Текст книги "Забытые острова"
Автор книги: Павел Мариковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Павел Иустинович Мариковский
Забытые острова
На пути к Балхашу
На пути к Балхашу
Первый выезд в экспедицию как самый большой праздник. Всю долгую зиму я готовлюсь к предстоящим поездкам: обдумываю многочисленные подробности и варианты путешествий, проверяю и налаживаю экспедиционное имущество и уж, конечно, больше всего занимаюсь своей машиной. Хлопот – уйма, и, когда они остаются позади, на душе становится как-то особенно легко, настроение радостное, и так весело сидеть за рулем, прислушиваясь к ровному рокоту мотора и поглядывая на зеленеющие поля и на гряду тянущихся рядом гор. Через приоткрытое стекло лицо обвевает весенний ветер, пахнущий свежими травами, и первая крохотная пчелка, залетевшая в машину, встречается с вниманием, как предвестник многочисленных знакомств с насекомыми, зверями и птицами. Вспоминается стихотворение Ю. Линника:
Хороша эта жизнь без уздечек;
Здесь свидетелем будет кузнечик,
Соглядатаем только светляк…
Нас трое – я и два моих молодых спутника, научные сотрудники Института зоологии Казахской академии наук, Николай и Ольга. Да еще по вещам, которыми загружена машина едва ли не до самого потолка, прыгает с места на место самый неугомонный и нетерпеливый участник экспедиции – четвероногий друг фокстерьер Кирюшка.
Николай будет заниматься пауками, Ольга – скорпионами. Меня же интересует весь животный мир, в особенности насекомые. Наши планы обширны. Весну, лето и осень мы посвятим синему озеру пустыни Балхашу, его северным берегам. Меня интересуют его многочисленные острова: что они собою представляют и нельзя ли один из них предложить для организации маленького заповедника. Казахстан отстал в организации заповедников и находится в этом отношении на последнем месте в Советском Союзе. Сейчас заповедать территорию очень трудно, так как ни районные, ни областные власти не согласятся на изъятие земель из сельскохозяйственного оборота. Вот почему я, давний сторонник маленьких заповедников, рассчитываю на свой страх и риск найти и предложить для заповедника один из островов Балхаша. Они никем не исследованы, не используются, забытые острова… Пока же до синего озера далеко, торопиться не будем и на пути к нему побываем в пустынях.
Сегодня нам много не проехать: слишком поздно выбрались из города. Первый бивак придется разбить на лёссовых холмах предгорий Заилийского Алатау.
Впрочем, мне хочется поскорее остановить машину и глянуть на то, что происходит в природе. И вскоре, отъехав подальше от шумной трассы, мы находим тихое и уютное место в ложбине.
Тесная связь
Вокруг зеленые травы, расцвеченные похожими на незабудки голубыми ляпулями и какими-то лиловыми крестоцветными, среди них кое-где пламенеют красные маки. Стрекочут обеспокоенные нашим появлением суслики, в небе поют жаворонки. Сквозь густую весеннюю зелень всюду проглядывают светлые, кажущиеся почти белыми холмики возле нор сусликов, да выбросы кучек земли неутомимого подземного труженика слепушонки.
Едва я вышел из машины, как сразу увидел над одним светлым холмиком крошечное логовище маленького паучка, ядовитого каракурта, в виде шапочки, висящей на паутинных тенетах. Я осмотрелся: везде над голыми участками земли висят такие же логовища каракуртиков. Но ни одного логовища нет среди травы. Паучку обязательно необходима хотя бы крохотная площадка, над которой он и налаживает свое сооружение. Она непременное условие его жизни, без нее он погибнет в первую же неделю своей жизни.
