Текст книги "Кавалер багряного ордена"

Автор книги: Павел Бергер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

– Папандос… – констатировал Паха.

Груз не отличался разнообразием: во всех трех ящиках лежали высушенные веточки неведомого растения. В том ящике, о который порезался Прошкин, по веточкам скользнула юркая желтая змейка. Прошкину было все равно: сон и есть сон, поэтому рассматривать груз он особо не стал, а просто высказал предположение, основанное на былом жизненном опыте и множестве просмотренных за прошедшие во сне месяцы кинофильмов:

– Дед, сдается мне, плохие парни давно скурили коноплю твоего пресвитера, а нам, как только мы с таким грузом заявимся, не то что жалованье не выплатят, а голову за пропажу снесут… Надо бы, по-хорошему, все это бензинчиком облить, спичку бросить да расходиться по домам – счастье, что мы хоть аванс получили!

– Ну, я, конечно, не специалист, может, это какое-то лекарственное растение навроде морозника, может, эти ветки заваривают?.. – предположил с надеждой Дед.

– А может, эту хрень тоже курят?

Паха был большим оптимистом и тут же принялся толочь веточку на крышке ящика. Быстренько изобразил две самокрутки: для себя и Прошкина. Добровольцы прикурили. Едкий дым тут же больно резанул по глазам, разорвал грудь кашлем, и полуослепшие жертвы любопытства, кашляя и чертыхаясь, почти на ощупь помчались к желтовато-мутной речушке.

Когда руки опустились в теплую илистую жижу, Прошкину стало совершенно скверно, безответственное сознание унеслось куда-то в тенистую мглу, а решившее жить самостоятельно тело грузно бухнулось в воду…

36

– Георгий Владимирович! Георгий Владимирович! – радостно вопил Серега Хомичев прямо над ухом у Прошкина. – Ему лучше! Посмотрите: моргает!

Прошкин действительно моргал, пытаясь понять, где он, – сил повернуть голову у него не было, а глаза упирались в требовавший побелки незнакомый потолок. Потолок сменился лицом доктора Борменталя, заглядывающего ему в зрачок. Потом лицо исчезло, и откуда-то, словно из глубокого колодца, до Прошкина донеслись знакомые, но полузабытые голоса Борменталя и Корнева:

– Безусловно, он выздоровеет, хотя имеют место остаточные явления сильной интоксикации. Все-таки он перенес отравление растительным ядом, вызвавшее частичный паралич дыхательного центра…

Действительно, через пару дней Прошкин уже мог сидеть, с аппетитом уплетать больничную кашу и тихонько разговаривать. Еще через неделю он совершенно оправился и даже начал страдать от пресного госпитального режима и недостатка информированности. Сам Прошкин из случившегося с ним помнил мало – только яркие галлюцинации о какой-то невзаправдашней, вольной, немного сумасшедшей жизни, в которой у него было много денег и при этом не было совершенно никакого начальства…

Заметив прогресс в состоянии сотрудника, Корнев, исключительно по душевной доброте, под свою ответственность вызволил Прошкина из больничного покоя и поведал ему о событиях, имевших место в недавнем прошлом. А произошло за время болезни Николая Павловича множество вещей, заслуживающих внимания.

Сильнодействующее средство

Ничто не предвещало беды, когда солнечным жарким днем Прошкин на машине Управления отправился в городок – за новостями, газетами и пивом. И Владимир Митрофанович, зная, что раньше чем через три – четыре часа Прошкин не вернется, со спокойным достоинством отправился отчитывать начхоза за скверную организацию быта сотрудников. Группу, теперь состоявшую из ряда служб, общей численностью в семьдесят пять человек, разместили в древней, но все еще безупречно прочной крепости, служившей в годы Гражданской штабом дивизии, а затем – музеем местного быта.

И конечно, Корнев был скептически настроен, когда дежуривший у ворот сержантик, буквально через полчаса после отъезда Прошкина, привел к нему местного учителя по фамилии Ярцев. Педагог с полными ужаса глазами поведал, как утром обнаружил тело «товарища Прошкина» в маленькой речушке, на берег которой повел своих гомонливых учеников с экскурсией. Видеть видел, но трогать – в интересах будущего следствия – не решился.

