Текст книги "Забытые острова"

Автор книги: Павел Мариковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Летом пустыня безотрадна. Ни крохотного кусочка зелени, все вымерло, погрузилось в сон. Но вот машина въехала на высокую горку, с нее открываются и сверкающее изумрудом озеро, и низкие берега, поросшие серо-зелеными солянками, и странные ярко-красные обрывистые горки, подошедшие к самому берегу. Вдали, у самого берега виднеется крошечная рощица из разнолистного тополя. Хорошо бы там остановиться. Но дороги туда нет. Придется пробираться по пухлому солончаку через бугры и сухие кустарники.

Путь к рощице тянется медленно. Но мы довольны. Как хорошо на берегу озера среди деревьев! Листья тополя пожелтели и сверкают золотом, вдоль берега полоска красного песка, красная и вода у берега, а дальше она оттеняется чудесной синевой. Здесь много отличного топлива, и уютно под деревьями. Рощица деревьев – первая, встреченная на северо-восточных голых, совершенно диких берегах соленой части озера. И каждый из нас, утомленный пустынными просторами, вспоминает свое, связанное с лесом, деревьями, шелестом листвы…

Мы не единственные поклонники этой маленькой рощицы. С ветки на ветку весело прыгает синичка, ковыряется острым носиком под корой, заглядывает в щелочки, рыскает среди веточек, искоса поглядывая на нас зоркими черными глазками. Рощица маленькая, не более пятидесяти метров, куда птичке от нас деться, приходится жить вместе.

Из-за кустика неожиданно кверху вылетает с криком и садится на ветку дрозд-деряба. Еще один житель леса оказался в этой пустынной местности! Ну что же, как-нибудь уместимся. Дрозд опасливо сторонится, улетает в заросли солянки, но вскоре я вижу его настороженную головку, мелькающую между травинок на земле под деревьями.

Потом на дереве появляется удод и долго то одним, то другим глазом разглядывает нас и наш бивак. Удовлетворив любопытство, он исчезает и более не показывается.

Один дрозд, одна синичка, один удод, еще, быть может, кто-нибудь найдется?!

Брожу по берегу, рассматриваю следы. Пробежала по кромке озера лисичка, прошелся большой волк. Откуда-то с красных гор приплелся барсук, побродил немного у воды и отправился обратно в пустыню. Вдоль берега летят бабочки белянки и желтушки. Найдут крохотный лиловый цветок осота, усядутся на него, пытаясь раздобыть крохотную капельку нектара. Я знаю, эти бабочки – путешественницы, сейчас они кочуют к югу, и, видимо, далеко. Там они проведут зиму, а весной полетят обратно, как птицы на свою родную сторону. Но на их пути большое озеро, и бабочки не решаются лететь напрямик, обходят его стороной. Далеко им, бедняжкам, отклоняться в сторону от прямого пути!

Иногда появляется стремительный в полете, отличный пилот – языкан.

Он недолго крутится в прибрежных зарослях, потом, будто разобрав, что перед ним немалое препятствие, набирает высоту и направляется прямо над озером на юг. Он тоже путешественник, как и желтушки и белянки. Ему хорошо, у него крепкие крылья.

Увлекся следами, и до моего слуха не сразу долетают далекие крики с бивака.

– Скорее сюда! – кричит Николай. – Тут еще какая-то птица появилась!

Ну, раз появилась птица, значит, надо спешить и на ходу не забыть взвести курок фоторужья, приготовиться к «выстрелу». А то, что я вижу, – не могу понять. Ни разу будто не видел такой птицы. Совсем необычная, незнакомая и вместе с тем что-то смутное и близкое чудится в ее облике. Размером с галку, почти черная, с яркими светлыми продольными пестринками на теле, крепким удлиненным клювом, она мне кого-то сильно напоминает. Мучительно пытаюсь вспомнить и не могу.

