Текст книги "Кавалер багряного ордена"

Автор книги: Павел Бергер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

28

– Давайте установим хронологическую последовательность, – Корнев принялся делать отметки на прикрепленной в ординаторской для студентов-медиков доске, а Прошкин и Баев, как примерные ученики, сидели на кушетке и кивали.

– Александра Дмитриевича привезли в больницу в пять тридцать утра. Факт этот не афишировали. Официально извещать, что он болен гепатитом, мы стали только через сутки. Пожилой гражданин, который принес книгу, появился в Управлении около десяти утра того же дня, то есть через четыре часа. Он не мог знать, что Александр Дмитриевич попал в больницу. Возникает вопрос: какова была цель этого человека? Порадовать товарища Баева историей про юных пионеров?

– Какой-то идиотизм! Мне эта повесть показалась совершенно нелепой, – возмутился Баев. – Зачем детям среди ночи старушкам воду разносить? Да еще и в такой глубокой тайне?

– А мне – довольно-таки подозрительной! – вставил Прошкин.

– Естественно предположить, – продолжал Корнев, проигнорировав замечания молодежи, – что незнакомец стремился передать Александру Дмитриевичу именно газету, в которую была обернута книга, причем так, чтобы она не привлекла внимания посторонних. Но в то же время обратила на себя внимание адресата. Я думаю, сигнальный экземпляр книги, еще не поступившей в массовое производство, был избран именно с целью обратить внимание Александра Дмитриевича на необычную дату публикации «Комсомольской правды». Собственно, поэтому он и настаивал на личной встрече, а потом долго ждал, надеясь убедиться, что книга доставлена вместе с оберткой! У вас, Александр Дмитриевич, есть какие-нибудь предположения?

Саша независимо передернул плечами. Даже если у него и были какие-то особые предположения, обнародовать их он не собирался, а высказал только вполне очевидную версию:

– Мне, Владимир Митрофанович, кажется, ваше логическое построение надо довести до конца. Кем мог быть это пожилой человек? Принимая во внимание обстоятельства, при которых гражданин Чагин, известный также как отец Феофан… э-э… отправился лечиться в Н., а также болезненные фантазии товарища Мазура, которому упомянутый гражданин привиделся в служебном автомобиле с номером, – Саша воспроизвел номер, и Корнев поморщился так, словно ему насильно запихали в рот несколько долек лимона без сахара, – можно уверенно утверждать: книгу принес именно Чагин.

– Точнее, человек, имеющий с покойным Чагиным значительное внешнее сходство, – поправил Сашу осторожный Корнев.

– Значит, о нынешнем местонахождении Чагина, как и об источниках появления этой газеты, нужно осведомляться у тех, в чьем ведении находится установленный автомобиль…

– Каким образом? – недоверчиво уточнил Корнев.

– Путем прямого опроса, – Саша коварно улыбнулся, потянулся к телефону и уже через полминуты сладко пел в трубку: – Сергей Никифорович… Да, да, Баев. Живой, конечно… Стараюсь… да, лечусь, поправляюсь. Гораздо лучше себя чувствую. Спасибо… Простите, что я не поблагодарил сразу за внимание, за ваше бесценное время – вы мое состояние наблюдали… Мне столько оптимизма ваше посещение прибавило – спасибо огромное… Нормально, только несколько тоскливо. Доктор Борменталь, человек старой закалки, мне не велит газет читать, говорит, вредит пищеварению… Как почему? А в краску типографскую входят соединения свинца… Да, наука не стоит на месте… Так что я вам вдвойне признателен и за визит, и за книгу… Ту, что вы мне оставили – в газетку завернутой… Нет, я понимаю, раз вы не оставляли, значит, не оставляли, я ведь взрослый человек, как я могу не понимать таких простых вещей! Хотя довольно странно: это ведь обыкновенная книжка для юношества, некоего Гайдара, очень-очень занятная, то, что нужно выздоравливающему! Ну, нет так нет, не буду о ней… Да здесь, рядышком, нет, в суфлерах я не нуждаюсь. Передаю…