Учитель был гражданином нудным, но непьющим и вменяемым, к тому же коммунистом с восемнадцатого года, и Владимир Митрофанович, просто для очистки совести, отправил с ним к речушке Вяткина и еще пару бойцов – разобраться с инцидентом на месте. Вернулись ребята примерно через час – совершенно подавленные, волоча на импровизированных носилках из восточного ковра перепачканное в иле бездыханное тело. Тело окатили водой, чтобы смыть грязь и песок, – и ужаснулись. Это действительно был Прошкин! Сомневаться не приходилось.

Но в каком он находился состоянии! Наголо обритый. По пояс голый. В жутких истертых штанах с несмываемыми пятнами яркой краски и толстой бельевой веревкой вместо ремня. Правда, в очень даже добротных высоких кожаных ботинках на шнуровке и тонких белых хлопчатобумажных носках. Шею удавкой обвивала толстая золотая цепь с патроном от неизвестного оружия. Даже пупок Прошкина изувечившие его жестокие мракобесы прокололи и вставили туда кольцо – прямо как серьгу в ухо цыгана! Правая рука Прошкина почти до локтя распухла и сочилась сукровицей, тело же покрывали солнечные ожоги да мелкая сыпь, а кое-где сквозь кожу проступали непонятные темные пятна. Обнадеживало только то, что Прошкин все еще был жив, хотя и находился в бессознательном состоянии.

Борменталь – как всегда! – порадовал диагнозом: отравление растительным ядом, частичный паралич дыхательных центров, острая интоксикация, анаэробная инфекция правой конечности. И в довершение сообщил: солнечные ожоги и сыпь, образовавшаяся в результате суточных перепадов температур, очень ощутимых в горах, указывают на то, что больной провел на прибрежном грунте не менее двух суток.

Смешно было слушать – еще хорошо, что Корнев дальновидно пригласил доктора доложить о диагнозе лично ему – один на один! Учитывая эту ситуацию, Владимир Митрофанович не преминул поинтересоваться, мол, выходит Прошкин с утра минимум двадцати – тридцати гражданам, включая самого Борменталя, попросту привиделся? На что упрямый доктор ответил: то, что мы все видели Николая Павловича, к диагнозу отношения не имеет. Диагноз – вещь объективная. Корнев только головой покачал, засекретил сомнительный диагноз, но все же подписал бумагу с запросом из медицинской части головного Отдела на дорогие иностранные лекарства для пострадавшего в результате происков врагов сотрудника.

И как не подписать! Прошкина ведь выкрали, пытали и отравили – факт преступления был налицо, оставалось только установить виновных!

Машину, из которой опасные злонамеренные элементы похитили Прошкина, нашли только на следующий день – на горной дороге, в трех часах езды от базы. Провели, как водится, экстренное совещание, разработали план оперативных мероприятий, привлекли к работе местных товарищей. В связи с опасной обстановкой отложили некоторые экспедиционные работы, охраной укрепили госпиталь и оперативные группы…

Надо заметить, оперативные действия в азиатской глубинке – сущая мука, уже по той простой причине, что людей, худо-бедно изъясняющихся на русском, тут единицы, а квалифицированных переводчиков в самой группе тоже было всего-ничего – Баев да Субботский.

Товарища Баева как человека, хорошо знакомого с местными обычаями, Корнев с десятком людей отрядил опрашивать население в районе городского рынка, мечети, беседовать с традиционно авторитетными старожилами. А Субботского собрался усадить переводить и писать протоколы допросов великого множества задержанных и подозреваемых. Надо отметить, что благодаря героическим усилиям сотрудников объединенных сил местного УГБ НКВД и специальной группы многочисленные подозрительные элементы под завязку заполнили подвал крепости, наскоро переоборудованный в импровизированную тюрьму.

Сам Алексей, как выяснилось, предпочитал торчать в палате у Прошкина и ругаться с доктором Борменталем. Ругаться – мягко сказано. Едва не дрались. Корневу разнимать пришлось. Конфликт сводился к следующему: Борменталь вознамерился снять с шеи Прошкина цепь с патроном. А Субботский, ссылаясь на какие-то древние исламские поверья, требовал цепь ни в коем случае не трогать. И даже утверждал, что если Прошкин до сих пор жив, то только благодаря этому амулету. Корневу было не до эзотерики, он махнул на цепь рукой – пусть, мол, остается, – а Лешу немедленно отправил в подвал, помогать: следователи зашивались без переводчика.