Незнакомка подпускает к себе близко и милостиво разрешает щелкнуть фотоаппаратом. Так себя ведут обитатели глухих мест, незнакомые с человеком. Но когда я пытаюсь приблизиться, она пугается моей фамильярности и с дерева на дерево мчится в сторону, а потом скрывается в пустыне.

– Пропала моя незнакомка! – досадую я на себя вслух. – Так и не успел узнать, кто такая. Хорошо, если снимок окажется удачным, а если брак?

Опять иду смотреть следы на берегу. С бивака же снова кричат: появилась та же птица.

Теперь я осторожен, и птица проникается ко мне доверием, крутится в рощице, то рыскает в ветках, то копается на земле под деревьями.

Мы прожили в милой рощице два дня. И два дня вместе с нами прожила незнакомая птица. А под вечер забралась на самую высокую вершину и громко, пронзительно закричала. Крик ее сразу же воскресил в моей памяти глухие уссурийские кедровые леса, и живо вспомнились эти самые темные, с белыми пестринками птицы, с любопытством разглядывавшие наши стоянки с вершин кедров-великанов. Это была кедровка, жительница хвойных лесов, любительница кочевок.

Странно, как я не мог опознать так хорошо знакомую птицу! Не мог лишь потому, что уж слишком необычна была она – типичный житель тайги – тут, в этой крошечной рощице, среди необозримых просторов выжженной солнцем пустыни у синего озера.

А кедровка прокричала еще раз, взмахнула крыльями, как и бражник, поднялась высоко в воздух, полетела прямо через озеро и вскоре растаяла в синеве неба.

Откуда она взялась? Уж не из северных ли сибирских лесов? Куда она полетела? Не в еловые ли леса Джунгарского Алатау?

До них было не так уж далеко, каких-нибудь три-четыре сотни километров. Кто она такая, смелая одиночка-путешественница, что ее вынудило отправиться в столь далекие страны?

Следы рассказывают

Остров, который мы не решились посетить

Простились с рощицей, поехали дальше. Дорога то отойдет от озера, то вновь к нему приблизится. Слева – далекие горы пустыни, справа – изумрудный Балхаш, впереди среди томительного однообразия, как стол, ровной пустыни, показался какой-то высокий предмет: то ли дом, то ли стог сена, то ли еще что-то. В горячем воздухе он колышется, дрожит, разбивается на несколько полосок, вытягивается столбом или расплющенным овалом. Едва заметная дорога ровна, как асфальт, и машина мчится на предельной скорости. С каждой минутой странный предмет все ближе, наконец перед нами оригинальный мавзолей, сложенный из плит ракушечника. Здесь хорошее место для стоянки, все озеро на виду.

Против мавзолея виднеется небольшой и низенький остров. Я не решился его посетить… Остров от берега находился в полукилометре, погода стояла тихая, лодка и мотор исправны, и бензина хватало на поездку. Но причина была особенная.

Островок узенький, маленький, не более полутораста метров длиной и тридцати метров шириной. Весь он состоял из одних камней без единого пятнышка зелени, видимо, появился из-под воды несколько лет назад, как только стал мелеть Балхаш. Я заметил его еще издали, с дороги. Был он какой-то странный, необычно пятнистый, и, как мне подумалось, не случайно. Я не обратил сразу на него внимания моих спутников, подвел машину к мавзолею. Остров был действительно необычный. Покрытый птицами, черными со светлыми грудками, он походил на арктический берег с пингвинами. Но пингвинов на Балхаше нет и быть не может. После осмотра мавзолея я направил машину к берегу, нашел место для бивака, помчался к самой воде, лег на камни. Теперь ветер не мешал пользоваться биноклем, положенный на камень, он был неподвижен.

Зрелище же было необыкновенным. Среди голубой синевы воды под небом с кучевыми облаками сверкала полоска каменного островка, усеянная молодыми бакланами. Птицы неподвижны, отдыхали, лишь кое-кто из них, раскрыв крылья в стороны, сушил на легком ветру оперение после подводной охоты. Их очень много, сотни три. Они сидели рядками, будто столбики, действительно похожие на пингвинов. Светлая грудь обычна у молодых бакланов, тогда как взрослые становятся целиком черными.

