Текст книги "Ниссо"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Шо-Пир запнулся, подумал: "Черт! Мало я книг читал!" Он чувствовал на себе выжидающие взоры ущельцев. Лоб его покрылся испариной. Он снял с головы фуражку, вертя ее руках, глядел на нее. Коснулся красноармейской звезды... И вдруг, подняв фуражку, заговорил быстро, уверенно:

– Вот смотрите! Что это блестит? Смотрите, что это? Это звезда, красная звезда, вы видели ее на моей шапке много раз. А вы о ней думали? Нет! Откуда она? Что означает? Я вам скажу... В тех землях, откуда я к вам пришел, было много бед! Были люди такие, которые... волки были они, не люди: убивали справедливость на наших землях. Сами – белые, руки у них – белые, а сердце... Вот, смотрите на ледники ваши: далеко? Как отсюда до ледников наши поля. По грудь мою высотой вырастает на них пшеница, такой пшеницы и во сне не видели вы! Мой народ собирал ее. Все зерно сложить – выше ваших гор было бы. А люди голодали хуже еще, чем вы. А почему голодали? Те, проклятые, волчье племя, все отнимали у нас... Миллион! Тутовых ягод на всех ваших деревьях, наверное, меньше миллиона... А у нас там – много миллионов людей. Но у тех, проклятых, были ружья, тюрьмы и палачи для таких, как мы, для миллионов. Правили они нами, горло перегрызали всем непокорным, заковывали в железные цепи руки и ноги. Боролись мы, восставали, в мученьях умирали. Но вот пришел человек, мудрейший, великий человек, в мире таких еще не бывало! В его сердце было любви к справедливости столько, ненависти ко злу столько, словно весь народ вместил он в сердце свое! И закипела в нем живая красная кровь, рождая бессмертное зовущее слово – всесильное слово всего народа. Зажглось оно огромной красной звездою. И лучшие друзья того великого человека, а за ними тысячи смелых, крылатых духом вознесли над миром красный свет этой звезды; проник он в миллионы сердец, и вспыхнули они разом, сжигая везде проклятых насильников, пробуждая в племени справедливость, радость и счастье, о которых люди мечтали тысячу лет...

"Теперь скажу, – подумал Шо-Пир, – теперь получится! Об Октябрьской им расскажу, о товарище Ленине, и как в гражданскую воевали, и как..."

– Шо-Пир! Шо-Пир! – схватив за рукав вдохновленного созданием новой легенды Шо-Пира, горячо воскликнул Бахтиор. – Смотри, идут! Скорее, скорее!

– Что такое? – обернулся Шо-Пир. – Кто идет?

– Жены Пастбищ идут! Смотри!

Шо-Пир, а за ним и все собравшиеся на пустыре сиатангцы обернулись к последним домам селения, из-за которых вприпрыжку, мыча и гремя деревянной посудой, выбежали на тропу коровы, подгоняемые женщиной. За нею россыпью, по камням прыгали овцы. Из-за угла последнего дома показались еще несколько женщин; они бежали, пронзительными криками понукая овец, стегая их хворостинами. Женщины явно стремились сюда, к пустырю, на собрание!..

7

Этого не было никогда! Вся толпа знала, что этого не было никогда. Мир переворачивался на глазах...

Жены Пастбищ возвращаются раньше времени и без мужчин! Жены Пастбищ спешат на собрание, не боясь смотрящих на них мужчин. Жены Пастбищ, – не привидения, не сон и не дэвы, – вот они бегут сюда по тропе, гоня скот, и первой бежит, размахивая рукавами белого платья, с распущенными по ветру волосами старуха Гюльриз! А за ней... Каждый из ущельцев всматривается в женщин, бегущих за ней, – не может быть, чтоб среди них была его жена или дочь!

И только Шо-Пир стоит, сунув руки в карманы, и уголки его губ вздрагивают, ему хочется в эту минуту смеяться радостно, неудержимо! Сам того не замечая, он сжимает большой горячей ладонью плечо доверчиво приникшей к нему Ниссо.

Коровы мычат, овцы оглашают воздух блеянием, далеко разносятся резкие женские голоса.

Неужели старой Гюльриз все удалось? Что будет сейчас? Что будет?

Но сдержанная улыбка сходит с лица Шо-Пира: пять, шесть, восемь... девятая... Овцы еще бегут, но где ж остальные женщины?

Неужели их только девять? Неужели никто больше не покажется из-за гряды скал?

