Текст книги "Капитан Сорви-голова. Возвращение"

Автор книги: Павел Лагун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Поль и Леон наотрез отказались покинуть своего друга. Само собой остался и Фанфан. Логаан пожал Жану руку. – Надеюсь, мы вас встретим, – сказал он, – вам нужно продержаться часа полтора. Мы поскачем полным аллюром, и, думаю, судьба нас так быстро не разлучит. Логаан и его четверо подчиненных, подцепив лошадь с генералом Уотсом, переправившись через речку, помчались по вельду и скоро скрылись за степным перекатом. С основным отрядом остались пулеметчики Хаессен и Отогер. Буры стали спешно готовиться к обороне. Напоенные лошади были отведены в лощину и спрятаны за кустами. Там же, неподалеку на холмике, установили пулемет, учтя широкий сектор обстрела. Пушку установили по центру линии обороны, тоже в прибрежных кустах, чтобы она могла вести веерную стрельбу. Бойцы рассредоточились вдоль берега и принялись поспешно короткими лопатками рыть себе окопчики. Все делалось быстро и без суеты, что восхитило Поля и Леона и произвело впечатление даже на видавших виды Сорви‑голову и Фанфана. Лопаток у них не было, и им помогли вырыть окопчики четверо молчаливых сосредоточенных бура. Они же и расположились неподалеку, и Жан понял, что коммандант ему все же не доверяет. Сам Поуперс находился возле пулемета, на самой высокой точке и рассматривал в бинокль приближающего противника. Англичане неслись, как ветер. Они даже не выпустили вперед разведку и охранение. Да какое может быть охранение при бешенной скачке за убегающим врагом. Численное превосходство и самонадеянность и здесь сыграли с уланами злую шутку. Когда их первый отряд на взмыленных лошадях приблизился к речке, его солдаты слишком поздно заметили успевших достаточно хорошо замаскироваться буров. Пушка ударила картечью по задним рядам уланского эскадрона, а пулемет длинной очередью накрыл сбившихся на берегу для переправы всадников. Тут же открыли огонь стрелки. Ржание коней, крики, стоны, падение в воду тел людей и животных огласило просторы вельда звуками смерти. Красновато‑желтая речная вода в мгновение ока стала бордовой и пенной от крови. Передовой эскадрон был уничтожен полностью буквально за две‑три минуты. Оставшиеся в живых кони понеслись навстречу другим уланским эскадронам, навеяв на них паническое настроение. Пушка буров вторым картечным выстрелом разметала еще несколько рядов противника. Пулемет бил теперь уже короткими очередями. А бойцы стреляли, выбирая себе жертву. Сорви‑голова за этот короткий промежуток времени опустошил уже два раза магазин трофейного ли‑метфорда. И ни один его выстрел не пропал даром. Это было похоже на тир, где мишенью служили мечущиеся в панике люди и кони. Но Жан понимал, что это только временный успех буров. Их внезапный огонь из засады. Противник вот‑вот придет в себя. А в мужестве англичанам отказать было нельзя. Так, собственно, и получилось. Потеряв в первые минуты около двухсот человек и несколько десятков лошадей, уланы не стали атаковать бурские позиции в лоб, а, отъехав на безопасное расстояние, спешились. Несколько офицеров собрались в кучку для совещания, и хоть до них было довольно далеко, Сорви‑голова решил попробовать. Буры к этому моменту стрельбу прекратили, и два выстрела, раздавшихся с промежутком в несколько секунд, прозвучали резко в затихшем было степном воздухе. Поуперсу в бинокль было хорошо видно, как два уланских офицера упали, а остальные разбежались в разные стороны, укрывшись за лошадьми.

– Кто стрелял? – громко спросил коммандант.

Жан Грандье промолчал, зато за него ответил Фанфан. – Капитан Сорви‑голова – очень меткий стрелок! – воскликнул юный парижанин.