На самом краю островка, немного в стороне от общества птиц, сидел одинокий пеликан, возле бережка плавали царственно величавые белоснежные лебеди. Некоторые из них спали, положив головы на спину. Еще на мелких волнах рядом с островком красовались красновато-коричневые утки-атайки. Птичье царство мирно отдыхало, и никто не обратил внимания ни на машину, ни на вышедших из нее людей. Впрочем, до нас было далековато.

Конечно, неплохо бы снарядить лодку, подплыть на ней поближе к островку. Но беспокоить такое большое скопление пернатых!..

Вскоре от островка отделилась группа лебедей и не спеша поплыла в открытое озеро. Караван снежно-белых птиц на темной синеве вечернего озера казался необыкновенным. Это было какое-то колдовство красоты. Впрочем, я не знаю, разве может быть что-либо в природе некрасивое или безобразное? Безобразно и кощунственно поднять ружье на эту птицу, олицетворяющую столь необыкновенное совершенство формы и грации. Лебеди уплыли далеко и слились с белыми гребешками синих волн.

Через телеобъектив я несколько раз фотографировал узкую и пеструю полоску острова. Время шло, мы стали готовиться к ночлегу.

Кончился жаркий день, по небу поплыли размытые облака, заходящее солнце окрасило их в оранжевые тона, оранжевым стал и притихший Балхаш. Легкий ветер подул с суши. Едва солнце скрылось за горизонтом, как на нашу машину с подветренной ее стороны набросились крупные стрекозы анакс. Они носились плотной стайкой, ловко лавируя в воздухе и выписывая замысловатые фигуры пилотажа. Комарики-глупышки продолжали беспечно реять в брачных плясках, не обращая внимания на атаки хищников. Иногда раздавался довольно громкий шорох крыльев, когда стремительные стрекозы слегка сталкивались друг с другом в воздухе. Стрекозы не трогали роя, и, быть может, он поэтому и продолжал свою беспечную брачную песню, призывающую подруг. Хищницам были нужны только более крупные самки, брюшко которых набито созревающими яичками и поэтому более питательно. И здесь происходила маленькая трагедия. Самцы призывали своих подруг к прожорливым стрекозам.

С каждой минутой темнело. Красная зорька стала гаснуть. Погасли и оранжевые облака, Балхаш стал свинцово-черным, а стрекозы все еще продолжали свой промысел. Они были по-прежнему очень энергичны и торопливы. Днем я их не замечал такими, судя по всему, сумерки они избрали для охотничьих подвигов. В это время полагалось проявлять наибольшую ловкость и энергию, чтобы насытиться почти на целые сутки.

Но вот наступила темнота. Затих нежный и тихий звон облачка крошечных комариков. Только тогда исчезли стрекозы.

Зоологи очень любят объяснять поведение животных и особенно насекомых автоматическими реакциями на окружающую обстановку: свет, температуру, влажность и т. п. Хрущи, например, улавливают ничтожные изменения освещенности в наступающих сумерках, отправляясь все вместе на короткое время в дружный брачный полет, а когда их несколько видов в одном и том же месте, то каждый вид летает строго в свое время, приуроченное к определенному освещению. Так выгодно. За короткое время лёта легче встретиться, к тому же не мешая полету других видов, каждый из которых строго соблюдает установленный жизнью свой черед. Но не всегда столь простой автоматизм руководит их жизнью. Вот и сейчас я убедился, как явно дневные хищники стрекозы, когда выгодно, становятся сумеречными.

Утром следующего дня, едва взошло солнце, с островка раздалось несколько резких и громких криков, и в воздух стали подниматься бакланы. Небольшими и нестройными цепочками они покрутились над островком и, отлетев от него в сторону, уселись на воду. К ним тотчас же присоединились утки и несколько чаек-хохотунов. Лишь лебеди, спокойные и величавые, сверкали вдали белыми силуэтами.