Трубка перекочевала в руку заранее вспотевшего Корнева. Разговор с товарищем Кругловым был достаточно формальным: начальник большей частью поддакивал, кивал так, будто собеседник мог его видеть, соглашался и благодарил. Повесил трубку и поспешил обнадежить подчиненных:

– Сергей Никифорович срочно ждет отчет. Говорит, решение о переводе группы практически принято, и самое положительное. Так что, Александр Дмитриевич, замените, будьте добры, по тексту, – Корнев перебирал отпечатанные листки с текстом, а Саша принялся стенографировать, – на седьмой и десятой страницах «в состоянии прострации» и «впал в транс» на «находился в бессознательном состоянии». И еще, на странице двенадцать, «письменные документы различного содержания» на «связку документов», раздел про осмотр подвала можно полностью опустить – просто напишите «были изъяты при первичном осмотре жилого сооружения»… А, и еще вот здесь – страница двадцать семь. Замените «геофизические аномалии невыясненного характера» на «природные явления». Все. Завтра повезу. Кстати: Сергей Никифорович просил прихватить замечательную книжку, которая вам так понравилась, – в газетке…

– В этой замусоленной газетенке? От тридцатого сентября? Хорошо хоть не будущего года… – Саша с сомнением вздернул бровь.

Корнев понимающе улыбнулся. За окнами затухало закатным солнцем семнадцатое июля…

– Можно и не в этой, выберите там, в подшивке, любую старенькую, только за тридцатое число, с большой фотографией посередине.

Пока Прошкин и Баев шуршали газетами в поисках подходящей, на одной из них, совсем свежей, Саша задержался дольше остальных, просматривая полосу за полосой, потом отодвинул газету. Любознательный Прошкин тотчас потянул именно это печатное издание к себе; ну, почему Саша ее отодвинул, понятно: номер «Комсомольской правды» был датирован вчерашним числом, для того чтобы сделать обертку, газета была слишком новой. Вот дожили! Газет уже с неделю не читает, укорил себя Прошкин и для экстренного восстановления политической грамотности перевернул страницу – и сразу уперся глазами в небольшую заметку в черной траурной рамке. С маленького, по-газетному бездушного снимка на него смотрел тот же самый персонаж, раздвоенный подбородок которого он видел на истыканном острыми предметами рисунке Баева. А потом наблюдал в странном видении о Монсегюре – хотя бред из древних времен, конечно, к делу отношения не имеет. Некролог скупо говорил о безвременной кончине сотрудника Коммунистического интернационала Йозефа Альдовича Ульхта, много лет жившего и работавшего в немецком подполье. Смерть наступила в результате кровоизлияния в мозг, уточнялось в заметке. Прошкин не верил своим глазам. Он внимательно исследовал каждый миллиметр снимка, раз десять прочитал имя и фамилию…

За это время Владимир Митрофанович быстренько изучил потертости и сгибы на «досрочной» газете и, тщательно повторяя их, завернул книгу в «Комсомольскую правду» от тридцатого мая 1939 года.

– Готово – такую не стыдно будет руководителю в руки отдать! – с гордостью сказал он.

Саша вместе с заметками и уже отпечатанным отчетом удалился в палату, и больничные этажи снова наполнились бодрым стрекотом пишущей машинки.

Корнев устало обмахивался клетчатым платком, разглядывая ординаторскую.

– Я, Николай, так полагаю, что раз это ординаторская, то где-то здесь должен спирт храниться. Нельзя ведь в медицине без спирта! И скажу тебе больше: быть ему тут негде, кроме как в этом шкафчике.

Корнев, крякнув, поднялся с кушетки, извлек из эмалированного почковидного лоточка какой-то длинный блестящий хирургический инструмент и без всяких церемоний ковырнул им в замке небольшого зеркального шкафчика. Дверца послушно открылась, и руководитель безошибочно извлек из недр шкафа пузатенькую бутылочку с резиновой пробкой. Вытащил пробку зубами, плюхнул остро пахнущей жидкости в две мерные мензурки:

– Где ж тут вода? – и, еще раз оглядевшись, подошел к крану.

