Текст книги "Ленинград, Тифлис…"

Автор книги: Павел Долохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Лева взял ключ на вахте. Они вошли в директорский кабинет. Лева включил свет.

Итальянец стал что-то измерять на стене. Потом достал из кармана маленький ключик и вставил его в едва заметное отверстие. Раздался легкий щелчок, и в стене открылся невидимый снаружи сейф. Итальянец запустил в сейф руку и вытащил несколько пыльных папок. Они открыли папки и разложили их содержимое на столе. Это были холсты и рисунки Врубеля, Коровина, Бакста, эскизы Малевича.

– Валентин очень меня просил привести все это ему в Рим…

Они отнесли картины в «Асторию» и аккуратно зашили их в подкладку чемодана. Антонио протянул Леве толстый конверт.

– Вам от Валентина.

Дома Лева раскрыл конверт. Там было десять тысяч долларов.

Итальянец уехал, и примерно через месяц Леве на институтский адрес пришла открытка с видом Венеции и двумя словами на обороте: Va bene!

А еще через месяц Леву попросили к телефону. Лева взял трубку и услышал незнакомый голос:

– Лев Соломоныч? Не могли бы вы на минуточку спуститься в вестибюль.

В вестибюле стоял молодой человек в большой коричневой шляпе и курил папиросу. Увидел Леву, пошел навстречу, протянул большую руку:

– Будем знакомы. Меня зовут Сергей Сергеевич.

Они вышли на площадь, и Сергей Сергеевич показал Леве маленькую красную книжечку, на обложке золотыми буквами было выбито ОГПУ. Лева почувствовал, как у него в животе опустились внутренности и потекла холодная струйка между лопаток.

Они вышли на бульвар Профсоюзов, пошли в сторону площади Труда. Лева едва передвигал ноги. Сергей Сергеевич все время что-то говорил, но Лева с трудом его понимал.

– Отчет? Я уже написал отчет в иностранную комиссию…

– Прекрасный отчет написали, Лев Соломоныч, отличный! Прочитали с огромным удовольствием! Но нам от вас нужон еще один отчетик, так сказать, приватный. С кем встречался ваш иностранец, какие завел контакты, что кому передавал… Усекаете, Лев Соломоныч?

У Левы от сердца отлегло. «Про картины не знают, не догадываются». Он быстро ответил:

– Усекаю… Напишу непременно…

– Вот и отличненько… Зайдете к нам через неделю на Петра Лаврова…

Лева поморщил лоб:

– Это Фурштадтская?

– Она самая. Дом 21, где ОСОАВИАХИМ, третий этаж, левая дверь, два звонка…

Через неделю Лева был на Фурштадтской. Вместе с Сергей Сергеевичем там был еще один чекист постарше. Представился Матвей Матвеевичем. Бегло просмотрел Левин отчет. Хмыкнул. Положил в синюю папку.

– А теперь давайте, Лев Соломоныч, говорить по существу. Вы – человек образованный, грамотный. Понимаете, как обострилась классовая борьба на данном этапе. В этих условиях нам ой как нужны грамотные люди, бойцы невидимого фронта. Вы ведь линию партии поддерживаете?

Лева заблеял:

– Я всегда поддерживал… Всецело… Да, человек я книжный… Мало кого знаю, ни с кем ни встречаюсь…

– Не прибедняйтесь, Лев Соломоныч, многих вы знаете. И не стесняются вас, говорят при вас в открытую. А вы запоминайте, кто, что, о ком… И к нам. А мы уж в долгу не останемся… Кстати, как у вас с жилищными условиями?

– Комната в коммуналке. На Пороховых…

– Можем поспособствовать…

– Да нет, правда, не смогу я вам помочь. Увольте!

Матвей Матвеевич посуровел.

– Да не удастся вам, Лев Соломоныч, отвертеться, не выйдет…

Он раскрыл синюю папку, вытащил Левин отчет.

– Не все вы тут расписали, Лев Соломоныч, ой не все…

И опять у Левы внутри что-то опустилось, и страх пополз по спине.

Подошел Сергей Сергеевич, положил перед Левой листок с напечатанным текстом. Буквы прыгали у Левы перед глазами.

«Я, нижеподписавшийся, обязуюсь оказывать всяческое содействие…»

– Подпишите и поставьте число.

Лева заскулил:

– Да я…

Сергей Сергеевич перешел на «ты»:

– Подписывай!

Лева взял ручку и криво расписался.