– Я в этом убедился, – удовлетворенно хмыкнул Поуперс. У англичан между тем началась перегруппировка сил. Их осталось человек восемьсот – четырехкратное превосходство перед бурским отрядом. Большая их часть, с винтовками на изготовку, стала короткими перебежками возвращаться к берегу реки. Остальные, вновь оседлав коней, разделились на два отряда и поскакали в разные стороны вдоль реки, решив, наверное, переправиться через нее вне досягаемости бурского огня. Этот маневр понял и коммандант Поуперс. Он приказал полутора сотням буров на конях задержать английскую переправу с той и с другой стороны.

Наступавшие в пешем строю кавалеристы выглядели довольно забавно. Двигаться им мешали сабли и шпоры, которые они не догадались отцепить, предпринимая эту рискованную с тактической точки зрения атаку. Их противник находился на правом, более высоком берегу. К тому же, закопавшийся в землю. Английские уланы двигались по открытому степному простору и, хоть через каждые десять шагов плюхались в высокую траву вельда, все равно служили отличной мишенью для метких буров. И еще следует не забывать о пушке и пулемете. Хотя и у англичан пулеметов оказалось три и, когда их притащили на линию огня, они стали поливать свинцом бурские позиции, стараясь в первую очередь вывести из стоя артиллеристов. И через некоторое время им это удалось. Пушка, выпустившая по англичанам еще три заряда картечи, внезапно смолкла: оба артиллериста были убиты. Это осложнило положение буров. Английские пулеметчики открыли по ним бешенную стрельбу. Пули свистели над головами, вздымали фонтаны сухой красноватой земли. Свинцовый ливень обрушился на правый берег реки. Буры вжались в свои окопчики и только изредка успевали выстреливать в сторону наступающего противника. Правда, надо признаться, довольно метко. Но и у них тоже появились потери. Уже человек десять было убито и ранено. Сорви‑голова стрелял из своего укрытия по уланам и еще ни разу не промахнулся. Рядом "в белый свет, как в копеечку" палил Фанфан. Леон и Поль, не привыкшие к таким передрягам, боялись высунуть головы над бруствером. Особенно неприятно себя чувствовал Поль Редон. Это был для него, впрочем, как и для Леона Фортена, первый бой. Под обстрелом они не были ни разу, хотя в бытность свою в Клондайке, смерть гуляла рядом с ними в двух шагах. Но, когда вас преследует шайка бандитов – это одно, а когда ты попал под смертельный, свинцовый град – это уже совсем другие ощущения. И, надо сознаться, далеко не приятные. Поля стало трясти. Он вжался в свой окопчик, ощущая всем телом летящие поблизости пули. Умирать он не хотел, а шансов здесь, сейчас погибнуть у него было более чем достаточно. Не лучше себя чувствовал и Леон, но он собрал все свое мужество и подавил в себе страх. Уланы приближались уже к самому берегу, и если не заставить замолчать их пулеметы, они смогут переправиться и тогда буров ожидает рукопашная схватка. Сорви‑голова приподнял голову над бруствером. Над виском свистнула пуля, рядом в землю шмякнулась другая. Один английский пулеметчик засел за кустом, в метрах двухстах, стрелял поверх голов своих наступающих товарищей. Другие два постепенно продвигались вместе с атакующими, меняя позиции. Первый был не опасен, он создавал веерный эффект, когда два других тащили свои пулеметы поближе. Этим и решил воспользоваться Сорви‑голова. Как только тыловой пулеметчик выпустил длинную очередь по позициям буров, Жан уловил продвижение его коллеги и метким выстрелом свалил его. Третий из трав открыл бешенную стрельбу, стараясь подавить бурскую пулеметную точку, которая наносила большой урон пешим уланам. Но пулемет буров замолчал сам по себе: заклинило механизм подачи ленты. Положение обороняющихся стало критическим. Они тоже несли все более ощутимые потери. Коммандант Поуперс был ранен в руку и он, кое‑как перевязав рану, палил из револьвера в уже забравшихся по колено в реку англичан. Справа и слева, дальше вдоль берега реки, почти одновременно вспыхнула яростная перестрелка. Это в бой с маленькими отрядами буров вступили фланговые силы улан. И тыловой пулеметчик за это время сумел подтащить свое оружие совсем близко к берегу. И тут его настигла меткая пуля капитана Сорви‑голова. Буры взбодрились. И как только у англичан оказался один пулемет, винтовки буров заговорили с новой силой. Вся поверхность реки была уже усеяна трупами. Кое‑кто пошел на дно, другие приблизились к берегу. Раненые захлебывались в кровавой воде. Но четыре сотни живых улан уже были на середине реки. Вода им доходила до пояса, и они под прикрытием огня своего последнего пулемета шли на приступ обороны горстки храбрецов, которая таяла прямо на глазах.

