Текст книги "Кавалер багряного ордена"

Автор книги: Павел Бергер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

21

Субботский и Прошкин ужинали, если это слово можно применить к процессу заглатывания вареной в мундире картошки и такого же лихорадочного всасывания томатного сока. Времени на полноценный прием пищи у них не было совершенно, оба заскочили домой буквально на минуту: Прошкин по пути из больницы на совещание к Корневу – тот должен был вот-вот возвратиться, а Субботский – в перерыве между научными изысканиями, желая переодеться и поесть.

Ерзая за столом под бременем тяжелых мыслей, Прошкин напряженно прислушивался к шуршанию, исходившему, казалось, от него самого… Нервная система совершенно расшатана! Его, а не Баева впору на курорт отправлять! Но все же, для профилактики шизофрении, Николай Павлович похлопал себя по карманам и обнаружил вполне рациональный источник звука – Сашин рисунок, который он поспешно снял с двери палаты, да так и не успел выбросить. Разгладил смятый листок…

Крупные черты лица, выступающие скулы, длинный нос с горбинкой, глубоко посаженные глаза, залысины и при этом довольно длинные волосы сзади, неприятно раздвоенный подбородок… Нет, этого человека среди сегодняшних посетителей Александра Дмитриевича не было. Да и вообще, незнаком он Прошкину.

Отчаявшись идентифицировать личность на Портрете, он стал разглядывать надпись… Ну вот… Скверно все-таки не иметь серьезного систематического образования. Прав товарищ Корнев, когда Прошкина журит и заставляет в университет поступить хотя бы заочно! Но, с другой стороны, в стране полным-полно узких специалистов, и один из них как раз сидит напротив, набив рот горячей картошкой!

– Леша, ты латынь в университете учил?

– Угу… – промычал с набитым ртом Субботский.

– Ну и что эта надпись значит?

Алексей быстренько запил картошку и вытер салфеткой руки, взял портрет и поднес к самым стеклышкам очков.

– Нет… Это не латынь… Это напоминает французский…

– Напоминает? Ты что же, пять лет проучился и до сих пор французского от латыни не отличишь? – возмутился Прошкин, не получив мгновенного ответа.

– Да начало фразы мне как раз понятно – написано имя: Жак де Моле[25]25
  Моле Жак де (1244–1314) – рыцарь ордена тамплиеров (ордена Храма), в 1294 г. избран Великим магистром ордена тамплиеров, фактически являлся последним лицом, официально занимавшим эту должность.


[Закрыть]… А дальше… Какой-то странный для французского текст… Сейчас в справочнике посмотрю…

Он отложил листок и стащил с полки толстенькую книжицу с надписанным не по-русски корешком, потом взял блокнот, что-то прикинул в нем, вытащил французско-русский словарь и снова взглянул на рисунок, а потом удивленно – на Прошкина.

А что на Прошкина смотреть – можно подумать, это он написал! Хотя буквосочетание «Жак де Моле» где-то он слышал, и совсем недавно… Точно слышал – от Феофана, когда про тайные ордена говорили… Был, если верить почтенному старцу, в этих орденах такой деятель. Правда, давненько.

– Странно… – Алексей погрузился в задумчивость.

Прошкин решил блеснуть эрудицией:

– Был ведь такой Жак де Моле – исторический персонаж, в ордене состоял!

– Конечно, был! Кто же сомневается? И не просто состоял, а являлся магистром ордена тамплиеров – последним зафиксированным в его официальной истории. Был сожжен инквизицией в 1314 году по обвинению в ереси, – быстро, как на экзамене, отчеканил Алексей.

– Может, это он нарисован? – предположил Прошкин.

– Да не важно, что тут нарисовано, важно, что написано! Вот слушай, – возразил Субботский и пафосно, как диктор радиовещания, продекламировал: – Пусть Жак де Моле подохнет как собака! Хотя, конечно, учитывая, что эта надпись очень похожа на старофранцузский, можно перевести – как порченый… или паршивый пес… В любом случае, предложение имеет ярко выраженную негативную коннотацию – можно рассматривать его как ругательное, но отнесено оно к будущему времени, с модальностью долженствования…

Прошкин совершенно запутался:

– Если этот Жак уже умер, зачем будущее время? Может, это цитата? Из манускрипта или романа какого?