Приходил он в квартирку на Петра Лаврова регулярно, каждые два месяца. Всякий раз с подробным отчетом. Сперва мучался, плохо спал, появились боли в сердце.

Часто отчеты его браковали.

– Ну что ты тут понаписал? Все хорошие, все в одном строю… Откуда ж предатели и перерожденцы у нас берутся? А ну, иди в соседнюю комнату, там тихо, посиди, подумай…

Лева сидел, думал. Кусал ручку…

– Ну, вот так уже получше… Иди, работай…

…На этот раз Сергей Сергеевич и Матвей Матвеевич выглядели довольными. Говорил, как всегда, в основном Матвей Матвеевич; Сергей Сергеевич сидел тихо, поддакивал.

– Делаешь успехи, Лев Соломоныч, большие успехи. Твоя записка про зиновьевское гнездо в институте искусств пошла в оперативную разработку.

Лева покраснел:

– Да, что вы… Я же свой долг выполнял…

– Это и похвально, Лев Соломоныч, это и похвально…

Матвей Матвеевич встал и прошелся по узкому кабинету.

– Но вызвали мы тебя в неурочный час по другому делу. Успешно идет разработка связей германского шпиона Фредерикса. Ты с ним знаком?

– Мы изредка встречались.

– Знаю, знаю. А какие у тебя отношения с Дадашевой?

– А что с ней? У нее не отвечает телефон…

– Гражданка Дадашева арестована, находится под следствием.

Лева побледнел. Вскочил со стула.

– Не может быть! Она – честный, кристальной души человек!

Матвей Матвеевич встал напротив Левы, надавил ладонью ему на плечо.

– Ты слушай сюда, Лев Соломоныч! Дадашева попала в сети, запуталась. Ей помочь надо!

Лева бормотал:

– Ее нужно отпустить… Она честная, чистая…

Матвей Матвеевич говорил с Левой, как с ребенком.

– Конечно, отпустят твою Дадашеву. Только не сразу. Нужно объяснить ей, что к чему, что со следствием нужно сотрудничать…

Лева закрутил головой:

– Что нужно сделать?

– Мы тебя вызовем. Устроим вам очную ставку…

Лева опять вскочил со стула:

– Очную ставку? С ней? Никогда!

Сергей Сергеевич подошел к Леве сзади и слегка сдавил ему шею:

– Без истерик, Лев Соломоныч! Мало мы тебе помогали… Вот какую квартирку выхлопотали…

Лева сидел бледный. По его лицу катились крупные капли пота.

– Что я должен ей сказать?

* * *

… Вету стали опять допрашивать и, казалось, допросам не будет конца. Она сидит на маленьком неудобном табурете, а в глаза ей бьет ослепительный свет.

Вопросы те же самые.

– Когда завербовали?

– Какие давали задания?

– Где и с кем встречалась?

– Пароли? Явки?..

Вета устало отвечает:

– Нет… не знаю… не давали… не встречалась… я не понимаю, чего вы от меня хотите…

– Отойдите, станьте к стенке!

Вета стоит, прижавшись спиной к холодной стене. Закрывает глаза и куда-то улетает.

И тут же у самого уха, оглушительное:

– Не спать!

На Вету льется ледяная вода.

И опять неудобный табурет, и вопросы, вопросы, вопросы…

Лампа, направленная в лицо, на мгновенье тухнет, и Вета видит, что перед ней уже другой человек, черненький, густые волосы с сединой, пушистые усы, мягкий голос:

– Вы не волнуйтесь… Лучше сознаться… Вас отпустят… Немного подержат и отпустят…

– В чем я должна сознаваться? Я же ничего не знаю…

– Мы вам поможем, подскажем… Мы ж и так все знаем, вот сколько у нас материалу! – черненький показывает Вете толстую папку.

Вета молчит, закрывает глаза и слышит сквозь сон:

– Шпионаж на Балтийском заводе… Новые подводные лодки… Радиоизмерительные приборы… Как они попали к немцам?

Вета чувствует, как по телу у нее проходит ток: подводные лодки… радио… это Марк. Кто еще?

А черненький все говорит:

– Все эти сведения ваш дружок Фредерикс отправил в Германию. Кто ему их собрал? Соображаете?

Вета кричит:

– Я не знаю! Я ничего не знаю!

Кто-то сильно бьет ее сзади по голове, лампа чертит ослепительный круг и гаснет. И сразу же ледяная вода в глаза, уши, рот.

