Текст книги "Ленинград, Тифлис…"

Автор книги: Павел Долохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

…Однажды поехали на машине в Коджоры, там у Исая был загородный дом. Ипполит Андреевич поставил машину на ручной тормоз, вошел в дом. Вете в доме было скучно, она незаметно проскользнула в дверь. Забралась в машину, села на шоферское место, стала нажимать педали и рычаги. Слегка толкнула вперед большой черный рычаг. Машина ожила и медленно покатилась вниз по склону.

Марк сидел со всеми в столовой. Случайно взглянул в окно и увидел Вету в катившейся под гору машине. Выпрыгнул в открытое окно; что было сил побежал вдогонку. Вскочил в машину на ходу, когда до поворота оставалось саженей двадцать. Обеими руками дернул на себя ручной тормоз. Машина замерла в двух шагах от обрыва…

* * *

…Война началась в июле 14-го внезапно, как все войны. Не верилось, что воевать придется именно с Германией. В Тифлисе жили немцы – коммерсанты, инженеры. Недалеко от Тифлиса были деревни немцев-колонистов. Все немцы казались на редкость дружелюбными, хотя и туповатыми.

В Германию русские ездили часто – пить воду на курортах, играть в рулетку, слушать музыку. Паша с Анной были в Германии летом 13-го. В Берлине им не понравилось. Чисто и уныло, как в аптеке. Блестят надраенные крышки люков. Блестят каски шуцманов. Никто не понимает по-французски. Пошли в оперу. Давали «Золото Рейна» Вагнера. Оркестр оглушил медью. На сцене надрывались полуголые валькирии и златокудрые викинги. В середине второго акта на Пашу напал неудержимый смех. На него оборачивались, шикали. От этого смеяться хотелось пуще прежнего. Паша прижал к лицу платок и бросился из ложи. Анна побежала за ним. Их сосед, красномордый старик с седыми волосами бобриком, презрительно бросил им вслед: «Russische Schweine!»

В год войны молодые Дадашевы поехали в Евпаторию – сняли два этажа в санатории доктора Фабера. Погода стояла дивная. Приятное, ласковое тепло, без изнуряющей, как в Тифлисе, духоты. Вета и Марк купались часами в прозрачной зеленоватой воде.

В середине июля был сильный шторм, два дня нельзя было купаться. После этого погода испортилась, днем дул сухой холодный ветер, вода в море стала мутной.

Столичные газеты приходили в санаторий с опозданием, на третий день. Жорж и Паша просматривали газеты после обеда, в беседке на берегу моря, за рюмкой коньяка. Солнце медленно опускалось в золотистые облака. С моря дул вечерний бриз. Газеты писали об убийстве эрцгерцога в Сараево, об австрийском ультиматуме Сербии. Все это казалось далеким и ненастоящим. Не вызвало у них беспокойства и сообщение о мобилизации.

– Пошумят и успокоятся, – сказал Паша. – Никто не будет воевать из-за эрцгерцога.

Утром 20 июля к постояльцам в столовую вышел доктор Фабер. В руках у него была телеграмма.

– Война, господа. Вчера Германия объявила нам войну.

– Нужно возвращаться в Тифлис, – сказал Жорж.

Уезжали пароходом из Ялты 5-го августа. Раньше уехать не смогли, все билеты были уже раскуплены. Пароход шел медленно, заходил во все порты: Феодосию, Керчь, Новороссийск. Море было неспокойное. Жорж и Паша нервничали. Они знали из газет, что в турецких портах стоит наготове германо-турецкий флот, которым командуют германские офицеры. Чаще других газеты упоминали два таинственных крейсера – «Гебен» и «Бреслау»: вот-вот они войдут в Черное море под турецким флагом и будут топить русские корабли.

Путешествие прошло благополучно. 7-го августа они сошли с парохода в Батуми, поездом добрались до Тифлиса.

Война с Турцией началась 29-го октября. Бои шли на границе. В декабре турки стали наступать, говорили, что ими командует германский генерал. В Тифлисе началась паника. «Если турки займут Тифлис, армянам несдобровать, вырежут всех».

Дадашевы собрались на совет.

– Нужно уезжать в Москву, – сказал Жорж.

