Текст книги "Ниссо"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Старуха кидает быстрый взгляд на того, чужого. Он сидит на осле. Русские сапоги, зеленые штаны, овчинная дорогая шуба, шапка с наушниками, каких Гюльриз не видала. Это русский? Нет, это не он, это женщина, из-под шапки видны длинные черные волосы... Приехавшая устало слезает с осла, снимает поклажу.

– Благословен покровитель! Хорошо, – отвечает Гюльриз Бахтиору и дрожащими пальцами помогает ему развязывать узлы арканов, стягивающих туго набитые джутовые мешки. Мысли Гюльриз ревнивы: "Зачем с Бахтиором женщина? Ехали вместе. Кто она?" Но тут же старуха соображает: "Русская. Значит, не к Бахтиору. К Шо-Пиру, наверное... Ну, это ничего... это даже хорошо..."

Гюльриз продолжает развязывать узлы, а сама глядит на ноги сына: обувь изорвана, пальцы обмотаны тряпьем. Как, наверно, болят его ноги! Сколько острых камней, сколько снега было на его пути!

– Отчего хромаешь, сын?

– Дурной осел на меня упал! Ничего, удержал его, вон этот! – Бахтиор указывает на маленького, принадлежащего Худододу осла с окровавленной мордой; кровь запеклась и на ободранной шерсти.

– Ничего! – усмехается исхудалый, с иссохшими губами Худодод. – Будь здорова, Гюльриз!

– Здоров будь, Худодод! – Старуха глядит на губы сына – они тоже растрескались, покрылись коростой. Как ввалились у Бахтиора глаза!

Бахтиор оборачивается к женщине, расстегивающей крючки тесного овчинного полушубка:

– Товарищ Даулетова, вот моя мать! – и шепотом добавляет матери: – К нам работать приехала. Другом нам будет!

Гюльриз хочет спросить: "Какая для русской женщины у нас работа? Может быть, это жена Шо-Пира? Никогда не говорил, что у него есть жена!", но женщина уже подошла к Гюльриз, приветливо протягивает руку:

– Здравствуй, Гюльриз! Счастье в твоем доме да будет!

"Откуда знает по-нашему, если русская? Хорошо сказала!" – думает Гюльриз, смущенно протягивая руку. Гюльриз не привыкла к рукопожатиям, пальцы ее неестественно вялы.

– Спасибо. Добрые слова слышу. – Гюльриз еще больше смущается и, не зная, как вести себя с приезжей, обращается к сыну: – Долго шли, Бахтиор?

– Пришли! – равнодушно отвечает он. – Товарищ Даулетова, ты садись, отдыхай.

– Долго, Бахтиор, ты будешь так меня называть? – улыбается Даулетова. Говорила тебе: зови меня Мариам!

Бахтиор бормочет в смущении:

– Хорошо, Мариам...

Он сбрасывает на землю первый тюк и толкает осла кулаком. Осел сразу ложится навзничь, взбрасывает копыта, извиваясь, старается размять и почесать взмокшую, горячую спину. Худодод кидается к нему, бьет его палкой, силится поднять на ноги.

– Шо-Пир где? – спрашивает Бахтиор.

– Вниз, в селение, ушел. Сейчас, наверное, придет. – Гюльриз показывает на вершину горы: – А Ниссо туда, не спросясь, ушла.

– Ушла? Как ушла? – быстро спрашивает Бахтиор, а Гюльриз пытливо заглядывает ему в лицо: есть ли в сердце сына тревога? Уж очень быстро он спросил – наверное, есть! И добрые глаза Гюльриз искрятся.

– Богару принести пошла, носилки у Саух-Богор взяла! – говорит она успокоительно, помогая сыну отвязывать вьюки, и уже по-хозяйски спрашивает: – Привез что?

– Нехорошо Ниссо сделала! Трудно там! – еще раз взглянув на высокий снежный склон, Бахтиор мрачнеет; но зачем матери знать его думы? – Муку привез. Рис привез Шо-Пиру подарок маленький: сахару три тюбетейки, русского табаку – одну, чаю – одну, пороху – банку. Спасибо русскому командиру, хороший человек оказался. Много русских туда пришло. Киргизы, узбеки и таджиков много, вот товарищ Мариам с ними, – Бахтиор кидает улыбку присевшей на один из мешков Даулетовой. – Все по-новому там, пусть Мариам расскажет. Далекий был путь. Снега много на перевале...

Даулетова вынимает из кармана полушубка круглое зеркальце, снимает ушанку, разглядывает свое обветренное, круглое, с выступающими скулами лицо, заплетает растрепанные косы.