– Эх, сейчас бы пушкой, да прямой наводкой! – в сердцах воскликнул Фанфан, очередной раз ловко промахнувшись. – А кто может стрелять из орудия? – громко спросил Сорвиголова, выстрелив в уланского сержанта. Тот, взмахнув руками, скрылся под водой.

– Я могу! – раздался рядом голос Леона Фонтена. И он решительно, по‑пластунски пополз к орудию.

– Я с тобой! – вдруг заявил Поль Редон и, превозмогая страх, двинулся вслед за своим товарищем. Они один за другим подползли к орудию, отодвинули в сторону мертвых артиллеристов. Леон навел орудийный прицел в гущу англичан. Поль трясущимися руками подал ему снаряд. Грохнув выстрел. Картечные шарики разорвали речную поверхность на десятки водяных осколков, фонтаны песка и ила, уложив наповал с дюжину улан. Пулеметчик тут же открыл огонь по орудию. Оба пушкаря упали под прикрытие лафета. Но этого переноса стрельбы для Жана Грандье было вполне достаточно. Его точный выстрел поразил английского пулеметчика прямо в лоб. На берегу еще остались несколько десятков улан, которые огнем из винтовок тоже поддерживали наступление, но когда замолчал последний пулемет, бурам стало гораздо легче. Правда, кое‑кто из англичан пытался овладеть одним из пулеметов. Но тут точны были буры. Ясно, что пулеметы не должны были вновь заговорить. Дело приближалось к развязке. Но вот какой? Англичане полезли на берег; кто‑то, стреляя из карабинов, кто‑то, вытягивая из ножен сабли. Их расстреливали в упор. Они катились под ноги другим, упорно лезущим вперед с криками ярости и злобы. Это было какое‑то безумие. Недаром говорят, что вид крови в сражении, массовые убийства и зверства на войне заставляют солдат терять человеческий облик. Воин превращается в безжалостного монстра, жаждущего убийств и, как маньяк ищущего новых жертв, где бы они не находились. Отсюда и расстрелы мирных жителей, насилие, пытки, казни. Война – это проявление самых низменных качеств в человеке. Но война за свободу – священна. Буры встретили последний, отчаянный штурм с мужеством, присущим их народу. Они отбивались стойко и храбро. Почти все офицеры, командующие английской атакой, были убиты и ранены. Сейчас наступление, судя по всему, возглавлял молодой безусый лейтенант. Он первым забрался на берег и с обнаженной саблей бросился на Жана в тот момент, когда тот перезаряжал свою винтовку. Острый клинок готов был обрушиться на голову молодого француза, когда вдруг замер на взлете. Лейтенант увидел форму своего противника:

