Текст книги "Забытые острова"
Автор книги: Павел Мариковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
На низком, слегка засоленном берегу много больших и светлых холмиков. Они мне хорошо знакомы. Здесь обосновалась целая колония муравьев-жнецов. Сейчас холмики кажутся безжизненными, единственный вход в жилище закрыт и забросан сверху соринками. Маленькие труженики острова давно заготовили семена, снесли их в свои подземные закрома и теперь живут в полусне и покое, размачивая сухую еду свою в самых нижних камерах, расположенных над грунтовой водой.
Муравьев-жнецов в нашей пустыне живет около десятка видов. Маленькой лопаткой я раскапываю один из холмиков до муравьев-дозорщиков. Это солончаковый светловолосый жнец. Нигде не встречал жнецов такой большой и процветающей колонией.
Одна рощица деревьев кажется необычной, и я, превозмогая усталость и жажду, иду к ней. Это саксаул. Но как он здесь истерзан листоблошками, образующими на его зеленых веточках галлы, подобные миниатюрной еловой шишечке! Галлы уже созрели, раскрылись, почернели; его хозяева справили брачные дела, отложили на зиму яички и погибли. Саксаул так обильно обвешан галлами, что на нем не видно ни одной зеленой веточки. Не без участия саксауловой листоблошки некоторые деревца засохли, не выдержав борьбы со своим недругом. На полуострове Кентубек тоже растет саксаул, и он хотя и поражается галлообразователями, но не страдает так сильно, как его собрат, оказавшийся в изоляции на острове.
В мире нет ни одного насекомого, размножение которого бы не сдерживалось другими насекомыми-врагами, главным образом из мира так называемых наездников, которые откладывают в тело своей жертвы яички. Наездники значительно меньше по размерам своих хозяев. Крошечным наездникам, паразитирующим на саксауловых листоблошках, трудно преодолеть большие пространства и поспеть за своими легко расселяющимися хозяевами. Добавлю, в мире насекомых царит строгий порядок, особенно среди галлообразователей: каждое насекомое способно жить и образовывать галлы только на определенном растении, каждый наездник способен развиваться только за счет определенных насекомых, к которым испокон веков приспособился. Исключения очень редки. С саксаулом на острове произошла та же история, что в новых посадках этого дерева, удаленных от мест его произрастания. На остров саксаул проник недавно и терпит невзгоды лишь потому, что не все общество насекомых, живущих на нем, последовало за своим хозяином. На остров следовало бы завезти с материка хотя бы несколько галлов листоблошки, зараженных наездниками. Они бы быстро навели порядок, и через десяток лет Кашкантубек украсился бы чудесными зарослями саксаула.
Казалось, из-за того, что на острове не выпасаются домашние животные, должна бы процветать растительность. Но как все сложно и относительно! Пастбища пустыни без умеренного и периодического выпаса постепенно деградируют, поверхность земли покрывается особенным засухоустойчивым мхом. Вот и здесь целые плантации мха вытеснили другие растения. Миллионы лет растения пустыни жили вместе с дикими лошадьми, куланами, верблюдами, джейранами, сайгаками. И все они вместе поддерживали гармонию, красоту и порядок.
Полуостров Коржинтубек
Едем и часто останавливаемся, сверяя береговую линию с картой, боимся прозевать дорогу на полуостров Коржинтубек, уйти в сторону от озера, потерять ближайший путь к последнему острову Байкадамаралу. На карте полуостров заканчивается длинной, вытянутой то ли косой, то ли грядой хребтика.
Выбираю одну неторную дорогу, но она заканчивается тупиком у самого берега. И все остальные тоже. Зря жжем бензин и тратим время! Вот наконец настоящее раздвоение дорог, теперь мы уже явно направляемся на полуостров. В лазоревом Балхаше, сегодня он удивительно спокоен и красочен, виден остров, коричневый, невысокий, с темными кустиками. Здесь, на берегу, старые, очевидно весенние, следы автомашин, биваков рыболовов и охотников-браконьеров. Но сейчас никого нет, кроме нас, не видно нигде и свежих следов. После рыбозавода в поселке Каракумы мы не встречали ни одного человека, ни одной автомашины.