Начитанный Субботский тут же ответил:

– С именем де Моле связан один общеизвестный исторический анекдот. В день казни Людовика XVI, во время Великой Французской революции, ну ты помнишь… Некто выбежал на эшафот. Окунул руку в свежую кровь казненного монарха и закричал: «Жак де Моле, ты отмщен!» Но чтобы кто-то кричал: «Жак де Моле должен подохнуть», да еще и как поганый пес… не припомню. Скорее всего, это банальная грамматическая ошибка… Имелось в виду, что де Моле уже умер, и умер бессмысленно или случайно, как собака, просто употреблена неуместная временная форма…

Прошкин наморщил лоб. Чтобы Баев, знавший дюжину языков, допустил грамматическую ошибку? Очень сомнительно. В тексте должен быть смысл, актуальный именно сейчас и именно для ситуации, в которую попал Александр Дмитриевич…

– Знать бы, кто тут нарисован!..

– Типчик неприятный, лживый и лицемерный – раздвоенный подбородок указывает именно на эти качества. Неужели действительно это Жак де Моле? Я всегда думал, что он благородный рыцарь… Хотя, он ведь был не настоящий Магистр!

– Как не настоящий? – Прошкин подавился горячей картофелиной и закашлялся.

– У тамплиеров исстари так повелось: один Магистр был формальным, второй – фактическим… Сохранилась легенда, что орден имел два устава – один Папа Римский утвердил на капитуле, а откуда второй взялся, непонятно, но именно он и был основным.

– Здорово! – по-детски обрадовался Прошкин. – Как у ребятишек в книжке Гайдара, – и тут же ненавязчиво уточнил: – А ты давно ее прочитал, эту книжку? Про Тимура и его команду?

– А… ну… – Леша почему-то замялся. – Как сказать… давно – с полгода… У меня один знакомый… Студент один, с вечернего отделения, подрабатывает перепиской на пишущей машинке… При «Международной книге», издательство такое… Приносил экземпляр, машинописный, – почитать… Я так забавлялся. Неужели ее действительно опубликуют?

– Угу, в следующем году, издательство «Детгиз», тираж – пятьдесят тысяч экземпляров, – уверенно пророчествовал Прошкин, и теперь горячим продуктом подавился уже Леша.

Разговор прервал автомобильный гудок. Прошкин открыл окно:

– Хватит, Прошкин, брюхо набивать! Уже и щеки в окно не пролазят! – весело крикнул Корнев, приоткрыв дверцу автомобиля. – Выходи, поехали – дело срочное, по твоей части!

Диво дивное

Корнев подвинулся, освобождая Прошкину место за рулем, – тот поинтересовался насчет маршрута.

– В Прокопьевку едем… Получил документы на эксгумацию тела Феофана, думал, там сами справятся. Чего уж проще: гроб откопай и вскрой! Так вот, звонит местный фельдшер, из амбулатории, и говорит… Нету тела. Вознесся батюшка Феофан…

Прошкин едва не сбил зазевавшегося велосипедиста и переспросил:

– Что сделал?

Он не верил своим ушам. Никак не ожидал такого от почтенного старца. Вознестись на вверенной заботам Прошкина территории! И даже не предупредить. Это было самое настоящее, первостатейное свинство!

– Не юродствуй, Николаша, ты прекрасно слышал! – Корнев пребывал в великолепном настроении, даже удручающая новость из Прокопьевки не могла этого настроения испортить. – Вознесся. Рассобачились они у нас, Прошкин, совершенно!

– Кто? Служители культа?

– Интеллигенция сельская! Естествоиспытатели безголовые, чтоб им… Ну, вырыли гроб, вскрыли – он пустой. Так фельдшер местный тут же диагноз поставил: вознесся! Слышал ты такое?