Целый час плавали бакланы, то смыкались тесным кружком, то вытягивались длинной цепочкой, то устраивали что-то вроде хоровода. Когда птицы, тихо двигаясь, поворачивались в сторону, вся стая разом становилась то черной от спинок, то светлой от грудок.

Не знаю, может быть, плавание стаи бакланов было хаотичным, но мне казалось, что в этих разворотах и перестроениях происходило исполнение какого-то сложного ритуала многочисленного и не случайно собравшегося общества.

Потом все бакланы неожиданно снялись с воды, перелетели на берег, освещенный солнцем, посидели на нем, недолго погрелись на солнце, перелетели еще несколько раз и скрылись из глаз – отправились на охоту.

Пора пришла и нам сниматься с бивака и трогаться в дальний путь.

Комариные пляски

Дорога резко отошла от берега. Синее небо без единого облачка. Округлые холмы, однообразные, выжженные солнцем, горизонт, сверкающий струйками горячего воздуха, земля, пылающая жаром. Долго ли так будет? И вдруг справа – синий Балхаш в бордюре зеленых растений и цветов, в тростниках, тамарисках, с желтыми, подступившими к берегу барханами. Острый и приятный запах солончаков, водного простора – как все это прекрасно и не похоже на неприветливую пустыню!

Петляя по неторной дороге, мы находим удобное место возле воды на низком бережке рядом с илистым песком, по которому весело бегают кулички. Испуганные нашим появлением, взлетают белые цапли, с воды снимаются дремавшие утки. Не доверяют птицы человеку…

Вечером, когда стихает ветер, мы, забравшись в полога, с облегчением вздыхаем, предвкушая заслуженный отдых, в наступившей тишине раздается тонкий звон. То поднялись рои ветвистоусых комариков. Звон становится все сильнее и сильнее, комарики пляшут над пологами и садятся на них целыми облачками. Здесь их особенно много.

Под нежный и долгий звон комариков хорошо спится.

Рано утром озеро, как зеркало. Застыли тростники. Вся наша машина стала серой от величайшего множества облепивших ее со всех сторон комариков. Но вот солнце пригревает металл, и комарики перемещаются на теневую сторону. Потревоженные, они взлетают стайками, садятся на голову, лезут в глаза, запутываются в волосах. Брачный лёт еще не закончился, над тростничками, выдающимися мыском, пляшет громадный рой неугомонных пилотов. Здесь тысячи, а быть может, даже миллионы крошечных созданий, беспрерывно работающих крыльями. От них в застывшем воздухе – тонкий, равномерный и нежный звон. Но он не постоянен и неожиданно прерывается резким низким гулом.

Отчего бы это могло быть?

Внимательно всматриваюсь в висящее в воздухе облако насекомых.

Брачное скопище комариков почти целиком состоит из кавалеров, украшенных прекрасными пушистыми усами. Их беспрерывная пляска, тонкий звон и эти странные низкие дергающие звуки – испокон веков установившийся ритуал брачных отношений. Он имеет важное значение, когда комариков мало и надо посылать самкам особенно сильные и беспрерывные сигналы. Сейчас они вряд ли необходимы, при таком столпотворении.

Вот опять послышался этот дергающий резкий звук. И еще. Он довольно част и как будто возникает через равные промежутки времени. Как же я не замечал его раньше, хотя много раз наблюдал за комариками и их плясками? Приглядываясь, вижу, как одновременно со странным низким звуком облачко комариков вздрагивает и миллионы телец в строгом согласии по невидимому сигналу бросаются вперед и снова застывают в воздухе на одном месте. Так повторяется через каждые две-три минуты.

Какое значение имеют таинственные взметывания всего роя и странное подергивание, каков механизм, управляющий миллионным скоплением насекомых, и, наконец, какие органы чувств обеспечивают эту необыкновенную слаженность сигнальных звуков и движений?

Кто и когда сможет ответить на эти вопросы?