И опять перед ней маленький блондин:

– Ну что, Дадашева, очухалась? Будем работать дальше?

Вета собирает последние силы и плюет блондину в лицо.

Вета чувствует нестерпимую боль, пытается увернуться, закрыть лицо. Руки ее стянуты за спиной. Ледяная вода. И снова боль…

Вета стоит, прижавшись к холодной стене. Мокрое платье прилипает к телу. Боли уже нет. Только усталость. Закрыть глаза… Заснуть… Умереть…

Вокруг нее появляются люди. И Вета уже не знает, кто действительно тут, а кто ей привиделся. Блондин, черненький, а рядом с ними отец и Марк… О чем-то весело говорят, спорят…

Вета не удивилась, когда увидела Леву. Лева сидит чуть боком, опустив глаза, говорит слабым голосом:

– Я видел несколько раз Дадашеву у проходной Балтийского завода… Она попросила меня познакомить ее с военными моряками… Я видел, как она передавала какие-то бумаги Фредериксу…

Вета произносит с усилием:

– Лева, что ты говоришь, что ты говоришь, Лева…

Лева вскакивает, поворачивается к Вете, громко шепчет:

– Так надо, Вета, так надо! Надо, чтоб ты все это рассказала… И подписала… Тогда тебя отпустят… Иначе – расстрел…

Вета молчит. Потом с ней что-то происходит… Словно что-то сдвинулось в голове, пришло успокоение.

– Хорошо, Лева. Я тебе верю. Я сделаю, как ты сказал…

Опять блондин. Быстро пишет на бумаге. Скрипит перо.

– С иностранцами установила связь еще в меньшевистской Грузии… Была завербована агентами французской и английской разведок… По приезде в Ленинград вышла на связь с германским шпионом Фредериксом… Стала активным участником троцкистско-зиновьевской группы в институте истории искусств… По заданию Фредерикса вступала в половую близость с инженерными работниками Балтийского завода… Их имен я не помню… Смогла у них получить чертежи радиоизмерительных приборов… В обмен на полученные мной шпионские сведения Фредерикс делал мне ценные подарки в торгсине… Действовала сама, других лиц в шпионскую деятельность не вовлекала… Распишитесь и поставьте число.

Вета расписывается. Ставит число. 23 марта.

Ниже расписывается блондин: начальник XI отдела лейтенант Госбезопасности Рейнер.

Еще ниже оставляет подпись черненький, капитан Мигберт.

Протокол пошел по инстанции. Через два дня обвинительное заключение готово:

По заданиям Фредерикса Дадашева Е. Г. в течение 1933–1937 гг. производила сбор и передачу германской разведке шпионских материалов… Допрошенная Дадашева Е. Г. виновной себя полностью признала… На основании изложенного, Дадашева Е.Г. – армянка, из дворян, дочь нефтепромышленника… обвиняется в шпионаже в пользу Германии по статье 38 п. 6 УК РСФСР…

Обвинительное заключение утвердил… зам. начальника упр. НКВД Ленобласти майор Госбезопасности Шапиро…

… Когда Лева вернулся домой, уже пробило шесть часов. Он прошелся по комнате. Прибрал книги, разложил по ящикам папки с бумагами. Прошел на кухню. Плотно закрыл дверь и окно. Разорвал на тонкие ленты несколько газет и аккуратно законопатил все щели. Потом он включил все газовые конфорки, сел на стул и закрыл глаза.

Лева почувствовал холод и боль, с трудом разлепил глаза, он лежал на диване перед настежь открытым окном. Перед ним стоял Витя Голанд и бил его по щекам. Лева прижался к Голанду и громко зарыдал.

* * *

… Марк опять и опять набирал Ветин номер. В трубке раздавались долгие гудки. Марк надел пальто, вышел на Каменноостровский, вскочил на автобус, проехал одну остановку. В парадном дома № 14 он столкнулся с Данилой. Марк сперва его не узнал. На Даниле была старая изодранная кепка, пальто с оторванными пуговицами, растрепанный шарф вокруг шеи. Он был небрит, от него сильно пахло спиртом. В одной руке Данила держал чемодан, другой прижимал к себе Тату.

Увидев Марка, Данила испуганно отшатнулся.

– Что с вами, – спросил Марк, – где Вета?

Данила дико посмотрел на Марка, попятился назад.

– Тихо, ради Бога тихо, нас могут услышать.

– В чем дело? – переспросил Марк.

Данила глотал воздух, отвечал несвязно.