Прошкин слышал, по меньше мере раз сто, еще в детстве. Когда в церковно-приходской школе читали рассказы из житий святых. Но, исключительно ради того, чтобы не испоганить настроения начальника, он согласился, что ничего подобного места никогда раньше не имело. И поэтому как действовать в такой ситуации, не предусмотрено ни в уголовном, ни в гражданском кодексе, ни в ведомственных инструкциях, но такой опытный специалист, как Владимир Митрофанович, в ситуации, конечно, разберется – с позиций научного материализма. А он, Прошкин, будет всемерно содействовать…

А разбираться было в чем. Действительно, поздним вечером, чтобы не тревожить зря сельскую общественность, из могилы Феофана извлекли гроб и притащили в клуб. Открыли. Тела Феофана в нем не было. Зато гроб был доверху наполнен изрезанной на мелкие полоски мануфактурой.

Даже безо всякого специального лабораторного анализа было очевидно: полоски образовались из сшитой на заказ формы Александра Дмитриевича. Сашины хорошо подогнанные гимнастерки и форменные брюки, кожанки и шинели из не по уставу дорогого сукна искромсали портновскими ножницами на длинные лоскуты шириной три – пять сантиметров… Прошкин и Корнев совершенно опешили и принялись восстанавливать нить событий той достопамятной ночи в надежде выяснить истину и хоть немного успокоить местных товарищей.

Итак, Прокопьевка была местом дислокации центральной усадьбы колхоза «Красный пахарь». Еще в колхоз входило четыре хутора – бывшие кулацкие хозяйства. В одном из хуторов имелся большой двухэтажный каменный дом. По решению правления для привлечения в колхоз квалифицированных кадров дом был переименован в «Общежитие работников культуры» и соответственно переоборудован. Хотя жили тут люди разные… даже с некоторых пор ставший полезным председателю спецпоселенец Вадим Проклович Чагин (при постриге принявший имя Феофан). Так вот, вечером пользовавшийся в очаге сельской культуры значительным авторитетом Феофан принялся жаловаться на боли за грудиной, и агроном Дуденко повез его на мотоцикле в центральную усадьбу – в амбулаторию. Феофану вроде как полегчало от ветра и езды, и в помещение амбулатории он зашел самостоятельно. Но через несколько минут вышел: фельдшера не оказалось на месте. Теперь Дуденко повез его в Н. – в областную клиническую больницу. По дороге, на перекрестке с Чаплинской трассой, им повстречался автомобиль, который направлялся, по счастливому совпадению, как раз в город. Конечно, в автомобиле почтенному Феофану, снова принявшемуся хвататься за грудь, было бы ехать гораздо комфортнее, чем на мотоцикле. Водитель автомобиля – новый инженер с Чаплинской насосной станции – охотно согласился довезти старика до больницы, и Дуденко вернулся в общежитие со спокойной душей. Нет, конечно, Дуденко не знал раньше этого инженера. Он из Чаплино знает от силы пять человек, и то со старого завода, а стройка насосной станции началась совсем недавно, и там каждый день новые люди появляются. А утром позвонил из амбулатории фельдшер, сообщил, что Феофан умер. Стояла сильная жара, похороны организовали в тот же день, гроб был закрытым…

Фельдшер амбулатории Кузьменко, известный в округе естествоиспытатель и натуралист, тоже старательно сообщил все, что знал. Даже больше. Заболевшего Феофана из общежития отвезли прямиком в Н. и сдали в НКВД. Ну, в Управление ГБ – это ж не принципиально! Он Феофана не лечил. Лечил беззащитного старика, скорее всего, так называемый фельдшер по фамилии Хомичев, то есть человек, далекий от медицины так же, как декабристы от народа. Результат всем присутствующим известен. Батюшка был человек крепкий и мог еще жить и жить при правильном естественно-научном подходе. Вот то-то! А в амбулаторию его привезли из города уже в гробу какие-то незнакомые люди – представились сотрудниками НКВД, да, может, и ГБ: он не обозреватель политический, чтобы не пугаться, а медик! В штатское были одеты. А зачем ему спрашивать документы – он, слава Богу, может еще сотрудника НКВД и без документов, по лицу, узнать! Чем у них лица такие особенные? Суровые лица – вот какие! Тем более эти люди передали Кузьменко нотариально заверенную копию заключения о смерти. Да, вот она. С какой стати ему было звонил Хомичеву? У Хомичева два диагноза на все случаи жизни – бытовая травма и простуда! Когда Николай Павлович ему позвонил и спросил, он, конечно, подтвердил, точнее, просто прочитал, что было написано в свидетельстве о смерти, – а что другое он мог сказать?