А эти девять уже приблизились, ущельцы уже различают их лица, но Шо-Пир глядит дальше, туда, где под скалами виден черный дом Карашира, из-за которого выбегает тропинка... Она пуста!

Бахтиор тихонько дергает за рукав Шо-Пира, взволнованно шепчет:

– А где же остальные, Шо-Пир?

Шо-Пир проводит рукой по глазам, будто зрение его утомилось.

– Больше нет, Бахтиор! – упавшим голосом говорит он, но, кинув взгляд на толпу, горячо шепчет: – Ничего, это ничего. Пусть девять! Ты же понимаешь? И это здорово!

Коровы, добежав до пустыря, разом останавливаются, раздирают тишину упрямым, протяжным мычанием. Блеющие овцы, наскочив на людей, пугливо рассыпаются, и женщины бегут за ними, крича на них, стараясь хлесткими ударами собрать их в кучу.

Шо-Пир видит Саух-Богор и сразу отыскивает взглядом Исофа, – вот он стоит, застыв, кулаки его сжаты; разъяренный, он весь напряжен, еще минута он кинется к жене. Мгновенно оценив положение, Шо-Пир срывается с места, легко прыгая с камня на камень, бежит сквозь толпу сиатангцев к женщинам, сгоняющим овец.

И, едва добежав, весело, во весь голос кричит:

– Большой праздник! Слышите, товарищи? Большой праздник сегодня! Наши подруги пришли! – И так, чтоб все слышали, чтоб никто не успел опомниться, восклицает: – Саух-Богор, здравствуй! Зуайда, здравствуй! И ты... здравствуй, Нафиз! И ты... Мы ждали тебя, Гюльриз! Бросайте овец. Идемте со мною, почетное место вам!

Кто из мужчин в Сиатанге до сих пор так разговаривал с женщинами?

А Шо-Пир, окруженный ими, взяв под локоть Саух-Богор, уже ведет ее сквозь толпу к тому камню, за которым стоят Бахтиор, Худодод и товарищи их... И понимает, что уже не кинется на свою жену Исоф. Вот он стоит, пропуская женщин мимо себя, бледный, с трясущимися губами, негодующий, не в силах понять, что же это такое: его жену, держа под руку, проводят мимо него, а он не имеет власти над ней, не смеет обрушить на нее свою ярость!

Саух-Богор идет, опустив глаза, она побледнела тоже, только сейчас осознает она всю дерзость своего поступка, но Шо-Пир ободряет ее. Другие женщины жмутся одна к другой, проходя с Шо-Пиром сквозь толпу, под взглядом мужских глаз.

Справа на камне сидит Бобо-Калон, – Шо-Пир проходит мимо так, будто не замечает его, но быстрый, мельком брошенный Шо-Пиром взгляд не пропустил ничего: палка Бобо-Калона переломлена пополам; смотря в землю, он ковыряет обломком щебень под ногами, а вместо него, выгнув шею и задрав клюв, сердито смотрит на женщин сокол, сидящий на плече старика... А рядом с Бобо-Калоном, облокотившись на камень, полулежит Кендыри, невозмутимый и даже, кажется, чуть-чуть улыбающийся. Чему улыбается он? И так же, как Бобо-Калон, потупив взгляд, купец Мирзо-Хур поглаживает и поглаживает свою черную бороду.

– Садитесь, гости! – спокойно говорит Шо-Пир, подведя женщин к гнейсовой, заменяющей стол плите. – Худодод, посади сестру с собой рядом! Садись, Зуайда... Вот Ниссо, которая вас ждала!..

И, заняв прежнее место, Шо-Пир резко оборачивается к толпе.

Тишины уже нет, – медленный, глухой в толпе нарастает ропот. Надо не потерять решающего мгновения, этот ропот надо прервать...

– Науруз-бек! Слушай ты, Науруз-бек! – отчетливо и уверенно произносит Шо-Пир. – Ты кричал, Науруз-бек: "Пусть женщины сами скажут, чьи правдивы слова!" Зейнат Богадур о трех лунах сказала нам? О скисшем молоке нам сказала? Старая, мудрая женщина! Вот еще одна старая, мудрая женщина – среди этих, пришедших к нам, – кто не знает нашей Гюльриз? Здесь спор у нас был, Гюльриз, что делать с Ниссо? Скажи, Гюльриз, и ты свое слово, послушаем мы!