– Вету увезли… на той неделе… мы уезжаем в Москву… уходите, уезжайте и вы… поскорее…

– Куда увезли? – не понял Марк.

Данила оттолкнул Марка, выскочил на улицу. Марк услышал, как к дому подъехало такси.

Марк стал медленно подниматься по гулкой лестнице. На площадке у Ветиной квартиры он остановился, увидел разорванную бумажную ленточку на двери и внезапно все понял. Он повернулся, кубарем скатился вниз, выскочил на улицу.

– Господи, нужно что-то делать, куда-то бежать, звонить…

Он увидел будку телефона, схватил замерзшую трубку, набрал номер. Услышал знакомый бас.

– Это вы, Карл Иванович? Это…

– Я вас узнал… Я ждал, что вы позвоните…

– Нам нужно поговорить…

– Знаю… Завтра… в шесть…

– Где?

– Вы знаете ресторан Чвановой?

– Где это?

– Это недалеко… На Большом… Угол Рыбацкой… Завтра, в шесть…

В ресторане Ленобщепита, бывшем Чвановой, где когда-то кутили Блок и Горький, было темно и малолюдно. Марк дважды обошел плохо освещенные залы, прежде чем увидел Кребса за угловым столиком в самом дальнем зале. На Кребсе был кургузый пиджачок и не очень чистая рубашка. На столике перед ним стоял пустой графин и тарелка с солеными огурцами. Кребс кивнул, и Марк сел за столик. Тотчас же подошел официант, принес полный графин, поставил перед Марком большой фужер и тарелку с огурцами. Кребс наполнил фужеры до краев.

– За вашу сестру. Не чокаясь.

Обычно после таких порций Марк валился под стол. На этот раз он не почувствовал ничего. Просто прошла по горлу холодная жидкость. Марк подцепил вилкой дольку огурца и стал жевать. Кребс налил опять по полному фужеру.

Марк хотел что-то сказать, но Кребс махнул рукой.

– Потом. Сейчас пейте.

Они опять выпили. Кребс достал трубку и закурил. Марк почувствовал, что ему горло сдавил спазм. Стало трудно дышать.

Кребс затянулся. Положил трубку в хрустальную пепельницу. Стал медленно говорить, словно процеживая слова.

– Я никогда не видел вашей сестры… простите, кузины…

Опять затянулся и положил трубку.

– Я читал ее дело, и мне кажется, что я знал ее всю жизнь…

Марк хотел что-то сказать, но из горла у него вырвалось что-то невнятное. Кребс махнул ему рукой: помолчите…

– Понимаете, есть люди… обычно очень хорошие люди… которые в силу обстоятельств… обречены…

– Я вас не понял, – сказал Марк.

– Ваша кузина… помимо своей воли и желания… стала очень многим мешать… И не оказалось никого, кто смог бы ей помочь… Ее погубили те, кому она верила, кого любила…

Марк пил водку маленькими глотками…

– Это Фредерикс? – тихо спросил Марк.

– И он тоже… Вы знаете, что Ники – мой кузен? Мы очень дружили в детстве. Ники – наш человек. Его отец, мой дядюшка, давал деньги большевикам, помогал устроить революцию. Помните материалы, которые я вам давал на перевод? Их доставал Ники и его люди… Немцы тоже считали его своим. Он был, что называется, двойничок. Мы ему подкидывали материалы, которые он пересылал немцам. Но в Абвере тоже не идиоты… Нужно было давать что-то настоящее… Вот мы и подкинули им дальномеры…

– Их разрабатывал не наш отдел…

– Конечно, не наш. И подкинули мы устаревшие разработки… Обычно, все сходило. Но в прошлом году в нашей агентуре были большие перемены. Убрали и ликвидировали стариков профессионалов, прислали молодых неумех. Наш дальномер попался дурачку, которого наши внедрили в абвер. Тот отсигналил в Москву: измена и шпионаж… Полетели головы…

Рюмка у Марка оказалась пустой, и Кребс налил ему еще.

– А тут ваша сестра… простите, кузина… Взяли ее совсем по другому делу… На нее пришел целый букет доносов… Национализм, антисоветская агитация, связи с иностранцами, да и подходящее социальное происхождение… Я же говорил, она была обречена… И тут на нее навесили шпионаж и наш дальномер…

Кребс одним духом осушил фужер и понюхал огурец.

– Если бы она хоть раз упомянула вас, то всем нам…

Он сделал выразительный жест. Марк вопросительно посмотрел на него. Кребс покачал головой.