Во избежание лишних слухов той же ночью пустой гроб тихо закопали. Участники событий дали подписку о неразглашении. А озадаченные Прошкин и Корнев, свалив в холщовый мешок лоскуты одежды, отправились домой – анализировать.

– Это просто безобразие! Отожрался на колхозных харчах и свинтил с поселения! Восьмой десяток человеку, а совести никакой! Где его теперь искать? Да и откуда мы людей для этого возьмем свободных? Разве только с больницы снимать! – искренне негодовал Прошкин.

– С больницы снимать – ни в коем случае! Да что ты, в самом деле, Николай? Ну куда бы он побежал – не мальчик ведь! Что ему, плохо жилось? Мы с тобой, ответственные работники, едим через двое суток на третьи, а он каждый день трескал фрукты – овощи, конфетки-бараночки, еще и со сметаной!

Корнев как раз обгладывал куриную ножку после вынужденного двухсуточного поста. Не в силах больше бороться с голодом, «ответственные работники» расположились на привал прямо под прохладным предутренним небом – среди полей и пашен. А съестными припасами «на дорожку» их снабдил сердобольный председатель Сотников. Запустив куриную косточку в открытый космос, как бумеранг, Корнев продолжил:

– Болтлив старец был сверх всякой меры, вот и договорился – до преждевременной кончины! Убили его и закопали за это. Тут, Николай, все не так просто – тут политика! Серьезные вещи происходят. Сейчас все сам поймешь – ты ж не дурак, в конце-то концов! – Владимир Митрофанович огляделся, еще раз убедился, что они с Прошкиным в чистом поле совершенно одни, и перешел к действительно серьезным новостям: – Станислава Трофимовича со дня на день того, – Корнев сложил пальцы рук, изображая решетку, и показал ее Прошкину, – на другую работу переведут. Надолго…

Прошкин грустно покачал головой, хотя эта новость его нимало не огорчила: во-первых, потому, что Станислав Трофимович был руководителем малокомпетентным, да еще и авторитарного склада, а во-вторых, самым вероятным и достойным кандидатом на его освободившийся высокий пост был, конечно же, товарищ Корнев. Понимал это не только Прошкин, но и сам Корнев, и вышестоящие товарищи…

А уж если такое действительно случится, то кому же, как не Прошкину, занять нынешнее место Корнева? Ну и что, что он молодой, – зато надежный! И перспективный – в университет поступает, жениться собирается на достойной женщине – словом, ценный кадр!.. Вообще-то, Прошкин ни того ни другого делать не собирался, во всяком случае прямо сейчас, но оспаривать мнение начальника в такой счастливый день не стал… И ребячество всякое прекратит! Прошкин торжественно заверил, что в случае назначения на высокую должность собственными руками выкинет из сейфа ладан и прочую «атрибутику», а потом возьмет в замы Сашу Ладыгина, которого в прошлом году бросили на укрепление комсомола прямо в Прокопьевку, – если Владимир Митрофанович не против. Еще с полчаса коллеги обсуждали грядущие кадровые изменения и улучшения, которые они за собой повлекут. План был блестящим – если бы не одно «но»…