Когда-то я подробно изучал жизнь каракурта. Первая добыча паучка – чаще всего муравей. Едва он заденет за одну из паутинных нитей, прикрепленных к земле, как паучок стремглав выскакивает из-под своей шапочки, бросается к добыче и выстреливает на нее капельку липкой жидкости. Теперь муравей привязан к месту, и, пока он пытается освободиться от неожиданного плена, паучок поспешно прикрепляет к нему паутинные нити и постепенно поднимает его над землей. Как только муравей повис в воздухе и потерял опору, он становится совершенно беспомощным и попусту размахивает ногами. Теперь его участь решена, вокруг ни травинки, ни стебелька, за которые можно было бы зацепиться.
Когда в пустыне наступает жара, высыхают и выгорают травы, а все живое прячется в тень, каракурты, повзрослев к тому времени, переселяются во входы нор грызунов. Здесь они находят убежище от солнца и надежное укрытие от копыт пасущихся животных. Днем ночные насекомые прячутся в норы и попадают в логовища черного разбойника. В годы продолжительных засух, когда пустыня становится безжизненной, выживают только те каракурты, которые поселились в норах.
Грязнули
Сейчас бы отдохнуть от хлопот первого дня путешествия, да разве удержаться от желания побродить по полю, разведать окрестности! Всюду – загадки. Вся почва в норках: выползли из своих глубоких укрытий первые вестники весны – небольшие коренастые жуки-кравчики.
Самые крупные из них будто нарочно перепачкались в земле, а поменьше – чистенькие, сверкают вороненой сталью рыцарских лат. Почему так?
Еще прошлой весной жуки-кравчики выкопали во влажной земле глубокие норки и сделали по нескольку пещерок. В каждую из них утрамбовали траву и отложили по яичку. Из заготовленного корма вскоре получился отличнейший и ароматный силос, который с аппетитом съели личинки. Потом они окуклились, превратились в жуков и заснули в своих темницах на все сухое лето, дождливую осень и долгую зиму. Когда же сошли снега, пришла новая весна и голую землю разукрасили первые цветы лёссовой пустыни, глубоко под землей в своих колыбельках пробудились молодые кравчики и стали выбираться наверх.
Труднее всего пришлось жуку-первенцу, чья пещерка располагалась выше всех. Его каморка была устроена родителями самой большой, пищи в нее заготовлено вдоволь, и жучок вырос богатырем. Пока он откапывал землю, выбирался наверх, весь испачкался в светлой лёссовой мокрой почве и стал серым. Зато его братья и сестры вышли по уже проложенной дорожке чистенькие, в нарядных костюмах и разбрелись во все стороны.
Когда ярче зазеленеет пустыня и сизая пахучая полынь поднимет свои росточки, кравчики разобьются на пары, каждая выроет себе семейную норку и примется, так же как и раньше их родители, строить колыбельки и заготавливать в них зеленый корм. Тогда уже все жуки выпачкаются в земле. И к лучшему: на светлой почве пустыни они не так заметны.
Так делают не только кравчики. Вот, например, ни за что бы не заметить эту чернотелку.
Она вся покрыта светлой глиной, похожа на комочек земли. Только на самых кончиках острых шипиков тела глине не удержаться, и они, будто черный пунктир, украшают обманщицу. Пытаюсь с нее отмыть грязь. Сразу же показались на спинке жука глубокие борозды. Они не случайны: чтобы прочнее держалась глина.
Не только жуки-кравчики и черно– и серотелки покрывают свой изящный костюм грязью. Всем, кто любит бодрствовать днем, приходится маскироваться.
В пустыне многие звери, птицы и насекомые окрашены в светлые тона. Куда деться в черной одежде на светлой почве и при дневном свете? Не поэтому ли многочисленные виды семейства жуков-чернотелок днем сидят в норках и под кустиками, а выходят только ночью?
По земле от травинки к травинке перебегает едва заметный серый, как почва, плоский паук. Заметен, только когда шевельнется, замрет – ни за что не рассмотришь. Это паук-краб.