– Там же сырая… в смысле не кипяченая… – испуганно пролепетал Прошкин.

– Ну и что? Мы же ее со спиртом смешаем, от спирта все микробы гибнут на корню! А то на Борменталевых каплях из ландыша у нас тоже косы отрастут, как у Шамаханской царицы…

Коллеги выпили и принялись старательно жевать бутерброды Субботского, «завалившиеся» в карман к Корневу. Идиллию прервало появление самого Алексея.

Субботский стоял на пороге ординаторской смущенный и виноватый, со слегка потертым, но добротным кожаным чемоданом в руках и был похож на незадачливого супруга, которого только что без объяснения причины выставила молодая жена.

– Что-то опять стряслось? – забеспокоился, глядя на Лешу, Прошкин.

Субботский вошел, бережно положил чемодан на кушетку и принялся возиться с ремнями и замками, комментируя свои невзгоды:

– Евгений Аверьянович… Очень нервный человек… Так вот… Сказал мне, чтобы я забирал и атлас, и переписку, и еще архив какого-то клуба, кажется, он назвал его клубом путешественников. Нет, сейчас вспомню точно: «Клуба странников», который ему передал на хранение покойный фон Штерн! Я, конечно, отказывался как мог – меня ведь уполномочили только за атласом съездить. Но он настаивал, так и сказал: Алексей Михайлович, либо вы заберете весь архив, который принес в мою жизнь истинное проклятье, либо вообще отсюда не выйдете, и за револьвер схватился… Я подумал: покойный Александр Августович фон Штерн – видный ученый, архив – часть его научного наследия и в отношении этой части он никаких специальных распоряжений не делал, значит, будет правильно передать входящие в него документы советской науке комплексно…

После нервозного дня, завершившегося приемом сильнодействующего медицинского средства, Корнев впал в несвойственное в обычной жизни благодушие:

– Идите, Алексей Михалыч, помогите Александру Дмитриевичу – он как раз отчет завершает. И атлас возьмите с собой – может пригодиться…

Субботский прижал к груди тяжеленный атлас в роскошном кожаном переплете с позолотой, благо «артефакт» лежал в чемодане прямо сверху, и помчался в палату так быстро, словно опасался, что Владимир Митрофанович переменит свое решение.

Корнев отер лоб платком, подошел к распахнутому окну ординаторской, захлопнул его и проверил крепость задвижки. Потом подошел к двери, резко открыл ее, выглянул в коридор, закрыл, расстегнул воротничок гимнастерки, изготовил себе новую порцию поддерживающей жизненные силы смеси из спирта и воды и констатировал:

– В какое удивительное время нам посчастливилось жить! Только подумай, Прошкин! Нотариусы пугают молодых ученых револьверами, научные авторитеты, перед тем как случайно утопнуть, отдают личный архив на хранение бывшим штабс-ротмистрам, психиатры из мещан называют генерала Корнилова исключительно по имени-отчеству, святые отцы бреют бороды и вместо Библии зачитываются книжками про пионеров, газеты выходят на много месяцев раньше положенного, а специальные курьеры раздают звоночки комиссарам ГБ второго ранга запросто – как модница портнихе! – на этой высокой ноте порция целительного состава наконец попала внутрь Владимира Митрофановича. – И вот в это чудесное время нам, Николай, приходится не только жить, но еще и работать!..

29

Корнев поднялся со стула, подошел к кушетке и принялся внимательно осматривать чемодан, щелкать замками, стучать по дну, царапать краску на каркасе. Вывалил его содержимое – четыре перетянутых шпагатом стопки папок – на пол, совершенно не проявляя к архиву интереса, и попросил Прошкина:

– Подай мне скальпель! – и с уверенностью опытного хирурга чиркнул по подкладке чемодана.

То, что обнаружилось внутри, под добротной шотландкой, сильно огорчило товарищей. За подкладкой ждали своего часа пять чистых бланков советских паспортов, столько же паспортов дипломатических, несколько сберегательных книжек на предъявителя, незаполненные удостоверения и пропуска, бланки дипломов и трудовых книжек и даже пара девственно чистых партийных билетов…

– Кошмар… – только и мог сказать Прошкин.