В недосягаемо высоких эшелонах власти, в которых происходят утверждения на должности, подобные той, что занимает сейчас Станислав Трофимович, было принято жестко придерживаться принципа ротации кадров, то есть переводить ответственных работников из одной местности в другую или с одного направления работы на совершенно новое. Назначение Корнева на место его нынешнего непосредственного начальника этому принципу прямо противоречило. Здесь и начиналась политика. Тонкая, сложная и чреватая губительными последствиями…

Тут Корнев во всех подробностях поведал Прошкину о судьбоносных событиях, участником которых ему пришлось быть в последние несколько дней. Не то чтобы Владимира Митрофановича так уж интересовало мнение Прошкина, скорее, он просто нуждался в слушателе, в возможности еще раз обдумать и систематизировать яркие впечатления прошедших бурных суток. И убедиться в правильности собственных действий.

22

Еще до начала партхозактива Корневу надежные товарищи намекнули насчет грядущих кадровых перемен, и Владимир Митрофанович никакой рапорт подавать, конечно, не стал, а, наоборот, рапорт этот мелко изорвал и выкинул в уборную – все равно в кабинете у него имелась копия. Сделал это он очень своевременно. Когда всех товарищей пригласили на актив, его попросили задержаться, усадили сперва в машину, потом в самолет и уже через два часа лету он стоял, разминая затекшие ноги, в приемной товарища Круглова, а еще через пять минут пил чай в начальственном кабинете и доверительно беседовал с самим Сергеем Никифоровичем.

Сергей Никифорович, как выяснилось, человек был приветливый, серьезный, ответственный и дипломатичный. Слишком даже… Так вот, Круглов принялся спрашивать Корнева, как обстоят дела в Н., как там здоровье Александра Дмитриевича, что подозрительного изъяли при осмотре из усадьбы фон Штерна и, вообще, что нового слышно об этом безвременно упокоившемся ученом…

Надо заметить, что Сергей Никифорович занял стратегический пост главного кадровика ведомства всего несколько месяцев назад, как и большая часть сотрудников центрального аппарата МГБ. Действительно, должности комиссаров ГБ третьего, а иногда и второго ранга, начальников управлений и отделов в последние месяцы доставались то совсем молоденьким сотрудникам, имевшим год, от силы два опыта практической работы, то – армейским офицерам, а иногда – просто специалистам, с разной степенью успешности занимавшимся кто партийной, кто хозяйственной работой. Таких, как Корнев, кто трудится в органах еще со времен ВЧК, остались единицы. Поэтому у Владимира Митрофановича была значительная фора, обеспеченная его опытом как собственно оперативной работы, так и многолетнего участия в многоходовых аппаратных интригах.

Корнев решил прежде всего ненавязчиво выяснить, где же пролегают границы информированности товарища Круглова. Владимир Митрофанович взял листок, очень приблизительно набросал поэтажный план дома фон Штерна и со всей серьезностью сказал: дом огромный, изъято значительное количество предметов, остальная часть имущества опечатана. Дом находится под наблюдением сотрудников Управления. А затем попросил Сергея Никифоровича, время которого он очень ценит и не имеет права тратить понапрасну, уточнить, о каких именно «подозрительных» предметах идет речь.

И очень легко выявил: границ у информированности Сергея Никифоровича нет. Как нет и самой информированности. Потому что вместо ответа тот дипломатично улыбнулся и пропел что-то об опыте Корнева, которому он всецело доверяет.

Понимая незавидное положение Сергея Никифоровича, Корнев конкретизировал информацию и сообщил, что из сооружения были изъяты предметы антиквариата, книги, различные раритеты, переписка, документация, фотоснимки, географические карты, специальные приспособления, измерительные и навигационные приборы, посуда, ювелирные изделия, письменные принадлежности и другие артефакты. Все они представляют значительную историческую и научную ценность и в то же время могут рассматриваться как подозрительные. О чем именно хотел бы услышать товарищ Круглов в первую очередь?