– Нечего ей говорить! – вскочив с места, подбоченясь, кривя лицо, пронзительно крикнула Рыбья Кость. – Я тоже женщина, говорить хочу! Распутница эта Ниссо, от мужа ушла, за двумя мужчинами прячется! Тварь она, зачем нам такую! Гнать ее надо от нас, гнать, гнать, гнать!..

– Правильно! Зачем нам такую? – подхватил с другой стороны пустыря Исоф. – Зараза она – наши жены не повинуются нам, Не собаки мы, хозяева мы наших жен! Азиз-хону отдать ее!

– Отдать! Пусть уходит! – выкрикнул еще какой-то ущелец, перешагивая через толкнувшуюся в его ноги овцу.

– Камнями бить!

Решающий момент был, казалось, упущен. Но тут сама Гюльриз легко, как молодая, выбежала вперед.

– Довольно волками выть! – перекрывая все выкрики, возгласила она. Меня, старую, слушайте! Кто слушает змеиные языки? Лжет Рыбья Кость, одержима она, наверно! Не мужчины взяли к себе Ниссо. Я сама взяла ее в дом, моей дочерью сделать хочу, нет дочери у меня! Пусть живет у меня, пусть посмотрят все, какой она будет! Силой взял ее себе Азиз-хон, не была она женою ему, ничьей женой не была. Не ханская у нас власть, новая у нас власть, какое нам дело до Азиз-хона?

Уронившая лицо на ладони, оскорбленная, полная смятения, ужаса, Ниссо теперь подняла голову, следит за старой Гюльриз. А Шо-Пир, зная, что дело решится голосованием, понимает, что расчет на Жен Пастбищ все-таки провалился; он обдумывает, что надо сказать ему самому, простое, самое важное. Он знает: ущельцы в своих настроениях переменчивы, язвительная насмешка и короткая острая шутка сразу всех расположат к нему...Ему вспоминается комиссар Караваев. Если бы, живой, он был сейчас здесь!..

А Гюльриз все говорила, рассказывая собравшимся о своей трудной жизни, в которой ни один человек не мог бы найти дурного поступка. Это было известно ущельцам. Даже самые враждебные Бахтиору люди относились к ней с уважением и потому сейчас слушали Гюльриз, не перебивая. И когда Гюльриз кончила говорить и воцарилось молчание, Мирзо-Хур испугался, что уже подсчитанные им будущие барыши могут выскользнуть из его рук. Он поспешно встал.

– Ты, Мирзо, молчи, – тихо сказал ему Кендыри. – Не надо тебе говорить.

– Скажу, не мешай, – махнул рукой купец и закричал собранию: – Пусть так! Как старый соловей, пела нам Гюльриз! Может быть, и красиво пела! Может быть, эту ханскую жену можно ставить здесь. Может быть, проклятие не падет на нашу землю. Я чужой человек, я пришел из Яхбара. Там власть одна, здесь другая. Но для честных людей повсюду один закон! Вы забыли, Азиз-хон платил за Ниссо сорок монет. Если у человека убежала корова и прибежала в чужое селение и чужие люди оставили ее у себя и не хотят вернуть тому, от кого она убежала, что скажет хозяин? Он скажет: "Отдайте мне деньги, которые стоит она, иначе вы воры!" Кто же из вас хочет славы: все живущие в Сиатанге воры? Дайте мне сорок монет, я отнесу Азиз-хону, тогда не будет беды! Так сказал я. Что ответите мне?

Довод купца снова вызвал волнение ущельцев: кто мог бы найти у себя сорок монет?

Снова поднялся Науруз-бек:

– Большинством решать будем! Поднимайте руки. Считать будем руки!

– Считать! Считать! – закричали ущельцы.

И тут с места поднялся Кендыри. До сих пор он держался незаметнее всех. Но он ясно ощущал: старики говорили то, чего ждал он от них, что ему было нужно. Но результат ему был нужен другой. Людей здесь, в Сиатанге, для него не существовало: в затеянной им тонкой игре он относился к ним, как к фигурам на шахматном поле; Ниссо представлялась ему пока только одной из пешек... Но именно этой пешкой рассчитывал он кончить большую игру... Уверенный в себе, встав с места, он очень спокойно потребовал:

– Я говорить хочу!

Казалось бы, Кендыри был всего-навсего брадобреем. Почему бы приверженцы Установленного захотели внимать ему? Но, услышав его требовательный возглас, Науруз-бек закричал:

– Пусть говорит! Слушайте Кендыри все!

И покорные Науруз-беку старики мгновенно примолкли. В наступившей тишине Кендыри не торопясь подошел к Шо-Пиру, улыбнулся ему, молитвенно сложив на груди руки, обратился к ущельцам.