Бегут от нашей машины в сторону рядышком два журавля, почти соприкасаясь друг с другом, странно кивают головами, будто чем-то обеспокоены. Беспокоиться есть отчего. Между птицами семенят два коричневых комочка на длинных ножках, совсем еще малыши. Бедные родители, бедные их дети! Как они напуганы, в каком страхе живут, завидев человека! А что они могли бы предпринять, завидев волка или лисицу? Мне хотелось подобраться поближе к ним с фоторужьем, но до того прискорбно видеть эту картину семейной тревоги.
С берега поднимаются несколько уток-атаек, взлетают пеганки. И они обеспокоены, и у них, по-видимому, есть где-то потомство. Место хорошее для бивака, но жаль птиц – придется немного отъехать подальше.
Подъехали к ровным и совершенно голым скалам, полого опускающимся в воду. Остановились здесь. Пологов решили не ставить, при таком ветре комары не страшны.
Ночью разбудил Николай.
– Посмотрите, над озером в воздухе горит какой-то огонь!
В потемневшем небе ярко мерцали звезды. Перед нами невысоко над горизонтом озера красовался красный Марс. В чистом воздухе он казался особенно большим и величественным. Не таким, как все остальные звезды.
Утром Балхаш все еще шумит, потемнел и бросает гряды волн на берег. Качаются кусты тамариска. Еще вчера решили сплавать на небольшой островок, видневшийся в озере. Но изменилась погода, и я засомневался.
В нашем маленьком коллективе экспедиции Николай вроде бы как главный над водным транспортом, и я стараюсь не ущемлять его самолюбия, когда дело касается поездок по воде.
– Чепуха! – отвечает он. – Прекрасно доплывем до острова. Уж на меня можете смело положиться.
Осторожная Ольга замечает:
– Но ты видишь, какая сегодня погода! Все волны с гребешками и бьют о берег так, что воды в умывальник не набрать.
Но наш устойчивый «Пеликан» после многих испытаний внушает доверие. И вот мы в лодке плывем против ветра, моторчик гудит изо всех сил, и волны осыпают нас брызгами воды. Я сижу спереди и почти ничего не вижу – очки забрызганы… Прижимая к себе собаку, укрываюсь штормовкой. Но она мало спасает, я весь мокрый и дрожу от прохлады. Мокрый и мой пес Кирюшка, нам обоим холодно, и странно, что у собаки разинута пасть и язык вывалился изо рта. Бедный пес все еще не привык к водным путешествиям – страшно взволнован, ему жарко. Но и на биваке он оставаться не желает.
Долго продолжается наше путешествие, пока не добираемся до спасительного берега островка.
Еще до того, как пристать к берегу, я вижу на нем ярко-белую полоску прибоя. Неужели такая пена! Пока готовимся к высадке, я забываю о белой полоске прибоя, но вспоминаю, как только ступаю на землю. Сюда, на берег острова, оказывается, волны принесли громадное число мертвых ракушек. Они очень маленькие, каждая в диаметре два – четыре миллиметра.
Ветер свиреп и гонит белую волну. От брызг воды прохладно, и приятны жаркие лучи солнца. Мы сидим на берегу мокрые – греемся. Песок теплый, мелодичный шум волн успокаивает. На песке крутится оса-бембекс и маленькая оса-аммофила. Они обе специалисты по гусеницам, затаскивают в норки парализованную добычу, трудятся, заботятся о потомстве. Такова мудрость жизни. Без этой заботы нет смысла существования в мире животных.
И вдруг по песку кто-то небольшой, узенький, серенький быстро-быстро перебегает и шмыгает в первую попавшуюся на пути норку. Я заинтересован, роюсь в песке, но напрасно: он осыпается, ничего в нем не разыскать.