– Вы англичанин? – удивленно воскликнул он. Сорви‑голова не стал отвечать. Перед ним был враг. Винтовка не заряжена, штыка нет, и он ткнул улана стволом в пах. Тот заорал от боли, выронил саблю и, зажавшись, упал рядом с окопчиком. Глаза у него выпучились и покраснели. Он надолго оказался небоеспособным. И в это время за спинами защитников вдруг послышался многочисленный лошадиный топот и многоголосное "хурра!" разнеслось по степи. Грянул мощный залп. Наступающие англичане стали опрокидываться в воду, а те, кто не успел дойти до середины реки, поспешно повернули назад и тоже падали под меткими выстрелами, вовремя прибывшей подмоги буров. Их прискакало человек триста, и они спешились, открыли по врагу шквальный огонь. Английский батальон был почти полностью истреблен. Фланговые отряды тоже разбиты. Человек сто оставшихся сломя голову помчались к своим лошадям под свист и улюлюканье буров. Они преследовать их не стали, а занялись ранеными и убитыми. У англичан раненых было человек двадцать, у буров – гораздо больше. Всем им, как могли, сделали перевязки. Англичан оставили на берегу, чтобы оставшиеся в живых забрали их с собой. Своих посадили на повозку со снарядами и пушкой. Вырыли большую братскую могилу для своих убитых (англичане занялись этим скорбным делом позже), прочли заупокойные псалмы и большой кавалькадой отправились восвояси. Сорви‑голова в плен того английского лейтенанта не взял: так и оставил его приходить в себя на берегу. Он скакал по степи вместе со своими друзьями, и на душе у него было как‑то неспокойно. Рядом, горделиво подбоченясь, ехал Поль. Он в душе ощущал себя героем. Леон хмурил свои белесые брови. Вся эта бойня ему была совсем не по нраву. Фанфан чувствовал себя неплохо. Он даже стал насвистывать марш Молокососов, но Сорви‑голова его не поддержал, и Фанфан постепенно умолк. Их догнали фельдкорнет Логаан и коммандант Поуперс. Логаан дружески улыбнулся Жану, потом пожал ему руку.

– Я ваш должник, – сказал Жан, – если бы вы не подоспели,нам пришлось бы очень туго. Поуперс тоже протянул левую, не раненую руку.

– Теперь я убедился, что вы тот самый Сорви‑голова. Вы действовали отважно.

– Надеюсь, мы еще повоюем вместе?! – ответил ему молодой француз.

