Текст книги "Ленинград, Тифлис…"

Автор книги: Павел Долохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Лена поцеловала Федю в губы и засмеялась.

– Ну что же, братик. Давай дружить!

Федя почувствовал, что краснеет.

На следующий день они с Леной пошли гулять в Ботанический сад. Это совсем близко. Чтобы попасть туда, нужно свернуть на крутую Могинскую улицу и пройти мимо домов с голубыми балконами к армянской церкви, там начинается туннель. А за туннелем – Ботанический сад.

Там воздух дрожит от зноя, оглушительно трещат цикады, голова кружится от запаха диковинных цветов.

Федя держит Лену за руку.

– Скажи, Ленка, а почему ты Мухранская? В честь улицы или моста?

Лена смеется.

– Глупый! Я – княжна. Когда-то нам принадлежали пол-Тифлиса и пол-Грузии.

Они сидят на скамейке среди цветущих магнолий.

– Федя, сколько тебе лет?

– Скоро будет одиннадцать…

Лена наморщила лобик:

– Представляешь, когда тебе будет восемнадцать, я буду уже старухой…

Федя хватает Лену за руку.

– Лена, когда мне будет… когда я буду старше… давай поженимся…

Лена вздыхает:

– Когда ты будешь старше, у тебя будет другая…

Лена и Федя лежат на каменном полу на балконе дома Мухранских. Тихо. Небо, кажется, раскалывается от жары. На Лене – купальник. Федя губами дотягивается до Лениной руки.

– Я очень люблю тебя, Ленка…

– Не дотрагивайся до меня, мне жарко…

Лена гладит Федины волосы, шею…

– Ленка, а откуда они, все эти Мухранские, Дадашевы? Расскажи, ты все знаешь…

Лена уходит в комнату и возвращается с какой-то большой картинкой. Там множество цветных рисунков с надписями на непонятных языках, стрелки.

– Что это?

– Это генеалогическое древо. Его когда-то нарисовал мой папа.

– А что это значит, Лена?

– Я тебе объясню. Вот видишь эту надпись с завитушками, наверху? Это написано по-арабски. Означает «Мухраб». По преданию, он – родоначальник.

– Значит, Мухранские – арабы?

– В седьмом веке Кавказ завоевали арабы. Один из арабских правителей женился на грузинке…

– А Дадашевы?

– Есть легенда, что ваш род пришел сюда с Чингисханом…

– Но Чингисхан – монгол…

– Монголы пришли на Кавказ в тринадцатом веке… Но все это глупости, Федя. Все народы на свете давно перемешались. Вот – ты армянин, я – грузинка, а мы – брат и сестра…

– Я – русский, – подумав, объявил Федя.

– Правильно, по маме – ты русский, и моя мама – русская, и русский язык у нас – родной.

– А Додик?

– Додик – еврей, но наш, грузинский.

– А почему наши имена звучат как русские?

– Когда русские завоевали Кавказ, они стали всех переписывать, чтобы сосчитать, узнать, кто где живет, сколько кому платить налогов. Им было трудно записывать наши настоящие имена, и они переделали их на русский лад. Вот и стали мы Мухранскими, а вы – Дадашевыми.

– И они сделали вас князьями?

– Князьями мы были всегда… Русский царь пожаловал нам российское дворянство и подтвердил права на наши земли… А Дадашевы были князьями в Карабахе, это на юге. Они сразу перешли на сторону русских и стали служить в их войске. Посмотри на эту картинку. Вот – твой прадед. Его звали Исай. Родился он в 1840 году в маленьком городке, который называется Шуша.

Исай женился на Марии Тер-Арутюновой, дочери священника. Было у них четверо детей, два мальчика и две девочки. Паша – это твой дед, Жорж – отец Веты, нашей тетки, что пропала до войны в Ленинграде. Одна из девочек, Люся – моя бабушка – вышла за моего деда, князя Левана Мухранского…

* * *

… 1864 год застал Исая в горах западного Кавказа. Вот уже пять лет, как кончилась чеченская война; сдался Шамиль князю Барятинскому в роще возле аула Гуниб, а здесь все еще стреляют. Черкесские племена не хотят признать власть русского царя. Исай – сотенный командир карабахской милиции. Сотня конников на коротконогих карабахских лошадях стоит у аула Аибг, в горном лесном массиве.