Он тщательно осмотрел коленкоровые корочки, осторожно поскреб одну из страничек этого богатства ногтем, прошуршал бумагой, оценивая ее плотность, повозил по краешку послюнявленным пальцем, посмотрел на свет, пытаясь обнаружить признаки подделки. Корнев устало вздохнул:

– Прекрати ты, Николай, это ребячество – настоящие они. К бабке не ходи… Лучше сюда глянь! – и протянул Прошкину несколько снимков.

Первая фотография, большого формата, судя по более светлым узким краешкам, извлеченная из рамки, была окрашена в коричневатые осенние цвета старинным виражем. В декадентской изогнутой виньетке значилось: «Клуб христианских странников, 1912 г.». Надпись группировалась вокруг рисунка, вписанного в гербовый щит. А сам рисунок… О, рисунок был в точности таким же, как изображение на могильной плите комдива Деева!

«Странники», расположившиеся несколькими ярусами в типичных для снимков той эпохи статичных позах, были большей частью царскими офицерами. Хотя в 1912 году других офицеров, кроме царских, еще не изобрели. Они были разных родов войск, возрастов и чинов. Исключение составляли только две особы в цивильном – молодцеватый фон Штерн, в щегольском сюртуке (его крупный перстень с темным камнем контрастно выделялся на обтянутой белой перчаткой руке), и отец Феофан, тоже молодой, в монашеском облачении, с подчеркнуто скромным крестом и выражением крайнего недовольства на лице.

Даже при беглом разглядывании снимка среди офицеров обнаружилось несколько лиц, разительно напоминавших будущих знаменитых командиров времен Гражданской, прославившихся по обе стороны фронта. Единственное, что не было странным, это присутствие среди группы любителей путешествий совсем еще молоденького нотариуса Мазура, в те времена ходившего в корнетах де Лурье.

Второй большой групповой снимок запечатлел отдельных «странников» на пленэре, в походной полувоенной экипировке, совершенно одинаковой и без знаков отличия. Фоном служили отменные кони, груженные баулами мулы и бедная растительностью каменистая местность, напоминавшая то ли Туркестан, то ли Монголию, то ли таинственный и дикий Тибет. Мазура на снимке не было, зато присутствовал юный Дима Деев. Если верить полувыцветшей чернильной надписи на обороте, снимок сделали в 1915 году.

Другую пару фотографий стоило рассматривать долго и пристально. Это были: снимок фон Штерна, уже пожилого, с седенькой бородкой, в очках в золоченой оправе, старательно расчерченный на квадраты, и другой мужской портрет, такого же размера, разграфленный точно так же. Человек на фото был худощав, имел раздвоенный подбородок и ранние залысины. На половинке этого лица были аккуратно подрисованы борода, брови, волосы и даже скулы – совершенно такие же, как на портрете профессора фон Штерна. Прошкин крутил фотографии и так и эдак, но никак не мог сообразить, в чем смысл их художественной идеи. Как всегда в подобных случаях, он с надеждой посмотрел на своего мудрого руководителя. И честно признался в ограниченности собственных умственных способностей:

– Вот не возьму в толк, Владимир Митрофанович, зачем эти фотографии так расчертили?

– Значит, все остальное ты понимаешь? – ехидно уточнил начальник.

Прошкин безнадежно мотнул головой.

– Так вот, Николай, как раз с этими фотографиями все яснее ясного! К примеру, если ты их сейчас возьмешь, пойдешь с ними к известному актерскими талантами товарищу Баеву и спросишь у него, что это за странные снимки, знаешь, что он тебе ответит?

Прошкин уже знал – он все это время всматривался в незаштрихованную часть лица на фотографии с пририсованной бородой и понял: человек на ней – тип с раздвоенным подбородком, из некролога, опубликованного во вчерашней газете, он же – прототип портрета, висевшего в палате Баева, со старофранцузской надписью о Жаке де Моле. И удовлетворенно отрапортовал:

– Это Жак де Моле!