Кребс разлил остатки водки, они выпили. Несколько минут они сидели молча. Кребс спросил:

– Вы верите в Бога?

Марк замялся:

– Не знаю. Мой дед был священником. В Гори.

Кребс слабо улыбнулся.

– Мой тоже. В Ревеле…

Потом добавил:

– Здесь недалеко Князь-Владимирский собор. Пошли…

Они вошли под темные своды. Поставили по большой свечке. Марк услышал, что Кребс что-то бормочет по-немецки. Марк закрыл глаза и постарался вспомнить слова старинной молитвы, которой его когда-то учил отец Саркис…

…В холодном дворе Большого Дома извивалась очередь. Люди стояли молча, у всех в руках были бумажные свертки. Перед Марком раздвинулось фанерное окошко.

– Фамилия, год рождения.

– Дадашева. 1904 год. – Он просунул в окно сверток.

Военный за окошком перебирал картонные карточки.

– Передачу не принимаем. Ваша родственница осуждена.

И еще через мгновение.

– Десять лет. Без права переписки… Следующий…

Марк медленно шел по двору, сжимая в руке сверток.

Он столкнулся с пожилой женщиной, ему показалось, что она позвала его по имени. Женщина обернулась, и он узнал сильно постаревшую Акубу.

– Это вы, – сказала Акуба. – Я вас узнала. Вы к кому?

– К Вете, – сказал Марк.

– А я к Сереженьке и к Левушке… Их взяли… в один день…

Она что-то пробормотала.

– Простите, – сказал Марк.

– Это не вам, – сказала Акуба, – это стихи… Меня просили сочинить стихи…

Акуба шла, бормоча и пошатываясь.

* * *

…Часы в полутемном кабинете пробили один раз. В Кремле начиналась долгая ночь.

Коба неслышно мерял шагами кабинет, раскуривал трубку. Берия замер в углу, настороженно блестели стеклышки пенсне.

Ночь начиналась хорошо. Коба успел просмотреть и пометил птичками расстрельный список. Перелистал записи телефонных разговоров членов политбюро.

– Что еще, Лаврентий? Что сообщают товарищи на местах?

Берия затараторил:

– Ничего особенного. Все по плану, товарищ Сталин.

– И все же…

– Да вот в Тбилиси произошел прискорбный случай…

Коба присел на стул. Все, что происходило на Кавказе, вызывало у него особый интерес.

– Что именно?

– Наши люди взяли старого меньшевика… Георгия Дадашева…

Коба прищурился. Постарался вспомнить, где он слышал это имя.

– И что же?

– На допросе меньшевик повел себя агрессивно. Кричал на следователя. Вспоминал экс седьмого года. Называл вас, товарищ Сталин.

Экс седьмого года… Что-то щелкнуло у Кобы в голове. Словно карточка в детской головоломке упала на нужное место.

– Пришлось усмирить?

– Пришлось усмирить, товарищ Сталин.

– Что с ним сейчас?

– Умер. Обширный инфаркт.

Сталин затянулся трубкой.

– Что со следователями?

– Меры приняты, товарищ Сталин.

Коба грыз чубук трубки желтыми зубами.

– У меньшевика на счету наши деньги. Узнали подробности? Номера счетов, реквизиты?

Берия поежился.

– Не успели, товарищ Сталин. Он умер…

– Искали дома?

– Дома реквизитов нет…

– Плохо, Лаврентий, плохо…

– Не беспокойтесь, товарищ Сталин. Деньги не уйдут. У нас все на контроле.

– Деньги нужны сейчас, Лаврентий.

Коба достал трубку изо рта. Потряс пальцем в ухе.

– У этого меньшевика есть родственник в Москве. Военный…

– Так точно, товарищ Сталин. Мухранский. Бывший князь (Берия произнес «кыняз»).

– Где он сейчас?

– Два дня назад застрелился у себя в кабинете.

Коба матерно выругался.

– Ушел от ответственности, подлец…

Он опять встал и прошелся по кабинету.

– Прав, тысячу раз был прав Ленин, когда называл представителей нетрудовой интеллигенции говном…

– Именно так, – поспешил согласиться Берия.

Коба остановился. Провел рукой по лбу.

– Тогда у них в доме была девочка… Красивая девочка…

Берия раскрыл лежавшую у него на коленях папку и стал копаться в бумагах. Коба медленно цедил:

– Я кажется даже вспомню, как ее зовут, Вера… Варя…

Берия нашел нужную бумагу.