– Я никуда не поеду, – сказал Исай. За последние месяцы Исай сильно сдал; ему недавно исполнилось 75. Но голова у него была на редкость ясной.

– Отец прав, – сказал Паша.

Жорж встретился с Иваном Адамовым, их дальним родственником – он занимал большой пост в армейской разведке.

– Как думаешь, Иван, отобьемся?

– Думаю, отобьемся, – ответил Иван.

Он оказался прав. Русские подтянули резервы, перешли в контрнаступление. Турецкий корпус попал в окружение. Турки потеряли убитыми семьдесят тысяч, двадцать тысяч сдались в плен.

И почти сразу стали поступать сообщения о турецких зверствах. В начале войны турки мобилизовали в армию армян, которых после неудач на кавказском фронте обвинили в пособничестве русским и почти всех расстреляли. В Константинополе были погромы. Армян арестовывали и вешали на площадях: писателей, художников, журналистов, депутатов меджлиса.

В начале 15-го года произошли восстания армян в Ване, Эрзеруме, Сюнике и Трапезунде. Позднее Адамов сказал, что эти восстания были спровоцированы турками. Восстания продолжались до начала мая. У восставших кончились оружие и боеприпасы. Они уходили в горы, уносили раненых, уводили с собой женщин и детей. В захваченных деревнях турки находили только трупы. Нескольким отрядам удалось прорваться к русским.

Массовые репрессии начались в мае. Войска входили в мирные деревни, где никто не принимал участие в восстаниях. Таких было большинство. Выгоняли всех жителей из домов. Мужчин убивали сразу. Женщин и детей строили в колонны и гнали на юг. В турецких сводках это называлось «депортация».

В мае в России появились первые беженцы. Те, кому удалось бежать до того, как в их деревню пришли турки; реже те, кому удалось спастись, обманув бдительность или подкупив конвоиров. Беженцы собирались в Эчмиадзине, около церквей.

Жорж и Паша отправились в Эчмиадзин с колонной грузовых машин. Ехали узкими горными дорогами, везли медикаменты и продовольствие. Зрелище их глазам предстало страшное. Несколько тысяч женщин, стариков и детей лежали на голой земле под палящими лучами солнца. Женщины хватали их за руки: «Воды, хлеба!». Волонтеры сбивались с ног.

Через несколько дней беженцев распределили по домам и больницам. Многих спасти не удалось. Жорж и Паша снимали у выживших показания. Их рассказы поражали сходством совершенных злодеяний. Турки выстраивали в колонну избитых и смертельно напуганных людей, гнали их горными тропами под палящим солнцем. Днем им не давали ни воды, ни пищи. Конвоиры прикладами добивали тех, кто падал от истощения. Привал устраивали вечером. Здесь депортированных поджидали заблаговременно подъехавшие на лошадях «возмущенные патриоты». Обычно это были полудикие курды или зажиточные турки из окрестных аулов. Следовала кровавая вакханалия. Девочек и мальчиков насиловали на глазах матерей. Потом всех забивали насмерть. Трупы бросали в реку.

В феврале 16-го русские начали генеральное наступление. Вскоре пал Эрзерум. В апреле взяли Трапезунд. Армия входила в безлюдные места. Армянские селения были разграблены и сожжены. Не было людей и в турецких аулах. При приближении русских турки уходили – боялись репрессий.

* * *

… Война стала рутиной. Известия с фронтов приходили неутешительные. На тысячи верст Европу перерезали рвы и траншеи. Гибли, задыхались в ядовитом дыму люди. После первых успехов в Галиции русские отступали. Отдали Польшу, отходили дальше на восток. Кавказ был далеко, но и здесь появились беженцы из Белоруссии. Хуже всего было то, что медленно, но верно приходил в расстройство механизм огромной страны. Плохо ходили поезда, бастовали заводы. Воровали пуще прежнего, кто-то на крови наживал миллионы.

В Москве заседали промышленники и земцы. Решили создать союз городов, земгор. Понемножку «брать» страну в свои руки. Пытались наладить производство оружия, обмундирования и лекарств, устраивали госпитали. Власти на их деятельность смотрели с недоверием, мешали, как могли.