Корнев сочувственно пододвинул к нему вторую мензурку со спиртовым коктейлем:

– Николай! Я тебе совет дам, не как начальник, а как мужик мужику. Ты больше этих капель медицинских – от сердца там, от нервов – не пей. Черт его знает, что туда наболтали эти клистирные трубки из бывшей интеллигенции. Вон, ты уже от ихней микстуры то про Монсегюр лепечешь, то про Жака де Моле. Лучше пей водку. Или на крайний случай – спирт! – Прошкин незамедлительно последовал отеческому совету, Корнев одобрительно кивнул и добавил: – И чтобы я больше про эту катарскую ересь не слышал!

Прошкин подивился замысловатому ругательству, но уточнять, что это за такая особенная ересь и чем она страшна, не стал, а дипломатично перевел разговор в прежнее русло:

– И что же мне ответил бы товарищ Баев? Ну, про снимки…

– Так расчерчивают фотографии или рисунки, чтобы удобнее было наносить театральный грим, придающий портретное сходство! Играет в театре или в кино какой-нибудь Вася Пупок лорда Байрона. Ну и чтобы он натурально как лорд выглядел, гример берет его фотографию, расчерчивает и на столько же квадратов расчерчивает портрет настоящего Байрона. Потом смотрит – по квадратам, а затем рисует, где и чего надо на лице у Васи прилепить или закрасить, чтоб он на Байрона походил. Ну и уже в самом конце гримирует по эскизу этого Васю…

– Здорово, – по-детски обрадовался Прошкин, уразумев наконец технологию нанесения портретного грима, и, тут же поняв, что поводов для веселья не так уж много, с тайной надеждой посмотрел на Корнева.

Шеф был откровенно раздосадован.

– Прошкин, ну что за напасть такая на наше Управление? Что ни день – какая-нибудь мерзость приключается! Конца-краю им не видно – уж точно, и в порчу, и в по дел поверишь…

– Это все после той проклятущей сущности из Прокопьевки началось… Ну, которая выла и по ночам летала… И зачем только мы в тот скит полезли… – поделился Николай давно мучившим его тайными опасением.

– Да не расстраивайся ты так, мало ли мы все глупостей делаем… Давай к вопросу конструктивно подойдем. Что там твоя магия советует сделать в таких случаях?

– Шутите, Владимир Митрофанович, – обиделся Прошкин.

– Да уж какие тут штуки, – Корнев кивнул в сторону чемодана и в очередной раз отер со лба пот. – Ты бы напряг ум, Николай, ну ведь не может быть, чтобы не было подходящего заклинания или заговора…

Прошкин стал рыться в закоулках памяти – он действительно совсем недавно видел нечто подходящее к случаю: то ли «вернуть удачу», то ли «перевернуть удачу». А вычитал он этот замечательный способ в записках достойного комдива Деева, что хранились в папке с надписью «Магия в быту». Ритуал был доступный, не требовал ни церковных культовых предметов вроде крестика или свечи, ни произнесения молитв – словом, мог быть исполнен даже руководящим работником или членом партии без всякого ущерба для его идеологической чистоты.

– Надо снять ту рубаху, что на тебе надета, и трижды вывернуть со словами: «Чтоб мне густо, а тебе пусто», затем снова надеть и не снимать, пока луна не взойдет высоко, и уже к утру вы почувствуете, как душевный упадок сменяется радостью, а ситуация разрешается к вашей пользе.

Прошкин вдохновенно процитировал по памяти и замер, ожидая привычной выволочки за свои «идиотские суеверия». И только сейчас осознал, насколько скверный оборот приняла ситуация, потому что…

Его несгибаемый, решительный и политически грамотный начальник резко стащил с себя гимнастерку и принялся ее выворачивать, четко выговаривая заветную формулу. Правда, в третий раз он прибавил к ней непредусмотренную автором непечатную часть, относящуюся к тем, кому должно стать «пусто». Но сделал это так эмоционально, что Николай Павлович мог утверждать с совершенной уверенностью: после такого энергетического посыла ритуал сработает наверняка!

