Текст книги "Сто ночей в горах Югославии"

Автор книги: Павел Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Вопрос о запасных частях для нашего самолета был решен. Теперь в Неаполь можно было и не заезжать, но, получив такое радостное известие, мы решили все же отправиться туда, побывать в советской миссии и разделить с соотечественниками общую радость.

Снова Симич вовсю гнал машину, теперь уже по дороге, обсаженной тополями. Между деревьями мелькал виноград, вьющийся по натянутой проволоке. По бокам кружили плодородные поля провинции Кампанья. Мы проезжали исторические места. Здесь, в долине реки Волотурно, итальянские добровольцы Гарибальди когда-то разбили войска неаполитанского короля. Навстречу нам бежали старинные церквушки и низенькие домики крошечных деревушек, незаметно переходящих в предместья Неаполя.

Мы легко разыскали нашу миссию. Произошла радостная встреча.

Весть о победе над немецким фашизмом уже распространилась по городу. Население Неаполя от мала до велика высыпало на улицу. С наступлением темноты в городе зажглась иллюминация, засияли разноцветные фонарики. Движение транспорта приостановилось. Неаполитанцы пели и плясали.

Мы пошли посмотреть на народное гулянье. Как только неаполитанцы узнали, что мы советские пилоты, нам не стало проходу. Нас обнимали, целовали, пожимали руки; приветствия неслись со всех сторон. [153]

Только при свете дня мы увидели, какие разрушения причинила городу война; особенно пострадал порт. Пока восстановлен был всего один причал – тот, у которого разгружался американский транспорт. На рейде не было торговых судов, стояли только английские и американские военные корабли.

Но даже уродливые следы войны не в состоянии были обезобразить этот изумительной красоты город. Амфитеатр утопающих в зелени белых домиков живописно возвышался над подковообразным заливом, а над ним величаво дымилась шапка Везувия.

Зарево над Полезией

К вечеру 8 мая 1945 года мы возвратились в Бари. Первые радости победы здесь, видимо, уже отшумели, однако то тут, то там из домов доносились звуки гитар и песен. По городу бродили английские и американские солдаты. Мы отправились в союзнический клуб «Империал». Там было людно и шумно. Все поздравляли друг друга…

На другой день мы получили по радио официальное извещение из Москвы о праздновании Дня Победы. Решили сесть за праздничный стол в тот час, когда в Москве грянут залпы великого салюта, который мы ждали долгие четыре года…

Тщательно подготовили все к празднику. На долю каждого пришлись какие-то обязанности. Так, нашему экипажу поручили пиротехническую часть – устройство фейерверка.

Включили радиоприемники и с первым ударом кремлевских курантов подняли бокалы:

– За Родину! За Победу!

Сразу после первого тоста наш экипаж стремглав бросился по винтовой лестнице на крышу: там был заготовлен фейерверк. Через несколько мгновений в небо Полезии взвились разноцветные ракеты. Они перекликались с салютом, который в эти же минуты гремел и сиял в Москве.

Мы так усердно озаряли небо Полезии вспышками своих ракет, словно надеялись, что отблеск нашего фейерверка дойдет до самой Москвы… Москвичи, конечно, его не увидели, а вот жителей итальянского поселка он [154] не на шутку встревожил. Кто-то истошно заорал: «Горим!» – и сотни зрителей валом повалили из кинотеатра. На улице они с испугом глядели то на вспыхивавшее, то бледневшее зарево над Полезией, пока пожилой итальянец, шедший навстречу толпе, окриками приостановил панику.

– Остановитесь! Не смешите себя и нацию! Никакого пожара нет! Это русские на вилле Вирина фейерверком отмечают День Победы!

Пока шла война, мы настолько были поглощены боевой работой, что некогда было думать о чем-либо ином. Сейчас можно отдать себе отчет о минувших событиях. Как в калейдоскопе, проносились в памяти полеты в фашистские тылы к белорусским и украинским партизанам, перелет над тремя частями света, рейсы с базы Бари в горы Югославии… Двести двадцать раз наш экипаж пересекал Адриатику ночью, лавируя между неприятельскими постами противовоздушной обороны, прячась от фашистских истребителей.