Здесь все не так, как в родных карабахских местах. Крутые склоны гор, поросшие густым лесом, гулкие ущелья, влажная жара летом и непрекращающиеся дожди зимой. Здесь карабахцы впервые увидели море. Оно внезапно открылось за поворотом горной тропы. Был туманный зимний день. На каменистый берег с шумом накатывались волны.

Сотня Исая приписана к казачьему конному полку. Командир – полковник Недюжный – офицер храбрый и главное опытный. Людей бережет, дело знает. С Исаем отношения нормальные. Исай не всегда понимает, что ему говорят русские, но что не поймет – догадается, человек он сметливый.

Черкесы засели в урочище Кабада, в глухих, почти непроходимых лесах. Прежний командир пытался идти напролом, они заманили его в ущелье и там перестреляли всех, как куропаток. Ружей у черкесов много хороших, нарезных, с бездымным порохом. Говорят, по ночам англичане подвозят на турецких фелюгах.

Тогда привели сюда полк Недюжного. Теперь они в пекло не суются, продвигаются медленно, осторожно, зажимают черкесов в тиски. Пошел слух, что черкесы готовы сдаться. Ночью пришли на передовую заставу двое гонцов. Подошли скрытно, даже лошади их не учуяли. Говорят – веди к командиру, письмо везем от Али Мурата. Это черкесский старшина, славится коварством и жестокостью.

Привели гонцов к Недюжному. Старший гонец вытащил из нагрудного кармана-газыря записку. Она была свернута и запечатана сургучной печатью с арабской вязью. Недюжный сломал печать, развернул записку, прочитал при свете фонаря. Написано по-русски, грамотно:

«Готовы сдаться и принести присягу на верность. Только сдаваться будем самому главному российскому начальнику, фельдмаршалу Барятинскому».

Велел Недюжный гонцов отпустить, а записку отправил с нарочным в Майкоп. Через два дня пришла депеша: «Условия капитуляции принимаю 1 мая. Прибываю лично. Кн. Барятинский».

Вот уже несколько дней, как перемирие, по ночам не стреляют. На поляне развернули большую палатку, поставили столы, расстелили ковры. Привезли баулы с подарками. И вдруг новая депеша.

«Капитуляцию принимаю лично. Прибываю 5 мая. Великий князь Сергей Александрович».

Великий князь с конвоем прибыли за два дня до назначенной капитуляции. Расположились лагерем на соседней поляне. В охрану им выделили карабахскую сотню.

Утром великий князь выразил желание поохотиться. Для охоты выбрали рощицу в самом безопасном направлении. Черкесов там уже давно не видели. Охота началась удачно. Сергей Александрович убил большую косулю. Внезапно раздались выстрелы. Пуля просвистела над головой великого князя. Впереди, на лесной прогалине показались всадники с ружьями. Великий князь выстрелил в их сторону, обнажил саблю и пришпорил коня. Выстрелы раздались с другой стороны. Тогда он повернул голову, и пуля сбила с его головы фуражку. Великий князь остановился, вытер лицо и увидел, что со всех сторон на него нацелены ружья, а прямо на него на арабском скакуне движется невысокий черкес в белой папахе и говорит чисто, без акцента:

– Брось оружие, государь. Ты – мой пленник.

Тут стали стрелять со всех сторон, кто-то подскочил к великому князю, схватил его лошадь под уздцы, увлек в сторону.

Исай скакал вслед Али Мурату. Расстояние между ними не сокращалось. Арабский скакун, казалось, летел по воздуху. Исай несколько раз выстрелил, но промахнулся. Тогда он стал забирать влево, погнал Али Мурата к реке, туда, где в засаде лежал Арутин со своими людьми. Те не подвели. Подпустили Али Мурата поближе и дали залп. Али Мурат был еще жив. Исай перерезал ему горло кинжалом. Арутин разрезал саблей ему шаровары и поднял окровавленный кусок мяса над головой.

За этот подвиг Исай Дадашев был удостоен потомственного дворянства. Позднее, уже в Тифлисе, на большом приеме во дворце наместника великий князь вручил Исаю золотую шпагу. Подали шампанское. До Исая донеслись слова, сказанные княгиней Орбелиани:

– C’est celui qui a châtré Ali Mourat?^[4]

Рядом с Исаем стоял граф Лорис-Меликов. Исай спросил его по-армянски.

– На каком языке говорит эта женщина?

– По-французски, – ответил Лорис-Меликов.

Исай одним духом выпил шампанское.