Так его назвали за то, что плоским телом, корежистыми, расставленными в стороны ногами в миниатюре напоминает краба. Паук-краб – тоже грязнуля, измазал свое тело тонкой взвесью глины, и она среди густых волосков сидит так прочно, что ее сразу не отмоешь. Эта «одежда» очень помогает пауку маскироваться. В ней он неразличим: насекомые, не видя хищника, легко попадают в его цепкие лапы.
Другие виды пауков-крабов охотятся на цветах. Они, как хамелеоны, принимают окраску цветка: белую, желтую, сиреневатую или даже красную. Бывает и так: отцвели в пустыне белые цветы и ярко-белому хищнику приходится перебираться на какой-нибудь красный цветок. Сидит он на нем и всем виден. Такому пауку в охоте неудача, все облетают его стороной. Он же ничего не может сделать, не умеет даже грязью вымазаться – приходится ждать, пока не покраснеет. Некоторые пауки-крабы, оказавшись в таком положении, находят быстрый выход – если в цветке много пыльцы, они пачкаются в ней, да так сильно, что не узнать паука. Тогда берегитесь, доверчивые пчелки! Яд паука-краба очень силен, и прожорливый хищник мгновенно убивает свою добычу.
Комары-вегетарианцы
Первый бивак всегда отнимает много времени: надо поставить палатки, потом распаковать вещи и наконец приготовить еду. Работа, несмотря на старания моих помощников, не очень спорится. То и дело объявляются поиски вещей. Так вначале всегда бывает. Пройдет немного времени, все наладится и станет на свои места. Зато как крепок, освежающ первый сон на чистом воздухе при необыкновенной тишине, под небом, сверкающим яркими звездами!
Утром повторяется тот же переполох, только в обратном порядке. Зная, что сборы в путь отнимут время, и заранее зарекаясь не торопиться с маршрутом, я снова отправляюсь побродить по холмам.
Сегодня тепло, настоящая весна… Журавли летят, унизали все небо цепочками, перекликаются. Холмы только начали зеленеть, и желтыми свечками засветились на них тюльпаны. Воздух звенит от песен жаворонков.
На душе радостно и легко. Чувствуется всюду биение пульса жизни. Надо бы присесть, присмотреться. Но не могу остановиться, уже полчаса бреду к горизонту, к странному белому пятну на дальнем бугре. Что за необыкновенное пятно, почему колышется: то застынет, то вновь встрепенется? Вблизи все становится понятным: расцвел большой куст таволги и весь покрылся душистыми цветами. Откуда он здесь взялся, в лёссовой пустыне?[1]1
Предгорные холмы Заилийского Алатау по существующему геоботаническому делению относятся к сухим степям. Но это разделение относительно. В бедные осадками годы они становятся настоящей лёссовой пустыней, а в годы, обильные осадками, типичная лёссовая пустыня превращается в степь.
[Закрыть]
На цветах же пир горой. Все они обсажены маленькими серыми пчелками-андренами. Сборщицы пыльцы и нектара очень заняты, торопятся. Кое-кто заполнил свои корзиночки пыльцой, сверкает ярко-желтыми штанишками и, отягченный грузом, взмывает в воздух. А на запах прибывают все новые посетители.
Сколько их здесь! Наверное, несколько тысяч собралось со всех концов. Еще трудятся пчелки посветлее и побольше. Ленивые черные и мохнатые жуки-оленки не спеша лакомятся пыльцой, запивают сладким нектаром. Порхают грациозные голубянки.
Юркие блестящие, как полированный металл, синие мухи шмыгают среди белых цветочков. На самой верхушке куста уселся клоп-редувий. Ему, завзятому хищнику, вряд ли нужен сладкий нектар.