Процветающие каллиптамусы

Давно все посохло, унылой и желтой стала пустыня. Почти исчезли и насекомые. Только одни кобылки туранские прусы все еще благоденствуют. Стойкое и массовое размножение их продолжается последние годы. Еще бы! Давно пропали дрофы, активные истребители саранчовых, исчезли стрепеты, степные куропатки. Очень мало и фазанов. Прежде эти птицы сильно сдерживали численность саранчовых.

Сейчас идешь по пустыне, и всюду во все стороны прыгают прусы, перелетают на небольшие расстояния, сверкают розовыми крыльями. Машина, идущая по дороге, тоже их побуждает к полету, и нередко, поднявшись в воздух, кобылки, перепутав направление, сталкиваются с ней, бьются в лобовое стекло, влетают в кузов.

Живется им на совершенно сухом корме нелегко, хотя их организм приспособился усваивать влагу, освобождающуюся от разложения в кишечнике пищи. Воду же они ощущают превосходно: тотчас же издалека сбегаются на мокрую землю под нашим походным умывальником. Если же бросить на землю остатки еды, богатые влагой: кожуру огурцов, корки дынь, арбузов, к ним начинается настоящее паломничество. Отталкивая друг друга мощными задними ногами и слегка награждая соперников тумаками, кобылки с жадностью пожирают еду.

Сегодня я набрел на желтовато-оранжевую полоску, тянувшуюся вдоль самой кромки берега. Она, как оказалось, сплошь состояла из высохших и полуразложившихся трупиков прусов, выброшенных из озера прибоем. Кобылки-утопленницы были вначале вполне съедобны, так как ими, судя по следам, помету и погадкам, лакомились птицы и звери.

По-видимому, прусы, собравшись стаей, поднялись в воздух, вознамерившись попутешествовать и сменить свои места обитания, но вскоре, сбитые ветром, попадали в воду. И здесь проявилось стремление к расселению, как только возникло перенаселение. Прусы – неважные летуны, не то что знаменитая перелетами азиатская саранча.

Мы страдаем от жажды

В соленой части Балхаша вскоре истощились наши запасы пресной воды. Когда же ее нет, будто нарочно хочется пить. Затруднение с водой я предвидел и прихватил с собой холодильничек. Перегонять соленую балхашскую воду взялись все вместе и очень рьяно. В горло канистры вставили корковую пробку, пропустили через нее медную трубку, соединили с резиновой, прикрепленной к холодильничку. На треноге, сделанной из дюралевых трубок, служивших опорой палатки, подвесили кастрюлю с водой и от нее провели резиновую трубку к входному и выходному патрубкам холодильничка. Затем из камней соорудили внушительного размера печь. Натаскали солидную кучу сухого плавника. Вскоре печь задымила, в канистре закипела вода и полилась тоненькой струйкой в другую, пустую канистру.

Пробуем на вкус первые порции дистиллированной воды. Она все же соленая! Оказывается, озерную воду в канистре перехлестывает вместе с паром. Небольшая заминка, и снова заработала наша опреснительная установка. Но новая дегустация огорчает: вода с сильным привкусом резины. Следовало как можно меньше пользоваться резиновыми деталями и заменить их металлическими трубками. Будем знать в следующий раз, если вновь придется заниматься дистилляцией воды.

Дело идет медленно. Разжигаем костер больше. Струйка воды увеличивается, вместе с ней вырывается пар. Неожиданно раздается громкий взрыв, пробка вылетает из канистры, пар из нее валит едва ли не на несколько метров. Испуганный фокстерьер с ожесточением лает на опреснительную установку.

Постепенно перегонка воды налаживается, канистра же из белой становится от копоти черной. Теперь к ней собака относится с явным недоверием. Она вообще одушевляет предметы: если, например, со стола упадет какая-либо вещь, храбрый фокстерьер, поджав коротенький хвостик, отбегает в сторону, а затем, успокоившись, внимательно обнюхивает подозрительный предмет, который получает статус неблагонадежного.

Пять часов уходит на то, чтобы заполнить дистиллированной водой пятнадцатилитровую канистру. Но мы довольны. Воды хватит на три дня, если будем пользоваться ею только для питья и приготовления пищи.