– Мои дети тоже будут говорить по-французски…

… В 1870 Исай женился на Марии Тер-Арутюновой, дочери священника из Гори. Венчались они в старинном Ванском соборе, что недалеко от Куры. В 1886 году возле этого собора похоронят графа Лорис-Меликова… На свадьбе было много гостей, военных и гражданских. Тифлисские купцы пришли с богатыми подарками. Наместник прислал с адъютантом поздравление.

В отставку Исай вышел в чине майора в 1875 году. К этому времени у него было четверо детей. Жили они в небольшом доме, в старой части города, на Бебутовской улице. Жили скромно, на военную пенсию. В Карабахе было у Исая родовое имение, но дохода от него не было никакого. Несколько раз предлагали Исаю это имение продать, там был редкий в тех местах буковый лес. Исай отказывался. Пусть останется детям.

Однажды к Исаю пожаловал с визитом Иван Минаевич Мирзоев, купец первой гильдии. Знал его Исай давно, Иван торговал шелком, основал в Тифлисе шелковую мануфактуру, неоднократно обращался к Исаю за содействием по поводу смягчения налогов, отсрочки выплат по векселям. Исай чем мог помогал. Иван был человек порядочный, а с Исаем в городской управе считались – герой войны, почетный гражданин…

Выпили по чашечке кофе, съели по кусочку пахлавы, и Иван перешел к делу. У него была аренда на большой участок для рыбной ловли в устье Куры, на Каспии. Места сказочно богатые – каждый год в путину идут туда на нерест осетровые рыбы. Предлагал Исаю взять эти промыслы в управление, с годовым окладом 5000 рублей золотом. Деньги по тем временам немалые. Исай согласился.

Когда Мирзоев делал свое предложение, он и не думал, что Исай возьмется за дело всерьез. Хотел предложить синекуру, отблагодарить Исая за услуги. Но Исай не любил получать деньги зря. Отправился в Соляны, на Каспий. Узнал, как идут дела, уволил вороватых управляющих, поставил людей честных и работящих, из ветеранов, что воевали с ним в черноморских горах. Уже через год Соляны стали приносить большой доход. Вылавливали отборные сорта рыбы, бочками солили икру. Договорились с каспийскими и волжскими пароходными компаниями. Рыбу и икру доставляли по воде в Россию, а оттуда – по железной дороге в Европу. Через два года за 300 тысяч рублей Исай откупил у Ивана право на аренду, сам стал хозяином.

Тогда Мирзоев предложил Исаю заняться нефтью. Нефть в Баку добывали давно. Рыли колодцы, ждали, пока колодцы наполнятся нефтью, вычерпывали густую черную жидкость кожаными ведрами, переливали в бочки. На верблюдах развозили бочки с нефтью по городам. Мирзоев нанял русских инженеров. Они построили вышку, стали бурить глубокие пласты. Из скважины рекой хлынула нефть.

– Вступайте в долю, – сказал Иван. Я взял в аренду Балханы.

Через несколько дней Исай принес Ивану чек на миллион рублей.

– Это все, что у меня есть. Я заложил имение.

Иван засуетился.

– Зачем вы это делаете? Это большой риск. А вдруг нефти не будет?

– Нефть будет, – ответил Исай.

– Зачем вам это нужно, Исай Маркович?

Исай помолчал.

– Я хочу… чтобы мои дети учились во Франции…

– Почему во Франции, а, скажем, не в Англии? – не понял Иван.

– Дети – во Франции… А в Англии – внуки… или правнуки…

* * *

…Шел 1878 год. В конце этого года в маленьком домике с плоской крышей, на окраине уездного города Гори, что в ста верстах от Тифлиса вверх по Куре, родился Сосо. Отец его, Бесо, родом из деревни Диди-Ладо, был крепостным крестьянином князей Мачабели. Как вышла воля, Бесо пошел в город, пробавлялся случайными заработками, чинил обувь и очень много пил. Руки у него были хорошие. Когда купец Баграмов получил большой подряд от армии и открыл в Гори сапожную мастерскую, он взял Бесо к себе на работу. Жена Бесо, Кеке, родилась в селе Гамбареули; в имении Гамбаровых, богатых армян. Венчались Бесо и Кеке в Гори, в 1874 году, в Успенском соборе. Сосо был четвертым ребенком. Трое первенцев умерли, едва появившись на свет.