Куст тихо гудит. Здесь шумно, как на большом вокзале. И еще необыкновенный любитель цветов – самый настоящий аэдес каспиус. Он старательно выхаживает по цветам на своих длинных ходульных ногах и запускает хоботок в кладовые нектара. Забавный комар, какой-то чудной. Он не один. Масса комаров лакомится нектаром. Я рассматриваю их в лупу и вижу сверкающие зеленые глаза, роскошные, вычурно загнутые коленцем мохнатые усики, длинные, в завиточках, щупики, слегка прикрывающие хоботок. Это самцы, благородные вегетарианцы. Они, не в пример кровожадным самкам, способны насыщаться живительным сиропом, припрятанным на дне крошечных кувшинчиков цветочков. Быть может, когда-нибудь человек научится истреблять комаров, привлекая их на искусственные запахи цветов: без мужского населения не смогут класть яички самки-кусаки.
Вооружаюсь морилкой и пытаюсь изловить элегантных незнакомцев. Но они удивительно осторожны и неуловимы. Сачком ударяю по ветке растения.
Куст внезапно преображается, над ним взлетает густой рой пчел, голубянок, мух, клопов и комаров. Многоголосый гул надолго заглушает и пение жаворонков, и журавлиные крики.
Сразу вспомнилась весна 1967 года. Она выдалась затяжной. Потом неожиданно в конце апреля наступил изнуряющий летний зной. Насекомые быстро проснулись, а растения запоздали: почва прогрелась не сразу. Странно тогда выглядела пустыня в летнюю жару. Голая земля только начинала зеленеть. Ничего не цвело. И вдруг у самого берега Соленого озера розовым клубочком засверкал тамариск.
Он светился на солнце, отражался в зеркальной воде и был заметен далеко во все стороны. К нему – этому манящему пятну на унылом светлом фоне пустыни – и поспешил я, удрученный томительным однообразием спящей природы.
Розовый куст казался безжизненным. Но едва я к нему прикоснулся, как над ним, звеня крыльями, поднялось целое облачко настоящих комаров в обществе немногих маленьких пчелок-андрен. Комары не теряли попусту время. Быстро уселись на куст, и каждый сразу же занялся своим делом: засунул длинный хоботок в крошечный розовый цветок. Среди длинноусых самцов оказались и самки. Они были тоже сильно заняты поисками нектара, а у некоторых уже изрядно набухли животики. На комарах виднелась пыльца цветка. Не думал я, что кровожадное племя может быть опылителями растений! И странно. Я пробыл возле розового куста не менее часа, крутился возле него с фотоаппаратом, щелкал затвором, сверкал лампой-вспышкой, и ни одна из комарих не воспользовалась возможностью напиться крови, ни один хоботок не кольнул мою кожу.
Среди комаров встречаются особенные приверженцы вегетарианского питания. Однажды во время обеда на варенье из ежевики, положенное на хлеб, уселась самка комара кулекс модестус и долго наслаждалась лакомством. Она была настолько поглощена этим занятием, что не обратила внимания ни на то, как мы с интересом разглядывали ее, ни на то, что хлеб с вареньем находился в движении. Насытившись сладким, комариха мирно полетела в заросли трав переваривать обильную еду.
Вероятно, у каждого вида комаров природа завела особые касты вегетарианцев. Если так, то это полезная для них черта. В особенно тяжелые годы, когда из местности по какой-либо причине исчезали теплокровные животные, комариный род продолжали выручать любители нектара. Они были особым страховым запасом на случай такой «катастрофы». А среди любителей нектара находились и желающие крови.
Как все в природе целесообразно! Еще бы! Миллионы лет были потрачены на подобное совершенство.
Охота поневоле
Предстоящий наш пробег недолог. Через несколько десятков километров – поворот в сторону станции Копа с главной трассы, ведущей из Алма-Аты во Фрунзе и Ташкент, и небольшой и хорошо мне знакомый распадок. Прежде мы ехали на запад. Теперь наш путь – к северу.
Осторожно веду машину между крутых лёссовых холмов. В это время наш фокстерьер насторожился, стал усиленно втягивать воздух, потом забеспокоился, заскулил и начал метаться по кузову. Едва машина остановилась, как он выскочил из нее и мгновенно исчез.