– Я маленький человек, – тихо начал Кендыри. – Я живу здесь, да простит меня покровитель, но раньше я жил за Большой Рекой... И теперь хожу туда по милости Мирзо-Хура. Доверяет он мне свои торговые дела. Маленькие люди любят слушать разговоры о больших людях. Азиз-хон – большой человек во владениях своих, и большие о нем идут разговоры. Слушал я, почему не послушать? Так говорят: купил он себе молодую жену и жил с ней. Жена Азиз-хона была как лепесток цветка. Но женщины подобны воде; пока стенка кругом, вода неподвижна, чиста, и в ней отражается небо. Если стенка сломается, вода убегает из водоема, бежит бурная, мутная, бьется по камням, не находит себе покоя и сама не знает своего пути: куда наклон есть, туда и бежит, все ниже... Не закрыл ворот дома своего Азиз-хон. Убежала его жена. Вот она: вы все ее видите! Разные здесь говорились слова. Говорили, что солнце погаснет, если в Сиатанге останется женщина, принесшая грех. Но не эта женщина решает судьбу миров. Что она? Жена, неверная мужу! А разве мало в мире неверных жен? Разве перестает от этого расти хоть одна травинка?.. Нет! Судья Науруз-бек был не прав. Он принял пылинку за гору. И Бобо-Калон был не прав. Гюльриз хочет взять Ниссо в дочери? Старой женщине нужна в хозяйстве помощница... Жалко нам этого? Нет. Может женщина жить одна? Я слышал о законах советской власти: по этим законам женщина может жить одна; пусть живет здесь и пусть работает. Ей тоже можно участок дать: захочет сеять пшеницу, пусть сеет... Мирзо-Хур говорит: Азиз-хону надо сорок монет отдать? Ха! Нужна ему жена, которая покрыла себя позором! Не нужна, плевать ему на такую жену. Он уже купил себе новую – моложе и красивее Ниссо, и заплатил за нее сто монет. Азиз-хон – богатый человек и могущественный, каждый день он может покупать себе новых жен! Что ему эти сорок монет! Он может их бросить под копыта ослу, он может их бродячим музыкантам отдать... Он не вспомнит о них... А если нужно их отдавать, разве Ниссо сама не может вернуть? Пусть на ней лежит долг. Что ж? Кто живет без долгов? Разве все вы не должны Мирзо-Хуру? Разве вы воры, что до сих пор не отдали долгов купцу? Купец доверяет всем. Дело купца – кредит. Мирзо-Хур уже сказал свое слово, он уже поверил Ниссо, что она может вернуть долги. Вот она сидит в новом платье! Его дал Ниссо в долг сам Мирзо-Хур. Он дал ей шерсть, чтобы она вязала чулки, она уже вяжет их, работает, чтоб отдать долг Мирзо-Хуру. Пусть работает дальше. Пусть два года работает – она отдаст все долги и те сорок монет, что Азиз-хон заплатил за нее. Мы знаем: Шо-Пир хочет помочь ей, Бахтиор тоже хочет помочь, иначе разве решила бы Гюльриз взять себе Ниссо в дочери? Вот я о себе скажу: я нищим пришел, теперь все есть у меня. Спасибо купцу, помог мне. Знал он: тот, кто пришел сюда, не уйдет назад. Я не ушел и все долги ему отдал. Кто из нас не отдаст свои долги купцу? Разве мы не честные люди? Я вам скажу: он немножко обижен, торговля его не идет, он даже хочет отсюда уйти, признаюсь вам, он говорил мне. Зачем обижать его? А если он, правда, захочет уйти? Все долги ему тогда сразу отдавать! Разве можем мы это? Я спрашиваю: кто мог бы сразу отдать все долги?

Кендыри замолк. Ущельцы молчали. Озадаченный неожиданной речью Кендыри, не понимая, что заставило его встать на защиту Ниссо, Шо-Пир тоже молчал. Шо-Пир видел, что речь Кендыри не вызывает ни у кого возражений, Бобо-Калон молчит, Науруз-бек молчит, и все старики молчат. Шо-Пир чувствовал, что за словами Кендыри скрывается нечто, совершенно ему не понятное, но вместе с тем было ясно: Кендыри требует оставить Ниссо в селении. Его доводы вовсе не так убедительны для тех, кто с таким ожесточением требовал изгнания Ниссо, однако никто ему не возражает, все как будто согласны с ним... И ведь почти все, что сказал Кендыри, мог бы сказать и сам Шо-Пир... Во всяком случае, Кендыри говорил не как враг. Черт его разберет, что тут происходит!