Кто же он, крошечный незнакомец? Придется ждать. Надо узнать, чтобы себя успокоить. Еще несколько таких перебежек – и наконец удача. Да это просто крошечная прибрежная уховертка! Не сидится им, молоденьким, под камнями, вот и мечутся днем, когда всей их братии полагается прятаться от света и солнца. А мне почудилось необыкновенное!
Островок оказался маленьким, приземистым и почти голым.
Последний остров Байкадамарал
Последний остров, прощальный остров… Вечером затихает ветер, озеро становится гладким и ровным. В его зеркальную гладь смотрятся белые облака. Редкое состояние беспокойного Балхаша. Ночью завыл ветер, зашумели волны, и под сиянием луны побежали черные волны со светлыми гребешками… Взошло солнце, пригрело землю, и снова успокоилось, уснуло озеро.
Сегодня оно особенно красивое, бирюзово-зеленое не только потому, что небо сияет синевой, нет, какая-то особенная здесь вода. Тарахтит моторчик, и навстречу нам вылетают с острова серебристые чайки. Снизу они такие же – бирюзово-зеленые, нереальные в своей окраске. Птицы летят с озера на остров и постепенно белеют.
Едва мы ступаем на берег, как со всех сторон раздается истерический хохот его главных обитателей. Других чаек не видно. По берегу заметны уже пустые гнезда серебристых чаек, сложенные из мелких палочек, сухих водорослей и мусора. Иногда из нехитрого строения торчит капроновая веревка или обрывок рыболовной сети.
На берегу всюду белеют мелкие кости. Каких только здесь нет! Большей частью встречаются рыбьи. Немало и черепов грызунов, мелких птиц. Сверкает белый череп корсака. Что привело сюда эту маленькую лисичку и отчего она здесь погибла? По берегу острова тянется песчаный вал, заросший даужгуном и тамариском, некоторые кусты еще цветут, излучая тонкий аромат.
Едва я перехожу в заросли трав низенькой эфедры, как со всех сторон раздается тоненькое попискивание, и меня окружает стайка желтых трясогузок. Они явно заинтересовались мной, не желают расставаться и сопровождают меня всюду, продолжая негромко и тонко перекликаться. Но осторожны, к себе близко не подпускают, знакомы с человеком, если не сами лично, то по опыту своих родителей.
Хорошо на необитаемом острове! Почему же здесь так много трясогузок? Меня могут заподозрить в обязательном желании найти на каждом острове что-либо особенное и характерное. Именно так! Каждый остров имеет что-либо свое, сложившееся самостоятельно на изолированном от остального мира кусочке земли. Трясогузки избрали остров, видимо, случайно. Прижились здесь, размножились, держатся друг друга. Вместе сюда прилетают на лето, вместе улетают на зиму. В обществе лучше. Еды хватает. Всюду на кустиках висят ветвистоусые комарики.
В зарослях коротенькой эфедры, тянущихся параллельно береговой линии, нахожу скорлупу крупных яиц серебристых чаек. Это следы работы ворон-воровок. Здесь, на Балхаше, они большие специалисты подобного разбоя. Но как вороны ухитряются заниматься своим ремеслом, обкрадывая такую сильную птицу, как серебристая чайка, наделенную недюжинной силой и наклонностями изрядного хищника? А не воровали ли сами чайки яйца друг у друга?
Неожиданно из-за песчаной гряды показывается чудесный пологий берег. С него, напуганные моим появлением, взлетают утки атайки и пеганки. Их здесь собралось немало, нашли потаенный уголок для дневного отдыха. Теперь их покой нарушен. Потом с прибрежной скалы вырывается филин. Я бы и не заметил его, спрятавшегося, и прошел бы стороной, да он сам не выдержал. Появились откуда-то вороны, погнались за филином. Не любят они ночного хищника, достается им от него.
На пологой косе в маленьком заливчике снует кулик-плавунчик. Эта интересная птица гнездится на севере, в тундре. Самочки, отложив яички, сбиваются в стайки и откочевывают к югу, оставив свое потомство на попечение мужского населения. Плавунчики очень доверчивы к человеку, доверчив и этот одинокий, отбившийся от стайки куличок – беззаботная самочка.