На поверхности зеленых холмов, прикрытых коротенькой травкой, собаку легко заметить издалека. Но ее нигде не было. Я забеспокоился. Вскоре появился фокстерьер, измазанный светлой лёссовой пылью, взволнованный, с раскрытой пастью и высунутым языком. Я привык к охотничьим подвигам своего четвероногого друга и поэтому, удовлетворившись тем, что пес благополучно возвратился, начал заниматься своими делами. Вдруг мне почудилось, будто на шерсти собаки что-то мелькает. Пригляделся. Оказывается, наш беспокойный участник экспедиции кишел великим множеством крупных блох. Они энергично носились по шерсти, ныряли в густое переплетение волос, выскакивали наружу, вновь скрывались и, казалось, были необыкновенно обеспокоены на своем новом хозяине. Где за такое короткое время собака умудрилась подцепить этих несносных насекомых – уму непостижимо!
Пришлось оставить дела и приняться за ловлю этих неугомонных созданий. Вскоре половина бутылочки эксгаустера из-под пенициллина заполнилась крупными блохами. Они поблескивали на солнце лакированными покровами, сцепившись в один клубок. Никогда в своей жизни не видал я такого изобилия этих несимпатичных насекомых.
Ловля блох оказалась не столь простым делом. Вскоре показалось, что в общем наша охота завершена с успехом. Но едва мы уселись в машину и завели двигатель, как блохи, очевидно повинуясь какому-то сигналу, возможно вызванному вибрацией машины, все дружно, как атакующие крепость воины, полезли на голову собаки, а некоторые стали бодро скакать по вещам. Пришлось заглушить мотор и вновь продолжить охоту поневоле.
Теперь каждому стало чудиться, что блохи забрались под одежду, мы стали почесываться, проклиная нашего неразумного пса, и напоминали собой шелудивых собак. А фокстерьеру хоть бы что! Он не чувствовал паразитов и, наоборот, наслаждался, когда мы возились в его шерсти. Пока мы занимались блохами, солнце основательно разогрело землю.
Бегунок-летунок
Ожили ящерицы, замелькали от кустика к кустику. Муравьи-бегунки носятся по земле. Один из них меня поразил: не бежит, а будто летает. Я давно, заглядываясь на бегунков, удивляюсь их неутомимому и быстрому бегу. Это скорее даже не бег, а короткие и длинные прыжки. Муравей, слегка прикасаясь ногами к земле, стремительно передвигается с короткими остановками. После остановки – снова прыжок с подталкиваниями. Совершая горизонтальный прыжок, муравей демонстрирует чудо эквилибристики: на лету поворачивается под углом. Долго и с удивлением я рассматриваю чудесного бегунка, его стройное, несколько необычное от металлического отблеска тельце. Муравья-бегунка кормят ноги: чем больше земли обследуешь, тем больше и добычи встретишь!
Паучья дипломатия
До того загляделся на бегунка, что забыл об окружающем. Залаял Кирюшка. Оглянулся: на вершине бугра Николай размахивает руками, что-то кричит. Оказывается, мои помощники забеспокоились, давно ждут. Но наш переезд недолог. Разве миновать такие чудесные распадки между холмами, разукрашенные весенними цветами! Одна за другой следуют остановки, и время летит незаметно и быстро.
Весной более всего оживленны пауки. Малыши выбираются из коконов, разлетаются по ветру на паутинках. В одном распадке особенно много пауков-скакунчиков, всюду мечутся перебежками. Видимо, какие-то нарушились механизмы, управляющие численностью этих всегда бодрых созданий.