Полуостров Кентубек

Не всегда легко определить наше положение на карте, так как берег Балхаша очень извилист, глубокие заливы и далеко вдающиеся в озеро полуострова сменяют друг друга. Но полуостров Кентубек нельзя ни с чем спутать. Странный этот полуостров, как ложка на тонкой и длинной ножке, соединяющейся с материнским берегом. Мы мчимся по этой ножке – по отличной дороге, утрамбованному мелкому щебню. По обе стороны синеет Балхаш. По дороге, судя по следам, давно никто не ездил, и это радует. Мы одни, никого, кроме нас, вокруг нет, и от этого ощущения природа и синее озеро кажутся еще более привлекательными.

Длина «ножки» полуострова около двадцати километров, ширина же не более километра, местами еще меньше. Вся она сложена из прибрежных валов. Главный вал – высокий и большой, давно утрамбовавшийся, поросший травами и кое-где деревцами саксаула, расположен посередине. По сторонам находится по одному валу поменьше, а у самой воды совсем низкий вал, весь заросший травой и кустарниками. Видимо, очень давно расширенная часть полуострова была островом. Штормы с ветрами, дующими с двух противоположных сторон – с востока и запада, постепенно намели своеобразную дамбу, соединив остров с материком.

На возвышенном холме полуострова виднеется одинокий курган. Давний житель этого края пожелал почить здесь, среди величественного покоя, вдали от человеческой суеты.

Путь к берегу Балхаша, как обычно, преграждал широкий вал из песка, перемешанного со щебнем. Разогнавшись на машине, едва не застряв, проскочил его, рассчитывая потом выбраться по узкой кромке твердой и мокрой песчаной отмели. Место для стоянки было отличнейшее. С обеих сторон длинного выступа полуострова Кентубек виднелось синее озеро. От воды веяло приятной прохладой, пустыня же казалась раскаленной сковородкой.

Подошел к воде. С гранитных камней быстро шмыгнула в расщелину пищуха. Там виднелся снопик сена, подсушиваемого запасливым зверьком. Озеро, тихое и спокойное, медленно плескалось о берег слабыми волнами. Какие-то мелкие светлые насекомые рассеянным роем стремительно неслись к берегу над самой водой, будто скользили по ней. Это были ветвистоусые комарики. Сейчас, выплодившись из куколок, они спешили на сушу в брачные скопления.

Вечерело. Красное солнце медленно садилось в воду, прочертив по ней огненную дорожку.

Песчаный вал, поросший мелким кустарником, сверкал множеством крыльев: в воздухе в брачном танце реяли муравьиные львы. Их было очень много. На песке всюду виднелись характерные ловчие воронки их личинок. Почему-то каждая воронка была устроена у основания растения. Странно видеть здесь такое множество этих своеобразных насекомых, личинки которых охотятся главным образом на муравьев, за что и получили от энтомологов такое название. На рыхлом песчаном валу, непригодном для строительства подземных жилищ, муравьи не жили, и не было видно их муравейников.

Солнце скрылось за горизонтом. Далекую черную тучу прорезала яркая молния. Неожиданно над самой землей заплясали в воздухе крошечные ветвистоусые комарики. Их было так много, что местами земля казалась как бы покрытой полупрозрачной кисеей.

Крошечные комарики падали на землю, многие из них оказывались в воронках муравьиных львов. Во всех ловушках подземные хищники усиленно насыщались столь необычной для них едой. Муравьиные львы здесь, оказывается, охотились только за комариками и на этой легкодоступной пище процветали.

Наш бивак расположен на самом западном, вытянутом длинным уступом кончике полуострова. Близко к нему располагался безымянный островок. Он, вероятно, появился недавно на обмелевшем озере.