Подгорица

Последний мой перед Днем Победы боевой вылет был в Подгорицу{1}. Теперь мы везли не взрывчатку и автоматы для партизан, а генераторы для электростанции и водопроводные трубы. Это было очень памятное нам место. Хотя по земле там и не приходилось дотоле ходить, зато летали над ним часто. Подгорица служила своего рода исходным пунктом для выхода на цель.

Встречать советский «авион» пришло много народу. Главным образом это были вчерашние партизаны, о чем можно было судить по их виду. Хорошо помню (забыл только имя) коменданта аэродрома, очень приветливого коренастого мужчину с черными усами, лет сорока, с поседевшими висками.

Он спросил, как мы долетели, что нового в Москве, Белграде. Я ответил, что дела идут отлично.

– Я, то есть мы, вернее, наш партизанский отряд освободил Подгорицу, – обрадованно заговорил мой собеседник, – ночью разгромили гарнизон. Захватили фашистов врасплох. С аэродрома не успел подняться ни [155] один немецкий самолет… Партизаны погнали фашистов дальше, а охранять аэродром оставили меня и еще одного бойца. Однажды ночью слышу нарастающий гул. Моторы ревут надрывно, как говорят, с «передыхом». Через минуту-другую машина заходит на посадку. Совсем близко от земли пилот включил фары. Тут я заметил, что самолет мало похож на советский. Что за птица прилетела? Долго ломать голову над этим не пришлось. Машина развернулась, а на ее боку и хвосте черно-белые фашистские свастики! Я малость растерялся, правда, ненадолго – надо было действовать. А как?

Самолет остановился, но винты продолжали вращаться, моторы не выключали. Открылась боковая дверца, и спустился походный трап. Я взял автомат наизготовку и пошел навстречу, стараясь держаться в темноте. Я был шагах в десяти от самолета, когда услышал немецкую речь: «Это Тирана? Здесь свои?» В ответ я крикнул: «Так точно, это тиранский аэродром! Мы вас ждем». Винты перестали вращаться. Экипаж самолета – пять человек – спустился на землю. Что делать? Начинать сразу стрелять или немного обождать? Попробую сначала крикнуть.

– Руки вверх, ни с места, буду стрелять! – Я шагнул из темноты. Увидев дуло автомата, гитлеровцы покорно подняли вверх руки. Тут я не поскупился на громкие команды: «Третьей роте окружить самолет!», «Взводу Добича охранять подходы к аэродрому!», «Взводу Иванковича оттащить самолет с летного поля!», «Дундичу разоружить экипаж!», «Сержанту Богдановичу отвести пленных к командиру батальона!» Для того чтобы нагнать побольше страха на прилетевших, выкрикиваю фамилии партизан. На эти крики прибежал весь мой «отряд» – один-единственный сержант… Вдвоем мы обезоружили гитлеровцев и отвели в бункер. Утром на допросе выяснилось, что экипаж самолета Ю-52 делал только третий самостоятельный вылет и заблудился – вместо Тираны приземлился в Подгорице. Этот Ю-52 был показан на выставке трофеев в Белграде.

…Иногда кажется, что война была давным-давно и люди успели ее забыть. В самом деле, заросли травой окопы, обвалились ходы сообщений, на пепелищах поднялись новые села, пострадавшие города отстроились и стали еще красивее и больше. Выросло новое поколение людей, которые знают войну только по рассказам старших, [156] по книгам и фильмам. Но это только кажется! Война против фашизма оставила неизгладимый след в жизни и памяти народов Европы. Люди не забыли – не могут забыть! – то огромное горе, море слез, пролитую кровь, которую принесла с собой развязанная гитлеровцами вторая мировая война, павших героев и тех, кто добил фашистского зверя.