А Кендыри уже оборачивается к Шо-Пиру, открывая свои желтые зубы:

– Ты хотел, Шо-Пир, чтобы все поднимали руки? Считай! Вот моя первая за то, чтобы Ниссо осталась. Пусть живет среди нас, свободной будет пусть! Кто еще поднимет руки за мной?

Кендыри глядит на толпу. И – странное дело – первым поднимает руку Науруз-бек. Старики в недоумении глядят на него, он кивает им головой, и, слепо повинуясь ему, они медленно тянут вверх руки. Поднимаются руки Гюльриз, Саух-Богор и всех пришедших с Верхнего Пастбища женщин... Поднимают руки бедняки, получившие сегодня участки. Шо-Пир, не веря глазам, видит, что голосующих за Ниссо уже явное большинство. Бобо-Калон встает и, глядя под ноги, медленно уходит с собрания. Мирзо-Хур царапает свою бороду, но молчит...

Ниссо стоит выпрямившись, на лице ее красные пятна.

– Что скажешь, Шо-Пир? – то ли с торжеством, то ли с насмешкой улыбается Кендыри. – Народ решил: она остается здесь!

Шо-Пир не отвечает ни словом: да, народ так решил, и это хорошо, но Шо-Пир недоволен собой, – случилось что-то, чего он не может понять. Одно ясно ему: над приверженцами Установленного Кендыри имеет необъяснимую власть. Нищему брадобрею, пришельцу из иного мира они повинуются слепо. Кто такой Кендыри? В чем тайная сила его? Каковы истинные его намерения?

Шо-Пир поднимается и устало заявляет, что собрание окончено. Ущельцы расходятся медленно, перешептываются. Науруз-бек успокаивает негодующего купца.

67

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

С тех пор как три зерна взросли,

Ячмень, пшеница, рожь,

Других найти мы б не могли

В опаре всех хлебов.

Три страсти в жителях Земли

И больше не найдешь

Страх, вера и любовь легли

В основу всех основ.

Но мы без страха век иной

Основой укрепим двойной!

Встающее солнце

1

Конечно, Бахтиор все это сделал бы гораздо быстрее, но его уже не было в Сиатанге, а у Ниссо еще не хватало сноровки: ведь ей до сих пор никогда не приходилось выкладывать каменные стены! К тому же приготовленные камни были разной величины, и, прежде чем выбрать подходящий, приходилось перебрасывать всю кучу, наваленную в углу. Выбрав камень, Ниссо вертела его, прилаживая то так, то иначе, – ей казалось, что камень не лег достаточно прочно и что под тяжестью других он обязательно упадет.

Пока день за днем она таскала в корзине камни от подошвы осыпи и месила глину, – ей представлялось, что выложить стену – самое пустое и легкое дело. Конечно, эта – третья – стена пристройки будет ничуть не хуже двух первых, поставленных Бахтиором. Сегодня Ниссо трудилась с рассвета, но к полудню ей удалось поднять стену не выше, чем до своей груди, и работа становилась тяжелей с каждым часом, потому что камни приходилось поднимать все выше...

Ниссо работала без передышки: ей хотелось как можно скорее увидеть комнату готовой, покрытой плоскою крышей, вровень с крышей всего дома. Надо будет посередине обязательно сделать очаг, хотя Шо-Пир и говорит, что никакого очага не нужно, зачем, мол, в одном доме два очага? Будь дом Бахтиора таким же, как все дома в Сиатанге, – одно помещение для всех, можно бы и не спорить. Но ведь сам Шо-Пир хочет, чтоб здесь каждый жил в своей комнате, и если у Ниссо теперь тоже будет отдельное жилье, то как же не сделать в нем очага!

Ниссо вся измазалась, глина кусочками засохла даже в ее волосах. Если б Ниссо работала и дальше одна, ей к вечеру не удалось бы выложить стену выше чем до уровня своих плеч. Но вот сейчас, после того, как Шо-Пир вошел сюда и укладывает камни сам, а Ниссо только подносит ему те, на которые он указывает, работа идет с изумительной быстротой. Как ловко он все делает! Тот камень, который Ниссо несет, сгибаясь, охватив двумя руками и прижав к животу, Шо-Пир принимает на ладонь, – подбросит его на ладони, чтоб он повернулся как нужно, и сразу кладет на раствор глины с соломенною трухой. И камень ложится так, будто местечко поудобнее выбирал себе сам.