Фельдшер Хомичев, как всегда не к месту, сунулся в ординаторскую и тут же был отряжен Корневым с серьезным поручением: сгонять в столовую Управления за ужином и прихватить при этом у него в кабинете бутылку водки – скрасить ожидание восхода луны. В ожидании съестного и горячительного Владимир Митрофанович принялся рассуждать о происхождении чемодана и его вредоносного содержимого.

– Тут разобраться непросто… Сперва надо выяснить, где истоки сегодняшней ситуации.

Краткий курс молодого бойца

Отправной точкой сегодняшних бед сотрудников Н-ского УГБ Владимир Митрофанович считал тот исторический день, когда профессор фон Штерн отыскал среди руин и камней древнего монастыря рукопись Странника. Не будь рукописи, его талантливому ученику Ежи Ковальчику никогда не удалось бы установить, где находится то удивительное место, к которому с завидным упорством стремился загадочной пилигрим. А затем поделиться результатами своих и чужих изысканий с другими любителями таинственных ритуалов и старинных записей, запечатленными на фотографии «Клуба христианских странников» в 1912 году. Благородные странники даже снарядили в указанное место настоящую научную экспедицию, ради счастья участвовать в которой чахлый приемыш профессора-востоковеда – Дима Деев – пытался снести эспадроном голову наивному корнету де Лурье. Саму экспедицию и ее результаты зачем-то держали в глубокой тайне – даже от ближайшего ученика профессора Ежи Ковальчика.

Отчего Ежи не приняли в члены «Клуба странников», злодейка-история умалчивает, а сам Ковальчик-Ульхт, учитывая его коматозное состояние, вряд ли сможет объяснить. То ли он был слишком худородным, то ли вообще не был христианином…

Но даже если Ковальчик происходил из мещан или инородцев, упорства ему было не занимать. Да и деловой хватки тоже. Он сам отправляется в путешествие за разгадкой древней тайны – уже на средства первого в мире социалистического государства. Увы, вместо желанных сокровищ он обретает жестокое разочарование – следы экспедиции фон Штерна. Сломленный, он решает бежать за границу, благо в тогдашнем Туркестане о границе можно было говорить весьма условно. Многие участники роковой экспедиции 1924 года разделяли план руководителя. А от двух излишне «идейных» сподвижников – комиссара Савочкина и Леши Субботского – решили избавиться, отправив их с военкомовской бумагой прямиком в занятое местным курбаши селение. Так родился миф об исчезнувшей экспедиции, а гражданин СССР Ежи Ковальчик превратился в европейского господина Ульхта. В дальнейшем этот новоявленный господин повстречал кого-то из прежних советских знакомых и под влиянием компрометирующих фактов, а также собственной беспринципности стал агентом советской военной разведки.

– Логично? – завершил Корнев рассказ.

– Очень! – Прошкин признавал: даже многомудрый отец Феофан вряд ли восстановил бы историю событий с такой безупречностью.

– Ну что же, Николай, пора тебе делать самостоятельные выводы! Излагай, в свете новых фактов, откудова, по-твоему, взялся этот трижды клятый чемодан?

Прошкин, сознание которого прояснилось благодаря произведенному начальником ритуалу, а может, и просто от приема горячей пиши (Хомичев уже приволок из столовой ужин в блестящих больничных судочках), успел разработать вполне приемлемую версию. Не подлежит сомнению, что некоторые офицеры из числа изображенных на фотографии клуба странников проживают сейчас за рубежом. Они знакомы с научными достижениями профессора фон Штерна, а также владеют информацией, что Ковальчик-Ульхт – его талантливый ученик. Факт исчезновения Ульхта, популярного в эмигрантских кругах персонажа, конечно же, мог насторожить их, и коварные враги решились отрядить в ненавистную им Советскую Россию эмиссара с заданием перехватить результаты изысканий фон Штерна до того, как они станут достоянием Советского государства. Чтобы получить подложные советские документы и деньги, они связались с влиятельной подрывной организацией белоэмигрантов – РОВС…

Корнев досадливо перебил увлекшегося собственным построением Прошкина:

– Что ты за человек, Николай! Ну не хочешь в реальности жить, хоть плачь! То ведьмы у тебя летают, то шпионы за каждым углом притаились! Ну с чего ты взял, что тут РОВС замешан, будь он трижды неладен?!