Три десятилетия отделяют нас от дня, когда разгромленный враг сложил оружие, но я и сегодня, как, вероятно, все ветераны войны, вспоминаю эпизоды минувших сражений, облик друзей, которые воевали рядом. В этих воспоминаниях немалое место занимает Югославия и югославы.

Мы прилетели в Югославию для совместной борьбы с фашизмом. Летом 1944 года я приземлял двухмоторный самолет с красными звездами на плоскостях на двадцати партизанских площадках в горах Югославии, устанавливая связь с героическими бойцами НОАЮ и партизанами. Никогда не забудутся их мужество и отвага. Никогда не забудется наше боевое содружество. Память о совместной борьбе против фашизма, о жертвах, которые понесли народы Советского Союза и Югославии, не померкнет никогда. [157]

Глава двенадцатая. Самолет идет над Югославией…

Возвращение на родину

Отгремела война. Теперь мы перевозили мирные грузы в Загреб, Любляну, Сараево, Подгорицу, Нови-Сад. Выполняли эту нужную работу с усердием, можно даже сказать с энтузиазмом, а тоска по Родине все усиливалась и усиливалась…

Со дня на день мы ждали приказа о возвращении и нашего экипажа в Советский Союз, а следовательно, расставания с аэродромом Земун, к которому успели привыкнуть, с хозяевами, предоставившими нам кров, с благодатным краем тепла и солнца, многоводным Дунаем, с гостеприимными югославами, боевыми товарищами.

Охватившее нас предчувствие скорого отъезда на Родину настроило всех на лирический лад. И когда по вечерам наш бортрадист Владимир Федорович Болходеров и семнадцатилетний хозяйский сын Владе наигрывали на аккордеонах вальсы Штрауса «Дунайские волны», «На берегу Дуная» и другие, мы словно зачарованные слушали их. Красивые мелодии погружали нас в раздумья о будущем, о послевоенном устройстве, о личной [158] судьбе. Каждый имел о чем поразмышлять – ведь нам не было и тридцати лет…

Долгожданный час наступил через сорок дней после окончания войны. 19 июня 1945 года мы возвратились в Москву. Сборы были недолги, прощание – сердечно, и вот мы снова в милом сердцу Внукове. Здравствуй, столица! На аэродроме нас встретили сослуживцы. В штабе 2-го Севастопольского авиаполка 10-й гвардейской авиатранспортной дивизии я доложил о прибытии из загранкомандировки. Сколько товарищей мы тут увидели! У многих летчиков на погонах прибавилось звездочек. Здесь мы узнали, что наш бывший командир Григорий Алексеевич Таран назначен командиром 3-го Виленского авиаполка, что ему присвоено звание Героя Советского Союза; нас очень обрадовало это.

Вскоре командование полка предоставило экипажу отпуск. Сдали свой самолет, свою «десятку», славно нам послужившую, и разъехались. Иван Васильевич Угрюмов уехал в Пермь, Борис Васильевич Глинский – в Ростов, Владимир Федорович Болходеров – в Ташкент; все они спешили к своим семьям. Анатолий Воронцов остался в Москве.

Я направился к сестре Таисии в Ленинград. Мы не виделись с ней много лет. Она крепко обняла меня, счастливо улыбаясь сквозь слезы, восклицала:

– Вот какой ты стал!

Несколько дней я пробыл у нее, слушал горестные рассказы об испытаниях, перенесенных близкими на Смоленщине в дни фашистской оккупации. От голода умер дедушка. Чуть не погибла другая моя сестра – Прасковья с двумя маленькими детьми. Фашисты заперли ее и около сорока других жителей села в сарай и подожгли его. Только приближение советских войск спасло смертников.

Как– то утром за завтраком сестра читала газету. Вдруг она спросила:

– Кроме тебя, Павел, в гражданской авиации есть еще другой летчик по имени Павел Михайлович Михайлов?

– Что-то не припомню, – ответил я.