– Ее зовут Елизавета Дадашева.

– Где она сейчас?

В Лентюрьме НКВД. Проходит как член зиновьевского подполья. Диверсии и шпионаж.

– Реквизиты искали?

– Дома у Дадашевой реквизитов нет…

– Как идет дело?

– Дело в производстве, товарищ Сталин.

– Позвоните в Ленинград. Приостановите производство. Мне надо ее видеть.

Берия схватил трубку одного из телефонов и затараторил по-мегрельски. Через минуту он повернулся к Кобе.

– Дадашева оформлена несколько часов назад.

Коба опять матюгнулся.

– Торопитесь, Лаврентий. Вечно вы куда-то торопитесь…

Берия быстро заговорил:

– Выполняем ваши указания, товарищ Сталин. Чекистские кадры засорены. В нескольких областях мы опоздали на два-три года. Приходится наверстывать…

Кобу стал раздражать мегрельский акцент Берии. Хвастается, что закончил два института, а нормально по-русски говорить не умеет.

– Много говоришь, Лаврентий. Очень много. Знаешь, когда тебя будут расстреливать, тебе заткнут рот…

Коба забыл нужное слово… клямкой… кляпкой…

Берия вздрогнул и вытянулся на стуле.

Коба рассмеялся:

– Шучу, Лаврентий. Шучу…

* * *

– Дадашева, на выход!

Лязг отпираемых дверей.

– Румянцева, на выход! Рубинштейн, на выход!

Легкие шаги и стук кованых сапожищ.

На выход! На выход!

По всей тюрьме лязг дверей и стук сапог.

Теперь уже не страшно. Она где-то очень далеко. Смотрит сверху, как вспыхивают и гаснут огоньки.

Последняя дверь. Стол с зеленым сукном. За столом трое военных и ворохи бумаг. В центре – высокий с бритым блестящим черепом, справа и слева от него люди с неподвижными лицами. Вета поворачивает голову и видит еще одного. Это Поликарпов, комендант. Он стоит в глубине у самой стены.

Военный с блестящим черепом читает бумагу.

– Следствием полностью установлено…

Вета смотрит на людей за столом и видит над ними ореол смерти. Они все умрут, очень скоро. Их всех убьют, и прах их разлетится по холодным полям…

– Вина полностью доказана…

Поликарпов их всех переживет… Умрет жалким беззубым стариком на койке в доме для престарелых…

– Приговорена комиссией НКВД к ВМН…

– Что значит ВМН? Высшая мера…

– Приговор окончательный…

– И это все?

– Обжалованию не подлежит…

– И это все?

– Подойдите и распишитесь.

– Какое сегодня число?

– 28 июня…

… Белая ночь…

Дадашева, вперед! К стенке! Станьте на колени!

– Господи, прости и помилуй!

– Я сказал на колени! Ниже голову!

Опилки пахнут кровью и мочой.

– Господи, спаси и защити Тату!

– Гос…

… На основании предписания начальника УНКВД ЛО комиссара Госбезопасности 3-го ранга Литвина приговор приведен в исполнение. Осужденный расстрелян.

Комендант УНКВД

cm. лейтенант Поликарпов…

* * *

…Солнечным апрельским утром 1946 года Витя Голанд ступил на швейцарскую землю. Он сошел по трапу двухмоторного пассажирского Дугласа на аэродроме Клотен-Цюрих и остановился в изумлении. Вокруг возвышались зеленые горы с белоснежными вершинами. Лицо овевал теплый ветер. За Голандом ровным строем выстроилась вся советская делегация: киношники из Москвы, Ленинграда и Грузии. Оторопело смотрели по сторонам. Кутались в куцые советские плащи.

– Ну что, ребята, кажется, добрались!

Подъехал автобус. Выскочили загорелые швейцарские кинематографисты в пестрых куртках.

– Добро пожаловать в Цюрих!

Дальше все замелькало, как в калейдоскопе. Пятизвездочный отель «Сенатор». Легкий ленч с вином в гостиничном ресторане. Рядом с Голандом сел Шалва Кетовани из Тбилиси. Спросил у Голанда:

– Можно я скажу тост?

– Валяй, – сказал Голанд, – только недолго.

Кетовани уложился в полчаса. Швейцарцы мало что поняли, но дружно захлопали.