Отделение земгора открыли и в Тифлисе. Жорж и Паша вошли в правление. Земгор постановил: «содействовать восстановлению нормального хода жизни и хозяйства разгромленного армянского населения». Жорж и Паша несколько раз ездили в прифронтовую зону. Восстанавливать, в сущности, было нечего. Армянского населения там уже не осталось.

Осенью 16-го Пашу откомандировали в Москву и Петроград. Вести переговоры с земгорским начальством. До Москвы Паша ехал поездом три дня – через Баку. Поезд часами стоял на темных полустанках – пропускал военные составы. В Москве Паша остановился как всегда в «Национале». Большого начальства в Москве не было – кто в Петербурге, кто на фронтах.

Пашу пригласили на торжественный банкет в «Славянском базаре». Там много пили, произносили прочувственные речи, и опять пили. В ресторане Паша впервые увидел пьяных до безобразия офицеров.

Утром на Николаевском вокзале в Петербурге Пашу встречал Леван Мухранский. Как всегда подтянутый, полковничья папаха, золотые погоны с аксельбантами. Паша заметил, что Леван постарел: седина в висках, мешки под глазами. У вокзала стоял казенный автомобиль с шофером в форме гвардии. Ехали по Невскому, запруженному конными экипажами и автомобилями. Надрывно звенели трамваи. Несмотря на сильный холодный дождь, народу на улице было много, среди толпы мелькало большое количество людей в серой военной форме.

Мухранские жили в казенной квартире на Миллионной. Люся бросилась Паше на шею.

– Господи, Паша, ты совсем не изменился…

Люся сильно пополнела и подурнела… А вот Костю, их сына, Паша совсем не узнал. Когда Мухранские уезжали, Костя был совсем ребенок. Теперь перед Пашей стоял бледный высокий мальчик в форме кадета Александровского училища.

На работу Леван отправился пешком. Паша пошел его провожать. Они миновали бурую громаду Зимнего дворца. Вышли на Дворцовую площадь. Дождь не прекращался. Уныло блестели мокрые торцы. Во влажном тумане проступали очертания арки Главного штаба. У входа в Штаб замерли часовые. Увидели Левана, щелкнули каблуками начищенных до блеска сапог. Леван небрежно козырнул и скрылся за тяжелыми дверьми.

Паша вышел на Невский. Дождь не прекращался. Паша подозвал извозчика.

– Куда поедем, барин?

Дел в тот день у Паши не было, он неопределенно махнул рукой.

Проехали Невский. Свернули на Лиговку. Паша поразился, как быстро меняется облик города. Только что проносились величественные фасады, мелькали витрины шикарных магазинов. Свернули за угол, и вот – облезлые домины смотрят подслеповатыми окнами, вода хлещет из ржавых водосточных труб…

Вечером у Мухранских был семейный обед. Паша отметил, что жили они на широкую ногу. В квартире на Миллионной было шесть комнат, Паше выделили большую, ее окна выходили во внутренний сад. За столом прислуживал камердинер, в кухне хлопотала кухарка. Обедали по-русски. Стол был рыбный. Выпили по паре рюмок лимонной водки, закусили икрой и расстегайчиками с семгой. Потом принесли уху из стерлядей. На второе – судак по-польски. К каждому блюду подавали новое вино. Камердинер незаметно подливал холодный прозрачный напиток, когда хрустальные бокалы пустели. После кофе и ликера Леван провел Пашу в кабинет.

Поставил ящик с сигарами, открыл пузатую бутылку мартеля. Паша курил редко, но сейчас затянулся с удовольствием.

– Леван, скажи, что происходит в мире? Когда кончится война?

Леван молчал. Сжимал в руке коньячную рюмку. Потом заговорил.

– Эту несчастную войну нам не выиграть, Паша. Нас в нее втянули помимо нашей воли и воюем мы за чужие интересы…

– Леван, а как же Турция, проливы?

– Не пустят они нас в Турцию! Дойдет до дележа – англичане уж тут, в Месопотамии, а надо будет – опять в Дарданеллах или где-нибудь еще высадятся…

Леван допил рюмку и налил еще. Он заметно возбудился.

– Нам эта война не нужна. Не готовы мы были к войне, это я тебе говорю как военный. Нам бы еще десять лет мирной жизни, и были бы мы в Европе – первые… И тогда и Турция, и что хочешь… А сейчас…

Леван горестно махнул рукой и затянулся сигарой.