Часть вторая Борьба звезд

Глава I

Штаб главнокомандующего армией Оранжевого свободного государства коммандант‑генерала Христиана Девета располагался в деревне Моодорп, стоящей неподалеку от берега реки Моодер в его верхнем течении. Трехтысячный корпус буров был рассредоточен по окрестностям. В самой деревне находилось около тысячи бойцов и личная охрана генерала: двести полицейских из Блюмфонтейна, которые в отличие от остальных буров, носили одинаковую форму и знаки различия: погоны, галуны, шевроны и нашивки. За время боевых действий эта униформа на полицейских порядком поизносилась, но они до сих пор выглядели молодцами, патрулируя широкие пустынные улицы деревни. Когда вернувшийся после боя отряд вместе с подкреплением проехав брандвахты мелкой рысью вошел в Моодорп, то на окраине их встретили около двадцати полицейских в синих мундирах. На головах их красовались бурские шляпы с кокардами. За плечами висели маузеровские винтовки, на боках – револьверы. Возглавлял патруль бородатый лейтенант небольшого роста с густыми светлыми усами, крепко сидящий в седле. Он отдал честь комманданту Поуперсу и фельдкорнету Логаану, которых знал лично. Они обменялись несколькими фразами, после чего лейтенант стянул с головы шляпу. То же проделали его подчиненные, отдавая долг памяти погибшим в бою соплеменникам. Лейтенанта звали Лео Спейч. Он и еще двое полицейских отправились с отрядом к центру деревни и через несколько минут все конники остановились и спешились возле большого двухэтажного дома. Над фасадом, увитым виноградом, под легким, прохладным, вечерним ветерком слегка трепетал флаг, переплетаясь белыми и оранжевыми полосами. Рядом с невысоким забором стояла коновязь. Десятка два лошадей фыркали и постукивали копытами по усыпанной их же "яблоками" красноватой земле. Напротив дома, на другой стороне широкой, похожей на площадь, улицы находилась небольшая церквушка, неподалеку от нее – кузня и чуть в стороне "еетхейз" – трактир, сейчас закрытый от соблазнов приказом командующего. Сам штаб Христиана Девета был окружен невысоким частоколом, кое‑где поломанным. Перед большим кустом цветущих алых роз была оборудована пулеметная точка. Виднелся не зачехленный ствол "Максима", за ним двое полицейских. Второй пулемет находился по другую сторону дома. А третий торчал из чердачного окна. Несколько полицейских сидели на скамейке возле коновязи и, когда отряд подъехал ближе, они поднялись ему навстречу. Раздались приветствия, дружеские рукопожатия и объятия. Буры не стеснялись своих чувств. Из‑за штаба и еще откуда‑то через минуту‑другую набежало множество бойцов. Большинство из них были бородаты, носили потертую гражданскую одежду. И только патронташ, винтовки да нашивки на рукавах говорили о их воинской службе отечеству, которое было захвачено врагом, но его подданные не покорились захватчикам и не дают им покоя ни днем ни ночью. Шум сотен голосов заполнил площадь возле церкви и штаба. Люди пришли встречать вернувшийся с задания изрядно поредевший отряд и их спасителей, вовремя выехавших им на помощь. Их по дороге и встретил фельдкорнет Логаан и его друзья, конвоирующие в штаб генерала Уотса. Перепоручив его доставку Эйгеру Строкеру, Логаан вернулся к берегу реки вместе с отрядом подмоги. И, как известно, вовремя. Теперь все трансваальцы стояли рядом, снова встретившись, окружив тесным кольцом четырех французов, на которых собравшиеся оранжерийские буры, поглядывали не вполне дружелюбно. Особенно на Жана Грандье и Фанфана из‑за их английской формы. Многие принимали их за пленных и высказывались далеко нелицеприятно. Вспыльчивый молодой парижанин обижался и краснел, сжав кулаки. Да и самому Сорви‑голове было неприятно слышать оскорбления от тех, за кого он сражался и проливал кровь. Логаан и его компания, как могли сдерживали порывы своих сподвижников, но немногие верили их разъяснениям, хотя обидные слова в адрес незнакомцев стали слышаться все реже. И вдруг шум совсем утих. Лица бойцов повернулись в сторону штаба. На крыльце появилась небольшая группа, по виду явных командиров. Впереди всех стоял худощавый человек с длинной редкой бородой и умными проницательными глазами. На нем был надет полувоенный френч, подпоясанный широким кожаным ремнем с кобурой на боку. На левом рукаве проглядывался шеврон с полосатым флагом Оранжевой республики и большой золотой звездой над ним. Бойцы хорошо знали своего командующего генерала Христиана Девета. Сорви‑голова, Фанфан, а тем более Поль Редон и Леон Фортен видели его впервые. Девет поднял вверх правую руку, окончательно привлекая к себе внимание. Над площадью воцарилась мертвая тишина. Из толпы вперед вышел командант Поуперс. Правая рука его висела на перевязи. Он отдал честь левой. И негромким голосом доложил командующему все обстоятельства операции, потом, подойдя поближе, уже совсем тихо сказал несколько фраз, оглянувшись при этом на стоящих неподалеку в окружении трансваальцев молодых французов. Девет тоже посмотрел туда и чуть заметно улыбнулся, кивнув головой Поуперсу.

– О нас говорят, – догадался Фанфан.

– Это радует, – отозвался Сорви‑голова.

Девет сделал шаг вперед и тихим голосом, немного картавя, произнес:

– Помолимся за упокой души наших славных воинов, павших смертью храбрых в сегодняшней битве с захватчиками.