Хотя и сам доктор Борменталь, и фельдшер Хомичев непрерывно бодрствовали у постели больного, лучше Прошкину не становилось. Корнев и сам ночей не спал от переживаний, возлагая большие надежды на иностранные лекарства, которые привезли действительно быстро – всего через три дня.

То, что лекарства были иностранными, подтверждалось инструкцией – на чистом английском языке! Сам Борменталь – большой интеллигент, видите ли, – знал только французский и немецкий и попросил доверить перевод инструкции товарищу Баеву как хорошо знакомому с медицинской лексикой. Корнев согласился, вызвал Александра Дмитриевича. И уже через минуту горько пожалел об этом.

Из перевода стало ясно: чудодейственное лекарство изготовлено из самой обыкновенной плесени. Корнев был сильно разочарован, но, как материалист, продолжал полагаться на современную медицинскую науку. А вот Александр Дмитриевич, дочитав инструкцию, занял крайне радикальную позицию. Он был категорически против того, чтобы Прошкина кололи этим новомодным препаратом, и утверждал, что спасти больного можно только средствами народной медицины, и с этой благородной целью притащил из городишки двух оборванцев из местных, в высоких островерхих шапках, – на востоке таких называют дервишами. Как на подобную инициативу отреагировал доктор Борменталь, даже пересказывать нет надобности. Надо признать совершенно непредвзято: в разгоравшемся конфликте Саша занял конструктивную позицию, против обыкновения не рыдал и даже не орал, а с какой-то обреченной уверенностью попросил Корнева дать товарищу Прошкину хотя бы один шанс остаться среди живых. Для ритуала нужно буквально полчаса – за это время состояние Николая Павловича радикально не ухудшится.

Корнев от такой формулировки совершенно опешил… Потом здраво рассудил, что состоянию здоровья Прошкина уже мало что повредит, и согласился. Тем более что сам тяготевший ко всяким магическим действам больной, конечно, с радостью принял бы подобное решение руководства. Правда, пришлось запереть Борменталя – разбушевавшегося и грозившего пожаловаться на корневское самоуправство во все возможные и невозможные инстанции – в сарайчике рядом с территорией крепости.

Баев попросил всех, кроме больного, оставить палату. Корнев согласился, сам лично выпроводил Хомичева в ординаторскую, но на самотек сомнительного дела не пустил, а с полевым биноклем в руках взобрался на крышу соседнего крыла крепости – оттуда палату видно было не слишком-то хорошо, но достаточно, чтобы в критическую минуту отправить бойцов вмешаться.

Много перевидавшим на своем веку глазам Корнева предстало удивительное действо. Сам Саша нарядился в роскошно расшитый восточный халат, замотал голову узкой черной тряпкой и встал в изголовье кровати Прошкина, а два так называемых дервиша – в ногах, по противоположным сторонам спинки койки. И вот они все трое начали медленно и синхронно поворачиваться вокруг себя, потом кружиться все быстрее и быстрее – так быстро, что казались просто вращающимися веретенами гигантской неведомой машины, производившей магнетические импульсы, под воздействием которых тело Прошкина медленно и плавно отделилось от кровати и поплыло сперва вверх, а потом так же спокойно вернулось на место. В ту же секунду вращавшиеся резко упали на пол и замерли…

Корнев бегом побежал к палате – но все участники таинственного действа были живы и здоровы. Даже Прошкин выглядел повеселее: темные пятна на его коже исчезли, сыпь побледнела, воспаление на руке существенно уменьшилось, на щеках появилось подобие румянца, а еще час назад ледяные пальцы наполнились живым теплом… Улучшение состояния больного вынужден был признать даже доктор Борменталь, выпущенный из сарая под обещание примириться с незваными конкурентами.

Но пустовать сараю не пришлось: туда Владимир Митрофанович дальновидно распорядился запереть дервишей, чтобы потом долго не бегать в поисках виноватых, если Прошкину снова станет хуже.

Пока Борменталь и Корнев дивились улучшению состояния больного, Александр Дмитриевич отправился в сарай – вернуть дервишам халат и черную тряпку. Все. На этом история закончилась.

