Текст книги "Капитан Сорви-голова. Возвращение"

Автор книги: Павел Лагун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– Что же нам делать? – тихо прошептала она. – Он может нас выдать. Жан еще не успел принять решение, когда Отогер, ухватив свою шляпу, поднялся и демонстративно медленно пошел через палисадник к зданию станции, очевидно, метя в комендатуру.

– Оставайся здесь, – шепнул Жорисе Сорви‑голова и устремился вслед за нищим. Он догнал Отогера возле выхода из станционного палисадника, заросшего кустами акации. Услышав позади шаги, Отогер оглянулся. В его глазах мелькнул страх. Рука метнулась в карман грязной куртки. Но было поздно. Сорви‑голова нанес ему удар ребром ладони по шее. Отогер охнул и свалился на землю. Жан оттащил его в кусты. И тут ему впервые вдруг стало плохо. Приступ дурноты и слабости прокатился по всему телу, и Жан с трудом удержался, чтобы не сесть на землю рядом с оглушенным Отогером. Но слабость стала медленно проходить. Дурнота откатилась от горла, и только голова была какой‑то тупой и гудящей, словно внутри нее ударял тяжелый колокол и звук от него не мог вырваться наружу. Превозмогая этот гул, Жан нетвердой походкой возвратился к ожидающей его на перроне Жорисе. Она сразу заметила в нем изменение. – Что случилось? – прошептала Жориса, заглядывая ему в глаза. Жан не успел ничего ответить, потому что невдалеке послышался свист и перед станцией показалось черное полукруглое рыло паровоза с дымящейся над ним трубой. Из окошка кабины выглядывал закопченный машинист в засаленной кепке. К паровозу было прикреплено всего два вагона, и те казались полупустыми: в окнах виднелось всего несколько силуэтов. Из здания станции на перрон вышли немногочисленные пассажиры. Последней появилась живописная компания переодетых партизан, которая присоединилась к стоящей на платформе паре. Поуперс выглядел очень плохо. Лицо его побледнело. Он едва держался на ногах, находясь в полуобморочном состоянии от потери крови. Пастор Вейзен с трудом его поддерживал. Они оказались возле дверей первого вагона, откуда уже спрыгнул проводник в черном форменном кителе и в армейском шлеме на голове. Он развернул на низкую платформу складную подножку и встал рядом, ожидая посадки пассажиров. Леон Фортен подошел вплотную к Жану и протянул ему пачку билетов. – Не будем пока рисковать, – тихо сказал он, – доедем до Витбанка, а там видно будет. Жан согласно кивнул головой и под руку с Жорисой двинулся к вагону. Вслед за ним потянулись остальные партизаны. Проводник с почтением принял билеты у молодого лейтенанта и удивленно взглянул на странную группу, следовавшую за офицером. Видно, в его душу вкрались сомнения. Сорви‑голова об этом догадался и, чтобы успокоить проводника, негромко ему сказал:

– Мы возвращаемся в Витбанк со спецзадания генерала Тойнейкрофта. Это два бурских командира, захваченных нами. Наш майор ранен в бою. Мы очень устали. – Располагайтесь в моем вагоне поудобнее, господа, – отдав честь, произнес проводник и облегченно вздохнул, – до Уэкфилда поезд проследует без остановок. А там и Витбанк недалеко. Первыми занесли раненых Поуперса и Логаана. За ними поднялись в вагон остальные. Жан и Жориса завершили посадку. Вагон, как и предполагалось, оказался полупустым. В нем находилось всего несколько офицеров, возвращавшихся из отпуска в свои части под Витбанком. Во втором вагоне расположилась охрана поезда из двадцати гражданских волонтеров – воинов столь же доблестных, как и беспечных. Уже от самой Претории они утоляли жажду крепким элем во главе со своим командиром – бывшим лондонским клерком. Наши удачливые пока герои расположились в дальнем углу вагона, чтобы не привлекать внимания английских офицеров. Через несколько минут паровоз дал гудок и мягко тронулся, потащив за собой вагоны. Прямо от станции он стал набирать ход, свистя и густо дымя трубой. Колеса бились на стыках назойливой скороговоркой. После отъезда прошло минут сорок. И вдруг Жану второй раз за этот день стало плохо. И еще хуже, чем тогда, в скверике на станции. Все тело бросило в жар, и оно словно оцепенело. В голову снова колокольным ударом проник гул. Сидя на скамейке, Жан пошатнулся, привалившись к Жорисе.