На влажном песке у самой воды бегают мушки-береговушки. Взлетая целыми стайками передо мной, они тотчас же усаживаются на свое место, едва только я отхожу дальше. В воде у берега мечутся с величайшей энергией крошечные, около сантиметра длиной, тонкие и совершенно прозрачные черви полихеты. В лупу видны лишь тоненькая полоска кишечника, заполненная серым веществом, мелкими водорослями, да серебристые ниточки трахей. Все остальное, как стекло, неразличимо. Настоящие невидимки!
В озеро вдается узкая гряда крупных черных камней. На ней рядками сидят чайки. В стороне от них возле молодого тростничка застыла серая цапля. На большой скале отдыхает орел. Угомонились и трясогузки, отстали от меня, удовлетворили любопытство. Вокруг царят покой и тишина. Черные камни, бирюзовое озеро, далекая полоска желтой пустыни, синее небо – как красиво это водное раздолье! Хочется запечатлеть его на цветную пленку. Но едва я поднимаю с земли палку для опоры к фотоаппарату и кладу ее на плечо, как все чайки до единой в панике взлетают. Поднимается в воздух серая цапля, поспешно размахивая крыльями, покидает скалу орел. Даже милые трясогузки разлетаются в стороны. Все они, оказывается, зорко следили за мной, не теряя бдительности и недоверия, и с палкой на плече приняли за лютого врага своего – охотника с ружьем.
Все острова осмотрены. Близко наше расставание с озером. Далеко на горизонте уже видны черными полосками поезда, идущие по Турксибу, над ними повисли едва различимые снежные вершины Джунгарского Алатау.
Поспешное расселение
Слева от дороги, идущей вдоль Балхаша, показались обширные солончаки. Увидев их, я остановил машину, выключил мотор. Интересно взглянуть, что там такое.
Большое белое, сверкающее солью пятно солончака протянулось на несколько километров. Кое-где с его краев синеют мелкие озерца, отороченные рамкой низенького ярко-красного солероса.
Лавируя между шершавыми приземистыми кустиками, осторожно приближаюсь к озеру. Меня сопровождает любопытная каменка-плясунья. Она садится на кустик тамариска и, раскачиваясь на тоненьких его веточках, вглядывается черными глазами в незнакомого посетителя этого глухого мира. Один раз, осмелев, каменка, трепеща крыльями, повисает в воздухе почти над моей головой.
По вязкой почве солончака отпечатались когтистые лапы барсука. Здесь он охотился на медведок. Их извилистые ходы-тоннели, приподнявшие валиком чуть подсохшую поверхностную корочку земли, пересекают во всех направлениях солончаки.
Неожиданно раздаются тоскливые зычные птичьи крики: переговариваются между собою атайки. К ним присоединяются короткие, будто негодующие, возгласы пеганок. Завидев меня, они снимаются с воды, облетают вокруг на почтительном расстоянии и уносятся в пустыню.
Небольшое темно-синее сильно соленое озерко в красном бордюре все ближе. От него доносятся тревожные крики ходулочников, и вот надо мной уже летают эти беспокойные кулички, оглашая воздух многоголосым хором.
На солончаках немало высоких холмиков, наделанных муравьями-бегунками. Они переселились сюда с бугров, как только весенние воды освободили эту бессточную впадину.
Вот и озерко. Вокруг него носится пеганка, то ли ради любопытства, то ли беспокоится. Где-то, возможно, находится ее потомство. Ходулочники устали, разлетелись. Иногда одна птица для порядка проведает, покричит и улетит. С воды молча снимается стайка куликов-плавунчиков.
На воде у берега хорошо видна издалека темная полоска мушек-береговушек. Иногда они, испугавшись меня, поднимаются роем, и тогда раздается громкий гул жужжания множества крыльев…
Я досадую: птицы меня отвлекли, загляделся на них. Давно следовало не спускать глаз с земли. Что на ней творится! Масса маленьких, не более полусантиметра, светло-желтых насекомых мчится беспрерывным потоком от мокрого бережка, поросшего солеросами, в сухую солончаковую пустыню. Мчится без остановки и промедления, все с одинаковой быстротой, как заведенные механизмы.