В доме Бесо было темно и голодно. На керосин денег не хватало. Баграмов платил мало, и почти все деньги Бесо оставлял в духане. Подвыпив, дурачился, ерничал. Передразнивал собутыльников. Возвращался домой поздно. Наутро у Бесо болела голова, дрожали руки. Нередко приходил на работу пьяным. Баграмов два раза предупредил, а на третий раз выгнал Бесо с работы. С деньгами стало совсем худо.

Кеке стирала белье для богатых армян. Стирала в ручейке, что протекал за домом. Шла по городу с большой корзиной на голове.

Больше других ей платил Тер-Арутюнов, настоятель армянской церкви. У него – каменный дом с большим тенистым садом.

Как-то раз он сказал Кеке:

– Я слышал, что у тебя растет сын, приведи его ко мне.

Сосо у Тер-Арутюнова понравилось. Он еще никогда не бывал в таких больших домах. Тер-Арутюнов привел Сосо в комнату, где было много книг, снимал их с полки, показывал картинки.

– Можно я посмотрю сам, отец?

– Конечно можно, Сосо.

Сосо слюнил палец и переворачивал тяжелые страницы.

Бесо пропивал все деньги, что приносила Кеке. Теперь он пил только водку.

Раз в духане кто-то сказал Бесо:

– Твоя Кеке – блядь. Сама дает армянскому попу, а теперь и Сосо с собой водит.

В тот день Бесо не допил. Духанщик отказался наливать ему в долг. Пришел домой рано, злой.

– Принеси мне есть, Кеке.

В доме были только хачапури. Бесо съел все, что было, но злость не проходила.

– У тебя есть деньги, Кеке?

– Откуда, Бесо? Ты все у меня забрал…

– Что, мало тебе платит твой поп? Задаром ему даешь? Сосо к нему тоже задаром привела?

Кеке воздела руки.

– Что ты говоришь, Бесо! Господь лишил тебя разума!

– Врешь, сука!

Бесо со всей силы ударил Кеке по лицу, а когда она упала, стал бить ее ногами.

Откуда-то свалился Сосо, повис на Бесо.

– Отец, не убивай Кеке!

Бесо скинул с себя Сосо, он отлетел в угол. Когда мальчик поднимался, Бесо ударил его сапогом в лицо. Сосо успел закрыться, и удар пришелся по руке. Рука повисла, как плеть.

Отец Тер-Арутюнов смазал рану какой-то мазью и крепко забинтовал.

– Даст Бог, заживет.

Потом они сидели в саду в беседке, ели чурчхелы, пили чай из высоких пиал.

– Кеке, мальчику пора учиться. Ты хочешь учиться, Сосо?

– Я хочу стать священником, отец.

– Не слушайте его, святой отец. Мальчик не знает, что говорит. У нас нет денег, чтоб учить Сосо на священника.

– Не говори так, Кеке. Если ребенок так говорит, значит, Бог так хочет. А насчет денег… мир не без добрых людей…

Как-то раз, когда Кеке принесла корзинку с бельем, Тер-Арутюнов увел ее в сад.

– Садись, Кеке, и слушай меня внимательно. У меня есть богатые родственники в Тифлисе, я им написал письмо. И вот пришел ответ.

Тер-Арутюнов надел очки в золотой оправе, развернул бумагу.

– Сосо будет получать деньги, пока не примет сан. Двадцать рублей в месяц. Денег хватит и на духовное училище в Гори, и на семинарию в Тифлисе.

Кеке заплакала, встала на колени, стала целовать руки Тер-Арутюнова.

– Да продлит, Господь, дни Ваши, да благословенны будут родные Ваши, святой отец…

Тень сомнения пробежала по лицу Кеке. Тер-Арутюнов это заметил.

– Ты чем-то недовольна, Кеке?

– Я всем довольна отец. Но все же… мы православной веры…

Тер-Арутюнов улыбнулся.

– У нас один Бог, Кеке. У всех людей один Бог…

Когда Кеке уже уходила, крестясь и пятясь, он остановил ее и сказал тихо.

– Только никогда не говори об этом. Никому на свете. Говори, так решил попечительский совет. Ты запомнила, Кеке?

* * *

…Кажется, весь мир собрался в Париж на Всемирную выставку в 1900 году. Перестроили, переворошили Париж. Вокруг Эйфелевой башни возвели целый город: Большой дворец, Малый дворец, и каждой стране – по павильону. А у России – самый большой; вознеслись кремлевские башни на берегах Сены.