Собрав развьюченных ослов и привязав их к деревьям, чтоб дать им выстояться, Бахтиор говорит Худододу: "Теперь иди! – и Худодод торопливо уходит домой, в селение.

– Куда складывать будем? – спрашивает Бахтиор, и Гюльриз советует ему не трогать мешков, пока не придет Шо-Пир.

Бахтиор садится на кошму, разостланную старухой под деревьями, приглашает Даулетову сесть рядом. Гюльриз выносит Бахтиору деревянную чашку с кислым молоком. Он протягивает ее Даулетовой. Мариам, сделав несколько жадных глотков, возвращает чашку Бахтиору, и он, поднеся к обмороженным, иссохшим губам, залпом выпивает молоко. Гюльриз очень хочется услышать рассказ обо всех подробностях путешествия, но Бахтиор уже растянулся на кошме, его глаза закрываются от усталости. Гюльриз незаметно отходит в сторону, Бахтиор спит. И, как была в расстегнутом полушубке, спит приезжая женщина.

Гюльриз уходит в дом, выносит две подушки, бережно подкладывает одну подушку под голову Бахтиора, другую – Даулетовой. Затем опускается перед сыном на корточки и замирает в этой позе, не отрывая глаз от его безмятежного лица и отгоняя согнутою ладонью неведомо откуда прилетевшего жука.

7

Весть о прибытии муки мгновенно облетела все селение. Кое-кто встретился с Худододом, когда он торопливо шел домой, любопытствующие ущельцы устремились за ним, но, к их разочарованию, войдя в дом, Худодод сразу же завалился спать; другие видели, как цепочка ослов спускалась по зигзагам тропы и исчезла в саду Бахтиора. Побросав работу, многие ущельцы поспешили туда.

Когда Шо-Пир, запыхавшись, подоспел к своему дому, перед каменной оградой уже толпился народ. Никто не решался нарушить обычную вежливость войти во двор или в сад. Но любопытство было неодолимо, и потому, приникнув к ограде и сидя на ней, ущельцы обсуждали все, что им было видно.

– Пришел! Пришел! – расступаясь перед Шо-Пиром, возбужденно заговорила они. – Бахтиор пришел, с ним женщина, наверно русская, спит...

– Знаю, знаю! – отмахивался Шо-Пир, хотя еще ничего толком не знал, и, миновав пролом в стене, обойдя спящих, сказал Гюльриз: – Тише! Пусть спят.

Гюльриз наскоро сообщила все, что знала сама, и очень удивилась, когда Шо-Пир, всматриваясь в лицо Даулетовой, сказал:

– Не знаю, кто это. Не русская она, наверно таджичка.

Досадуя на ротозеев, Шо-Пир прикинул в уме вес привезенного груза, ощупал сваленные в кучи мешки, занялся сортировкой.

Затем осмотрев ослов, решил сразу же вернуть их владельцам, толпившимся у ограды.

Шо-Пир отвязывал ослов, выводил их по одному за ограду; владельцы тотчас кидались к Шо-Пиру и, окруженные советчиками, принимались деловито щупать ноги, ребра, шею осла, неизменно при этом вздыхая и рассуждая о том. Как вреден такой дальний путь, как добрый осел исхудал, как сбиты его копытца. Зная характер ущельцев, Шо-Пир не обращал внимания на причитания и жалобы и продолжал выводить ослов, пока на дворе не остались только маленький, с окровавленной мордой ослик Худодода да широкоухий осел Бахтиора и еще два осла, владельцы которых отсутствовали. Ущельцы потребовали назад арканы, потнички и всю амуницию, но Шо-Пир, собрав ветхое имущество в кучу, заявил, что во избежание путаницы и нареканий вернет все это на следующий день через Бахтиора.

Затем Шо-Пир ушел в дом. Расчет его оказался правильным: ущельцы, убедившись, сто смотреть больше не на что, обсуждая событие, удалились.

Шо-Пир велел Гюльриз взять из привезенных продуктов все, что ей вздумается, и приготовить обильный и вкусный ужин.

Ниссо не возвращалась, и Шо-Пир, присев возле спящего Бахтиора, составляя в тетради список привезенного, поглядывал на тот склон горы, по которому Ниссо должна была спуститься в селение.

Спящая на кошме рядом с Бахтиором женщина вызывала недоумение. Шо-Пир сразу определил, что эта таджичка, судя по одежде, видимо, городская, сапоги и полушубок военного образца, ватные, защитного цвета брюки тоже. Зачем она явилась сюда? Шо-Пиру очень хотелось узнать поскорее новости, но приехавшие крепко спали. Надо было терпеливо ждать, когда они проснутся.