Паша спорить не стал. Спросил тихо:

– А что же делать, Леван?

– Мириться нужно. Мир заключать, пока не поздно. Пока не подняли на нас штыки наши же солдатушки…

– Ну, это ты уж слишком, Леван. На это никто в правительстве не пойдет. Да и царь, наконец, не допустит…

Леван медленно разлил по последней.

– Да царь, Паша, у нас не вечен. А люди такие есть. Правда, все больше юродивые…

Ночью Паше долго не спалось. А потом приснилось что-то странное: Невский проспект, безлюдный, в глубоком снегу, а на рельсах стоят замершие трамваи…

Назавтра Паша встречался с Карло Чхеидзе. Паша хорошо его знал по Тифлису, несколько лет вместе заседали в городской думе. Чхеидзе принимал Пашу в просторном кабинете в здании Государственной думы на Шпалерной. С 1912 года он возглавлял в Думе фракцию эсдеков.

– … Сколько лет, Паша, сколько зим… Ты, как я понимаю, по поводу земгора? Так вот, вам необходимо расширить социальный состав… Ввести рабочих депутатов в состав военно-промышленных комитетов… Убедить рабочих прекратить забастовки… Пора возглавить народное движение…

Паша попытался перебить:

– Кого ты имеешь в виду, Карло? Какую-нибудь конкретную партию?

– Нет, Паша, нет. В России нет настоящих партий, и, тем более, нет такой партии, которая заявила бы: «Я готова взять государственную власть!»

Чхеидзе резко остановился. Достал из жилетного кармана часы, хлопнул себя по лбу.

– Прости меня, Паша. Опаздываю на заседание фракции… Обязательно позвони перед отъездом…

…Сложнее всего было добиться встречи с Челноковым, главуполномоченным земгора. Его кабинет был постоянно пуст, секретарь беспомощно разводил руками. «Михал Василич клятвенно обещал…»

Паше удалось поймать Челнокова в думском буфете. Он сразу узнал его – по фотографии. Небольшого роста, лысоватый, окладистая борода, по-купечески расчесанная надвое. Паша представился. Челноков вскочил, сорвал с шеи салфетку, вытер жирные губы и полез целоваться. Его жуликоватые глазки светились почти неподдельной радостью:

– Пал Исаич! Да кто же вас не знает! Весь Питер только о вас и говорит… Да вы присаживайтесь… Отведайте балычку… водочки… Василий, еще прибор!

Развернул и быстро просмотрел письмо тифлисского комитета…

– Так-так… Надо обсудить… Когда уезжаете? Послезавтра? Плохо, брат, совсем плохо со временем…

Челноков замолчал, что-то прикинул в уме.

– А знаете что, Пал Исаич? Подъезжайте-ко вы в Виллу Роде вечерком, часикам эдак к одиннадцати. Посидим, потолкуем… с людьми нужными вас познакомлю…

– Вилла Роде, где это? – спросил Паша у Левана.

– А зачем тебе? – удивился Леван.

– Встречу деловую мне там назначили.

– Ну раз встречу… – Леван почему-то скептически хмыкнул. – Да тебя любой извозчик отвезет.

Паша сложил бумаги в портфель.

В прихожей Леван сказал:

– Я думаю, что до утра тебя ждать не стоит. На всякий случай, предупрежу дворника… Смотри, не потеряй портфель!

Извозчик повез Пашу по Каменноостровскому. Проехали мосты, свернули на набережную Малой Невки. Большие дома кончились, пошли плохо освещенные хибары. Где-то рядом чернела река. Пролетка остановилась у большого дома с затемненными окнами.

– Вам, барин, сюда, – указал на дом извозчик.

Паша прошел мокрый сад, швейцар открыл перед ним тяжелую дверь. Паша отдал гардеробщику пальто и шляпу. Лакей ввел его в зал. Было около одиннадцати, но ресторан пустовал. На огромной эстраде наигрывал грустную мелодию румынский оркестр. Паша сел за столик у стены, заказал водки, икры.

Челноков появился ближе к двенадцати. С ним прибыла компания, человек двадцать, мужчины и женщины, все сильно навеселе. Челноков увидел Пашу, махнул ему рукой.

– Иди к нам!