От неожиданности я опешил. Сперва показалось, что вижу переселение неведомых желтых муравьев. Но странные легионеры оказались везде, по таинственному сигналу они выбрались из мокрого бережка и теперь широким фронтом дружно понеслись вдаль от своего родного озерка с синей горько-соленой водой.
С каждой минутой их все больше и больше, поток их растет и ширится. Несколько десятков созданий, оказавшись в эксгаустере, все так же быстро-быстро семеня ногами, бегут по стеклянной стенке, скользя и скатываясь обратно. Они так поглощены бегом, что, оказавшись на походной лопатке и домчавшись до ее края, не задерживаются ни на мгновение перед неожиданной пропастью и без раздумий, сохраняя все тот же темп движения, срываясь, падают на землю. Ими управляет жесткий закон: никаких, даже мимолетных, остановок, вперед и только вперед!
Всматриваюсь в незнакомцев. У них продолговатое, сильно суживающееся сзади тело с двумя длинными хвостовыми нитями, тоненькие, распростертые в стороны слабенькие ножки. Голова с большим, направленным вперед отростком, к которому снизу примыкают две острые и загнутые, как серп, челюсти. Сверху на голове мерцают черные точечки глаз. Я узнал в них личинок веснянок.
Личинки некоторых видов веснянок обитают в мокрых илистых берегах водоемов и так сильно их истачивают, что вызывают разрушение береговой линии. Подобных личинок я встречал в низеньких обрывчиках горько-соленого озера Кызылкуль, недалеко от хребта Каратау. В почве они охотятся за всякой мелочью. Но там они сидели по своим местам. А здесь будто произошло помешательство: внезапно вся многочисленная братия в исступлении бросилась бежать.
С каждой минутой поток личинок захватывает все более широкую полосу земли. Прошло минут двадцать, а они уже растянулись полосой вдоль берега шириной около тридцати метров и длиной около шестидесяти пяти. Сейчас на каждый квадратный метр приходится примерно от тысячи до полутора тысяч насекомых, на всей же площади – около полумиллиона! Кто бы мог подумать, что такое великое множество личинок незримо обитает в почве мокрого бережка соленого озера!
Сегодня пасмурно, солнца не видно за густыми облаками, хотя и тепло после изнурительных знойных дней. В воздухе душно, влажно. Рано утром, на восходе, выглянув из-под полога, я увидал вокруг солнца круг и два ярких гало. Личинки веснянок отлично сориентировались в метеорологической обстановке и выбрали подходящую погоду для своих путешествий. Что было бы с ними сейчас, такими тонкокожими обитателями мокрой почвы, если бы из-за туч выглянуло солнце и его жаркие лучи щедро полились на солончаковую пустыню!
Веснянки будто никому не нужны. Наоборот, жители пустыни обеспокоились внезапным нашествием лавины пришельцев. Потревоженные массовым передвижением, бегут во все стороны паучки. Заметались на своих гнездах муравьи-бегунки. Как отделаться от неожиданных посетителей? Они валят во множестве мимо, заползая во все норки и щелочки, не обращая внимания на удары челюстей защитников муравьиной общины. Лишь один храбрый вояка, крошечный муравей-тетрамориум, уцепился за хвостовую нить личинки, и та поволокла его за собой, не замедляя своего бега. Прокатившись порядочное расстояние, муравей бросает добычу. Инстинкт давний, древний, отработанный длительной эволюцией вида, повелевает животным расселяться во все стороны, когда их становится слишком много. Пусть во время этого безудержного и слепого стремления погибнут тысячи, миллионы, миллиарды жизней, оставшиеся в живых продолжат род.
Кисея облаков, протянувшихся над пустыней, временами становится тоньше, и на землю проникают рассеянные лучи солнца. Над Балхашем уже разорвались облака и проглянуло синее небо. Утки-пеганки привыкли ко мне, облетая, сужают круги, садятся на воду совсем близко. Ходулочники успокоились, замолкли, бродят по воде на своих длинных ножках.