– Нет, совсем не обязательно именно РОВС, – вынужден был согласиться с начальством Прошкин, – может, и другое объединение белоэмигрантов или даже английская разведка… Я ведь как считал, Владимир Митрофанович? Похитить эти бланки в процессе производства не могли: и номера и серии у них не подряд идут, а разные – за несколько лет. Значит, надо признать, что документы эти, – он кивнул на опасный чемодан, – изготовлены на высоком полиграфическом уровне, в стационарной типографии – такого качества в кустарных условиях не добьешься. Я и подумал, что настолько профессиональную типографию можно только за рубежом оборудовать!

Корнев посмотрел на сотрудника с интересом:

– Значит, есть добротная типография. Можно в любой момент напечатать подобных бланков во множестве. Тогда ответь мне, Николай, на один простой вопрос: зачем было иностранному шпиону все это крайне опасное хозяйство отдавать на хранение такому неуравновешенному субъекту, как Мазур, вместо того чтобы попросту уничтожить?

Прошкин на минутку задумался, но не нашел подходящего ответа. А Владимир Митрофанович продолжал его экзаменовать:

– Или еще: скажи, почему же в такой замечательной зарубежной типографии не додумались изготовить бланки удостоверений сотрудников НКВД?

– Может быть, у этого шпиона и было такое удостоверение, просто он носил его при себе, а фотографии и бланки не успел уничтожить потому, что… физически не мог этого сделать, например был задержан или умер…

– Да если бы был хоть мало-мальски подходящий задержанный или труп, мы наверняка знали бы! Ведь получаем отчеты и от милиции, и от больниц – обо всех подозрительных лицах, которые туда поступают! – Николай Павлович очень явственно представил остывшее тело Борменталя-первого, которого для удобства именовали Генрихом, и подумал, что обнаружить его труп действительно было бы неплохо, а начальник продолжал: – Ох, Прошкин, у нас в этой истории просто катастрофа какая-то с мертвецами. Всего-то один полноценный труп – человека, известного как фон Штерн. И тот в реке утоп, без всяких признаков насилия. В остальном – торжество гуманизма. Господин Ульхт жив, хотя и в коме. У отравленного товарища Баева здоровье поправляется так, что волосы растут с невиданной скоростью, а еще один почтенный покойник – гражданин Чагин – шастает по городам и весям и раздает страждущим детские книжки! – после этой разгромной речи Корнев перешел к предметам более оптимистичным: – А ведь умеем работать! Вспомнить хоть историю с любовскими сектантами… Ты тогда как дополнительные паспорта для секретных сотрудников получал?

История с сектой богомилов, много лет безнаказанно действовавшей в Любовском районе Н., составляла предмет профессиональной гордости Прошкина. Именно за операцию по разоблачению вредоносной секты он лично досрочно получил звание майора, Н-ское НКВД – переходящий бронзовый бюст Дзержинского, Корнев – орден и право открыть объединенный партхозактив, посвященный дню чекиста, а секретный сотрудник Ваня Курочкин, в течение полугода под чужим именем героически посещавший тайные собрания и молельные дома сектантов, – бесплатную путевку в крымский санаторий. Воспоминания наполнили грудь Прошкина приятным теплом, и он ответил:

– Я подготовил рапорт с планом операции, в нем указал, с какой целью нужен паспорт… Вы же сами мне этот рапорт визировали! – Корнев утвердительно кивнул. – Потом – передали в управление Второго отдела, получили их визу, потом Третий спецотдел мне бланк паспорта выдал – как положено, по описи, я в журнале их еще расписался. Послали письмо в паспортный стол. Там нам фотографию вклеили и печать на нее поставили…

– А когда операция закончилась? – коварно полюбопытствовал начальник.