Их привели в банкетный зал. Хлопнули пробки шампанского. Почти сразу же в большом зале послышалось громкое цыганское пение и топот ног. Челноков не обманул Пашу. По очереди подводил к нужным людям. Нужные люди, хоть и были изрядно пьяны, дело разумели. Оставляли Паше визитные карточки, что-то записывали в записные книжки.

– Насчет военных поставок поговорите с Рябушинским. Непременно будет здесь, чуть позже.

Паша вышел в зал. Веселье было в разгаре. Надрывался цыганский оркестр. На освещенном разноцветными лампочками полу в бешеном танце кружились пары. Паша заметил нескольких совсем молоденьких девушек почти без одежды.

Почувствовал на себе чей-то взгляд. Стал крутить головой. В углу, во главе большого стола, сидел человек с неопрятной шевелюрой, в мужицкой поддевке и смотрел на Пашу не отрываясь. У Паши по телу пошли мурашки.

Он отвел взгляд в сторону и увидел Ирину. Она сидела за столиком в противоположном углу. Рядом с ней – офицер в гвардейской форме, высокий блондин. Его лицо показалось Паше знакомым. Челноков подвел Пашу к их столику.

– Позвольте представить. Граф Юсупов… Наш гость из Тифлиса.

Юсупов встал. Щелкнул каблуками. Ирина протянула руку для поцелуя.

– Мы встречались с Павлом Исаевичем в Париже.

Паша посидел какое-то время за их столиком. Лакей открыл еще одну бутылку шампанского, принесли большое блюдо с пирожными.

Оркестр заиграл вальс.

– Пригласите меня, – сказала Ирина.

Они прошлись по залу. Паша не удержался, наклонился и поцеловал Ирину в плечо.

– Выйдем на свежий воздух, – попросила Ирина.

Швейцар открыл перед ними дверь, они спустились по мокрой лестнице в сад. Было зябко, от близкой реки поднимался желтый туман.

Ирина что-то сказала швейцару, ей вынесли манто, а Паше – пальто и шляпу. Бесшумно подъехал автомобиль.

Шофер посмотрел на Ирину.

– На Гороховую, – сказала она.

Какое-то время они ехали молча.

– Обними меня, – сказала Ирина, – мне холодно.

Паша обнял Ирину, стал целовать ее руки, глаза, волосы.

Он не замечал, куда они ехали. Машина остановилась, шофер открыл дверцу. Они поднимались по какой-то затхлой лестнице. Где-то на самом верху открылась дверь, они вбежали в комнату, бросились на кровать…

Паша открыл глаза. Он лежал один в кровати. Темно. Где-то на улице стали бить часы. Паша насчитал четыре удара.

Он приподнялся, увидел Ирину. Она стояла у окна, смотрела на улицу. На ней была прозрачная накидка. Паша подошел к Ирине, обнял ее за плечи.

Она сделала ему знак: «Молчи».

Паша проследил за ее взглядом. К дому напротив подъехали три автомобиля. Из них вышла большая компания странно одетых мужчин и женщин. Один из них выделялся, на нем был картуз, мужицкий зипун, из-под него виднелось что-то вроде рясы. Мужик снял с головы картуз и, приплясывая, пошел к подъезду, вся компания потянулась за ним. У подъезда он остановился, обернулся. Паша отпрянул от окна. Он узнал человека, который так пристально смотрел на него на Вилле Роде…

* * *

…Сообщения о февральских событиях в Петрограде и об отречении царя повергли в растерянность. Как же так, без государя-императора? Царь был в Тифлисе незадолго до войны. В тот день занятий в первой мужской гимназии не было. Гимназистов вывели строем и поставили в ряд на Головинском проспекте, против дворца наместника. Марк стоял в первом ряду, в руке у него был маленький триколор. Автомобиль царя остановился в нескольких шагах от Марка. Он успел его рассмотреть: немолодой человек в серой шинели с полковничьими погонами, мешки под глазами. Марку показалось, что царь взглянул на него своими голубыми водянистыми глазами…

Паша и Жорж сидели в кабинете. Пили коньяк, курили сигары. Говорить не хотелось. Паша закрыл глаза и вдруг вспомнил Виллу Роде, тяжелый взгляд человека в черной поддевке. Паша не сомневался, это был тот самый, кого Леван назвал юродивым. В те дни газеты много писали о нем, о его пророчествах. «Вот убьют меня, и не будет царя, не будет России». Паше вспомнился желтый туман, поднимавшийся над Малой Невкой. Его утопили где-то там, неподалеку, сбросили с моста. Отравили пирожными, застрелили, завернули в рогожу, швырнули в полынью… Паше стало зябко. Он налил еще коньяку, хлопнул залпом.

