди, и каждого входящего опра-

шивают долго часовые.

Андрейка стал бродить вокруг да около.

Стены высокие, за стенами длинные корпуса,

на окнах решетки.

Как проникнуть, как попасть туда?

Задача.

Андрейка поглядывает на окна. Там где-то за

решетками отец. Может, он смотрит сейчас в окно

и видит его, Андрейку. А Андрейка бродит около

стен, боится подойти близко—солдаты с ружьями

охраняют калитку.

Сегодня в городе тихий день, стреляют редко,

и больше людей на улице.

Вон, на пригорке, двое ребят возятся с салаз-

ками.

Андрейка подошел к ним.

Мальчики в чистеньких тулупчиках, в меховых

рукавичках, лица пухленькие, розовые, – видно,

что не из простых.

– Что вы тут делаете?—спросил Андрейка.

– Да вот салазки поломались,—говорит стар-

ший, лет десяти.

Андрейка посмотрел. Полозья раскарячились,

вихляются.

– Пустое дело,– сказал Андрейка.– Сани проч-

ные, только полозья нужно прикрепить.

■– А ты умеешь?

– Чего тут уметь? Молоток, да пара гвоздей,

вот и вся музыка.

– У нас есть молоток. Пойдем.

– Куда?

– В замок. Мы там живем.

У Андрейки так и екнуло сердце.

– Да меня, чай, не пропустят туда,—вымол-

вил он.

– Пустят,– сказал старший.—Наш папаша

помощник смотрителя. Скажу солдатам– и пустят.

– Ну, коли так, пойдем. Я вам салазки

в момент починю.

Двинулись втроем к воротам.

Солдат открыл мальчикам калитку, но Андрейку

остановил.

– А ты куда?

– Он с нами,– сказал старший мальчик.—Это

наш товарищ.

Солдат подумал и пропустил.

Андрейка, как во сне, вошел в страшные

ворота.

Огромный двор, длинный корпус тюрьмы

посредине и ряд домиков в стороне.

Старший мальчик побежал к одному из этих

домиков за молотком и гвоздями. Андрейка

остался с младшим во дворе.

– Много тут сидит арестантов? – спросил

Андрейка.

– Десять тысяч,—сказал мальчик.

«Врешь», подумал Андрейка и спросил:

– А их выпускают во двор?

– Выпускают. Как только в колокол ударят,

так и выпускают.

– А уже били в колокол?

– Нет, скоро будут бить.

У Андрейки стало тесно в груди.

«Нужно проваландаться с салазками, пока не

зазвонят», думает он.

Старший уже бежал к ним, крича на ходу:

–■ Ну, вот тебе молоток и -гвозди. Начинай.

Андрейка осмотрел со всех сторон салазки.

Починить—плевое дело, в два счета можно, но

торопиться не следует, пока колокол не зазвонит.

– Здорово вы их развернули,—качает голо-

вой Андрейка.

– Это Вовка все,—надул губы маленький.—

Я говорил ему—потише, а он как рванет...

– Врешь, ты сам навалился.

– Сам ты врешь.

Лица у мальчиков покраснели, оба напету-

шились.

«Как бы драки не было», подумал Андрейка

и сказал:

– Ножик бы нужно, подстругать немного.

– Я принесу,—сказал старший и побежал

опять. Андрейка продолжал возиться около сала-

зок, пригоняя полозья, а сам все думал1 : удастся ли

его затея?

И вдруг– динь, динь, динь. Зазвонил колокол

на вышке.

Андрейка вздрогнул и насторожился.

Из казармы вышла рота солдат со штыками

и рассыпалась цепью по двору. И вслед затем из

дверей главного корпуса стали выходить гуськом

арестанты.

Андрейка впивался глазами в лица арестован-

ных—не отец ли? Все они как будто были похожи

один на другого—желтые, измятые, обросшие

волосами– лица, и на каждом сумрачный валет.

Старший мальчик бежал вприпрыжку, жуя на

ходу белый калач.

У Андрейки заныло в животе, когда он увидел

хлеб в руке мальчика, но он сейчас же забыл об

этом.

– Вот тебе нож,– сказал мальчик и добавил

досадливо:

– Эх теперь нас не скоро выпустят.

– Почему?—спросил Андрейка.

– Пока арестанты во дворе, никого не выпу-

скают.

«Тем лучше», подумал Андрейка и стал прила-

живать полозья.

Строгает ножем дерево, а сам все поглядывает

на двери тюрьмы, откуда все шли, да шли аресто-

ванные. Выйдя из дверей, они сворачивали направо

и шли по одиночке вдоль стены, мимо солдат со

штыками.

Отца, однако, не видно.