Остров напуганных птиц

Этот остров небольшой, не более пятисот метров длиной и двести шириной, и расположен в километре от западного конца расширенной части полуострова Кентубек. От нашего бивака он совсем недалеко, и крики птиц с него хорошо слышны. Над водой далеко разносятся звуки. Островок заселен шумным и беспокойным обществом. Хохот серебристых чаек, низкие гудящие басы черноголовых хохотунов не смолкают ни на секунду. Иногда там что-то происходит, и тогда островок гудит многоголосым хором. После ночной охоты на дневной отдых тянутся сюда цепочки молчаливых бакланов, плавно размахивая крыльями, летят степенные пеликаны. Поверхность острова усеяна белыми точками чаек, а края его у самой воды в черном бордюре бакланов.

Мне хочется пофотографировать птиц, но начало не предвещает удачи, так как еще издалека нас встречает воздушная флотилия чаек. Встревоженные, они носятся над лодкой, кричат, беснуются, и я беспокоюсь, как бы пернатые хозяева этого кусочка земли меня не обстреляли содержимым своего кишечника. Некоторые из чаек большие мастера этого дела. Потом молча и деловито снимаются с камней все до единого бакланы и уносятся вдаль на поиски спокойных мест. За ними в воздух поднимаются белоснежные пеликаны.

Тихо высаживаюсь на берег, стараюсь не шуметь, не делать резких движений, медленно ползаю на коленях возле лодки, иногда ложусь на землю, а уж на птиц не смотрю, зная о том, как они хорошо замечают взгляд человека. Вблизи моей посадки расположена целая колония хохотунов. Среди белоснежных птиц, украшенных черными головками, множество сереньких птенцов-подростков. Кое-кто из них, подгоняемый родителями, уже спускается на воду. За мной зорко наблюдают тысячи глаз. Постепенно, не поднимаясь с колен, стараюсь подобраться поближе к колонии. Часто ложусь на землю, притворяюсь спящим.

Нет, не удается мне приобрести доверия птиц и обмануть их бдительность, боятся они человека, и число серых птенчиков на воде все больше и больше. Совсем обеспокоилась колония пернатых, весь детский сад собрался густой толпой, приготовился к побегу с острова. Тогда я повернулся к птицам спиной, фотографирую тех, кто у берега, но при помощи зеркальца слежу, что происходит у меня сзади. И вот удивительно: птицы успокаиваются сразу, толпа птенцов поворачивает от берега. Тогда я быстро оборачиваюсь и наспех делаю несколько снимков. Серая масса птенцов выстраивается узкой лавиной, спешит к воде. Я знаю, снимки мои не особенно хороши, слишком далеко объект фотографирования. Но подойти ближе не решаюсь, очень жаль птичье население островка.

К громким крикам чаек прибавляется еще один звук – какое-то заунывное гудение. Вначале я не понял, откуда это горестное пение. Потом догадался: это завывали перепуганные и беспомощные птенчики. Мне теперь казалось, что каждый из них был удручен, даже парализован страхом за свою судьбу. Представляю, какой разбой здесь могли учинить добравшиеся сюда лисица или волк!

Очень жалко птиц, я поспешно отступаю, ползу к лодке, превозмогая боль от острого щебня, впивающегося в колени, искоса поглядывая на потревоженное общество. Слава богу! Лавина птенцов остановилась, задержалась на берегу, постепенно направилась обратно.

Скорее отчаливать от острова напуганных птиц и плыть к берегу, к биваку!

На биваке Ольга с удивлением смотрит на мои ноги.

– Что стало с вашими брюками? – спрашивает она меня.

– Как что? – отвечаю я с недоумением. – Чайки вели себя вполне деликатно, и хотя много кричали, но ни одна меня не обстреляла.

– Да вы взгляните на колени!

Тогда я вижу на брюках дыры, через них проглядывают голые колени. Не прошло мне даром ползание по острову. Вот почему так было больно.

Между тем птицы на острове как будто успокоились, крики их затихли. Но зато очень долго, до самой темноты, до нас доносилось негромкое гнусавое и протяжное завывание множества голосов.

– Бедные чайки, наверное, перепутали своих птенчиков и теперь разбираются! – с участием говорит Ольга.