– Ну, значит, это о тебе! – радостно воскликнула сестра, протягивая мне газету и указывая на первую страницу, где был напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР. Я собственными глазами прочел, [159] что четырем летчикам гражданской авиации – Езерскому Дмитрию Сергеевичу, Михайлову Павлу Михайловичу, Павлову Владимиру Федоровичу, Шипилову Василию Алексеевичу – присвоено звание Героя Советского Союза…

Вскоре нас пригласили в Москву, в Кремль, и там Михаил Иванович Калинин вручил всем ордена Ленина и Золотые Звезды Героя Советского Союза.

Надо ли говорить, как окрылила нас столь высокая оценка нашей боевой работы, какой гордостью напомнила, сколько свежих сил придала? Этот указ прозвучал в наших душах волнующим торжественным аккордом, подводящим черту под годами войны. Надо ныне активно включаться в мирную трудовую жизнь!

Далекое – близкое

Отпуск окончился. Страна звала нас, пилотов, в небо. Летать, летать! Меня назначили рейсовым пилотом на международные линии. Летал в Берлин и Софию, Бухарест и Прагу, Белград и Хельсинки. А 22 ноября 1946 года мой самолет открыл новую международную авиалинию Москва – Хельсинки – Стокгольм. Полеты на пассажирских кораблях стали моим обычным занятием.

Профессия линейного пилота на международных трассах требовала постоянного совершенствования. По мере развития отечественной авиационной промышленности появлялись пассажирские лайнеры новых типов. Их нужно было осваивать и вводить в эксплуатацию на линиях Аэрофлота. Я водил Ту-104, Ил-18, Ил-62 во многие страны мира. Не буду их перечислять, скажу только, что за послевоенные годы я приземлял свой корабль на аэродромах примерно 60 государств.

Человек в небе всегда думает о земле, которую он покинул на какое-то время и куда он стремится вернуться во что бы то ни стало, где его ждут семья, родные, друзья, соотечественники. О земле, близких сердцу местах, исхоженных и знакомых, о запахе полей и лесов, о легком шелесте листвы у его дома, о тепле своего жилища думы человека, ставшего на какой-то срок крылатым. Он все-таки не птица, он земное существо! И чем ближе взлетает он к звездам, тем больше [160] подробностей его земной жизни всплывают в памяти. Об этом рассказывал Юрий Гагарин, вернувшись из первого космического полета. То же самое испытывали и его товарищи-космонавты.

Я хочу высказать несколько иную мысль: как бывает крепка любовь к чужой земле, которую человек когда-то защищал от иноземных захватчиков и сроднился с ней! Я много раз приводил свой лайнер из Москвы в Белград, много раз пролетал над Югославией, направляясь в другие страны. Но всякий раз – без исключения! – когда самолет шел над Югославией, в памяти всплывали картины военных лет – люди, знакомые ландшафты, всевозможные встречи и происшествия. Далекое делалось близким… Порой с высоты ночного неба я не видел земли свободолюбивого народа, но, зная, где в те минуты находился корабль, отчетливо представлял себе ее такой, какой она была в минувшую войну.

…В 1965 году на самолете Ил-18 я летел в составе экипажа как старший командир-инструктор в Гвинею. После кратковременной остановки в Белграде мы продолжили рейс.

Штурман, наблюдая за моим пристальным взглядом, говорит:

– Командир, даже визуальная ориентировка отличная, можете быть спокойны, проведу лайнер по «ниточке».

Я не сомневался в надежности его самолетовождения. И сказал:

– Нет, дело совсем в другом…

Штурман с недоумением посмотрел на меня, а затем сообразил:

– Ах, товарищ командир, я забыл: вы же здесь воевали, верно, каждая вершина знакома…

Впереди горная вершина Тиентиште. Здесь была неприступная цитадель партизан. Такой я ее помню… А вот еще один знакомый ориентир – Зеленгора. Там партизаны вместе с верховным штабом НОАЮ попали в окружение. Силы были неравны. Гитлеровцев около 120 тысяч. Партизан 16 тысяч. Но патриоты в ожесточенных боях разорвали кольцо окружения. Сутеска стало теперь местом историческим. Там, где было прорвано кольцо окружения воинами 3-й дивизии НОАЮ под командованием легендарного героя Саввы [161] Ковачивеча, построен необычный памятник. В поднебесье сооружена белокаменная стена с большим проемом, символизирующим, что народ-воин и скалы может раздвигать. Стена видна издалека и стала бессмертным памятником непобедимости народа, воина и труженика, отстоявшего свою свободу и независимость.