Приехали в Париж и Исай с Марией. На Восточном вокзале их встречали Паша и Жорж. Уже год, как они учатся в Париже. Мария прослезилась. Выглядят дети европейцами: в котелках, с тросточками. Сели в фиакр.

– Сперва покажите нам Париж.

Они проехали по Елисейским полям, свернули на набережную Сены. Кучер говорил, не замолкая.

– Что он говорит? – спросил Исай.

– Он говорит, что это Сена, – перевел Жорж.

– Я и сам это вижу, – сердито сказал Исай.

Жорж снял родителям шикарный номер в отеле у Оперы. Спустились в ресторан. Им подали шампанское и устрицы.

– Закажи водки, – попросил Исай.

Исай посмотрел, как устроились дети. Остался доволен. Они сняли две опрятные квартирки на тихой улице Гренель, недалеко от Сорбонны. Через неделю родители отбыли. У Исая много дел. Строит новый дом в Тифлисе. Проект заказан в Германии.

Паша и Жорж слушают лекции в Сорбонне, на факультете права. На лекции ходят исправно, но занятиями себя не утомляют. Приехали в Париж они ранней весной. Пахло жареными каштанами. На набережных целовались парочки.

– Пойдем в бордель, – предложил Жорж.

Бордель их разочаровал. Ничего особенного. И берут дорого. Сексуальный опыт у них был. Жоржу было четырнадцать, а Паше пятнадцать лет, когда они впервые переступили порог заведения мадам Войнович в Саперном переулке. Паша был романтик, у него даже возник небольшой роман с девицей по имени Зося. Она говорила, что приехала в Тифлис прямо из Варшавы. Потом выяснилось, что она – хохлушка из Полтавы. Зосю вскоре отправили в Баку, мадам Войнович постоянных отношений с клиентами не одобряла.

С Ириной Габриелян Жорж и Паша познакомились на сходке русских радикал-социалистов, куда забрели по чистому недоразумению. Кто-то им сказал, что там будет интересно. Сходка проходила в задней комнате бистро в Латинском квартале. Народу собралось человек двадцать, судя по выговору, в основном, евреи из Малороссии. Было несколько девиц, все, как на подбор, удивительно некрасивые. Говорили громко и все сразу. Друг друга не слушали. Одни были за террор, другие – против. Братья уже собирались потихоньку смываться, когда появилась девица в шляпке и села на стул рядом с Жоржем. Паша обратил внимание, что у нее неплохая фигурка.

– С этой, пожалуй, я бы переспал… – задумчиво сказал он Жоржу по-армянски.

– Вам бы никто не дал, – по-армянски отозвалась девица в шляпке.

Жоржа смутить было нелегко, но тут он покраснел. Вскочил, зашаркал ножкой.

– Прошу извинить моего брата. Он – невоспитанный хам. Позвольте пригласить вас на ужин…

Ужинали в ресторане на Буль-Миш. После ужина отправились к Жоржу на улицу Гренель. Пили шампанское. Незаметно перешли на «ты».

Ирина посмотрела на часики.

– Уже поздно. Я у тебя остаюсь. Хорошо?

Паша поднялся, чтобы уйти. Ирина его остановила.

– Оставайся с нами. Мы люди современные. Без предрассудков.

У них начался длительный роман втроем. Братья так и не узнали, где Ирина жила, чем занималась. Иногда она исчезала на месяц, на два. Приезжала к ним, как к себе домой. У нее были ключи от обеих квартир. Иногда приводила с собой друзей, просила приютить. Чаще всего это был армянин по имени Степан. Они с Ириной долго и горячо спорили. Упоминали имена: Плеханов, Ильин, Аксельрод…

Как-то раз, когда они были одни, Ирина спросила.

– А у вас есть вообще какие-нибудь убеждения?

Жорж пожал плечами:

– Самые общие. Конституционная монархия. Ответственное министерство.

Паша прибавил:

– Национальная автономия в рамках империи…

Ирина искренне рассмеялась.

– Детский лепет. Но для начала сойдет.

Потом стала серьезной.

– А вы понимаете, что царь сам свободы не даст? Согласны ли вы нам помочь? Совсем немного…

– Что нам нужно сделать, Ирина?

Ирина достала из чемодана несколько пачек.

– Я слышала, у вас есть друзья в посольстве. Отправьте эти пакеты в Тифлис дипломатической почтой. На ваш адрес. За ними придут.