Из группы трансваальцев вышел пастор Вейзен. Он достал из кармана небольшое Евангелие в черном кожаном переплете, нашел нужное место и голосом, полным торжественной печали, стал читать псалом. Буры, склонив обнаженные головы, шепотом повторяли слова царя Давида, обращенные к Богу – воителю и заступнику с призывами о спасении и утешении усопших и укреплении духа живых в борьбе за правое дело. Летнее огненное солнце садилось за степной горизонт плавно и быстро и, как всегда в тропических краях, на молящихся накатились скорые сумерки. Ни Сорви‑голова, ни Фанфан, ни Поль с Леоном не считали себя верующими. Они мыслили категориями науки и прогресса, отодвигая на задворки сознания мысли о существовании и незримом присутствии какой‑либо Духовной Сущности, влияющей на жизнь всей Вселенной и отдельных людей. Бог был для них мифологической категорией, никак не связанной с реальной, и, подчас, страшной действительностью, царящей на Земле. Но побывав больше года среди буров, беззаветно верующих в своей массе, в Божье провидение, Жан Грандье уже не так иронично и скептически относился к их почти фанатической религиозности. Вера укрепляла их в труднейшие времена испытаний, выпавших на долю маленького народа, окруженного враждебными племенами и гонимого алчными завоевателями. Буры считали себя избранным народом, подобно библейским иудеям, стремящимся к "земле обетованной". "Великий трек" из Капской колонии на север казался похожим на Исход из Египта. "Земля обетованная" отыскалась. Наладилась новая, трудная, но свободная жизнь. Но их не захотели оставить в покое. До них и здесь добрались хищные лапы гонителей. И буры все как один встали на защиту своей земли. Они считали эту войну очередным испытанием божьим и терпели муки и лишения со стойкостью и мужеством первых христиан. Молитва между тем была закончена. Пастор Вейзен возвратился в круг своих земляков. Буры надели на головы шляпы. Христиан Девет обратился к ним с короткой речью:

– Африкандеры! Сегодня в жестоком бою мы потеряли много своих товарищей. Это невосполнимая потеря. Гибнут наши лучшие бойцы. И пусть захватчиков убито гораздо больше, эта победа не доставляет мне радости. Она куплена ценой жизней граждан нашего Свободного Оранжевого государства. Единственное, что утешает меня, – гибель их не напрасна. Их кровь слилась с кровью борцов за нашу свободу, погибших за эти полтора года войны. Священной войны за независимость. Я верю, что мы отстоим свое право и изгоним захватчиков с родной земли. Свобода или смерть!

– Свобода или смерть! – хором повторили бойцы, вскинув вверх зажатые в руках винтовки. Когда крики утихли, Христиан Девет снова поднял руку. – И еще одно сообщение, – более спокойным тоном сказал он. – Во время операции по захвату спецпоезда нами взят в плен генерал Уотс, адъютант фельдмаршала Китченера с ценными документами. И еще: из того же поезда к нам перебрался бежавший из английского плена знаменитый командир разведчиков капитан Сорви‑голова со своими товарищами‑французами. Вот он стоит в первом ряду в форме убитого им английского офицера. Он отлично проявил себя в последнем бою. Все повернулись на жест Девета. Некоторые из задних рядов даже приподнялись на цыпочки, чтобы разглядеть знаменитого Брейк‑нека, как называли Жана Грандье англичане. Многие из буров были наслышаны о нем. Раздались сначала несмелые аплодисменты, перешедшие в овацию. Обычно сдержанные в своих порывах буры почему‑то не удержались и в едином порыве зааплодировали Жану. Он был смущен и даже покраснел, как совсем недавно Фанфан, под перекрестной бранью этих же самых людей.

– Все это я опишу в своем репортаже из Южной Африки, – на самое ухо Жану проговорил Поль и после паузы добавил, – если только останусь жив.