…Затем я рассказал штурману, чем памятны мне, нанесенные на карту маршрута нашего полета контрольные ориентиры. Штурман говорит: «Проходим Никшич». Отвечаю: «Здесь под прикрытием двух «ястребков» приземлял днем свой двухмоторный самолет, чтобы вывезти раненых бойцов НОАЮ».

…Гацко Поле. «И сюда я прилетал днем на оккупированную немцами территорию за ранеными югославскими партизанами. В этих местах партизанских боев я недавно побывал, встречался с участниками войны, многие из которых принимали самолеты на партизанских площадках».

…Справа от маршрута нашего полета город Дубровник. «И этот город знаком мне по поездке к югославским друзьям. Помню, на торжественном приеме ко мне подошел председатель городского совета Никола Иованович: «Узнаете меня, друже Михайлов? Я с вами летал с острова Вис, когда вы везли маршала Тито в Крайову».

…Самолет минует побережье Югославии. Слева отчетливо виднеется среди отдельных вершин равнинное поле.

– Титоград, – говорю экипажу. – И тут приходилось бывать как в военные годы, так и позже. Хорошо помню коменданта партизанского аэродрома – приветливого черногорца. Взятый им в плен фашистский самолет Ю-52 потом был представлен на выставке трофеев в Белграде.

…13 апреля 1965 года мы открывали новую авиалинию прямого сообщения Москва – Белград на самолете Ту-124. До этого пассажиры, отправлявшиеся в Белград, следовали транзитным рейсом на самолете Ил-18, летящем в Африку. Теперь же, стартуя утром из Шереметьева, менее чем за три часа самолет прибывает в столицу Югославии. Мне выпала честь быть руководителем пассажирского рейса в Белград, и было очень приятно снова встретиться с давними югославскими друзьями и приобрести новых. [162]

Генеральный директор югославских авиалиний товарищ Крунич живо интересовался развитием воздушного сообщения в Советском Союзе, в том числе полетами через Сибирь в Токио. А в 1967 году мы с ним встретились, как старые знакомые, на борту Ту-114 над просторами Сибири: тогда мы оба летели в качестве гостей авиакомпании «Джапан-эйрланс» в Японию.

…Через семнадцать лет я встретился с партизанским комиссаром Стишевичем, помогавшим вытаскивать мой самолет из болота на площадке Бугойно. Волосы его из черных стали пепельными. Но он по-прежнему бодр, энергичен и ведет большую партийную работу.

В пожелтевшей от времени карманной записной книжке проставлены даты и маршруты. В 1944 году я был молодым летчиком и аккуратно записывал все свои вылеты, особенно ночные в тыл врага. Из-за недостатка времени делал это предельно кратко. «9.XI. Бари – Бугойно», – зафиксировано на ветхом листочке. А в памяти свежи все перипетии этого трудного полета к югославским партизанам.

– Друже капитан, – улыбаясь, спросил меня Стишевич, – сколько теперь тебе понадобится партизан, если ты сядешь в болото на Ту-114?

1972 год: в гостях у друзей

В составе делегации Советского комитета ветеранов войны я дважды побывал в мирной Югославии. Первый раз нас пригласили, как я уже говорил, в 1961 году на празднование двадцатилетия восстания в Титово-Ужице. Тогда мы объехали на автомобилях чуть ли не всю страну. В мае 1972 года на самолетах и автомашинах осмотрели Словению и Хорватское приморье.

На столичном аэродроме делегацию в этот последний приезд встретили представители Союза объединений борцов народно-освободительной войны Югославии Б. Голович, Б. Мунчан, профессор К. Свинарски.