– Сдал паспорт в архив, тот, что в Первом спецотделе, по описи… А потом его уничтожили, по акту. Я присутствовал…

– А не сдал бы ты этот паспорт, что, Прошкин, было бы?

Отвечать не имело никакого смысла – Корнев и так прекрасно знал: был бы грандиозный скандал, чрезвычайное происшествие. Многочисленные внутренние и служебные расследования, завершающиеся не просто строгим выговором, а полновесным уголовным делом… Прошкин с ужасом понял, к какому логическому выводу подводит его руководитель. Конечно, если шпион мог безнаказанно уничтожить неиспользованные бланки, завершив свое черное дело, то совершенно настоящие бланки, полученные для проведения спецоперации реальным сотрудником НКВД, нужно было бережно хранить, не считаясь с трудностями, и сдать по описи, согласно инструкции, как только закончится операция. Значит… человек с разрисованной фотографии был их коллегой!.. В том, что Н-ские чекисты не знали о секретной операции собственного ведомства, не было ничего особенного: подобное происходит сплошь и рядом! И когда нежданно, без передачи дел, сменялись отельные руководящие работники, а иногда целые узкоспециализированные отделы, и когда операции проводились внутренней безопасностью или политуправлением, и даже просто – вследствие осторожничанья отдельных должностных лиц, опасавшихся получить справедливый нагоняй от руководства в случае провала операции! Картина происшедшего представилась Прошкину совершенно удручающей, и он готов был тоже стащить и вывернуть гимнастерку как минимум раз сто, но не сделал этого, поскольку затруднялся предположить, как на подобный жест отреагирует Владимир Митрофанович. Его мудрый наставник как раз начал излагать собственную версию происшедшего.

Версия товарища Корнева

Словосочетание «секретный сотрудник» среди широких слоев гражданского населения зачастую употребляется как ругательное. А ведь мало кто задумывается, каково живется такому сотруднику. Его будни полны жестокой самодисциплины, множества ограничений и начисто лишены не только книжного романтизма, но даже самых простых житейских радостей. Более того, работа секретного сотрудника НКВД полна опасностей и непредвиденных тягот, разделить которые героическому бойцу невидимого фронта совершенно не с кем. Разве что начальство отметит его усилия в рапорте да звание новое присвоят. Но это запоздалое признание заслуг – ничто в сравнении с риском, пропитывающим суровые будни сексота…

Неизвестному коллеге, прибывшему в Н. для исполнения роли фон Штерна, пришлось особенно тяжело. Во-первых, он не располагал и десятой долей правдивой информации – знал только, что искать ему следует «связку бумаг». А информации ему не хватало ой какой важной! Начать хотя бы с того, что заменить собой ему пришлось ненастоящего фон Штерна. Впрочем, все по порядку.

В этом месте Корнев опять сделал исторический экскурс – на этот раз в не столь давний 1935 год. Именно тогда, во время неудавшегося ограбления, настоящего профессора подменили внешнее похожим человеком. Косвенным подтверждением этой смелой гипотезы служит тот факт, что именно с этого момента профессор, без всякой видимой причины, прекратил общаться с Деевым напрямую, а всю информацию для приемного сына предпочитал передавать через мало знакомого с дедом Сашу Баева. При первой же возможности подставной фон Штерн вообще удаляется из Москвы в тихий Н., чтобы в спокойной обстановке перетряхнуть разнокалиберное имущество маститого ученого и выбрать документы и ценности, которые можно продать подороже. А по-настоящему дорого продать подобные находки реально только как контрабанду – через иностранных работников дипломатических представительств либо через граждан, имеющих родственников за границей. Противозаконная коммерческая активность мнимого фон Штерна попала в поле зрения компетентных органов. За кругом его контактов установили наблюдение. Выявили, что объектом ближайшей незаконной сделки будет являться «связка бумаг». Но успешная операция оказалась на грани срыва: пожилой правонарушитель исчез за несколько дней до контакта с покупателем. Это сейчас Корнев с Прошкиным знают, что гражданин, известный как фон Штерн, свалился в речку и утоп. Свалился сам – в результате банального несчастного случая.