– Это не бомбы, Ирина?

– Нет, это газеты.

Ирина разорвала одну пачку. Вытащила газету, напечатанную на папиросной бумаге. На первой странице крупными буквами «Искра».

Помолчала и добавила:

– А иногда могут потребоваться и бомбы. Революция должна уметь защищаться.

* * *

Комнатка Сосо в семинарии напоминает тюремную камеру. Койка. Стол. Полка с книгами. Распятие на стене. Узкое окно. Час перед вечерней молитвой Сосо обычно проводит за чтением. Сегодня ему не читается. Он не может сосредоточиться: сидит перед открытой книгой, а мысли его далеко. В дверь постучали. Вошел грузный старик в мешковатом сюртуке.

– Ты Иосиф?

Сосо узнал старика. Это был Илья Чавчавадзе.

– Что привело тебя в мою обитель, князь?

Чавчавадзе тяжело опустился на стул. Отдышался.

Вытер лицо платком.

– Не называй меня «князь». Мы братья.

Достал из кожаного портфеля несколько листков. Разложил на столе.

– Я тебе писал, Иосиф. Ты не ответил мне.

Сосо молчал.

– Я захотел посмотреть на тебя, Иосиф. Мне нравятся твои стихи. И псевдоним ты взял хороший – Коба.

Сосо сидел на табурете напротив Чавчавадзе. В лучах вечернего солнца волосы его казались рыжими, на лице выступили оспинки. Левая рука висела безжизненно, а на правой непрестанно шевелились пальцы.

– Я принес гранки, – Чавчавадзе протянул Сосо листок. Это твое последнее стихотворение. По-моему, оно тебе удалось. Я его напечатаю в следующем номере «Иверии».

Чавчавадзе помолчал. Вытащил из пачки еще несколько листков.

– Я готовлю большую антологию «Грузинская поэзия». Лучшее, что написали наши поэты. Я включил туда твое стихотворение.

Чавчавадзе еще раз взглянул на Сосо. Ему показалось, что тот сильнее сжал губы.

– Я хочу сделать тебе предложение, Коба. Не навечно же замуровал ты себя в этих стенах…

Чавчавадзе сделал широкий жест рукой.

– Я хочу предложить тебе место литературного редактора «Иверии». Оклад небольшой, но ты сможешь много писать…

Сосо заговорил:

– Благодарю за честь… У меня другие планы.

– Все-таки станешь священником?

– Нет, князь. Я ухожу из семинарии. Я более не верую в Господа…

Чавчавадзе опять вытер лицо платком.

– Во что же ты веришь, Иосиф?

– Народ… пролетариат…

– Я тоже верю в народ. Мы должны просвещать людей. Только образованный человек достоин свободы…

– Не тебе судить о народе, князь!

Чавчавадзе посмотрел на Сосо с удивлением. Рыжеватые глаза Сосо блестели.

– Народ нужно привести к свободе. Если сами не захотят – то силой.

Чавчавадзе сложил бумаги в портфель.

– Не смею более докучать тебе, Иосиф!

В дверях остановился. Наклонил седую голову.

– Учти, мое предложение остается в силе.

Сосо остался один. Солнце ушло и в комнате быстро темнело. Взял со стола корректуру, поднес к глазам. На шероховатой бумаге было напечатано грузинской вязью:

Звуки божественной лиры толпа

Заглушила воплями, криками, бранью.

Чашу с цикутой влили в поэта уста:

«Пей и умри, унеси в мир иной свои песни,

Забери и свободу, что наш осквернила покой!»

* * *

… 1902 год был особенным в жизни братьев Дадашевых. Они вернулись в Тифлис, начали адвокатскую практику при Тифлисской судебной палате. В тот год оба женились на сестрах, дочерях купца Арутюнова: Жорж – на Маше, а Паша – на Анне.

Вышли замуж и сестры. Блестящую партию сделала Люся. За нее посватался князь Леван Мухранский, прапорщик Кутаисского полка. Род Мухранских – один из древнейших в Грузии. У них поместья в Имеретии и Картлии. Правда, в последние годы дела их несколько расстроились, поместья заложены.

Исай отстроил дом на улице Паскевича. Мраморный вестибюль с комнаткой для швейцара. Тяжелая дубовая лестница. Фонтан во дворе. У каждого из детей было по большой квартире, а у Исая с Марией – весь бельэтаж. Только Люся живет отдельно; переехала в дом Мухранских на Головинский.