Мы ходили по сегодняшнему Белграду – красивейшему городу, с районами новой застройки, зелеными ансамблями площадей, широкими проспектами и автострадами, многочисленными дорожными развязками и подземными переходами. Из крепости Калемегдан открывается [163] чудесный вид на новый Белград, население которого приблизилось к миллиону.

Мы побывали на кладбище, где погребены павшие советские и югославские герои – освободители Белграда. Для церемонии возложения венка был выделен почетный караул воинов НОАЮ. Положили цветы к подножию монумента на горе Авала погибшим в авиационной катастрофе уже в мирное время советским военачальникам, среди которых был маршал С. С. Бирюзов.

Всякий раз, когда я поднимаюсь на вершину горы Авала, в памяти всплывает ворох отстрелянных гильз крупнокалиберного пулемета, который стоял здесь во время войны в каменистой засаде. Я видел эти гильзы в 1944 году. Можно себе представить, сколько жизней погубил засевший тут гитлеровец, прежде чем его вышибли с вершины.

В 1961 году я вместе с генерал-лейтенантом Николаем Николаевичем Шкодуновичем возлагал на горе Авала венок на могилу неизвестного солдата. А сейчас пришел сюда, чтобы почтить память Николая Николаевича, так хорошо знакомого мне по совместной борьбе. И он погиб в той же авиакатастрофе.

Белград – Любляна

…Вот и Словения с ее холмами, покрытыми снегом вершинами Юлийских Альп, уютными деревушками и церквами, живописными озерами и быстротекущими реками. Словенцы – признанные альпинисты. В течение одной ночи словенец может пройти расстояние, равное двум суточным армейским нормам. Противника это часто сбивало с толку, трудно было поверить, что перед ним те же самые партизаны, которые накануне находились далеко отсюда.

Смотрю в иллюминатор и стремлюсь воспроизвести в памяти площадки, на которых приходилось садиться. Всматриваюсь в карту. По названиям можно предугадать ландшафт и природные условия. Горенско – горы; Доленско – долины; в Сухую Крайну лучше не ходить без воды… По нашим масштабам – области небольшие, но разница между жителями заметна во всем: в одежде, внешности, характере. Общее для всех словенцев – патриотизм, исключительное трудолюбие и организованность. [164] Поэтому здесь и партизанское движение было организовано хорошо.

Исторически уж так сложилось, что югославы воспевают горы как вернейших союзников. Они укрывали народных мстителей от преследователей, спасали от зноя, утоляли жажду водой своих источников. Для отдыха партизаны находят здесь постель из свежескошенного сена с изголовьем из мха и ароматных трав. Такая безграничная вера в горы складывалась издавна.

Первые партизанские группы появились также в горах. Отряды получили наименования по названию гор. Спускаясь в долины, устраивая диверсии и засады, они изматывали врага. Тут было раздолье для проявления партизанской дерзости и изобретательности…

На новом аэродроме Любляны нас встретили ветераны войны – Народные Герои Югославии Рудольф Янко и Франц Чобан, а также Иван Старин.

В тот же день мы начали знакомство с народно-освободительным движением в Словении. Посетили комитет СОБНОВЮ, музей Народной революции в Любляне. Мэр города Миха Кошак рассказал о героизме словенцев во время гитлеровской оккупации. Фашисты опоясали Любляну колючей проволокой и дзотами, чтобы в город не проникли партизаны. Но народных мстителей это не останавливало.

Первая бригада имени Тоне Томшича имела больницу на тридцать человек в четырех километрах от городской черты, у подножия горы с густым лесом. В двухстах метрах от этой больницы пролегала автострада с интенсивным движением. Даже подойдя вплотную, ничего нельзя было заметить: вход был замаскирован мхом, травой или листьями – соответственно времени года. Прямо из дверей «росла» сосна, корни которой крепко прикреплялись к лестнице. Время от времени сосну меняли, дабы она не вызвала подозрения засохшими ветвями. К больнице подходили скрытно по ручью.