Под вечер первой проснулась Даулетова. Села, протерла заспанные глаза. Увидела Шо-Пира.

– Вы товарищ Медведев? – просто и дружески протянув руку, по-русски, с легким акцентом заговорила она. – То есть вы тот, кого здесь зовут Шо-Пиром? Привет вам от Швецова.

Шо-Пир сдавил пальцы Даулетовой так, что она, вырвав руку, быстро замахала ею.

– Виноват! – смутился Шо-Пир. – Это я русской речи обрадовался. Швецов? Кто это?

– В Волости новый замнач гарнизона.

– Спасибо. Только я не знаю его.

– А он вас знает. Слух о вас далеко идет!

– Ну, скажете! Как в норе живу.

– В Волости знают вас... Только, по-моему, Швецова и вы знать должны. В отряде Силкова служили?

– Василия Терентьевича? Как же!

– И Швецов там служил. Забыли?

Шо-Пир взволновался:

– Постойте! Швецов? Маленький такой, щуплый?

– По сравнению с вами? Ну, скажем так: худощавый, небольшого роста! Даулетова улыбнулась. – "Шуме-ел камыш, де-е-ревья гнулись, а ночка темна-а-я бы-ы-ла!.."

– А! – обрадовался Шо-Пир. – Ну, значит, тот самый! Без этой песни дня не было у него! Красноармейцем был, гармонист хороший! Петькой зовут?..

– Правильно, Петром Николаевичем! С ним я приехала. Он меня сюда и сманил, давно хотелось ему в эти края вернуться.

Подумав: "Здорово! Пошел, значит, в гору!" – и сожалея, что вежливость велит отложить волнующий разговор о Швецов, Шо-Пир спросил:

– А вы что, работать сюда приехали?

– Ага. Учительницей... Где тут школа у вас?

– Школа? – Шо-Пир был озадачен вопросом. – Какая здесь школа!

– Разве нет? – смутилась Даулетова. – Ну ничего, мы соберем актив комсомола, организуем школу!

– Комсомол? – еще более изумился Шо-Пир. – Да вы, товарищ... как вас зовут? Да откуда здесь быть комсомолу?

– И комсомола здесь нет? – в свою очередь, удивилась Даулетова. – А мне, когда комитет комсомола меня посылал, сказали... Впрочем... – Даулетова окинула взглядом обступившие Сиатанг горы, селение внизу, иссушенные осенними ветрами сады. – У нас считали... Мы в карту вглядывались... На ней река Сиатанг пунктиром намечена, а внизу сказано: "Составлено по расспросным сведениям". На этой карте Волость и Сиатанг – почти рядом, все те же горы... Ну, считали, что раз в Волости есть комсомол, то... – Даулетова улыбнулась. – Кажется, я действительно попала в глухое место...

Проснувшийся Бахтиор старался вникнуть в полупонятный ему разговор.

– Зовите меня Мариам.

– А фамилия ваша?

– Даулетова... А я-то целый год сиатангский язык изучала, думала, приеду – сразу начну работу со здешними комсомольцами... А тут, оказывается... – Мариам покраснела. – Вы не думайте, что я о трудностях! Словом, неясно я себе представляла... Как же вы тут живете?

– А ничего живу. Поглядите: вот дом, вот сад, вот парни, какие у меня в друзьях! – И чтоб рассеять свое смущение, Шо-Пир так хлопнул по колену ничего не ожидавшего Бахтиора, что тот испуганно привскочил, а Даулетова расхохоталась.

– Ничего, Бахтиор! – усмехнувшись, по сиатангски промолвил Шо-Пир. – не пугайся, это я объясняю, какой ты у меня хороший! – И снова по-русски обратился к Даулетовой: – А вы, коли к нам приехали, жить у нас будете, сами увидите, какие тут дела. Советскую жизнь устраиваем!.. Это что у вас, наган?

– В городе дали. Сказали по Восточным Долинам поедете, разное там бывает. Только не пригодился.

– Ну и здесь тоже не пригодится. Штучка хоть и хорошая, однако в селение пойдете, снимите ее, а то, пожалуй, вас и за женщину не посчитают. Скажите, где ж это караван четыре месяца пропадал? Мы думали – крышка!

– Четыреста верблюдов, – на весь край товары везли. Ну, а верблюды, знаете, пока Восточными Долинами шли – ничего, а поближе к Волости перевал уже снегами закрыт, зима раньше там начинается, выше вот этого дерева там снега!