Внимательно приглядываюсь к паучкам. Небольшие, пучеглазые, коренастые, волосатые, с крепкими коротенькими ножками, они невольно вызывают симпатию: вечно в движении, будто не знают ни усталости, ни покоя. Самочки крупнее, светлее. Глаза зеленовато-синие, очень выразительные: спереди два самых больших, будто фары на автомобиле, две другие пары – поменьше и подальше, по бокам головогруди. И еще пара самых маленьких глаз – сверху на голове. Четыре пары глаз смотрят в разные стороны, даже назад, – паучки отлично видят на большом расстоянии. Иначе им, хищникам, нельзя.
Нагляделся на паучков, потеряв к ним интерес, да неожиданно заметил необычную парочку. Точно по следу самки, соблюдая приличную дистанцию в двадцать – тридцать сантиметров, пробирался самец. Иногда он, описав круг, останавливался сбоку, следя сверкающими на солнце глазами за своей спутницей. Но вот самка заметила преследователя, повернулась в его сторону, скакнула ему навстречу. Самец поспешно отбежал в сторону. Нет, он не глупышка, он знает законы своего племени: в паучьем обществе самки нередко пожирают своих самцов.
Сейчас произошло неожиданное… Самка запрокинулась на спинку, показав светлую нижнюю половину брюшка, и быстро замахала в воздухе всеми своими восемью ногами. Самец внимательно следил за странным поведением незнакомки. Потом и сам «зачудил»: стал размахивать светлыми и мохнатыми маленькими ножками у рта – педипальпами, но не как обычно, а забавно – из стороны в сторону, будто моряк на палубе, сигналящий флажками. Еще несколько раз оба паучка перебегали в отдалении друг от друга: самка, падая, размахивала ногами, а самец отвечал ей выразительной жестикуляцией педипальп. Я с нетерпением ожидал конца этой игры. Но представление неожиданно закончилось. Сближения не произошло. Самец остался на месте, а самка поспешно ускакала далеко в сторону.
Поведение обоих паучков было, без сомнения, частью ритуала ухаживания, очень сложного и специфического для каждого вида. Но почему этот ритуал не был доведен до конца? Быть может, еще не пришла пора свадеб и паучкам полагалось побродить и подкормиться или оба они принадлежали к разным видам или расам и не подошли друг к другу, обменявшись взаимными опознавательными приветствиями?
…День пролетел, как всегда, незаметно. К вечеру нахмурилось небо, подул сырой прохладный ветер. Он принес непогоду. Ночью несколько раз накрапывал дождик. Я опасался, что, если он пойдет по-настоящему, нам по размокшей почве не выбраться из лога на шоссе. Впрочем, спать спокойно на этот раз не пришлось и по другой причине. Блохи уже явно скакали по нашим телам в тщетных попытках выбраться из спальных мешков, что, как мне казалось, усиливало их неукротимую энергию и кровожадность.
Как известно, блохи, не в пример другим кровососущим насекомым, могут выпить крови во много раз больше, чем способен вместить их небольшой желудок. Излишек крови выбрызгивается наружу и предназначается для питания червеобразных личинок, обитающих в земляных норках. Столь необычным путем эти насекомые проявляют трогательную коллективную заботу о своем потомстве.
Следующие дни нашего путешествия мы вылавливали блох уже не столько на собаке, сколько на себе, и каждому из нас постоянно мерещились эти неугомонные существа. К счастью, блохи почти не кусались. Кровь человека их не прельщала. Каждый раз, когда мы, улучив время, продолжали охоту, казалось, что она была проведена до победного конца. Но блохи появлялись, бесконечно, запасы их были неисчерпаемы.
Блохи принадлежат к виду пулекс иританс, считающемуся человеческим. Они часто паразитируют и на крупных животных, а к лисицам настолько привыкли, что к нам, их истинным и давним хозяевам, отнеслись с неприязнью, чему мы, конечно, были рады. Видимо, собака забралась в брошенную нору, блохи же изрядно проголодались и дружно на нее набросились. Мы насчитали около двухсот блох. Но какой царил порядок в этом скопище беспокойных насекомых! Самцов оказалось на одного больше самок!