– Что с тобой? – испуганно проговорила она.

– Не знаю, – пробормотал он, – жар, слабость и голова гудит.

– Заболел, наверное? – сказал, сидящий рядом Шейтоф.

Все остальные тоже обратили внимание на состояние Жана. Каждый старался ободрить его и успокоить. Ольгер Шейтоф даже поделился своими запасами виски, от глотка которого Жану стало немного легче.

– Ты, наверное, очень устал?! – высказал предположение Поль Редон. – Тебе нужно поспать, да и всем нам тоже. Все согласились с этим предложением. Бодрствовать остались Строкер и Спейч. Остальные, включая раненого Поуперса, задремали, положив головы друг другу на плечи. Во сне на Жана навалилась череда кошмаров. Его поочередно убивали: то Барнетт, то Маршиш‑хаан, а то и сам лорд Китченер из старинного дуэльного пистолета. В промежутках между убийствами мелькали лица Жорисы, Логаана, Леона, Поля и почему‑то его тезки президента Крюгера. Появлялось и исчезало лицо Фанфана. Тот улыбался ему печально и манил рукой, словно звал куда‑то. Но Жан за ним идти не хотел, хоть и сделал несколько шагов за уходящим вдаль Фанфаном. Но остановился возле глубокого обрыва. Перед ним сияло золотое распятие. И от его ослепительного блеска даже во сне закрылись глаза. И открылись наяву. Жан проснулся. На его плече, тихо дыша, спала Жориса. Напротив, склонив друг к другу головы, похрапывали Шейтоф и Строкер. Логаан дремал, прислонившись к окну. Леон и Поль прикорнули на боковой скамейке. Между Вейзеном и Спейчем, опрокинув назад седобородую голову, обмякнув в неестественной позе, сидел коммандант Поуперс и неподвижно смотрел в потолок вагона открытыми глазами. Он был явно мертв. Сорви‑голова растолкал пастора Вейзена. Тот проснулся и сразу же взглянул на Поуперса. Его взгляд потемнел. – Я этого боялся больше всего, – с придыханием сказал Вейзен и перекрестился. И тут же один за другим стали просыпаться остальные. Они смотрели на мертвого и все как один осеняли себя крестом. Поуперса уложили на свободную скамью.

– Витбанк, Витбанк, – раздался по вагону голос проводника. – Прибываем через десять минут.

– Что будем делать? – спросил Логаан, глядя на Жана.

– Нужно действовать и немедленно! – решительно сказал Сорви‑голова. Чувствовал он себя неважно, но силы воли ему было не занимать. – Вы трое, – он обратился к переодетым в улан Спейчу, Стро‑керу и Шейтофу, – блокируете охрану. Если станут сопротивляться – стреляйте. Тут главное – внезапность. Кто возьмет на себя машиниста? – спросил Жан.

– Я, – сказал Леон. – В случае чего заменю его, и мы проскочим Витбанк на всех парах.

– Тогда на нас пятерых – пассажиры‑офицеры. Пиит, вы можете передвигаться? – спросил Жан у Логаана.

– Конечно, я не так серьезно ранен, – ответил тот. – Хорошо, тогда действуем по команде. Быстро и слаженно.