Анна и Маша родили в один год, с разницей всего в два месяца. У Анны родился мальчик. Его назвали Марком, в честь деда. У Нины – девочка. Ее окрестили Елизаветой, все называли ее Ветой.

Когда началась японская война, Леван с полком отправился на фронт. Под Мукденом был легко ранен. Вернулся с войны летом 1906-го, ходил с тросточкой, слегка прихрамывал. На кителе появилась Георгиевская ленточка. В тот же год молодые Мухранские уехали в Петербург. Леван поступил в Академию генерального штаба.

В 1905 году в России вспыхнула революция. В Москве, на Пресне шли бои. На Кавказе тоже было неспокойно. В Гурии бунтовали крестьяне. Захватывали княжеские земли, жгли усадьбы. Власти действовали нерешительно. Боялись, что восстанут местные солдаты. Крестьяне стали захватывать города. Порядок навели казачьи части из России.

Когда опубликовали Манифест 17 октября, Жорж и Паша заказали ящик шампанского. Гуляли до утра. Пили за свободу, за царя-освободителя. В ноябре в киосках появилась газета «Тифлисский вольнодумец». Основатели и издатели – братья Дадашевы. Газета выступала за социализацию земель, немедленное принятие рабочего законодательства, гневно обличала произвол чиновников. В феврале 6-го года вышел закон об антиправительственной пропаганде. Газету закрыли. Вскоре в Авлабаре нашли подпольную типографию; там печатали листовки с призывами к всеобщему восстанию. Начались аресты. В городах появились черные сотни. Нападали на либеральных деятелей. Убили Илью Чавчавадзе.

Жорж и Паша остро переживали крушение надежд на скорую свободу. Ушли в дела. А дела как раз шли неплохо. Жорж стал играть на бирже и очень удачно.

…Было лето 1907 года. Швейцар принес в кабинет Жоржу конверт с запиской. «Нужна помощь. Приюти товарища». Подписи не было. Жорж показал записку Паше.

– Это – Ирина, – сказал Паша. Жорж кивнул.

– Что будем делать?

– Надо помочь, – сказал Паша.

Товарищ появился, когда стемнело. Прошел со двора, поднялся по винтовой лестнице. Постучал в окно. Это был грузин лет тридцати, в высоких сапогах, косоворотке. В правой руке небольшой саквояж. Левой рукой он владел плохо.

Жорж провел гостя на кухню. Подал вино, сыр, зелень.

Сказал по-грузински:

– Ванна истоплена.

Гость покачал головой. Ответил по-русски:

– Спасибо, не надо.

Жорж разлил вино по бокалам.

– Я хочу выпить за свободу.

Гость не ответил. Выпил молча, одним духом.

Дверь приоткрылась, и в кухню вошла Вета. Подошла к отцу, прижалась.

– Вета, почему ты не спишь? Уже поздно.

Девочка не ответила. Смотрела на гостя большими глазами.

– Папа, кто этот дядя?

– Это наш друг, – ответил Жорж.

Гость наклонился к Вете. Погладил ее по головке.

– Какая ты красивая…

Внезапно Вета обняла гостя ручонкой за шею, поцеловала его небритую щеку и тут же убежала из кухни, стуча по полу босыми ножками…

Жорж устроил гостю постель в маленькой комнате рядом с кабинетом. Встал рано, чтобы напоить его чаем. Но гостя уже не было.

День был жарким. Часов около 11 Паша вышел из дома, быстро зашагал по Паскевича: спешил на встречу с важным клиентом. Мимо проехал фаэтон. На повороте кучер придержал лошадей, и Паша успел разглядеть лицо Ирины. Рядом с ней сидел незнакомый офицер. Через несколько минут со стороны Эриванской раздались выстрелы, прогремел взрыв. Паша выбежал на Эриванскую, над площадью поднимались клубы удушливого дыма. Валялись обломки экипажей, окровавленные трупы людей и лошадей. Повсюду бестолково сновали солдаты и полицейские. Паша узнал в толпе знакомого чиновника.

– Что здесь произошло?

Чиновник был смертельно бледен. Говорил с трудом.

– Анархисты… на моих глазах… захватили казначейскую карету… Перестреляли конвой… Вытащили мешки с деньгами и скрылись… На моих глазах…

Два дня спустя швейцар принес в кабинет Жоржа большую коробку.