«Может, он не в этой тюрьме», подумал

Андрейка и руки у «его задрожали.

Бросив строгать, он приладил полозья и стал

приколачивать их гвоздями. Прибил один, потом

другой, потрогал руками—крепко, и сказал:

– Ну, вот и готово. Теперь, как новенькие, на

сто лет хватит.

Мальчики наклонились над салазками, потро-

гали полозья.

– Крепко,– сказал старший.—Ну, я отнесу

молоток, да нож, а потом пойдем спускаться.

Андрейка остался с маленьким возле салазок.

Головка длинного арестантского хвоста обо-

гнула тюрьму и потянулась ко входу. Первые

ряды поднялись по ступенькам, и тюремные двери

опять стали глотать их.

Андрейку все больше охватывала тревога.

«Может, я проглядел отца»,—подумал он, про-

должая вглядываться в лица.– «Как тогда пере-

дать записку? Кому? Как подойти?»

Он в стенах тюрьмы, перед ним арестованные,

и он не видит отца, не знает, кто здесь друг и кто

враг.

«Если бы пройти вдоль рядов, то можно бы

увидеть», думает Андрейка. Но как пройти? Кру-

гом солдаты с ружьями.

И вдруг его осенило.

– Садись, я покатаю тебя,– сказал он маль-

чику, который стоял, скучая, около салазок.

Тот прыгнул на салазки, и Андрейка, запроки-

нув голову, как заправский конь, помчал салазки

мимо арестантских рядов.

Бежит, остро вглядываясь в лица, а в руке

крепко зажата записка.

И вдруг, впереди, среди других лиц, мелькнуло

знакомое лицо.

Отец...

Сердце забилось шибко-шибко. Андрейка не

сводит глаз с дорогого лица. И видит, что отец

тоже узнал его, глаза у отца округлились, но лицо

спокойное, ни одна черточка не шевельнулась

на нем.

Андрейка поравнялся и, как бы невзначай,

шлепнулся у самых ног отца.

– Легче, паренек,– чужим голосом вымол-

вил отец и, наклонившись, взял Андрейку за руку.

В этот момент Андрейка сунул в руку отца

записку и, как ни <в чем не бывало, поднялся и стал

отряхиваться. А когда оглянулся, серые ряды

арестованных уже скрыли отца.

– Что же ты, конь, спотыкаешься?—сказал

мальчик.

– Ногу ушиб,– пробормотал Андрейка, при-

храмывая, и повернул назад.

Как во сне, промелькнуло для «его все это, он

едва сдерживал свою радость, и хотелось вылететь

стрелою за стены тюрьмы.

Когда двор опустел, Андрейка вместе с мальчи-

ками выбежал за ворота.

– Ну, я домой,– сказал Андрейка.

– А спускаться?—хотели удержать его маль-

чики.

– Я завтра приду.

– Приходи.

«Ждите», подумал Андрейка и пустился во всю

.прыть с пригорка.

Он забежал сперва в комитет и рассказал там,

как он обработал дело.

– Молодец,—похвалил его Иван Петрович.—

Ты нам здорово подмогнул.

Как на крыльях, летел Андрейка домой.

Вбежал и прямо к матери.

– А я тятьку видел.

– Где?

– В тюрьме.

Мать, широко раскрыв глаза, смотрела на

Андрейку, не веря его словам. А он быстро-быстро

залопотал о том, как он попал в тюрьму, как уви-

дел отца и передал ему записку.

20.

Прошло еще два дня в грохоте пушек, в ожи-

дании больших перемен.

С утра занездоровилось матери. Встанет, похо-

дит и опять ляжет. День проковыляла, а к вечеру

совсем слегла. И все хваталась за живот и громко

стонала.

Бабушка слезла с печи, заохала, затрясла го-

ловой.

– Пришло, видно, твое время, Даша. Охо-хо.

Еле двигая больными ногами, взялась за ра-

боту. Затопила печь, поставила воду греть.

Позже, когда у матери боли стали сильнее, ба-

бушка сказала Андрейке:

– Сходи, детка, к Егоровне, скажи—матери

худо, пускай придет.

Андрейка шапку в руки, пальтишко на плечи

и побежал.

Было темно. Бухали пушки. Небо вздрагивало

от пламенных вспышек.

Вот и маленький домик, где живет Егоровна,

, в окнах темно.

Андрейка постучал. Долго не открывали. Потом

блеснул свет, за дверью—голос.

– Кто там?

– От Щербаковых.

– Чего надо?

– Матери худо, зовут вас, бабушка.

– Ах ты, господи, в такое-то время. Погоди

там, сейчас выйду.