Интересно, что будет с многочисленными путешественниками, когда выглянет солнце? Но они уже прекратили продвижение в сторону пустыни. Одни из них возвращаются обратно к родному топкому бережку, другие мечутся, заползают в различные укрытия. Здесь, под сухой соленой корочкой, земля влажная, а еще глубже мокрая, и, если опереться сильно на посох, он быстро погружается почти наполовину.
Проходит полтора часа с момента нашей встречи. Она мне уже не кажется такой интересной, и ожидание ее конца становится утомительным. Конец всего происходящего наступает неожиданно. Толпы безумствующих личинок редеют, каждая находит себе убежище, и земля, кишевшая личинками веснянок, пустеет. Вспышка расселения потухла.
Потом восходит солнце, и сразу становится нестерпимо жарко. Пора спешить к машине.
Коварная мокрица
На нашем пути превосходная рощица саксаула. Как ее миновать?! В рощице много пустынных мокриц. Вся земля изрешечена их норками в окружении характерных земляных цилиндриков. У семейных пар уже повзрослевшие дети. Подземные труженики, углубляя норки, поедали землю, подобно земляным червям пропускали ее через кишечник, выделяя крошечными твердыми цилиндриками, которые потом и вытаскивали наружу.
Пустынные мокрицы плохо переносят жару, днем не показываются на поверхности, отсиживаясь в своих прохладных норках, и обычно выходят на поиски пищи вечером, ночью и рано утром. Жители сухой пустыни, они любят влажность.
Вечером прошел небольшой дождь. После дождя мокрицы должны быть особенно оживленны, и поэтому, когда наступила ночь, вооружившись электрическим фонариком, я отправился бродить возле бивака. Но все многочисленное население обширного городка мокриц сидело в норках и не желало показываться наружу. Очевидно, в дождливую погоду не полагалось разгуливать по пустыне из опасения запачкаться в жидкой глине и увязнуть в ней.
Зато рано утром, когда дожди миновали, вся земля кишела мокрицами и розовые лучи солнца поблескивали на их гладких панцирях. В основном разгуливала молодежь. Старички родители отсиживались в норках, стерегли их от непрошеных посетителей. Все были заняты, сосредоточенны, у всех было дело. Кто тащил в свое жилище сухую палочку или сухой листик, пораженный грибками, кто соскребывал со старых, упавших на землю стволиков саксаула поверхностный слой, проросший грибками. В этом саксаульнике жила громадная колония так называемых рогатых мокриц, хемилепистус риноцерос. Они легко отличались от других близких видов тем, что взрослые имели на голове среди шипиков по хорошо выраженному рожку. Поэтому я с некоторым удивлением заметил еще другой редкий вид мокриц – украшенную хемилепистус орната. Ее тело блестящее, будто покрыто лаком, голова и грудь украшены многочисленными мелкими шипиками. Еще много лет назад я узнал некоторые особенности ее жизни. Она немногочисленна, живет среди пустынных мокриц других видов, сама норок не роет, а пользуется брошенными и, очевидно не затрачивая сил на нелегкое строительство, за год успевает развиваться не в одном, как все другие виды мокриц, а в двух поколениях.
Про себя я назвал эту мокрицу приживалкой, сейчас же увидел такое, чего никогда не мог предполагать. Украшенная мокрица, поблескивая своим красивым одеянием, волокла детку рогатой мокрицы, ухватив ее за голову своими крепкими челюстями. Ее жертва была еще жива и вздрагивала ногами. Никогда не подозревал у пустынных мокриц столь явно выраженных хищнических наклонностей!
Коварная хищница проволокла свою несчастную жертву с десяток сантиметров и неожиданно нырнула с ней в норку, незаметную под лежащей крупной палочкой.
Помчался за лопаткой и по пути к биваку увидал вторую такую же мокрицу, занятую ремеслом хищника. Сомнений быть не могло. Украшенная мокрица не только пользовалась готовым жилищем своей миролюбивой и косвенной покровительницы, но еще и занималась детоубийством, пожирая беспомощных маленьких мокричек.