– Знаю, купался в них! Там и летом снег. А как же прошли с верблюдами?

– Про то и речь! Тропинки узкие начались, никак не пройти верблюдам.

– Значит, застряли?.. Над Соленым озером, что ли?

– Именно! Наши на Восточную границу поехали лошадей доставать неспокойно там, вернулись ни с чем. А мы месяц под перевалом прождали, верблюды начали падать, нет подножного корма. Девяносто верблюдов пало. Назад идти? Швецов говорит: "Не по-нашему это!" Да и позади уже снега выпали. Мы половину груза под скалами сложили, – теперь весною его возьмут, – сами вкруговую; километров двести круг сделали; вот и пришли.

– Досталось, значит?

– Ничего, досталось! Сюда, в Сиатанг, знаете, еще несколько работников ехало: Ануфриев – фельдшер один, толстяк, Дейкин – комсомолец, кооператор. Во все крупные селения люди назначены были. Только почти все, как добрались до Волости, там и остались, кое-кто заболел, другие – просто так, до весны, говорят, проживем, тогда двинемся на места...

– А вы что же?

– А я? Вот с Бахтиором вашим приехала. Хорошая вышла оказия! Кооператору без товаров и делать здесь нечего, а фельдшер, хоть и отощал в дороге, а все-таки толстяк, куда ему зимой? Лазать не может, да и трусоват немножко... Словом, весной сюда явятся.

– Ну, вы, я вижу, молодец! – сказал Шо-Пир. – С Бахтиором-то как? Сдружились? – и, не заметив, что переходит на "ты", добавил: – Значит, по-здешнему говорить можешь?

– Говорю! – и Мариам нараспев произнесла всем известную в Сиатанге песенку:

Горный козленок с тропы на тропу

Прыгает и качается...

Девушка моя легче его.

Глаза, брови, как уголь!

– Вот ты какая!.. А научилась где?

– Райком несколько стариков разыскал – переселенцев из этих мест. Целый год меня обучали... А Бахтиор? Ну, если б не он, я бы сюда не добралась!

Перейдя на сиатангский язык, Даулетова продолжала рассказывать. Бахтиор принял участие в разговоре.

Шо-Пир узнал, что в Волость приехал новый секретарь партбюро по фамилии Гветадзе, человек, хорошо знающий особенности жизни в горах.

– Он сказал мне, – сообщила Даулетова: – "Писать Шо-Пиру не буду, раз едешь ты, а передай ему на словах..."

И Даулетова подробно перечислила все порученные ей для передачи советы и указания Гветадзе. Речь шла о работе по разъяснению местным жителям проводимых в Высоких Горах советских мероприятий: об орошении пустующих площадей (Шо-Пир с удовлетворением подумал об уже действующем новом канале); о наблюдении за сохранением поголовья скота; об ожидаемой посевной ссуде; о подготовке помещений для амбулатории, кооператива, школы; о работе по раскрепощению женщины... Затем Даулетова стала рассказывать обо всем, что творится в мире. С грустью подумав, что уже давно не держал в руках ни одной газеты, Шо-Пир, слушая Даулетову, забыл об окружающем.

Гюльриз, уже в сумерках, позвала всех туда, где на кошме, под платаном, расставлена была вся имевшаяся в доме деревянная и глиняная посуда, наполненная сдобными лепешками, изюмом, сливками, колотым сахаром, горками вареного риса.

– За Худододом сходить надо бы, давно такого пиршества он не видел, сказал Шо-Пир. – Сходи, Бахтиор!

– Вот хорошо это, сейчас приведу... Шо-Пир, что будем делать? Темно уже, а Ниссо нет!

– Ниссо? И верно, где ж это Ниссо?

– И я все думаю! – вмешалась Гюльриз. – Вы разговариваете, забыли, а я думаю: беда, наверно, случилась...

Но тут, словно только и дожидалась, когда заговорят о ней, в темном саду показалась Ниссо. Огромная ноша пригибала ее. С трудом переставляя тонкие босые ноги, Ниссо продвигалась между деревьями, ветви цеплялись за покрытые примерзшим снегом снопы. Конец ослабшей веревки волочился за носилками по земле. Шо-Пир и Бахтиор, вскочив, кинулись к девушке; ее опущенное к земле лицо было скрыто копной разметанных волос. Ветка тутовника, задев за носилки, нарушила равновесие. Ниссо упала на колени, снопы прикрыли ее.