Партизаны осмелели настолько, что в самой Любляне психиатрическую больницу превратили в госпиталь! Главный врач – доктор Канони выписал всех своих пациентов, а койки занял ранеными партизанами. Поначалу все шло хорошо, но доктор Канони проговорился. В последний момент чудом удалось спасти раненых партизан. Канони спасти не удалось. Итальянский военный трибунал [165] вынес ему смертный приговор. На его счастье, подоспела амнистия, объявленная по поводу дня рождения короля; доктору Канони заменили смертный приговор пожизненным заточением в итальянской тюрьме. После капитуляции Италии доктор немедля вернулся в Югославию, вступил в партизанский отряд и получил назначение руководить не только больницей в Любляне, а всеми госпиталями партизанского края. В Словении их было около пятидесяти.

К прилету первых советских самолетов партизанские госпитали были переполнены тяжелоранеными и инвалидами, не способными обойтись без посторонней помощи. Немцы понимали, что армия НОАЮ перегружена непосильной ношей, и направляли свои удары на госпитали, штабы, органы народной власти.

Когда Верховный штаб НОАЮ обратился к Советскому правительству с просьбой о срочной медицинской помощи, она была оказана. Только с базы Бари выполнено 1460 самолето-вылетов. В Югославию доставляли военные грузы и медикаменты, обратно увозили раненых. Самолет «Дуглас» рассчитан на перевозку двадцати одного пассажира, а мы, как правило, размещали в нем значительно больше раненых – по двадцать пять – тридцать. Командиры кораблей Павлов и Езерский однажды взяли на борт по тридцать три раненых бойца НОАЮ.

Первую группу медиков (тридцать человек), возглавляемую профессором А. А. Казанским, перебросили на территорию Югославии самолетами. Через руки советских врачей прошло одиннадцать тысяч тяжело раненных партизан, эвакуированных затем в Италию. В 1944 году СССР создал для НОАЮ госпитальную базу на пять тысяч коек. Передано семь эвакогоспиталей.

Еще во времена русско-турецкой войны в Югославии с успехом работали русские доктора. О них сложены легенды. В Балканской войне главным хирургом Черногорского войска был профессор Емельянов. Выдающийся хирург сроднился с народом и служил ему беззаветно.

Советские медики – А. А. Казанский («русский профессор», как по традиции называли его югославы), В С Смирницкий и другие хирурги – с первого же дня появления в борющейся Югославии включились в работу и показали себя высококвалифицированными специалистами [166] и мужественными людьми. Они не сетовали на тяжелые условия, меньше всего подходящие для проведения операций. В горах, под открытым небом, где идут кровопролитные бои, часто нет даже воды. Сотни раненых лежат на земле. Несмотря ни на что, советские врачи делали свое дело спокойно и уверенно, не думая об опасности, которая подстерегала их на каждом шагу. Они не только лечили раненых, они много потрудились над созданием медицинской службы в НОАЮ.

Барка и русские девушки

Нам здорово повезло, что нашу делегацию сопровождали Франц Чобан и Иван Старин. Оба они ветераны сопротивления фашизму, непосредственные участники борьбы с оккупантами, хорошо знают историю партизанского движения в Словении, боевые подвиги своих товарищей.

Едешь по дорогам Словении и любуешься красотой этого края. Изрезанная вдоль и поперек, она напоминает живописный парк с вековыми деревьями. Сплошное чередование хребтов, перевалов и ущелий. В долине сверкает аквамариновой гладью небольшое озеро – зона отдыха и развлечений трудящихся совсем молодого города Веленье.

Здесь нам показали совсем молодое современное предприятие по производству холодильников, стиральных машин, электробытовых приборов. Вместе с заводом вырос красивый благоустроенный город. Все здесь молодо, начиная от завода, города Веленье и самих людей, живущих в нем, которые работают с энтузиазмом смело и задорно; радуешься встречам с трудолюбивыми, веселыми словенцами.