– Оставил незнакомый студент. Велел передать барину.

Жорж вызвал Пашу. Заперли дверь на ключ. Вскрыли коробку. Внутри был черный саквояж. Жоржу казалось, что такой же саквояж он где-то недавно видел. Саквояж был доверху набит пачками новеньких сторублевок. Сверху лежал конверт с запиской:

«Содержимое положите на ваш счет в швейцарском банке. Выдавать по требованию. Пароль: Вета».

Деньги пересчитали. Там было миллион двести тысяч.

Каждую осень молодые Дадашевы уезжали за границу. На этот раз решили ехать в Швейцарию. Заказали пансион на берегу Женевского озера. Пачки с деньгами засунули за подкладку чемоданов.

На пограничной станции Вержболово Паша заметно нервничал. Жорж, напротив, держался уверенно. Вложил в паспорт «катеньку».

Жандармский ротмистр брезгливо вытащил «катеньку» из паспорта.

– Ваша?

– Никак нет, – ответил Жорж по-военному, – ваша.

Ротмистр спокойно положил ассигнацию в карман кителя, отдал честь и проследовал дальше. С багажом их больше не беспокоили.

В Женеве Паша спросил Жоржа:

– Что будем делать с деньгами?

Жорж ответил:

– Надо отвезти в Цюрих.

В Цюрих Жорж поехал один. Зашел в неприметный банк на Банхофштрассе. Обратился к служащему.

– Могу я открыть счет на предъявителя?

Протянул пачку банкнот.

Служащий долго рассматривал банкноты под лупой. Сверился с каким-то списком.

– Банкноты настоящие, но находятся в розыске.

– Что вы можете для меня сделать?

– Могу обменять на швейцарские франки, но по пониженному курсу.

Служащий аккуратно пересчитал пачки, на выборку распечатал и пересчитал банкноты в трех пачках. Выписал расписку.

– Мне нужен какой-либо номер, удостоверяющий ваш счет. Любой документ с номером.

– Подойдет ли эта ассигнация? – Жорж протянул розовую десятирублевую бумажку.

– Подойдет, – сказал служащий. Аккуратно записал номер ассигнации в толстом гроссбухе и возвратил ее Жоржу.

* * *

…Дети подрастали, пора было учить их французскому языку. Выписали бонн, мадмуазель Прево и мадмуазель Оранш, из маленькой деревушки недалеко от Женевы. Им выделили небольшую квартирку на верхнем этаже. Бонны прожили в Тифлисе пять лет, но так и не выучили ни слова по-русски. Да и знакомств не завели; в маленькой протестантской церкви в Тифлисе, куда они ходили по воскресеньям на мессу, кроме них швейцарцев не было.

Особой теплоты к детям бонны не испытывали, между собой они называли их не иначе, как ces saligots (эти грязнули). Но дело свое они знали. Десять часов на дню в детской звучала французская речь. Через год дети уже сносно болтали по-французски, а еще через год говорили бегло, правда на всю жизнь сохранили привычку говорить septante и nonante^[5]. Кроме этого, швейцарки привили детям хорошие манеры, аккуратность, сдержанность и протестантскую неприязнь к праздности.

Вете языки давались легко. В семье говорили исключительно по-русски, и к шести годам Вета сама, без посторонней помощи, научилась читать. На ночь брала в кроватку сказки Пушкина. Читала вслух. Вслушивалась, как торжественно звучат рифмованные строчки. Легко и незаметно Вета выучилась болтать по-армянски и по-грузински. Раз в неделю к детям приходил священник, отец Саркис. Учил армянской грамоте, читал Евангелие.

Марку языки давались хуже. С раннего детства у него была склонность к технике. Целыми днями он возился со старинными часами: разбирал их по винтикам и потом собирал вновь. Был вне себя от радости, когда механизм оживал, и стрелки приходили в движение.

Марк помогал провести в доме электричество. Соединил все комнаты звонками. В 10-м году Жорж купил автомобиль, «испано-сюизу». Марк не отходил от шофера, Ипполита Андреевича. Для машины во дворе построили гараж. Днем машину выкатывали из гаража. Ипполит Андреевич расстилал кожаную подстилку, залезал под двигатель. Марк стоял рядом, подавал инструменты. Потом они садились в машину, и Ипполит Андреевич учил Марка заводить мотор, переключать скорости. Разрешил несколько раз объехать вокруг дома, сам сидел рядом, придерживал руль рукой.