37

Точнее сказать, закончилась она для Александра Дмитриевича. Его больше никто не видел. Ни его, ни дервишей. Обеспокоенные тем, что Баев так долго остается в сарае, бойцы заглянули внутрь – там было пусто и тихо, только лежал на полу пустой и остывший роскошный шелковый халат…

Корнев приподнялся, открыл сейф и продемонстрировал Прошкину шелковый халат. Тонкий и изящный, богато расшитый орнаментами, пышными цветами, листьями и сказочными земноводными, так мало похожий на громоздкие одежды местного населения. Руководитель оставил халат лежать на столе, подвел младшего коллегу к окну, указал на жалкое сооружение – тот самый сарайчик. «Автовокзал…» – едва не закричал Прошкин: он еще не до конца отделил реальность от своих пронзительно ярких сновидений, но все же достаточно сознавал факт сновидения и поэтому не стал обременять начальника своими сложными ассоциациями.

Корнев продолжал свой невеселый рассказ.

Ни подземного хода, ни лаза, ни самой маленькой щелки не удалось обнаружить в сарае даже искушенному Корневу. Промучившись до утра, Владимир Митрофанович решился доложить о печальном происшествии руководству – то есть не то чтобы письменно доложить, а пока просто позвонить Сергею Никифоровичу и попросить в помощь дополнительных людей для поисков потерявшегося в горах товарища Баева.

Руководство на известие отреагировало с поразившим Корнева спокойствием.

– Что искать-то… Это ведь так только кажется, что мы, ваше начальство, по кабинетам сидим, оторвавшись от реальной жизни. А на самом деле мы прекрасно понимаем, какая на местах ситуация, – никто с тебя тела требовать не будет, – вздохнул товарищ Круглов, как показалось Корневу, даже с облегчением. – Пиши на этого Баева представление – на «Красную Звезду» посмертно. Да и в партию его принять не забудьте… Он, кажется, кандидат был? Фотографию подберите для некролога, мне лично вместе с представлением на орден и следственными материалами по фактам террористической и вредительской деятельности местных националистических и происламских элементов, финансируемых и вдохновляемых британскими шпионами, передашь. В общем, сам грамотный, успешно с задачами справляешься, что тебя учить! Политическая ситуация – сложная. Крепкие кадры нам нужны… Думаю, Владимир Митрофанович, через пару недель выставляться за повышение будешь!

Вот такая директива…

– А почему британскими шпионами? Может, немецкими? – позволил себе усомниться в руководящей линии ослабивший бдительность за время болезни Прошкин.

Корнев горько улыбнулся и пододвинул Прошкину газетную подшивку; перевернув несколько номеров, прокомментировал:

– Да потому, Николаша, что войны – не будет. Во всяком случае, в ближайшее время, и по крайне мере с Германией, – почти дословно процитировал начальник давнишнее пророчество отца Феофана.

– Как же так? – недоумевал Прошкин.

– Да вот так! – Корнев повернул к нему знакомую заметку, освещавшую «Договор о ненападении» между СССР и Германий.

Прошкин глянул на дату – так и есть: газета была от тридцатого сентября 1939 года.

– Та самая? – удивился Прошкин: газета выглядела совершенно новенькой.

– Нет, другая, сегодня ведь уже четырнадцатое число – четырнадцатое октября. Долго ты, Прошкин, в постели провалялся.

Владимир Митрофанович хмыкнул и перевернул передовицу. На том же месте, где, как помнил Прошкин, в подобной газете располагался некролог, посвященный памяти сотрудника Коминтерна с раздвоенным подбородком, была заметка под названием «Кавалер Ордена» с красивым портретом товарища Баева, заключенным в толстую траурную рамку, внизу превращавшуюся в ленту, затейливо оплетавшую циркули, мастерки, строительные отвесы, – словом, в картинку, в точности повторявшую рисунок с могильной плиты его приемного отца Деева. Прошкин скользнул глазами по хрестоматийным строкам о славном боевом пути сына легендарного комдива Гражданской войны, молодом майоре УГБ НКВД, сложившем голову в боях с врагами социалистического государства. Родина отметила подвиг героя высокой наградой – орденом Красной Звезды, а Коммунистическая партия посмертно приняла его в свои ряды… Живописуя достоинства покойного, автор даже назвал его «Хранителем, ревнителем бдительности»… Прошкин побледнел, разом отчетливо вспомнил недавние события, происходившие в Н. Снова этот треклятый Орден возник – лучше бы ему, Прошкину, не просыпаться!