Шо-Пир и Бахтиор быстро разметали снопы, и из желтых колосьев показалась черная лохматая голова. Ниссо откинула назад волосы, и все увидели ее утомленное лицо, но огромные глаза сияли счастливо и возбужденно.

– Вот! Хлеба тут на десять дней, – сказала она прерывающимся голосом. Я не думала, Бахтиор, что ты сегодня придешь...

Обильное угощение не обрадовало, а скорее огорчило Ниссо. Шо-Пир это понял, нагнулся, обнял девушку в приливе неожиданной нежности, поймал себя на желании поцеловать Ниссо прямо в полураскрытые губы. Ниссо не шелохнулась, не опустила глаз; она была полна гордости. Шо-Пир только потрепал спутанные мокрые волосы девушки.

– Ах ты, барсенок! Кто же тебе позволил идти туда?

– Свободная я... Ты же сам говоришь, Шо-Пир! – горячо выдохнула она и, взглянув на Даулетову, смутилась, выскочила из груды снопов и побежала к дому.

– Глядите! Еще бегать может! – рассмеялся Шо-Пир. – Гюльриз, веди-ка ее сюда. Все в порядке теперь. Есть будем... Э-эх, – заломил он руки, – жизнь у нас хороша!

8

Было решено: пока Бахтиор, Худодод и Шо-Пир не выстроят дома для школы, Мариам и Ниссо поселятся в новой пристройке. Здесь же будут храниться все привезенные Бахтиором продукты. Шо-Пир обещал на следующий же день заняться изготовлением деревянных кроватей для девушек, а в эту ночь обе легли спать на мешках с мукой, застланных кошмами и ватными одеялами.

Чуть не всю ночь проговорили они в темноте, рассказывая каждая о себе. Двадцатилетняя Мариам решила именно с этой девушки начать свою воспитательную работу и хотела, применяясь к ее развитию, подружиться с ней. Ниссо с гордостью чувствовала себя ничуть не менее взрослой и опытной.

– Значит, ты такая же, как и я? – заключила Ниссо.

– Такая же... Только от Азиз-хона не убегала.

– Это потому, что там ханов нет. Но зато ты была очень больна от голода.

– Да, если б меня не подобрали тогда и не увезли в детский дом, я бы так и умерла на улице Самарканда.

– Расскажи мне, что такое детский дом и что такое улица Самарканда?

Ниссо слушала не перебивая. Но потом задала сразу столько вопросов, что Мариам объявила:

– Знаешь, давай лучше я тебе каждый день буду рассказывать о чем-нибудь одном. Очень много нужно рассказывать. Хорошо?

– Хорошо, – согласилась Ниссо. Помолчала, раздумывая, и сказала: Значит, ты за работу свою все время деньги получать будешь?

– Буду.

– Я тоже хочу.

– Будешь, если всему научишься.

– А ты книги, значит, умеешь читать?

– Умею.

– Я тоже хочу. И сама, куда хочешь, ездишь?

– Конечно.

– Я тоже хочу. А как там ездят? Шо-Пир говорил такое слово: машина. Ты ездила?

– Ездила.

– Вот это я тоже хочу! Расскажи, как на них ездят?

Мариам покорно принялась рассказывать об автомобилях, железных дорогах и самолетах. Ниссо слушала, наконец перебила Мариам:

– Вот это все ты тоже, как и Шо-Пир, выдумываешь! Сказки это, но я тоже хочу!.. У тебя есть муж?

– Нет, не хочу замуж.

– Ну, и я не хочу. А ты никакого мужчину не любишь?

– Нет, не люблю.

– А я вот люблю! – горячо воскликнула вдруг Ниссо, сразу спохватилась и замолчала, прикусив палец.

Мариам в темноте улыбнулась, хотела спросить: "Кого?" – но раздумала и сказала:

– Давай спать, Ниссо.

– Давай, – глухо ответила девушка, и хотя после этого в помещении воцарилась тишина, но обе долго не засыпали. Мариам думала о том, что никто и никогда не должен узнать об ее чувстве. Пусть тот, кто покинул ее в Самарканде, теперь подумает: куда она делась? Но кого же здесь любит Ниссо? Бахтиора, наверное? Что она понимает в любви? Когда будет ей, ну, хоть восемнадцать, тогда, может быть, и пойдем, как это горько и радостно!..

А Ниссо, лежа на спине, глядела в темноту и думала, что напрасно она сказала Мариам это слово, больше никому никогда не скажет его. Ах, если б Мариам могла понять, как это радостно и как горько!