Товарищ Круглов занес все перечисленное в блокнот, подчеркнув слово «артефакты», посоветовал Корневу выпить еще чайку и куда-то убежал. Вернулся он через полчаса, вместе с другим товарищем, которого представил как «специалиста Наркомата иностранных дел». «Специалист», с набриолиненными редкими волосами, худощавый и вертлявый, был одет в полосатый двубортный костюм наподобие тех, что носят гангстеры в иностранных кинолентах, в нарядную рубашку, украшенную искристыми запонками и широким шелковым галстуком, а его узконосые щегольские ботинки сияли новизной почти непристойной. В таком виде только с Чемберленом разговаривать!

«Специалист» просмотрел перечень в блокноте Круглова, несколько секунд, близоруко щурясь, изучал Корнева, а потом заявил:

– Это должна быть связка бумаг…

Корневу вновь прибывший – без малейшей объективной причины, а только из-за раздвоенного подбородка – был глубоко неприятен. Владимир Митрофанович довольно резко ответил, что ему, Корневу, доподлинно известно, как выглядит связка баранок, а вот признаки, которые позволяют идентифицировать документы неизвестного содержания как «связку», совершенно неведомы, и он будет признателен за такого рода информацию…

«Специалист» ослабил узел галстука – сказать ему было нечего, а Круглов опять убежал. Долго отсутствовал и вернулся с новым гостем – высоким, сухощавым человеком в офицерской форме НКВД, но без каких-либо знаков отличия, – да, тем самым, что вчера поил Баева водой в больнице. Наметанным глазом Корнев сразу определил, принимая во внимание внешний вид и состояние самого человека, а также то, сколько времени отсутствовал Круглов, что человека этого привезли, скорее всего, из Лефортово, а в форму одели просто потому, что никакой другой мало-мальски цивилизованной одежды под рукой не оказалось. Поэтому уверенно утверждать, что человек этот – офицер НКВД или вообще военный, он не мог. Посетителя Корневу не представили, хотя остальные обращались к нему «Константин Константинович».

Константин Константинович, не дожидаясь приглашений, уселся на стул, закинул ногу на ногу и, так же не спрашиваясь, закурил. Круглов остался стоять, прижал ладони к груди, демонстрируя искренность, и принялся уверять Константина Константиновича в том, что все трагические – трагические! – ошибки наконец-то разъяснились, ко всеобщему миру и согласию. А их виновники – по всей строгости наказаны!

– Так строго, что и спросить теперь не с кого, – иронично ухмыльнулся Константин Константинович.

Круглов снова некоторое время разливался соловьем о перегибах, вредительстве, международном положении и генеральной линии. Тема была неисчерпаемой, но монолог Круглова прервал «специалист»:

– Полно вам оправдываться, Сергей Никифорович! Мы с вами не преступники и не вредители – мы все просто выполняем свою работу.

– И партийный долг! – идеологически выдержанно вставил Круглов.

– Константин Константинович, вы должны это понимать не хуже нас, так что хватит ультиматумов! – добавил «специалист».

Константин Константинович развел руками и снова недобро ухмыльнулся:

– Вы, возможно, и находитесь сейчас на службе – а я уволен. В партии тоже не состою с некоторых пор, так что выступаю как лицо сугубо частное. Просто как гражданин. Так что могу себе позволить невинную прихоть… Если Александр Дмитриевич жив – я хочу убедиться в этом лично. Просто его увидеть…

– Ох, Константин Константинович, ну нельзя же всему миру не доверять! – возмутился Круглов. – Вот товарищ Корнев сегодня только из Н. прилетел. Александра Дмитриевича там оставил живым и невредимым… Отчего вам ему не верить, он же к имевшим место… э-э… трагическим, не побоюсь этого слова роковым, ошибкам никакого отношения не имел! Он вас вообще первый раз в жизни видит – ну зачем ему и вас, и нас, его руководителей, в заблуждение вводить!