Делегации устроили экскурсию по городу – провезли на пароходике по озеру, показали Гроссмюнстер и собор Святого Петра. Вечером они снимали весенний праздник зекселаутен – проводы зимы. Члены городских гильдий в средневековых одеждах шли торжественным маршем по узким улицам – на Ратушную площадь. Там был большой костер, на котором горело чучело зимы.

Советские люди с удивлением разглядывали непонятный им мир, где не было войн и революций, где жили спокойной и неторопливой жизнью сытые и очень довольные собой люди.

На следующее утро Голанд встал рано. Быстро побрился, спустился на лифте в холл. Подошел к дежурному, показал ему карточку. В детстве Голанд учил немецкий, но разговорную речь понимал плохо. Дежурный взял со стойки карту, поставил точки. Здесь сядете на трамвай, поедете сюда, выйдете на пятой остановке. Голанд вскочил в голубой вагончик, протянул купюру седоусому кондуктору. Прижался лицом к стеклу, считал остановки.

Во внутреннем кармане пиджака Голанда лежал конверт с десятирублевой купюрой. Он отчетливо помнил тот вечер в блокадном Ленинграде, когда, собираясь отправить в буржуйку очередную порцию бумаг Лилиенталя, он случайно открыл одну из папок. Увидел голубой конверт, из него выглядывала розовая купюра и скрепленная с ней карточка с надписью по-немецки. Первой мыслью было: скорее сжечь! Но что-то помешало. Не сжег. Положил в дальний угол стола. А потом, несколько дней спустя, что-то в голове у него стукнуло. Нашел купюру, долго крутил в руках карточку. Банк Лей. Город Цюрих, Швейцария. И вспомнились ему рассказы покойного отца, владельца мехового магазина. «Заведутся деньги – беги в Цюрих. Там можно открыть счет по ассигнации…» Голанд даже вспомнил, как называется такой счет: «на предъявителя»…

Ай да Лилиенталь… Голанд осторожно спрятал конверт подальше. Тогда, в блокадном городе, когда где-то под окном бухали зенитки, мысль о деньгах в Цюрихе казалась далекой и несбыточной мечтой… И вот он здесь, Цюрих. Убегает за окном трамвая.

Кондуктор объявил: Банхофштрассе. Голанд выскочил из трамвая. Перед ним была улица, застроенная пятиэтажными особняками с огромными витринами. Отели, магазины, банки. Голанд нашел нужный номер. Толкнул дверь. В банке было темно и пусто. За стеклянной перегородкой сидел пожилой служащий, что-то писал в толстой тетради. Вопросительно посмотрел на Голанда.

Голанд сказал давно выученную фразу:

– У меня здесь счет на предъявителя, – и протянул купюру.

Служащий осторожно взял купюру. Потом сказал:

– Прошу меня извинить. Я сейчас вернусь.

Вернулся он минут через десять вместе с господином в черном сюртуке с накрахмаленной манишкой. Господин сказал Голанду:

– Прошу вас следовать за мной.

Открыл боковую дверь. Провел Голанда темным коридором в кабинет.

Предложил сесть, протянул руку.

– Меня зовут доктор Фишер. Я директор этого отделения.

Вошел служащий, принес кофе и сигары. Фишер предложил сигару Голанду. Тот покачал головой.

– Спасибо. Я не курю.

Фишер, не торопясь, закурил.

– Я очень прошу вас подождать несколько минут, пока мои служащие проверяют счет.

Голанд маленькими глотками пил кофе. Вошел молодой человек с безукоризненным пробором, передал Фишеру кожаную папку. Фишер надел очки в золотой оправе, раскрыл папку и погрузился в чтение. Через несколько минут он передал Голанду листок с рядом цифр.

– На вашем счету одиннадцать миллионов двести десять тысяч швейцарских франков. Какие будут указания?

Голанд опять ответил выученной фразой.

– Я хотел бы перенести десять тысяч на срочный вклад, а остальное получить наличными.

Фишер сделал пометку в гроссбухе.

– Это ваше право. Как вы понимаете, нам потребуется некоторое время, чтобы собрать требуемую сумму. Сколько дней вы пробудете в Цюрихе?

– Пять дней, – ответил Голанд.

– Сумма будет готова послезавтра в десять утра, – Фишер встал и поклонился.

Голанд вприпрыжку бежал по Банхофштрассе, выскочил на набережную Кэбрюкке. Увидел столики на веранде отеля. Сел за столик, перед ним застыл официант. Голанд ткнул пальцем в меню.