Изменения в Тифлисе происходили неспешно. Во дворце наместника теперь заседал «особый комитет». Там были старые знакомые – грузинские эсдеки, армянские дашнаки, азербайджанские националисты. Управляли они Кавказом по старым царским законам, клялись в верности «единой и неделимой», призывали бороться с врагами Отечества до полной победы. По образцу России возникли рабочие советы. Там тоже верховодили эсдеки и эсеры. Во главе совета в Тифлисе встал Ной Жордания, эсдек, давний знакомец Жоржа. Сразу после революции в Тифлисе открылось множество газет. Паша и Жорж возобновили своего «Вольнодумца».

Тревожные известия поступали с фронта. Армия волновалась. Участились случаи дезертирства. Солдаты не подчинялись командам; по ночам стреляли в офицеров. Говорили, что в войсках действуют опытные агитаторы.

В октябре все рухнуло. Сперва – в Петрограде, потом во всей России власть взяли большевики. О большевиках на Кавказе знали мало. Считали кучкой террористов. Паше сразу вспомнился 1907 год, теракт в Тифлисе, Ирина, человек с саквояжем…

События теперь разворачивались с пугающей быстротой. В Тифлис приехал Карло Чхеидзе. Но на первую роль уверенно выдвигался Ной Жордания. В начале 18-го осевшие на Кавказе думцы собрались в Тифлисе на «закавказский сейм». Провозгласили Кавказ федеративной республикой. В мае федерация распалась. Грузия, Армения и Азербайджан по очереди объявили независимость. В Грузии премьером стал Ной Жордания.

Как-то утром у Жоржа раздался телефонный звонок. Звонил секретарь Жордании. Предложил пост министра юстиции. Жорж согласился. Целыми днями просиживал в министерстве. Ездил по стране. Налаживал демократическое судопроизводство. Газетой занимался исключительно Паша.

Вскоре после Октября фронт рассыпался. Солдаты бросали оружие, целыми частями пробирались домой, в Россию, в деревни. Появилось множество вооруженных людей в странной форме, а то и вовсе без формы. В Грузии стали формировать национальную гвардию. Оружие отбирали у солдат.

В феврале 18-го большевики подписали с немцами мир в Брест-Литовске. Туркам отдали Карс, Ардаган и Батум. За эти города русские воевали двести лет. Большевики их отдали росчерком пера.

На фронте турки наступали, не встречая организованного отпора. Перешли Аракс, подошли к Эчмиадзину. Наскоро собранные и плохо вооруженные, армянские части вступили в тяжелые бои. Турецкое наступление остановили, но большего добиться не смогли. Когда в июне Армения и Грузия заключили с Турцией перемирие, у армян остались только Эривань и Эчмиадзин. От Грузии отторгли Батум.

В мае в Тифлис вошли немцы. Вели они себя прилично. В Александровском саду играл военный оркестр. Золотом блестели начищенные остроконечные каски. Немцы расплачивались оккупационными марками, которые очень быстро обесценились. В ноябре немцы растворились; в Компьене, недалеко от Парижа, в железнодорожном вагончике немецкие генералы подписали мир.

В декабре между Грузией и Арменией вспыхнула война, назревавшая уже давно. В Грузии всегда было много армян. Жили они все больше в городах. Занимались торговлей, ремеслами. Разбогатевшие на нефтяном буме, армяне застроили Головинский шикарными особняками. Грузин в городах было немного; жили они в деревнях, а в города приходили лишь на заработки. Когда провозглашали независимость, при размежевании использовали старые границы. В Грузию вошли Тифлисская и Кутаисская губернии. Там были уезды, где армяне были в большинстве. Спор начался из-за городов Ахалцихе, Ахалкалаки и Лорийской области. Их отнесли к Грузии, а жили там, в основном, армяне. В декабре армянские войска заняли все эти земли. Грузины выдвинули свою армию и национальную гвардию. Начались настоящие бои.