– Вот этот теперь, Шо-Пир? – спрашивает Ниссо, дотрагиваясь до надтреснутого валуна.

Шо-Пир оборачивается.

– Не этот. Вон тот, подлиннее.

– Этот?

И, приняв от Ниссо камень, Шо-Пир продолжает разговор:

– Значит, там, говоришь, трава хуже была?

– Наверное, хуже. Голубые Рога никогда так за лето не отъедалась.

– Может быть, она больна была?

– Нет, не взял бы ее тогда яхбарец у тетки... Там у нас все коровы были очень худые... А эта... Когда я первый раз ее чистила, я удивлялась: ни одного ребра не нащупать... И такая большая!

– Положим, больших коров ты и не видела! Вон тот теперь дай... Этот самый... У нас в России такие коровы есть, – эта теленком показалась бы! Как в раю, Ниссо, ничего у вас тут хорошего нет... Бревен для крыши и то не найдешь подходящих.

– А те, Шо-Пир, что вчера принес?

– Это тополевые жердочки-то? Да у нас из таких и дрова нарубить постыдятся. У нас вот бывают деревья! – Шо-Пир широко развел руки. Затем, кинув глиняный раствор. Размазал его по кладке.

– Все хорошее у вас, – задумчиво вымолвила Ниссо, подавая новый камень. – Почему же ты живешь здесь?

– А вот хочу, чтоб у вас все тоже было хорошим! Тебя вот, красавицу хочу сделать хорошей.

– Меня? – серьезно переспросила Ниссо и умолкла.

Несколько минут они работали в полном молчании.

– Шо-Пир! А как же у вас бывает, если у вас не покупают жен?

– Как бывает? А просто: если кто любит, то и говорит ей: "люблю". И если она тоже скажет "люблю", то и женятся.

– И все?

– А что же еще? – улыбнулся Шо-Пир. – Свадьбу играют. В книгу запишут, что муж и жена. И все.

– Сами пишут?.. Вот возьми, этот годится?

– Годится, давай! Сами и пишут: имя свое... И ты будешь замуж выходить – напишешь.

Ниссо опять замолчала. Слышалось только постукивание камней.

– Никогда замуж не выйду! – решительно сказала Ниссо.

– Почему же так, а?

– Потому, что никто меня не полюбит... Плохая я?

– Чем же плохая ты?

– Конечно, плохая!.. Из-за меня солнце на землю может упасть... Все люди умрут, я умру, ты умрешь... Я не хочу, чтоб погасло солнце!

– Эх, ты! Только и дела солнцу, что на землю падать из-за девчонок. Глупые люди болтают, а ты слушаешь!

– Разве Науруз-бек глупый? И Бобо-Калон глупый? Все говорят: он мудрейший! Я неверная жена, я зараза для всех, очень я, наверное, плохая... Разве ты не слышал, что про меня говорили? Помнишь, что про меня закричала Рыбья Кость? Зачем ты мне дом строишь, Шо-Пир? Почему не гонишь меня? Я, наверное, зло тебе принесу... Знаешь, Шо-Пир, я все думаю... Вот возьми еще этот камень...

– Эх, Ниссо, ты, Ниссо! Ну, о чем же ты думаешь?

Ниссо нахмурилась: может быть, в самом деле не говорить Шо-Пиру, о чем она думает? Может быть, он рассердится, если она скажет ему, что ей хочется умереть? Зачем жить ей, когда она такая плохая? Зачем приносить людям несчастье? А главное, зачем приносить несчастье Шо-Пиру? Нет, лучше не надо ему говорить.

– Опять замолчала! Ну, о чем же ты думаешь? Что в самом деле очень плохая? Да?

– Конечно, Шо-Пир! Так думаю...

– А скажи, кому и что плохого ты сделала? Убила кого-нибудь? Или украла? Или с утра до вечера лжешь?

– Не знаю, Шо-Пир... Нет! А слушай, правду тебе скажу... Хочу я убить... Вот так – нож взять и убить, сразу ножом убить!

– Ого! Кого это? Ну-ка дай камень, вон тот... Не меня ли уж?

– Тебя? Что ты, Шо-Пир, нет! – Ниссо кинула такой изумленный взгляд, что Шо-Пир в этом забавлявшем его разговоре почуял нечто серьезное. – Как мог ты подумать? Тебя я... – Ниссо чуть не сказала то самое слово, которое поклялась себе не произносить никогда. – Тебя я... не хочу убивать...