Их пригласили на кригсраад – военный совет. Из всех трансваальцев на нем должен был присутствовать только Пиит Логаан, имеющий звание фельдкорнета. Остальные, дружески попрощавшись с французами, разошлись по своим постоялым домам. Девет, знакомившись, крепко пожал руку Жану. Тот ответил таким же крепким рукопожатием. Они друг другу явно понравились: худой, жилистый еще достаточно молодой бур и почти совсем юноша – француз, но с настоящим зрелым мужским характером. Девет познакомился и с друзьями Жана: Полем Редоном, Леоном Фортеном и, наконец, Фанфаном. Затем все вошли сначала на террасу, а затем в прохладный холл, освещенный гирляндой свечей в подсвечниках, стоящих по всей комнате: на буфетах и шкафах, на пианино и на зеркальном трюмо. Два подсвечника находились на большом обеденном столе, стоящем в центре холла. Стол был сервирован для ужина. Его украшали бутылки с вином, консервные банки с тушеной говядиной, бутерброды с бужениной, овощное рагу и вазы с фруктами. Адъютанты генерала провели усталых и, надо признаться, достаточно грязных гостей в ванную комнату, где была уже приготовлена горячая вода, мыло и полотенца. Французы, Поуперс и Логаан умылись и почувствовали себя гораздо бодрее. Комманданту Поуперсу личный врач Девета сделал заново перевязку и примерно через полчаса все оказались в знакомом холле, где на столе уже источали парное благоухание куски поджаренного мяса, политые соусом. Фанфан глядел на пищу глазами людоеда, постоянно сглатывая слюну. Да и остальные присутствующие сильно проголодались. Девет пригласил всех к столу. После молитвы генерал наполнил бокал сухим вином (ничего другого генерал не пил). Все последовали его примеру. Девет провозгласил тост за свободу и независимость бурских республик. Все поддержали этот тост и дружно осушили свои бокалы. Вино легкой волной ударило Жану в голову. Лица сидящих рядом друзей и чуть поодаль – бурских военачальников слегка расплылись, потеряв четкие очертания. На душе стало как‑то легко и спокойно. Он в кругу близких людей. Прошли месяцы английского плена и он вернулся, чтобы вновь стать воином свободы и справедливости. С ним рядом, волею судьбы, его старые друзья Леон и Поль и проверенный в боях и лишениях Фанфан. Фортуна опять повернулась к нему лицом. Он молод, богат и по‑своему счастлив. Чего еще ему нужно в жизни. Обед между тем вступил в стадию обильного поглощения яств. Вино разрушило последнюю преграду между гостями и хозяевами. Они стали знакомиться ближе, проникаясь взаимными симпатиями. Сорви‑голова беседовал попеременно то с Пиитом Логааном, то с Поуперсом, когда, наконец, сам Христиан Девет обратился к нему через стол: – Я хочу выпить за вас, капитан. За вашу храбрость и самоотверженность. Ведь на всех фронтах в прошлом году о вас ходили легенды. Теперь, надеюсь, вы не дадите им утихнуть? – Я приложу к этому максимум усилий, генерал, – сказал Сорви‑голова и чокнулся с Деветом бокалами. Все тоже выпили и немного охмелели. Началась перекрестная беседа, в которой не участвовали только Леон и Поль, которые не знали африкаанс. Леон Фортен сидел молча, держа на коленях свой саквояж с буссолью и рукописью Жана внутри. Поля после выпитого стало клонить ко сну и он начал клевать носом. Вдруг кто‑то из присутствующих на ужине коммандантов вспомнил о генерале Уотсе, сидящем под арестом в одной из комнат особняка.

– Может, пригласим его к столу? – предложил коммандант Поуперс. – Он хоть и враг, но враг благородный. Добровольно отдал мне секретные документы ради жизни своих солдат и офицеров.

– Что же, нужно проявить гостеприимство, – согласился Девет. – Приведите генерала, – обратился он к своему адъютанту, сидящему с края стола. Адъютант поспешно встал и скрылся за боковой дверью и через несколько минут вернулся, сопровождая сухого, жилистого генерала Уотса. Тот застегивал верхнюю пуговицу на своем френче, увешенном орденскими планками. Руки у него были с тонкими холеными пальцами. Уотс остановился возле стола и картинно поклонился присутствующим, но всем своим видом английского аристократа давая понять, что волей случая оказался среди низших по своему статусу и положению людей, словно среди каких‑нибудь папуасов Новой Гвинеи. Его взяли в плен эти папуасы, и он вынужден терпеть их присутствие рядом со своей персоной.

– Присаживайтесь, генерал, – дружелюбно предложил Девет, указывая Уотсу на свободный стул, стоящий рядом с Леоном Фортеном.

– Благодарю, – процедил сквозь зубы Уотс и, внимательно рассмотрев сиденье стула, чопорно присел на его краешек. Две молчаливые бурские женщины, прислуживающие за столом, поставили перед генералом бокал и столовый прибор. Одна из них налила в бокал вина. Другая положила на тарелку рагу и мясо.