У грузин была большая, но плохо вооруженная армия. В некоторых частях офицеров было больше, чем рядовых. Солдат пригнали из далеких уездов, они плохо понимали, за что им нужно воевать. Армян было меньше, но они были местные и воевать умели. Брали не числом, а профессионализмом. После первых пограничных сражений грузинская армия покатилась назад. Армяне прислали ультиматум. Потребовали отдать им большую часть Грузии с Тифлисом и Гори.

В Тифлисе началась вакханалия, непрерывно шли уличные демонстрации и митинги. На Авлабаре стреляли. Грузинская милиция стала конфисковывать дома богатых армян.

Жоржа вызвал к себе Ной Жордания.

– Ты понимаешь, Жорж, в этих условиях…

Жорж все понимал; положил на стол заранее написанное прошение об отставке.

Паша опубликовал в «Вольнодумце» совместное письмо грузинских и армянских писателей: «Нельзя молчать! Прекратите братоубийство!» Газету запретили, тираж конфисковали.

Армяне были хорошими солдатами, но никчемными дипломатами. Им пришлось воевать на всех фронтах сразу. Опять стали наседать турки, азербайджанцы вторглись в Карабах. В Батуми высадились англичане, вскоре их части появились в Тифлисе. Английский посредник провел переговоры, в конце года военные действия приостановились. Армяне очистили все занятые ими земли. В Лорийской области было введено совместное управление.

Англичане пробыли в Тифлисе до весны. Однажды утром перед домом на Паскевича остановился зашарпанный автомобиль, из него выскочил Шалва Метревели. До недавнего времени он преподавал слесарное дело в реальном училище, теперь же работал в городской администрации комиссаром центрального района. Жоржа не было дома, швейцар проводил гостя в кабинет Паши.

Шалва Метревели держался подчеркнуто официально. Порылся в черном портфельчике, извлек оттуда бумагу.

– Могу я видеть Исая Марковича?

– Отец плохо себя чувствует…

– Ну что же, – вздохнул Шалва, – тогда потрудитесь подписать вы.

Шалва положил на стол бумагу с печатью. Паша надел пенсне, стал медленно разбирать грузинскую вязь.

Шалва выхватил бумагу.

– Я могу перевести. Распоряжение комиссариата. По ходатайству военного коменданта города в вашем доме конфискуется квартира для нужд армии. Просьба расписаться.

Паша окунул перо в чернильницу, поставил подпись.

Шалва быстро спрятал бумагу в портфель. Встал, откланялся.

– Не смею более беспокоить.

Паша спросил:

– Когда следует освободить квартиру?

– Немедленно, – ответил Шалва и проскользнул в дверь.

Вечером собрали семейный совет. Решили освободить для нужд армии одну из верхних квартир.

Прошло два дня. Было воскресенье, все сидели за столом, играли в лото. В дверь постучали. Вошел швейцар.

– К вам пришли.

Паша вышел в вестибюль. Там стояли двое военных. Один высокий, в форме защитного цвета. Второй ростом пониже, кряжистый, в военном френче и в шотландской юбочке-килте, в руке держал небольшой чемодан.

Высокий отдал честь. Представился по-русски, с сильным акцентом.

– Меня зовут капитан Коллинз. Иан Коллинз. А это – сержант Крейг.

– Вы говорите по-французски? – спросил Паша.

– Очень плохо, – ответил Коллинз.

Они поднялись по лестнице на верхний этаж. Швейцар отпер дверь, передал ключи сержанту. Тот спрятал ключи в сумочку на поясе.

Паша включил свет.

– Вот ваша квартира. Две спальни, гостиная, кабинет. Ванна здесь, – Паша указал на дверь в конце коридора, – я велел истопить.

При упоминании ванны капитан Коллинз явно оживился.

– Я очень сожалею, что мы причиняем вам неудобства. Но это – война.

– Я понимаю, – ответил Паша.

Чуть позже в дверь Пашиной гостиной постучали. На пороге стоял сержант Крейг. Протянув коробку, он щелкнул каблуками и торжественно удалился.