– А кого же?

Ниссо бросила обратно в груду поднятый ею камень, подступила к Шо-Пиру, с удивлением наблюдавшему за ее вдруг исказившимся лицом, и сказала тихо, внятно, решительно:

– Азиз-хона я хочу убить... И всех, кто против меня...

– Ну-ну! – только и нашелся, что ответить, Шо-Пир. – Давай-ка лучше, Ниссо, дальше работать.

Ниссо снова стала подавать камни. Стена уже была высотою по плечи Шо-Пиру, и он работал теперь, занося руки над головой. Это было неудобно, он подложил к основанию стены несколько крупных камней, встал на них.

– Нет, Ниссо! – наконец сказал он. – Ты совсем не плохая. Самое главное – ты, я вижу, хочешь работать; это очень хорошо, что ты никогда не сидишь без дела. Гюльриз очень довольна тобой. Ты ей помогаешь во всем.

– Конечно, помогаю. Она одна... Ты по селению ходишь, Бахтиор ушел... Скажи, Шо-Пир, почему так долго нет Бахтиора?

– А ты что, соскучилась?

– Я не соскучилась. Гюльриз говорит: почему его нет так долго?

– Значит, караван еще не пришел в Волость. Бахтиор ждет его там, наверное...

– Шо-Пир!

– Ну?

– Я не понимаю, скажи...

– Чего ты не понимаешь?

– Не понимаю, почему здесь все люди говорят, что голодные... Вчера тебя не было – Зуайда приходила сюда, с Гюльриз разговаривала, со мной тоже вела разговор: плачет и говорит – голодная. Почему голодная? Яблоки есть, ягоды есть, молоко есть... Разве это плохо? Когда я в Дуобе жила, мы вареную траву ели, только вареную траву, и говорили: ничего, еще трава есть! Жадные в Сиатанге люди! По-моему, тут хорошо!

– Да, конечно... Здесь хорошо... – медленно проговорил Шо-Пир, и ему вдруг вспомнилось сочное жареное мясо с картошкой и луком – с поджаренным, хрустящим на зубах, луком, без которого не обходились и дня в красноармейском отряде. Отряд водил за собой отару скота. Каждый вечер, едва раскинут палатки... Э!.. Шо-Пиру так захотелось есть, что он провел языком по губам... Здесь вот, когда Шо-Пир глядит на барана, он забывает, что этого барана можно зажарить и съесть. Раз в год, не чаще, ущельцы решаются зарезать барана, – ох, эта каждодневная гороховая похлебка! Да яблоки, да тутовые сушеные ягоды и кислое молоко... Раз бы пообедать досыта, котелок бы борща со сметаной, черного хлеба с маслом!

– Конечно, Ниссо, – повторил он, – здесь хорошо. Погоди, вот привезет Бахтиор муку, станет еще лучше... А помнишь, я тебя спрашивал... Скажи, Ниссо, почему ты не хочешь вернуться в Дуоб?

– Зачем? Там все люди чужие.

– Но ведь ты там родилась?

– Злые все со мною были там. Азиз-хону тетка меня продала.

– А в Яхбаре тоже все чужие?

– Тоже. Чужой народ.

– А здесь?

–Здесь? Сначала думала: тоже чужие...

– А теперь?

– Бахтиор, Гюльриз, ты... Еще Зуайда, Саух-Богор... Нет, не чужой народ.

– Как же ты говоришь – не чужой? А я вот русский?

– Ты, Шо-Пир? Ты, наверное, смеешься? Ты и есть самый мой народ!

– А кто же не твой народ?

– Азиз-хон – не мой, Науруз-бек – не мой, Бобо-Калон – не мой, Рыбья Кость – не мой. Все, кто зла мне хотят, – не мой!

Шо-Пир улыбнулся и даже перестал укладывать камни.

– Ну, я согласен. Только вот Рыбья Кость – не чужая.

– Она не чужая? Что она про меня говорила!

– Ну, глупости говорила, ты еще с ней помиришься.

– С ней? Никогда! – со злобой выкрикнула Ниссо. – Вот чужая, вот ящерицын язык! Крысу ей в рот!

Шо-Пир опять рассмеялся. Ниссо обиделась.

– Ты не знаешь, Шо-Пир. Она не любит тебя и Бахтиора не любит... Она Бахтиору даже осла не дала, когда он уходил.

– Как не дала? А где же ее осел?

– Видишь, Шо-Пир! Ты ничего не знаешь, Бахтиор по всему селению ходил, ослов собирал, так?