Что с ним?
Мы спустились с холмов и приблизились к пустыне. Поникли самые первые цветы ее: белые с желтым сердечком тюльпаны и желтый гусиный лук.
Иногда через тонкую кисею облаков начинало слабо просвечивать солнце, и тогда муравьи-бегунки, сбившись кучкой, принимались ловить его слабые лучи. Через бинокль с лупами-насадками я долго рассматриваю это вялое скопище. Куда делось былое оживление! Везде царят апатия и беспробудная лень. В ложбинке между палочек, поникнув головой, лежит муравей. Кончики его ног слегка подергиваются, будто он спит. Неужели нельзя было выбрать место удобнее, в подземных камерах? Они сейчас забиты засонями. Тут же спящего постоянно задевают, кое-кто возле него задерживается на мгновение и, пощупав усиками, ползет дальше.
В прохладный день насекомых нет, и после вчерашнего похода по пустыне хорошо посидеть на месте. Я устроился возле муравейника с полевым дневником, изредка поглядываю на странного муравья. А он все такой же, без движения, скрючившийся. Но лапки его уже не вздрагивают. Не последний ли сон сковал его тело?
Осторожно беру муравья пинцетом, кладу на ладонь, отогреваю, тщательно осматриваю, пытаюсь найти какие-либо признаки старости. Он такой гибкий, будто живой. И костюм его, как и у всех, сияет чистотой. Осторожно кладу его обратно. На него сразу же набрасывается кучка любопытствующих. Наверное, теперь от него пахнет чужим, моими руками. Вскоре кучка рассеивается. Но засоня не оставлен без внимания. Им начинают все больше и больше интересоваться, щупают усиками, челюстями массируют брюшко[2]2
Так муравьи делают, когда пытаются оживить утонувших.
[Закрыть], голову, ротовые щупики. Кто знает, быть может, любопытствующие впервые видят своего сородича бездыханным и впервые в их маленькой головке рождается дополнение к инстинкту, крошечный опыт о жизни и смерти!..
Один большой муравей внимательно ощупал бездыханного, отполз в сторону, будто одумавшись, возвратился и снова стал гладить, щупать, переворачивать с боку на бок. И так три раза. Все сомневался, не мертв ли. Наконец, схватил за усик, потащил, но бросил. А время идет. Солнце все сильнее просвечивает сквозь пелену облаков, члены тела муравья уже не такие гибкие, как прежде, и уже нет ни у кого сомнения, что бедняга мертв. Рослый муравей-рабочий, быть может, тот самый, не раздумывает: грубо и решительно хватает за усик ношу и тащит ее во вход муравейника на съедение.
Отшельники
Холодный ветер гонит над пустыней серые тучи. Они медленно вползают на далекие потемневшие горы и, переваливая за хребет, скрываются в свинцовом мраке. Из-под ног с голой земли, усыпанной камнями, поднимаются облака пыли. Ветер подхватывает их и развевает по сторонам. Пустыня, большая, сухая и безмолвная, будто замерла в суровом молчании.
Какая унылая весна! Может быть, ветер разгонит тучи, и тогда все станет по-другому. Но тучи будто с каждой минутой опускаются ниже. Все замерло. Сколько ни вглядывайся в сухую землю, везде пусто. Вон только у кустика солянки копошатся муравьи-жнецы. Я рад им – хоть есть что-то живое.
Муравьи очень заняты, как всегда, суетливы. Пока в почве есть влага, усиленно строят камеры. На блестящем черном одеянии жнецов сверкают изящные серебристые волоски. Трудятся главным образом малыши. Больших грузных и большеголовых солдат нет. Впрочем, вот один возвращается в гнездо, останавливается, чистит усы: голая пустыня, без урожая, и пока нет никакого смысла тратить время на разведку.