В обеих норках я застал супружеские пары, занятые кровавой трапезой. Кроме того, на дне их жилища было запасено немало листиков и палочек, пораженных грибками, то есть исконной пищи вегетарианцев.
По черной тропе
Последний пробег – и мы на самом восточном краю Балхаша, недалеко от устья реки Аягуз, впадающей в озеро. Здесь пологие берега особенно заметно обмелели, и на топком иле остались разнообразные следы. Запасаюсь карандашом и бумагой и отправляюсь в поход за рисунками отпечатков лап зверей и птиц.
В далекие времена человек жил в окружении дикой природы. Земля, поросшая дремучими лесами, густыми степными травами, испещренная непроходимыми болотами, кишела птицами и зверями. Древний предок человека – дикарь был прежде всего следопытом. Он учился читать следы с самого младенчества, изучал их всю жизнь до глубокой старости. Тогда каждый человек умел читать следы, так как «неграмотного» ждали неудачи, голод, жалкое прозябание, презрение окружающих. Следы развивали в человеке наблюдательность, смекалку, зоркость глаза, остроту восприятия окружающего; они тренировали способность сопоставлять, размышлять, анализировать. Книга следов была первой книгой человечества. Она была многоречива, многолика, мудра и полна загадок. Охота кормила и одевала человека. И он, пользуясь щедрыми дарами живой природы, постепенно становился хозяином и вершителем ее судеб.
Разбираться в следах животных – большое искусство, и охота за следами – одно из занимательных занятий. Кроме того, следы зверей и птиц должен знать не только охотник-промысловик или охотник-любитель, но и ученый-зоолог и юный натуралист. Тот, кто не знает следов диких животных, – в природе как слепой. У такого человека, как говорил описанный В. К. Арсеньевым чудеснейший следопыт Дерсу Узала, «глаза есть, а посмотри нету».
Звери и птицы очень чутки и осторожны и, зачуяв человека, бесшумно исчезают с его пути. Поэтому можно неделями бродить по лесам и полям и не видеть крупных диких животных, но все разведать, прочесть о них по следам, узнать их повадки, поведение, все самые разные события их жизни, все – только по одной следовой книге.
По разнообразнейшим следам на земле, снегу и окружающим предметам можно определить, какие животные водятся в той или иной местности, как они добывают себе корм, как охотятся и защищаются от врагов, как нападают на недругов и заботятся о потомстве, болеют, кочуют. По следам в лесу и в поле можно подметить такое, что не всегда увидишь непосредственным наблюдением. Да и как иначе, без следов, узнать диких животных, особенно крупных: они осторожны, всегда вовремя скрываются от взора человека.
Изучение следов, кроме того, лучшая тренировка наблюдательности, смекалки, зрительной памяти человека. Тот, кто постиг грамоту следов, становится зорким в жизни. Такой человек никогда не пройдет мимо того, чего не заметят тысячи лиц, не посвященных в это дело. Следы диких животных – это самая первая древняя школа, развившая дремлющие способности человека. Чтение следов, вероятно, и было одним из главных условий, развивавших у предка человека его ум. Не поэтому ли следопытство – увлекательное занятие!..
Я захватил кусок плексигласа, восковой карандаш и в бутылочке скипидар. Увидев след, положу на него плексиглас, обрисую контур следа восковым карандашом, потом на просвет перенесу его на бумагу, а на плексигласе рисунок сотру скипидаром при помощи тряпочки. Это давнее мое приспособление очень помогает рисовать следы.
Низкие илистые берега оказались отличным альбомом следов. Совсем недавно над ними в воде плавали рыбы, копошились личинки водных насекомых. Теперь же, едва ушла вода, на освободившийся от нее кусочек суши пожаловали наземные жители.
Кто только здесь не наследил! И вскоре у меня богатый улов: целая стопочка бумаги с рисунками следов для моей коллекции.