9

Утром, когда Шо-Пир и Бахтиор завели большой разговор о распределении привезенной муки, девушки еще спали. Гюльриз заглянула к ним и решила их не будить.

С этой ночи Шо-Пир снова мог спать в своей комнате. Проснувшись раньше других, наскоро одевшись, он набил трубку привезенной махоркой и с наслаждением закурил. Не умывшись и не причесавшись, лохматый, невыспавшийся, он сразу же сел за стол и занялся подсчетами. Раздать привезенную Бахтиором муку предстояло тридцати двум беднейшим ущельцам. Шо-Пир решил дать каждому по два пуда – на три месяца, до весны. Этого кое-как хватит им, при любых обстоятельствах избавит их от голода, от необходимости варить траву. Двадцать пудов следует оставить в запасе, на всякий случай. Восемь пудов риса тоже останутся в запасе – выдавать рис Шо-Пир решил только по праздникам или в виде премий за ту или иную работу. Составив список ущельцев, которым предстояло получить муку, Шо-Пир велел Гюльриз разбудить Мариам и Ниссо и, перекинув через плечо полотенце, отправился к ручью.

За чаем он сообщил, что сегодня будет раздавать муку, и, прочитав список, предложил Бахтиору сейчас же спуститься в селение, обойти дома обозначенных в списке и объявить, что мука будет выдана бесплатно и что каждый должен привезти на своем осле обмолоченное зерно: Бахтиор сохранит его до весны, а весною возвратит владельцам для посева.

– Пока ты вниз сходишь, я весы сделаю, – сказал Шо-Пир, – а вы, девушки, пересыпьте муку и разделите ее на равные доли. Потом поможете мне выдавать ее.

Бахтиор ушел, а Шо-Пир добавил:

– Ну, возьмемся и мы за дело! А то набежит народ, тут такое будет!

Ниссо и Мариам отправились в пристройку. Шо-Пир взял у Гюльриз для весов два больших деревянных блюда и выбрал из наваленных на дворе тополевых жердей одну попрямей и потолще.

Ниссо попросила Шо-Пира дать ей флаг. Оба флага после собрания хранились в комнате Шо-Пира. Шо-Пир сказал: "Это правильно!" – и вынес из дому флаги. Ниссо вместе с Мариам вывесила их под дверью пристройки; веселая, возбужденная, поднялась на террасу, вернулась с большим ножом.

– А это зачем? – спросила Мариам, склоненная над мешком и уже выбеленная мукой.

– Зарубки на столбе делать!

Первыми явились два низкорослых ущельца, которых Ниссо не знала. Они ничего с собой не принесли – ни зерна, ни мешков. Шо-Пир, прикрывая лицо от мучной пыли, велел Мариам выдать им по два пуда.

– А почему? – сказала Ниссо. – Где их зерно?

– Вот ты какая строгая! У них нет его и не может быть, они не сеяли ничего, работали на канале, только теперь получили участок на пустыре. Дай им! – И Шо-Пир обернулся к ущельцам: – А мешки принесете.

Весы еще не были готовы, и Шо-Пир, определив на глаз вес двух опорожненных на треть мешков, взвалил их на спину ущельцам. Они ушли сияющие, преображенные.

Шо-Пир, торопясь доделать весы, оставил девушек одних.

Третьей в помещение робко вошла Зуайда, и за нею просунулась морда осла. Осел повел ушами, ему не понравилась пыль, он круто повернулся и лягнул порог двери.

Все рассмеялись. Похлопав по крупу осла, Зуайда сбросила с него два тяжелых мешка, сама втащила их в помещение.

– Сюда ставь! – сказала Ниссо. – Зерно здесь будем складывать.

И, помогая Зуайде перетащить зерно в угол, добавила:

– Видишь, Зуайда, не напрасно ты руку за меня поднимала, богатство сейчас тебе дам!

Кивнув Мариам, – не мешай, мол, сама справлюсь, – определила на глаз вес мешка, приподняла его, стукнула об пол и, объятая облаками мучной пыли, сказала:

– Бери!

В мешке было не меньше трех пудов. Ниссо это знала. Зуайда смутилась, но Ниссо повелительно повторила: "Бери!" – и они вдвоем поволокли мешок к двери. Пока Зуайда, навьючив на спину осла мешок, прикручивала его веревкой, Ниссо торопливо прошла в глубину помещения, где были сложены рис и сахар, и, схватив приготовленный кулек, искоса глянув на стоящую спиной к ней Мариам, вышла наружу.