– Ты, Николай, не расстраивайся – нам с тобой тоже по «Знамени» уже подписали! – утешил погрустневшего выздоравливающего Корнев и извлек из сейфа бутылку водки. – По-хорошему, обмыть надо! Не ждать же, пока вручат…

– По «Трудовому»? – уточнил польщенный такой милостью руководства Николай.

– Да ты что! Мы ж не картошку тут окучивали! Едва головы не сложили за дело Коммунистической партии! По «Боевому», конечно! – вдохновенно поправил его Корнев.

– Вау! – вырвалось у обрадованного Прошкина.

– Что с тобой, Коля? Ты чего мычишь?

– Просто прет… – виновато сконфузился Прошкин.

Должно быть, из-за болезненного состояния навязчивая галлюцинация из нереального будущего глубоко въелась в его сознание и постоянно напоминала о себе – то непривычным словом, то непреодолимым желанием попросить виски или ментоловую сигарету «R1», то непонятно как испарившимся подобострастием…

– И куда тебя, Николай, «прет»? Видно, не до конца ты оклемался, рано тебе еще пить. – Корнев налил только себе и сочувственно посмотрел на Прошкина: – Может, тебе путевку на курорт исхлопотать?

– Не, мне нормально.

После такого заявления Корнев налил наконец и ему тоже. Прошкин жизнерадостно хрястнул водки – непривычно мягкой и чистой. Да, такой водки потом делать не будут, с грустью подумал он.

– А раз нормально, – сказал Корнев уже привычным руководящим голосом, указывая на золотую цепь с пулей, беззаботно болтавшуюся на шее Прошкина, – снимай поскорее это безобразие! И садись – адаптируйся к текущей ситуации, просматривай следственные материалы: ты ж у нас силен статистические данные обобщать и рапорта строчить. Подключайся! Пора уже итоговый отчет готовить! – Владимир Митрофанович пододвинул к Прошкину целую стопку папок с делами. – Я пока пойду – контролировать процесс… Дел невпроворот!

Расставаться с таинственным образом сохранившейся на его шее «счастливой пулей» Прошкин не собирался, а решил просто перевесить этот действенный амулет на связку ключей в качестве брелока – подальше от недреманого руководящего ока. Широкую, плоскую, очень стильную золотую цепь ему во сне делал на заказ знакомый ювелир Деда – прямо по каталогу фирмы «Тиффани». Но и эта реальная, совершенно идентичная привидевшейся цепь была изготовлена на совесть – голыми руками не расцепить, инструмент требуется. Прошкин снял трубку, пригласил дежурившего в приемной сержанта и привычно скомандовал:

– Принеси-ка мне, дружище, плоскогубцы! Come on! – однако, наткнувшись на полный недоумения взгляд подчиненного, конкретизировал задачу уже по-русски: – Давай задницей шевели!

– Не понял, Николай Павлович, – смутился новый сержантик, исполнявший функции дежурного по зданию.

– Принеси мне плоскогубцы и еще покурить чего-нибудь прихвати, только по-быстрому, – повторил Прошкин, выговаривая каждое слово как можно громче и отчетливее, как если бы сержант был глухим или умственно отсталым.

Тот наконец понял, кивнул и удалился, а через пару минут вернулся с пачкой «Беломора» и плоскогубцами.

Прошкину, почти разучившемуся прикуривать от спички, наконец удалось затянуться. Он сразу же закашлялся от непривычно едкого и какого-то резкого дыма. В отличие от водки табак показался ему неприемлемо мерзким. Нет! Это же решительно невозможно – курить такие сигареты, или папиросы, или черт знает, как это зелье называется! Наверное, это отравление на него так подействовало. Придется бросать курить – оно для здоровья даже и полезнее. Запил мерзкое чувство водой из графина и принялся механически расчерчивать белый листик табличкой, просматривать папки и заносить в будущий отчет данные о задержанных, номера статей и прочую рутину. Еще много лет назад один его подследственный по делу промпартии, счетовод со смачной фамилией Корейко, научил Прошкина, в обмен на некоторое смягчение режима, алгоритму составления безупречного статистического отчета. С той поры Николай Павлович довел полезный навык до полного автоматизма и ходил в передовиках, потому что успевал отчитаться самым первым по области, да так, что комар носа не подточит! Не прошло и часа, как Прошкин отдал три аккуратных таблички перепечатывать машинистке.