– Угощайтесь, – снова предложил Девет. – Поверьте, вино очень неплохое, а рагу и мясо просто превосходны. В английском генерале боролись два чувства. Презрение к сидящим вокруг и естественный человеческий голод. Победило второе желание. Уотс пригубил бокал. А затем выпил его до дна. Через минуту‑другую его бледное худое лицо покрыл румянец. Генерал, еще немного помявшись для порядка, принялся поглощать рагу, глядя прямо перед собой в тарелку. Опустевший бокал генерала снова наполнили. И почти тут же он опять опустел. Уотс вошел во вкус и даже на десерт съел одно яблоко. Затем закурил сигару и откинулся на спинку стула. Буры тоже закурили свои трубки. Ароматные клубы дыма поплыли по холлу, преломляясь в мерцающем отблеске свечей переливчатыми, туманными узорами. На душе у Жана стало еще спокойнее. Сытный обед его разморил и ввел в какое‑то полусонное состояние. Прошедший полный событий день утомил его. Откровенно говоря, хотелось лечь в постель и уснуть крепким беспробудным сном, но за столом возник разговор и Жан даже встряхнул головой, чтобы уловить его содержание. Беседа велась, в основном, между Деветом и Уотсом на английском языке. Остальные бурские военачальники, видно, его знали плохо и молчали.

– Генерал, – сказал Девет, – вы довольны обедом?

– Благодарю, – ответил Уотс, пуская струю дыма в потолок.

– Тогда позвольте задать вам несколько вопросов, чтобы разъяснить кое‑какие сомнения, возникшие у меня при нашем первом знакомстве несколько часов назад. Уотс положил сигару на край пустой тарелки и молча, с высокомерием кивнул. Девет слегка заметно ухмыльнулся в свою бороду, потом разгладил ее рукой и в упор взглянул на английского генерала.

– Вы являетесь личным адъютантом лорда Китченера?

Уотс опять молча кивнул головой. – Он вам поручил доставить в Преторию стратегический план окончательного разгрома войск генерала Луиса Бота, разработанный генеральным штабом? Уотс снова кивнул головой. – Вы, естественно, понимали, какой это важный документ и как нежелательно, чтобы он попал в наши руки. Но он попал. И вы отдали его добровольно. Почему?

Уотс отвернул лицо от пристального взгляда Девета.

– Я вынужден был это сделать в связи с угрозой применения насилия против моих солдат и офицеров, находившихся в поезде, – негромко сказал генерал и чуть заметно усмехнулся. Сорви‑голова заметил эту усмешку. Возможно, заметил ее и Девет.

– Но вашим людям ничего не угрожало. Мы не собирались их расстреливать, – в разговор вмешался коммандант Поуперс. – Но я‑то об этом не знал, – резюмировал Уотс и снова затянулся сигарой, явно удовлетворенный. Но все его поведение показалось Жану Грандье неестественным. Каким‑то фальшивым, несмотря на простую логику генеральских рассуждений. Это, видно, чувствовал и Девет. Он несколько минут молчал. Затем снова обратился к Уотсу:

– Если вы, генерал, сказали нам всю правду, в чем я очень сомневаюсь, мы намерены предложить вашему командованию обмен вас на нашего генерала Принслоо, взятого в плен в прошлом августе, но если раскроется, что вы нас обманули…

– Вы меня расстреляете?! – закончил фразу Уотс. – Какой смысл мне вас обманывать? Ведь вы получили подлинные документы. На них настоящие подписи и печати. И существуют они в единственном экземпляре. – Неужели вы, генерал, думаете, что мы настолько наивны, чтобы поверить вам, – ироничным тоном произнес Девет. – Хотя я понимаю логику вашего начальства: буры, неотесанные мужики, легко клюнут на удочку… Они нас, как всегда, недооценили. Уж больно все прямолинейно. Признайтесь, что существовал и другой план. Настоящий. Где же он?