«Черная тропа» – выражение профессиональное. Так охотники называют следы зверей и птиц, оставленные на земле, на грязи, на иле, по берегам рек, ручьев, озер и болот. «Белой тропой» называют следы на снегу. В отличие от следов по песку следы на черной тропе более долговечны, и они не боятся ветра. Наоборот, иногда, засыхая, они становятся очень прочными, могут сохраняться долгое время, пока их не размоют дожди или воды наступающего озера или реки. Бывает, след поздней осенью, после заморозка, окаменевает на всю зиму и сохраняется до самой весны.
На обширной отмели у берега озера, как я и ожидал, оказались следы, оставленные в разное время. Они наслоились друг на друга так сильно, что разобрать страницы этого богато исписанного повествования оказалось не так просто. И все же!
Первое, что увидал, – это следы изящных копытец. После раздумий убеждаюсь, что они по меньшей мере принадлежат не джейрану – тот отличается узкими копытцами – и не сайге, а косуле. Забегая вперед, скажу, нашел я и следы сайги, правда очень старые. Они крупнее, носок их уже. Следовало бы подольше поизучать следы косули, да увидал белую трясогузку. Как всегда, помахивая своим длинным хвостиком и не спуская с меня черных бусинок глаз – такая осторожная, она что-то разыскивала по самому берегу. След, хозяин которого известен, ценен вдвойне. Поэтому, мысленно извинившись перед миловидной птичкой, я тотчас спугнул ее. Возле воды кромка ила оказалась вся истоптанной птичьими лапками. Вот забавный след косолапика кулика-перевозчика. Пятки его ножек поставлены снаружи.
Там, где ил пожиже, косолапистость птички еще больше увеличилась. Видимо, в этом кроется какой-то секрет передвижения по топкому грунту. Какой – пока мне неизвестно. Возможно, на твердом грунте куличок ставит свои ножки совсем ровно, и косолапистость его исчезает. Завидев меня, взлетел с берега чибис. И эта птичка оказалась таким же косолапиком, как куличок-перевозчик. Но след ее, конечно, значительно крупнее, внушительнее.
На небольшом мыске, вдающемся в озеро, все истоптано следами серой цапли. Она здесь что-то делала, на кого-то охотилась. А может быть, следы не серой цапли, а другой, более редкой цапли, – белой. Но когда мы подъехали к этому берегу, с него, испугавшись человека, слетела серая цапля и, плавно размахивая большими крыльями, полетела искать спокойное место. В одном месте цапля по своему обыкновению долго стояла на одной ноге.
Что-то понадобилось здесь пронырливой сороке. Искала рыбу, выброшенную на берег, или ради чего-то другого посетила это открытое пространство?
Прогулялся по илу дикий кот, и, судя по всему, немалый. Но какой? Степная пятнистая кошка или барханный кот – сказать трудно. Шел он забавно, растопырив в стороны пальцы, чтобы поменьше увязнуть в топком грунте, ради устойчивости широко расставляя в стороны ноги.
Задал мне головоломку заяц-песчаник. И он сюда пожаловал. Наверное, ночью выбрался из овражков да зарослей кустиков на чистое обдуваемое место, понапечатал на нем своими лапами. Сперва, когда я увидел его следы у самой кромки воды, не догадался, кто их оставил. Зайчишка на мокром иле лег на животик, оперся всей ступней задних ног и тогда принялся лакать воду. Бедняжка! Вода-то не пресная, соленая. Видимо, он к ней приспособился. Живут же его родичи в жаркой пустыне совсем без воды, получая влагу из зеленого корма. Казалось бы, попил зайчишка воды – и убирайся подальше от опасного открытого пространства. Мало ли здесь может оказаться недругов! Но не таков был наш зайчик. Побродил основательно всюду, везде побывал, напечатал свои следы по-разному. В этом деле он совсем не такой, как другие зайцы, – скачет, как придется, неодинаково. Вот его след как будто типичный, обычный заячий. Но вдруг ни с того ни с сего он поскакал не так, как всегда, а так называемой четверкой. Охотники за зайцем-беляком или русаком ни за что не поверят, что такой след оставил заяц.