Константин Константинович продолжал, как будто не слышал Круглова:

– А если Александр Дмитриевич умер – так покажите мне его тело. Труп. Не фотографию могилы, не снимок тела в гробу или в морге, не заключение о смерти и даже не одежду с пятнами крови! Все это я уже видел…

Корневу, честно говоря, от таких заявлений стало жутковато. Он собственными глазами видел Баева несколько часов назад: конечно, назвать Сашу здоровым было бы преувеличением, но он, во всяком случае, был жив! И начинал поправляться…

Только сейчас Корнев до конца осознал, какой серьезный козырь пришел ему в этой сложной политической интриге, и решил этим незамедлительно воспользоваться.

– Ну зачем же вы Александра Дмитриевича хороните раньше времени! Он жив, хотелось бы добавить, что здоров, но обманывать ни вас, ни товарища Круглова я просто не имею права, как коммунист и сотрудник НКВД! К сожалению, товарищ Баев болен инфекционным гепатитом, но чувствует себя уже получше, и медицинский прогноз самый благоприятный! – примирительно улыбнулся Владимир Митрофанович, хотя стопроцентной уверенности, что Саша все еще жив в этот самый момент, у него уже не было.

– Тем более покажите его мне. Думаю, это не составит проблемы, – продолжал настаивать Константин Константинович.

– Товарищи, так нельзя, в самом деле! – вновь принялся мирить присутствующих Круглов. – Давайте найдем компромиссное решение – например, позвоним по телефону в клинику, поговорим с Александром Дмитриевичем…

Корнев похолодел: он сам лично строго-настрого запретил подпускать Сашу к телефону до его возвращения – кто бы ни звонил, что бы ни случилось! А уж в исполнительности своих людей он был уверен на все сто…

– Только личная встреча, – сухо сказал Константин Константинович, и у Корнева отлегло от сердца.

– Торгуется как на невольничьем рынке! Жертву инквизиции из себя изображает! Это действительно безобразие! – «специалист» еще в начале общей беседы снял шелковый галстук, а сейчас стащил пиджак и аккуратно расправил его на спинке свободного стула.

– А кто, Густав Иванович, вас в мое отсутствие дежурным Жаком де Моле назначил? Так сказать, местного значения? Может, вас избрали, как народного депутата? Или рукоположили, как в Папской курии?

Густав Иванович – Корнев впервые услышал имя «специалиста» – густо покраснел и принялся нервно вытаскивать запонки, намереваясь закатать рукава…

– Вы запонки берегите, а то нагорит вам за них от начхоза, в случае чего с жалованья вы за них долго расплачиваться будете, – глумливо добавил Константин Константинович.

Он продолжал расслабленно сидеть, но вытянул ногу так, чтобы иметь прекрасную возможность сделать подножку «специалисту», если тот попытается приблизиться к нему. Да, судя по приготовлениям, ответственные работники собирались драться на кулаках, как уличные мальчишки. Это очень обеспокоило Корнева: он не мог определиться, следует ли ему в таком случае разнимать дерущихся, занимать сторону одного из них или просто наблюдать, не вмешиваясь в конфликт…

Пока Корнев размышлял, дипломатичный Круглов успел куда-то снова позвонить, и драке воспрепятствовало появление еще двух офицеров – одного Круглов представил как сотрудника Пятого отдела, а второго – как представителя Отдела транспорта и связи[26]26
  Пятый (особый) отдел, Отдел транспорта и связи (шестой отдел) – структурные подразделения центрального аппарата НКВД СССР, существовавшие в 1939 г.


[Закрыть]. Густав Иванович с безнадежным вздохом снова облачился в пиджак, Константин Константинович закурил, а Круглов – выбежал. Корнев понял: эти новые люди нужны исключительно для предотвращения всякого общения между враждующими сторонами в отсутствие самого Круглова.

Через минуту Корнева тоже попросили к телефону – секретарь Круглова. Никто ему, конечно, не звонил. Зато в приемной сам Сергей Никифорович доверительно взял Владимира Митрофановича под локоток – Корнев показал Прошкину, как именно, – вывел на небольшой балкончик и попросил торжественно поклясться, как коммунист коммунисту, что Баев действительно жив. Потом они вместе позвонили в Н. – в больницу. Борменталь, чтоб ему пусто было, сказал и Корневу, и Круглову, что Саше действительно гораздо лучше! Корнев вернулся в кабинет. А Круглов, видимо еще раз посовещавшись «в верхах» и воротясь, предложил всем проследовать в самолет и полететь навестить приболевшего товарища Баева. Густав Иванович, однако, сославшись на важную дипломатическую встречу, от поездки отказался.