– Слабаки! Как-нибудь разберутся! – добавляет Николай.

Ночью залаяла собака. Выбрался из-под полога. Тишина. Лишь тихий и беспрерывный звон комариков царил над берегами. Ярко светила луна. По затихшему Балхашу протянулась огненная дорожка, тысячью огоньками мерцала прибрежная полоска воды. Она металась из стороны в сторону, и все побережье казалось фантастической светящейся каемкой.

Подошел к воде, пригляделся и понял, отчего сверкала вода у самого берега. Здесь носились крохотные мальки рыб. Они охотились за выбирающимися из куколок комариками, которые один за другим вылетали из воды, оставляя тонкие, нежные шкурочки. Над Балхашем царила настоящая комариная ночь.

Остров Кашкантубек

Удивительно тих сегодня Балхаш, кое-где местами зеркальная его поверхность прочерчена полосками ряби.

Нам надо побывать на острове Кашкантубек. До него около десяти километров, и мы побаиваемся за свой капризный мотор. Если он откажет, то даже при штиле целый день придется грести маленькими лопатками-веслами. А если случится шторм?

Но моторчик старательно трудится, наш «Пеликан» мчится вперед, оставляя позади себя дорожку из расходящихся волн на воде удивительнейшей синевы. Вот перед нами и остров в берегах, сложенных из крупных камней. Он тих, пустынен, будто заснул. Первое существо, которое я встретил, – это жаба, а у самого берега в небольшом мелком заливчике плавает ее потомство – несколько крупных головастиков. Как жаба попала сюда, невольная путешественница? Да и, судя по всему, она живет здесь не одна. Нелегко было ей путешествовать с материка!

Несколько желтых трясогузок подлетают к берегу, рассаживаются на кустиках терескена и, размахивая хвостиками, с интересом разглядывают нас, редких посетителей.

Времени у нас немного, обратный путь неведом. Поэтому я спешу обследовать остров и быстро шагаю по его выгоревшей поверхности. Из-под ног неожиданно выпархивает трясогузка, волоча крылья по земле, и, изображая из себя немощную и раненую, отбегает в сторону. Она, оказывается, сидела на гнезде, а в нем – четыре темно-коричневых яичка и один уже довольно крупный птенчик, раскрывший свой отороченный желтой каемкой большой рот. История с гнездышком кажется необычной. Видимо, хозяйка гнезда, отложив яичко, погибла, а ее место потом заняла другая птичка. Или четыре яичка – болтуны, и бедная мать продолжает их высиживать, одновременно выпестывая птенчика. Последнее предположение проверить легко, разбив одно из яичек. Но рука не поднимается на такое злодеяние.

От кустика к кустику перебежало несколько ящериц. Под камнем, который я отвернул, устроились две ящерицы. Они застыли в неподвижности, я подталкиваю их, пытаюсь заставить убежать. У обеих ящериц полные животики, им предстоит откладывать яички.

Остров небольшой, километра два длиной, менее километра шириной. Он вытянут с запада на восток. Его северная сторона низкая, на ней растут несколько крохотных рощиц лоха, тамариска и саксаула. Южная сторона – скалистая и обрывистая. Возле скалистых берегов вся земля поросла диким луком. Заросли его украшены головками со светлыми цветами, кое-где уже завязались семена, но перья уже одеревенели. Луковицы живучи, покрыты тонкой пленкой, предохраняющей от высыхания. Здесь можно было бы весной набрать целую тонну лука.

На острове нет никаких домашних животных: он слишком удален от берега и населенных пунктов. Нет на нем и следов человека. Но на самом высоком его месте установлена триангуляционная вышка, а вблизи нее, у низкого берега, расположена автоматическая метеорологическая станция, видимо кем-то изредка посещаемая.

Кое-где видны норки каких-то грызунов и глубокие норы, вырытые то ли лисицами, то ли волками, охотившимися за ними. Хищники, по всей вероятности, забредали сюда зимой. Один из них мог остаться на лето, выводил потомство, жил, пока не уничтожал свою добычу.