Нам показали промышленные предприятия в городах неподалеку от Любляны, где активно действовали в период оккупации партизаны, выставку протезов и транспорта для инвалидов, открытую в доме СОБНОВЮ на озере Блед. По пути посетили город Медведово.

В этом городе находятся дома Андрея Чесновара и Ангелины Добникар, прозванной партизанами Баркой. Эти имена известны советским людям. Андрей на заводе [167] в Линце тайком сказал угнанным в фашистскую неволю советским девушкам Ане, Шуре и Нине: «Все равно вас тут доведут до могилы. Рискните – бегите к Ангелине, в мои родные места». Тайком купил им немецкие платья, обувь, денег дал на дорогу. На четвертые сутки две девушки – Аня и Шура – добрались до Медведева. Разыскали Ангелину: помогла фотография Андрея, как «доказ», что их прислал Чесновар.

Сначала Ангелина прятала девочек у себя дома, а в удобный момент связной отвел их в горы к партизанам. Все шло хорошо. Через несколько дней появилась Нина, сестра Шуры. Недели две она жила у Ангелины, никак не удавалось переправить ее к партизанам: связной не выходил на связь. Дождливой ночью нагрянули каратели. Кого-то ищут. Барка заметалась по комнате: «Нинку русскую ищут!» Она только успела накинуть Нине плащ на плечи и вывести в поле. А когда вернулась домой, Ангелину схватили. До конца войны она мучилась в фашистских лагерях и тюрьмах. Били, пытали: «Будешь знать, как русских прятать, как раненых коммунистов-партизан в больницу провожать!»

18 октября 1972 года, в канун праздника освобождения Белграда, в Москве собрались друзья – югославы и русские, бывшие участники сопротивления фашизму. Судьба снова свела Ангелину Добникар с русскими девочками, которым помогла в годы войны. Теперь они уже солидные женщины. Анна Федоровна Пахомова, работающая на Харьковской обувной фабрике, приехала с дочерью Валей; Нина Кондратьевна Кочубей из Донецка – ударник коммунистического труда на заводе пластмасс; Александра Кондратьевна Саенко – бухгалтер на одном из харьковских заводов. Но для Ангелины они по-прежнему девочки, дерзкие, бойкие, сметливые партизанки. Думали ли они в дни гитлеровской оккупации, что через три десятка лет произойдет такая интересная, трогательная встреча в Москве?!

Домик в лесу

Прорубленная по склону гор, запущенная дорога была пустынна, казалось, наши два «мерседеса» оставили первые следы на ней в этом году. Мы ехали все дальше, оставляя в стороне основное шоссе. [168]

Интересно знать, куда все же нас везут? Франц Чобан угадал немой вопрос, написанный на наших лицах:

– Мы едем в избушку, в которой хорошо принимают, даже согревают горячительными напитками. Вовремя войны это была партизанская явка. У нас, как и у вас, тоже есть свои памятные места.

Среди лесистого нагорья стоит одинокий дом.

– Вот и приехали, – говорит Чобан. – Здесь, по старой памяти, немного согреемся. Правда, места хорошие? – обратился он ко мне. – Вот в этом Чериомельском лесу мы собирали парашютные мешки, выброшенные с советских самолетов. Мы радовались каждому вашему прилету.

На десятки километров вся местность контролировалась бойцами НОАЮ, полными хозяевами были партизаны. Фашистов проучили, они боялись сунуть нос в эти леса.

Хозяин Пикель с хозяйкой встретили нас приветливо и сразу стали угощать. Внутри дома нарядно и чисто. В углу комнаты – печь, украшенная изразцами, очень похожая на русскую. На ней могут разместиться три взрослых человека. С двух сторон к печи плотно прилегает скамейка-лежанка, довольно широкая, сделанная из толстых досок; и на ней можно удобно устроиться на ночь, особенно в зимнее время.

– Вот где мы согревались после утомительных и долгих походов, – говорит Чобан. Хозяин избы подтверждает его слова кивком головы.