– Так.

– К ней пришел тоже. Я же знаю! Ты на канале был, а я с Бахтиором вместе ходила – помнишь, ты сам сказал: помоги ему согнать всех ослов... Рыбья Кость не дала. Карашир больной был, опиум курил, мы пришли. Рыбья Кость нас прогнала, сказала: не дам своего осла. Бахтиор ругался. Мы ушли. Не дала!

– Почему же он мне ничего не сказал?

– Не знаю. Ты сказал – двадцать пять ослов, мы двадцать четыре собрали. Когда Рыбья Кость нас прогнала, мы в другой дом пошли – к Зуайде мы пошли. Брат ее, Худодод, дал последнего... Ничего, он хороший человек тоже... А Рыбья Кость – как змея, ненавижу ее!

– Ну, насчет нее мы с тобой еще разберемся. Давай-ка дальше работать. Только вот что: полезай наверх, мне уже не достать, теперь я тебе камни подавать буду, а ты укладывай. Если я полезу, пожалуй, стена обвалится.

– Не влезть тут, Шо-Пир, камни могут упасть.

– Давай подсажу!.. Э-эх!

Подхватив Ниссо, Шо-Пир вдруг впервые почувствовал силу и гибкость девушки, безотчетно прижал ее к себе. Но сразу же высоко поднял ее на вытянутых руках... Она уцепилась за камни и села верхом на стенку. Уловив в растерянных глазах Ниссо необычный блеск, Шо-Пир сказал себе: "Глупости! Она же еще девчонка!" – и, резко наклонившись над грудой камней, выбрав самый увесистый, подал его Ниссо:

– Держи крепко, не урони... Тяжелый!

Ниссо ухватила камень, втиснула его в раствор глины.

Продолжая работать, они молчали. Стена была уже выше роста Шо-Пира.

2

Отдав купцу своего осла, Карашир так накурился опиума, что трое суток подряд находился в мире видений. Давнишняя мечта о счастливой жизни томила его. Ему казалось, что он идет посреди реки, по плечи погрузившись в золотую воду. Вода приподнимает его и несет вниз с невероятною быстротой. Он взмахивает руками, и золото волнами разбегается из-под его рук. Он делает шаг – и целые страны проносятся мимо. То перед ним страна из прозрачных фиолетовых гор. Карашир видит женщин, живущих внутри этих гор, они движутся в фиолетовой толще, как рыбы в глубинах озера, – они спешат к берегу, чтоб увидеть его, могучего и знатного Карашира; он устремляется к ним, но чем ближе подходит к берегу, тем плотнее становится вода, – и Карашир не может передвигать ноги; ему кажется, что он увязает в этой золотой и страшной трясине; он кидается обратно к середине реки, а женщины на берегу смеются... Течение вновь подхватывает его, он делает шаг, и – проходит, может быть, вечность – перед ним уже другая страна: горы покрыты коврами, вытканными из разноцветной шерсти, он приближается к ним и видит: песок по берегам реки совсем не песок, а россыпи белого вареного риса, и людей кругом нет, и, кажется, весь этот рис приготовлен для него одного, стоит только нагнуться; но едва он приближался к берегу, ковровые склоны гор покрывались полчищами зеленых крыс, они сбегались к реке и начинали пожирать рис, и Карашир слышал, как чавкают и хрустят зубами эти неисчислимые полчища... Он в страхе снова кидался к середине реки, и течение подхватывало его, и по берегам открывались новые страны... Время исчезло в этом беге по золотой реке, тысячи стран уже промелькнули мимо, надежды сменялись самым страшным отчаянием. Карашир то радовался, то кричал от ужаса... Карашир выбрался из золотой реки только на третьи сутки, когда вода в ней вдруг стала не золотой, а обыкновенной и очень холодной. То Рыбья Кость, которой надоели крики и бормотанья мужа, вылила на него три больших кувшина холодной воды.

Но и очнувшись, Карашир долго еще пролежал на каменных нарах, не в силах приподнять голову, которую раздирала невыносимая боль. Однако он затих, и Рыбья Кость знала, что теперь, пролежав еще полдня, он, наконец, придет в себя.

Когда сознание окончательно вернулось к Караширу, он увидел, что Рыбья Кость сидит на полу и, катая между коленями большой круглый камень, перемалывает в муку сухие ягоды тутовника. А вокруг нее сидят восемь детей, ждут, когда мать сунет им по горсти этой сладкой муки.