Само посещение Прошкин наблюдал лично…

По завершении визита к больному Константин Константинович потребовал еще и на кладбище его отвезти: он, видите ли, возжелал почтить могилу своего безвременно почившего боевого друга комдива Деева! А потом еще и «бросить взгляд на несчастливое жилище фон Штерна»… Круглов согласился на все это, но сам не поехал – предпочел остаться в Управлении, даже пообедать согласился. Так Корневу удалось поближе познакомиться с Сергеем Никифоровичем. Он посочувствовал его нервной работе, спросил, не может ли чем помочь. Получил уверение, что лучшая помощь – Сашино здоровье и благополучие. А еще узнал, что на пост Станислава Трофимовича будет назначен один латыш – из структур, курирующих работу Коминтерна. Сам Сергей Никифорович от такого назначения не в восторге, но выбора у него нет: принято руководящее решение. Этого человека готовы сделать заместителем наркома иностранных дел, а ему формально не хватает стажа руководящей работы. Немного – месяцев шесть-семь… Тут мудрый Корнев снова посочувствовал заботам Круглова и предложил ему совместно выработать кадровую тактику, которая будет способствовать… В двух словах, опуская многочисленные взаимные реверансы: Корнев настрочит рапорт про пресловутый клад в Средней Азии и по итогам успешной работы группы и исследования материалов покойного фон Штерна записи и карты замечательно можно будет представить как «связку бумаг», раз уж руководство так настаивает именно на «связке» (для удовольствия Густава Ивановича Корнев даже готов на собственные средства приобрести голубую шелковую ленточку и связать ею прилагаемые к рапорту документы). Круглов рапорту даст ход с достойным комментарием: мол, кому, как не Корневу, завершить такое сложное мероприятие и возглавить работу группы в Средней Азии. И местные кадры заодно подтянет. Полгода или чуть больше группа поправляет здоровье, колупаясь в песке и вдыхая целебный горный воздух, потом латыш уйдет в заместители наркома, а Корнев – перейдет на место Станислава Трофимовича. И принцип ротации будет соблюден в лучшем виде!

Прошкин замер от восхищения: силен все-таки у него начальник! Надо же такой сложный стратегический план осуществить!..

– До «осуществить» еще долго, – отмахнулся от восторгов все же очень довольный Корнев. – Ведь это лотерея: никто не может гарантировать, что Саша – отпускать такого ценного кадра, как Баев, из группы сейчас было бы верхом беспечности! – останется жив все это продолжительное время. Единственное, что внушает оптимизм, – действует Александр Дмитриевич, несмотря на болезненное состояние, вполне рационально. Вчера очень эффектно избавился от дома, где будут теперь усиленно искать пресловутую «связку бумаг». И что у него этих документов нет – подтвердил, и что он даже не пытается их искать – доказал.

Теперь как раз к месту Корнев с рапортом о геройски проделанной работе и результатах поисков подоспеет. В такой ситуации кто Сашу еще раз убить попытается?

– Вот у таких людей тебе, Прошкин, учиться нужно уму-разуму! – констатировал Владимир Митрофанович.

Возразить на это Прошкину было нечего.

Вторым фактором, способным бесповоротно обратить в прах все эти далеко идущие планы, могло стать внезапное начало войны – тут уж ничего не поделаешь, и повлиять на этот никак нельзя, – а война, как известно, может начаться в любую минуту…

Преисполнившись энтузиазма от открывшихся перспектив, Прошкин поспешил заверить начальника:

– Войны не будет! – и, заметив промелькнувший в глазах Корнева интерес, уточнил: – Во всяком случае, в ближайшее время и по крайней мере с Германией…