Коробку открыли. Там были несколько банок консервов, пачка галет и большая бутылка виски. Паша отдал коробку швейцару.

Марк выбежал на улицу. Перед домом стояла машина – защитного цвета «остин» с английскими номерами.

Капитан уезжал рано утром, возвращался обычно очень поздно, когда все спали. Марк слышал, как ревел «остин», взбираясь в гору по Паскевича, затихал перед домом, потом слышались осторожные шаги по лестнице.

Как-то в воскресенье пришли гости, у кого-то из детей были именины. Маша играла на рояле. В дверь постучали. Вошел Коллинз. Увидел гостей, хотел уйти. Паша вышел к нему.

– Извините, я не хотел помешать…

– Вы нисколько не помешаете. Заходите.

Коллинз вошел. Встал у стенки. Паша протянул ему бокал с вином, подвел к столу с закусками. Веселье угасло. Маша стала опять наигрывать прерванную мелодию, но никто больше не танцевал. Стало тихо. Гости потянулись к выходу.

Коллинз подошел к роялю.

– Можно я сыграю?

Не дожидаясь разрешения, ударил пальцами по клавишам. Раздались непонятные аккорды, потом зазвучала грустная мелодия, она повторялась в разных вариантах. Вета тихо сказала Жоржу:

– Я знаю, что он играет, это «Абердинский вальс». У меня есть ноты.

Она принесла маленький стульчик, села рядом с Коллинзом, стала ему подыгрывать. Мелодия оформилась, стала отчетливой, расцветилась вариациями.

Завершилась громким аккордом и медленно угасла. Все захлопали.

Гости разошлись. Коллинз некоторое время сидел за столом, маленькими глотками пил вино из бокала. Встал, поклонился. Протянул руку Вете.

– Вы очень хорошо играете…

Вета улыбнулась.

– Вы тоже…

– Нет, что вы…

Англичане ушли в конце февраля. Сержант Крейг погрузил нехитрый скарб Коллинза в «остин». Коллинз пришел прощаться. Принес небольшой альбом с фотографиями.

– Я хотел оставить вам на память, – он раскрыл альбом. На фотографии был старинный замок, – это мой дом.

Коллинз перевернул страницу – на следующей фотографии было четверо молодых людей в соломенных шляпах.

– Я здесь справа, самый маленький. А это братья – Том, Джон и Майкл. Из всех в живых остался только я…

…Французский лицей открыли сразу после Нового года. Городские власти выделили для него здание реального училища в тихом пригороде Тифлиса, на берегу Куры.

На торжественное открытие приехал министр просвещения. Посол перерезал ленточку. На флагштоке взвился французский трехцветный флаг. Военный оркестр нестройно сыграл «Марсельезу».

Вету и Марка записали в старший класс. Они уже были большие. Вете – 16, а Марку – 15. До этого они учились в тифлисских гимназиях: Марк в мужской, а Вета в женской.

Вета быстро повзрослела; в одночасье из угловатой девочки стала стройной маленькой женщиной. У нее удлинилось лицо, густые темные волосы приобрели золотистый оттенок. Вета на людях стеснялась, чтобы скрыть неловкость, она часто улыбалась, поэтому вокруг ее больших глаз с молодости пролегла сеть морщинок. Те, кто знал Вету, запомнили мелодичный тембр ее голоса.

Марк тоже повзрослел и сильно вытянулся, стал на голову выше отца. Он сильно сутулился, близорукость заставила его с четырнадцати лет носить очки в металлической оправе. Одевался Марк небрежно. Летом и зимой на нем была гимназическая тужурка и сдвинутая на затылок фуражка с золотыми буквами ПТГ – Первая Тифлисская гимназия.

Приемные экзамены принимал директор лицея – мсье Леклерк. Экзамен длился долго, и мсье Леклерк изрядно устал. В этом году ему исполнилось шестьдесят. До недавнего времени он был директором лицея в Руане и с удовольствием предвкушал пенсию, размеренную жизнь в нормандской деревушке у моря. И вдруг такое назначение… Его уговорил Анри Лионель, университетский товарищ, он теперь заведовал канцелярией в министерстве. Соблазнил орденом Почетного легиона и прибавкой к пенсии. И вот теперь мсье Леклерк на старости лет прозябает здесь, в азиатской глуши.