– Горячий сэндвич… пиво…

Есть не хотелось, Голанд откусил от сэндвича и бросил его голубям. Отхлебывал холодное пиво из огромной кружки, смотрел, как голуби вырывают друг у друга куски мяса…

… Доктор Фишер закрыл дверь кабинета на ключ. Достал записную книжку. Взял трубку старинного телефона, набрал номер.

– Господина Кальцинского…

– Вас беспокоит доктор Фишер из банка Лей в Цюрихе… Только что был затребован интересующий вас счет… Послезавтра в десять утра… Рад служить…

… Через два дня Голанд толкнул знакомую дверь. Его ждали. Служащий с безукоризненным прибором открыл перед ним дверь.

– Пройдите в боковой кабинет.

Через несколько минут другой служащий принес небольшой саквояж. Щелкнул замком. В саквояже лежали плотно упакованные пачки банкнот.

– Прошу проверить.

Голанд пересчитал пачки. Наугад распечатал и пересчитал содержимое двух пачек. Все сходилось.

– Ваше такси у подъезда, – сказал служащий.

Голанд, сжимая ручку саквояжа, вышел на улицу.

Шофер в фирменной фуражке открыл перед ним дверцу машины. Сел за руль. Вопросительно посмотрел на Голанда:

– Куда ехать?

Куда ехать… Теперь перед Голандом был открыт весь мир. Сперва в Европу… Потом в Америку… А для начала…

– Вы знаете хороший ресторан?.. За городом…

Шофер кивнул, и машина рванула с места… Паутина маленьких улочек расступилась, они выехали к озеру. Приятно шуршали шины… Теплый ветер обдувал лицо… Из радио доносилась легкая музыка… Голанд задремал…

Машина резко затормозила. Голанд открыл глаза. В лицо ему смотрело дуло пистолета.

– Выходи, – сказал по-русски шофер. Голанд забился в угол машины и прижал к груди саквояж.

Дверца резко открылась, и чья-то сильная рука вытолкнула Голанда на дорогу. Он огляделся. Рядом стояла другая машина и из нее выходили двое. Голанд перепрыгнул через кювет и, не выпуская из руки саквояжа, быстро побежал по крутому склону вниз, к озеру. Что-то едва слышно хлопнуло сзади, потом еще и еще. Голанд упал грудью на саквояж и пополз. Он старался доползти до озера, дотянуться рукой до холодной и прозрачной воды…

* * *

…Теплым майским утром 2004 года пожилая пара стояла на перроне Московского вокзала: мужчине было на вид за семьдесят, а женщине – лет сорок. Стояли они чуть в стороне от пестрой толпы, собравшейся встречать «Красную стрелу» из Москвы, и тихо разговаривали по-английски. Поезд медленно подошел под звуки Глиэровского гимна и замер. Из вагона номер шесть, как раз напротив которого стояла пара, вышла немолодая женщина в сером плаще с красным чемоданом. Мужчина подошел к ней, взял у нее из руки чемодан, поставил на перрон. Они расцеловались.

– Ты почти не изменился, Федя, я тебя сразу узнала…

– Ты тоже, Тата…

Федя представил женщину.

– Познакомься, Тата, это – Пенни… Она преподает русский в Оксфорде.

Пенни протянула руку.

– Здравствуйте, Тата. Федя о вас много говорил…

Они сидели в «Идеальной чашке» на Невском, пили кофе. Федя неспеша рассказывал:

– Вылетели из Лондона две недели назад. Несколько дней провели в Тифлисе… Уже неделю, как здесь…

– Как в Тифлисе?

– В центре понастроили шикарные отели, а чуть дальше – сплошные развалюхи. Наш дом еще стоит, но говорят, что его скоро снесут и построят на этом месте новую резиденцию для президента.

– Жив кто-нибудь из наших?

– Теперь уже никого. Лена умерла прошлым летом. Я был на ее могиле…

– А здесь…

– Папа и мама похоронены на Серафимовском… Мы заказали памятник… Сделали новую ограду…

Кажется, там сейчас уже вся наша квартира на Красных Зорь. Даже Катя Гросс и дядя Миша Годлевский умерли несколько лет назад… Кстати, дядя Миша последние годы жил у брата в Лондоне. Однажды на каком-то приеме к нему подошел мужчина. Дядя Миша сперва его не узнал. Это был Ника Фредерикс. Он расспрашивал о нас. Обещал зайти и передать что-то важное. Взял телефон и адрес. А несколько дней спустя в газете появилась заметка, что отставной дипломат Фредерикс погиб в случайной автокатастрофе…