Андрейка остался у двери. Темно и безлюдно

было. Только пушки буравили тишину.

Андрейка думал:

«Сегодня девятый день, а пальба идет. Скоро ли

будет конец? И кто возьмет верх?»

Вышла Егоровна. Была она низенькая, круг-

лая, с широким лицом.

– Ну, пойдем, сынок.

Медленно пошли по темной улице, натыкаясь

на рытвины. Пушки ревели голодным ревом, огнен-

ные змеи лизали небо. Темнота вздрагивала и как-

будто сгущалась еще больше. Егоровна бормотала

как-бы про себя:

– И все бухают, все бухают... Совсем закружи-

лись люди. То с чужими война была, а теперь свои

воюют. А к чему это? Кому от этого лучше?

– Всем нам будет лучше,—сказал Андрейка,

вспоминая, что слышал про войну от отца.

– А сколько людей поляжет? Жить-то, ведь,

каждому хо'чется.

– Да как жить? За лучшую жизнь и бой идет.

Каждому хочется лучше жить.

– Да разве без драки нельзя?

– Нельзя, —твердо сказал Андрейка.—На то и

кулаки, чтоб ими отбиваться.

Вошли в домик. Металась на кровати в муках

болей мать. Бабушка топталась около нее. Горел

в печке огонь.

Егоровна разделась, подошла к матери и спро-

сила:

– Ну, что, милая?

– О-ох,—ответила стоном мать.

Егоровна засучила рукава, как бы собираясь

приступить к работе, потом: посмотрела на

Андрейку и сказала:

– Парнишку нужно бы куда-нибудь.

Бабушка подошла к Андрейке и сказала:

– Иди, детка, к соседям, пока мы тут не упра-

вимся.

Андрейка посмотрел на бабушку, на мать, на

Егоровну, понял, что нужно уйти, и вышел.

21.

Ночь провел Андрейка у соседей. Спал– не

спал, вскочил чуть свет, выбежал на улицу и оста-,

новился в недоумении.

Почему так тихо? Почему не стреляют пушки?

Так стало привычно слушать их буханье– и уіром,

и днем, и среди ночи. А сейчас тихо. Как будто

умерло что-то.

Андрейка оглянулся. Восток был багровый.

Румянец утра проступал зябко сквозь синеву туч.

Падал снег. Ложился тихо на мерзлую землю.

И земля как будто отдыхала под белым пухом.

Шел мимо человек быстрым, размашистым

шагом.

Андрейка спросил:

– Почему не стреляют?

Человек бросил отрывисто, <на ходу:

– Кончено. Большевики взяли город. Теперь

власть советов.

Земля ли зашаталась под ногами или ноги за-

прыгали по земле, Андрейка не мог бы сказать.

Было только радостно, и ударила в голову мысль:

«Теперь вернется отец».

Андрейка сорвался и побежал домой. И только

ткнувшись в двери, вспомнил, что дома, может

быть, еще не все ладно.

Он постучал. Открыла Егоровна. Глянула на

Андрейку смеющимися глазами и сказала:

– Иди, иди, там тебя братишка дожидается.

Андрейка вошел тихо. И первое, что толкнулось

в уши, было куваканье,—звонкое, требовательное,

голосистое.

«Братишка»,– подумал Андрейка, и с любопыт-

ством, смешанным с радостью, подошел к кро-

вати.

Мать лежала, укрытая одеялом, а рядом с ней,

завернутое в одеяльце, кричало, морщась и тре-

буя чего-то, маленькое, красное существо.

Андрейка наклонился над ним. Маленькая мор-

дочка куксилась, кривилась, суживая щелочки глаз,

и все тянула свое «уа-уа».

Андрейка посмотрел, усмехнулся и сказал:

– Маленький, а кричит здорово.

– Крепкий мужик будет,—вымолвила Его-

ровна.—Под пушку родился.

Андрейка перевел глаза на мать и сказал:

– А большевики взяли город.

– Кто тебе сказал?

– Человек один. Теперь <уже не будут стре-

лять.

Егоровна вздохнула и сказала:

– Лучше ли, хуже, а хоть конец пришел.

Андрейка опять посмотрел на мать и понял,

о чем она думает, и сказал:

– Теперь и отец наш вернется.

Мать ничего не сказала, только кивнула го-

ловой.

___

Дома не сиделось.

Андрейка то и дело выбегал на улицу. Но там

как-будто не было никаких перемен. Только пу-

шечной стрельбы не было, да на вокзале звонко

перекликались гудки.

Андрейке хотелось побежать на большие улицы,

посмотреть, что там делается, но он боялся —как бы

не прозевать отца. Он вглядывался в каждую фи-