– Это тебе, Зуайда, еще, – тихо проговорила Ниссо. – Сердце хорошее утебя. Никому не говори: рассердится Шо-Пир. Приходи ко мне, когда дела не будет, просто так приходи, всегда моя гостья ты!

Зуайда поцеловала Ниссо, толкнула осла кулаком и пошла за ним следом.

Ниссо вернулась в помещение и деловито сделала три зарубки.

После этого долго не приходил никто. Мариам и Ниссо удивлялись отсутствию ущельцев.

Шо-Пир, сделав весы, выбирал камни, которые должны были заменить гири. За оградой он неожиданно увидел Кендыри. "Зачем он здесь?" – подумал Шо-Пир, а Кендыри, поймав его взгляд, перелез через ограду и спокойным шагом приблизился к нему. Осмотревшись, как бы желая убедиться, что никто, кроме Шо-Пира. Не видит его, он почтительно поклонился, приложил одновременно одну ладонь к груди, а другую ко лбу – так, как здороваются повсюду на Востоке, но только не в Сиатанге.

– Да будет с тобою здоровье, почтенный Шо-Пир.

– Здравствуй! – продолжая выбирать камни, ответил Шо-Пир. – Ко мне?

– К тебе, если позволишь, Шо-Пир, – сказал Кендыри. – Разговор к тебе есть. Без чужих ушей поговорить с тобой можно ли?

– Чужих ушей здесь нет. Говори, – Шо-Пир отложил камни, кинул взгляд на халат и на тюбетейку Кендыри, вгляделся в его неподвижное лицо. – Важный разговор, что ли?

– Для тебя – важный. – Кендыри постарался не заметить выглянувшую из дверей Ниссо. – Может, пойдем в дом?

– Пойдем, – согласился Шо-Пир, встал, потер ладонь о ладонь и направился вместе с Кендыри к дому.

Выходя из помещения, Ниссо увидела Рыбью Кость, сразу насупилась, презрительно повела губами. Рыбья Кость стояла у порога пристройки, что-то объясняла Мариам.

– Пришла? Что надо тебе? – с вызовом подступила Ниссо.

– Шо-Пир где?

Ниссо полна высокомерия и надменности.

– Нет Шо-Пира сейчас. Мариам, что она говорила тебе?

– Муку просит.

– Ты тоже хочешь муку получить? – язвительно спрашивает Ниссо.

Рыбья Кость бледнеет от злобы, но, овладев собой, коротко бросает:

– Давай!

– Не дам! Тебе нечего делать здесь!

Мариам с недоумением следит за их разговором. Обе, сжав кулаки, готовы кинуться одна на другую. Мариам встает.

– Погоди, Ниссо! Кто она?

Ниссо презрительно молчит. Мариам обращается к Рыбьей Кости.

– Ты кто?

– А ты сама кто? – выкрикивает Рыбья Кость.

– Я? Учительницей буду у вас, ты не волнуйся, скажи свое имя – в списке я посмотрю.

– Рыбья Кость ее имя! – выкрикивает Ниссо. – Разве ты, Мариам, не видишь? Какое еще может быть у нее имя?! Нет в списке ее, Шо-Пир утром читал, я помню. Не полагается ей.

– Ты дохлая кошка, с тобой не говорю! – кричит Рыбья Кость. – Дрянь она, смотри список, жена Карашира я!

– Обе вы бешеные, смотрю, – спокойно, берясь за список, замечает Даулетова. – Ниссо, перестань! А ты не ругайся. Не знаю, что между вами такое. Карашир в списке есть.

– Карашир есть, этой змеи нет. Где Карашир? Где его зерно? Они сеяли. Не принесла зерна – не давать!

Мариам растерянно поднимает глаза на жену Карашира.

– Если ты жена Карашира, то почему, в самом деле, не привезла зерна?

Рыбья Кость, поджав губы, молчит, в угрожающих глазах – гнев; лицо мучительно дергается, да, она знает – Бахтиор. Придя к ней в дом, сказал Караширу: "Возьми осла, отвези зерно, получишь муку". Карашир хотел было признаться во всем, но побоялся ее. Она велела ему остаться дома, пошла сюда одна, надеясь как-нибудь уладить это, выпросить у Шо-Пира муку. Но всем распоряжается эта. Кинуться бы на нее, выцарапать ей глаза! Но Рыбья Кость вспоминает о детях, купец обманул, от него ничего теперь не получишь, дома ни крупинки муки, ни зернышка, впереди зима... Нет, все что угодно, только бы получить муку! Рыбья Кость глядит через дверь: полно мешков, даже стены, даже пол весь в муке – в белой, добротной, пшеничной, – сколько горстей можно собрать с одного лишь пола! Вся злоба пропала, в глазах только жадность. Смирившись, она произносит очень тихо:

– У меня нет зерна... Дай муки... Хоть немного муки!