Серый паучок, будто опасаясь открытого пространства, стремительно перебегает от камешка к камешку. Он держит путь прямо к муравейнику. Не добежал до него немного, остановился, затаился, замер. Может быть, лень бежать дальше в такой холод или почуял недоброе: с дружными муравьями опасно связываться.
Муравьи без конца выносят в челюстях комочки земли, бросают и спешат обратно за новым грузом. Когда я делаю резкое движение, те, кто у входа, замирают, вытягивают усики, обнюхивают воздух. Сзади их подталкивают носильщики: кто тороплив, бросает ношу тут же, у входа, и скрывается в темноте подземного жилища. Некогда принюхиваться, вон сколько работы!
Серый паучок оказался лукавым. Нет, он не испугался, не заснул и не случайно остановился вблизи муравейника. К камешку с затаившимся в засаде хищником приблизился не подозревающий об опасности муравей. Молниеносный прыжок – добыча схвачена, и помчался удачливый охотник прочь от муравейника, юркнул под камень. Уж не потому ли так осторожны те, у входа, с вытянутыми усиками?
Под камнем я вижу несколько мертвых муравьев. Внимательно рассматриваю землю вокруг муравейника, приподнимаю другие камни и под многими из них нахожу серых паучков с умерщвленной добычей. Так вот, оказывается, какой у вас коварный промысел! Напасть потихоньку, схватить и спрятаться под камень, чтобы никто не заметил.
А ветер все крепчает, налетает порывами, несет по пустыне мелкие камешки и шелестит солянками. Серые тучи совсем опустились и почти закрыли почерневшие горы. Редкие капли дождя ложатся темными пятнышками на сухую и холодную землю пустыни.
Ласточки и овцы
Правильно ли утверждение, что ласточки летают над самой землей только перед дождем? Неправильно! Вот уже второй день я не вижу ласточек в небе. Все они кружатся над самой землей, прижимаются к ней, едва не задевая за травы, а на небе уже нет туч, и ясное солнце освещает весеннюю зеленую пустыню. Третий день дует свирепый северный ветер, и мы страдаем от него. Он раскачивает во все стороны роскошные ферулы, пригибает к земле серебристые метелки ковылей, а палатка наша беспрестанно вздрагивает: то вздувается пузырем, то сожмется и хлопает по голове.
Ветер холодный, нудный – скорее бы кончился. Замолкли жаворонки, будто их здесь никогда и не было. Иногда какая-нибудь пичужка поднимется в воздух, но ее ветер метнет в сторону и бросит к земле. Все насекомые спрятались под кустами, забились в щелки, скрылись; при таком ветре не поднимешься в воздух – вмиг унесет невесть куда. Ласточкам хуже всех. Они голодают в безуспешных поисках пищи.
Вчера, в первый день непогоды, ветер угомонился к концу дня, и, хотя солнце стало заходить, выползли на траву насекомые, и радостно защебетали птицы.
Сегодня солнце садится за дальние горы, а ветер не стихает ни на минуту. Всю ночь напролет дрожит палатка и хлещет по спальному мешку. И утром также мечутся от ветра травы. В ожидании хорошей погоды истощилось терпение, мы покидаем цветущую долину в пустыне и едем дальше.
По пустыне бродит отара овец. Ей ветер не помеха. Но овцы не одни. Возле них стаями носятся ласточки, кружатся, не отстают ни на шаг, все собрались к овцам.
– Баран мошку из травы гоняет! Еще у барана своя мошка есть, – объясняет мне чабан. – Баран сейчас кормит ласточку!
Стайки ласточек опускаются на автомобильную дорогу и усаживаются на ней. Черный асфальт теплее, чем светлая земля пустыни, на асфальте чисто, вокруг видно, и врагу не подобраться незамеченным. На асфальте лучше, чем на телеграфных проводах.
Трудное время переживают ласточки, и мне жаль беспокоить бедных птиц, сбавлю газ и объеду их тихо стороной.