– Как нет? – неистовствует Ниссо. – Не верь ей, Мариам! Спрятала! Есть у нее, вон, смотри! – Ниссо резко оборачивается, показывает на распростертое внизу селение. – Смотри, Мариам, тот дом, тот посев, Не меньше других зерна собрала она. Ничего не дам, врет она! Когда мы собирали ослов, чтобы Бахтиор пошел в Волость, она нас прогнала.

В глазах Рыбьей Кости слезы.

– Дай! – чуть слышно произносит она.

– Не дам! – отрезает Ниссо.

– Погоди, Ниссо... Пусть Шо-Пир скажет сам. Подождем Шо-Пира.

– Нечего ждать Шо-Пира, скажет то же, что я. Уходи отсюда! Слышишь, или камнями тебя прогоню!

Рыбья Кость ничего не отвечает. С ненавистью, сквозь слезы взглянув на Ниссо, она поворачивается, минует пролом ограды, скрывается за камнями. Явное злорадство Ниссо удивляет Даулетову.

– Ты злая... И я не знаю, права ли ты. Надо было, чтоб она подождала Шо-Пира. С кем это он говорит так долго?

– Ничего, Мариам, ты не понимаешь! – выпаливает Ниссо.

Ей немножко стыдно: почему Рыбья Кость перестала кричать и заплакала? Конечно, хорошо, что она так унижена, но лучше было б, если бы не заплакала. "Нет, – отгоняет Ниссо внезапную жалость, – все врет она, так ей и надо!"

– Ты спрашиваешь, Мариам, с кем разговаривает Шо-Пир? Зовут его Кендыри, хороший человек, бороды бреет здесь... Помощник купца.

– Все-таки я спрошу у Шо-Пира об этой женщине.

– Спроси, спроси! Она хотела, чтоб меня отдали Азиз-хону...

– Ах, вот в чем дело! – Бросив взгляд на тропу, Даулетова замечает Рыбью Кость, присевшую на камнях. Ясно: решила дождаться Шо-Пира. Даулетова ничего не говорит Ниссо.

10

– Шо-Пир, ты знаешь... Я живу здесь год.

– Знаю, год.

– Я живу у купца. Ты тоже знаешь.

– Знаю.

– Ты ко мне не приходил – бреешься сам. Я к тебе не приходил, разговоров с тобой не вел. Скажи, почему?

– По-моему, это ты сам мне можешь сказать.

– Для этого я сейчас пришел.

– Видно, за год успел надумать, что сказать?

– Не смейся. Объясню, ты поймешь. Я много ходил по горам, людей видел. Разную видел власть. Бродячий брадобрей не привык разговаривать с властью; есть страны, где меня били; в других местах – гнали камнями, думали, что я вор. В Канджуте я два года лежал в тюрьме, знаешь, почему лежал?

– Откуда мне знать?

– Канджутцы не любят англичан. Любят русских.

– Допустим.

– Это правда. На площади Чальта я брил людей. Распространился слух, что я хороший мастер. Пришел солдат, сказал: идем к туму, будешь брить его бороду! Власть приказывает, я пошел, начал брить ему бороду. Он стал хвалить англичан. Я глупым был, не подумал, сказал: твой народ любит русских! Одна сторона бороды тума осталась невыбритой, а меня положили в тюрьму. Тюрьма была под землей, скорпионы, пауки змеи ползали по лежащим. Меня били палками, – вот след на щеке, вот еще – видишь? – на лбу, еще вот! – Кендыри распахнул ворот халата, показал красные рубцы на груди. – Другие умирали, я жив остался. Потом меня выгнали из тюрьмы. Я пришел в Яхбар, болел, во рту у меня был вкус смерти. Человек сказал мне: идем со мной, будешь брить бороду Азиз-хона, высокая честь. Я вспомнил Канджут, я знал, какая это высокая честь. Убежал. Прибежал сюда. Стал жить у купца Мирзо-Хура. Жил этот год у него, помощником ему стал, в сердце моем была благодарность. К тебе не шел и к Бахтиору не шел: вы власть. Я вспоминал Канджут и боялся власти. Но я целый год издали смотрел на тебя и теперь понимаю, что канджутцы, которые хвалили русских, правду мне говорили и что справедлива советская власть. Я не понимал, почему ты не любишь купца. Теперь мне ясно почему: он человек недостойный...