Первыми проскочили в соседний вагон переодетые "уланы". Пьяные охранники‑добровольцы, увидав в проходе трех свирепых, вооруженных до зубов бородачей, подчинились их приказу и побросали свои винтовки. Лишь их командир – бывший клерк проявил героизм, попытавшись вытащить револьвер из кобуры, но был тут же застрелен лейтенантом Спейчем. Выстрел услышали сидевшие в вагоне офицеры. Кое‑кто из них поднялся со скамеек, но тут же сел, увидев перед глазами черные зрачки стволов. Сорви‑голова сделал шаг вперед. – Господа! – громко произнес он. – Поезд захвачен представителями бурского сопротивления. Прошу во избежание кровопролития сдать оружие. В противном случае мы открываем огонь на поражение! Никто из офицеров не захотел получить пулю в лоб. Они стали сдавать свои револьверы и сабли. Их рассадили плотно одной кучей в дальнем углу вагона. Проводник попытался спрятаться, но Леон Фортен поймал его за шиворот своей могучей рукой и велел открыть дверь, ведущую к паровозу. Леон по лесенке забрался на тендер, полный угля и, пачкая о него сапоги, подобрался к кабине, боковое окно в которой было открыто. Не раздумывая, рискуя свалиться на полном ходу под откос, Леон ухватился за поручень и влез ногами вперед в окно кабины. Машинист и его помощник остолбенели, увидев появившегося в окне человека – широкоплечего, сильного и решительного. Да еще вооруженного револьвером. Леон навел на машиниста свое оружие. – Витбанк проезжаем транзитом! – немногословно приказал он. Городок проскочили, не сбавляя скорости, чем вызвали немалое удивление стоящих на платформе встречающих. Дальше железнодорожный путь шел на Миддельбург, последний населенный пункт, находящийся под контролем англичан. По плану Жана Грандье – они должны будут сойти чуть дальше, на берегу речки Клейн‑Олифанс, а там до основного лагеря генерала Ковалева миль десять. Можно и пешком дойти. Но пешком идти не пришлось. Поезд мчался, поглощая километры. Сорви‑голова рядом с Жорисой, Полем Редоном, Пиитом Логааном и пастором Вейзеном сидели на скамейке и, не выпуская оружия, следили за офицерами, сидящими плотной группой. Ладони те заложили за головы и находились в такой неудобной позе уже около часа. Руки у многих стали затекать. Но они боялись их опускать, опасаясь расстрела захватившими их партизанами. Тем более, им обещали сохранить жизнь и выпустить из вагона, когда буры окажутся в безопасности. И они вынуждены были терпеть, чувствуя с каждым километром приближение своего освобождения.

Глава IX

Их всех, включая добровольческую охрану, высадили сразу за Миддельбургом. Англичане, по привычке сбившись в кучку, нестройно поплелись в сторону городка, до которого было километра четыре. Они уносили с собой тело убитого добровольца‑клерка. На берегу речки партизаны вырыли могилу для комманданта Поуперса. И несколько минут постояли над ней в молитве. Нужно было отправляться в пеший переход к лагерю Питера Ковалева. И тут Жану опять стало плохо. Симптомы остались теми же самыми, что и в два предыдущих раза. Но действие их оказалось более тяжким. Видно по всему, неизвестная болезнь проявлялась по нарастающей. Жан осел на руки своих товарищей. Его тело охватил какой‑то необъяснимый паралич. Гул пронесся по голове, а затем затих где‑то в необозримых глубинах мозга. Жан все видел и слышал, но не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Это было странное чувство, словно его запеленали в тугой кокон. Наверное, так ощущает себя гусеница, превращаясь в куколку. Он видел, склонившиеся над ним лица друзей, отдельно замечая испуганные глаза Жорисы. Он слышал их голоса, но словно бы не понимал смысла сказанного. Голоса говорили о нем, но ему теперь было все равно.

– Он умирает? – Жориса в слезах прижалась к Пииту Логаану.

– Не знаю, – ответил тот, гладя ее по голове, как маленького ребенка. Шляпу Жориса уронила на землю. – Но с ним произошло что‑то нехорошее, – добавил Пиит, глядя на неподвижно лежащего Жана.

– Он дышит, – сказал Поль Редон, наклонившись над своим другом, – дышит, но тихо, почти незаметно.

– Что это за болезнь такая непонятная? – удивленно пожал плечами Шейтоф.

– А может, он ранен был, да нам не сказал? – предположил Строкер, в недоумении почесывая свою черную бороду. – Давайте его осмотрим, – предложил лейтенант Спейч.

Поль расстегнул на Жане пуговицы мундира, затем рубашки. Все тело капитана Сорви‑голова было испещрено шрамами от многочисленных ранений. Но все раны давно зажили, кроме двух: одной на левом плече от пули, а другой – на левом боку. Эта была небольшой и неглубокой, словно по ребрам кто‑то коротко чиркнул очень острым скальпелем. Края раны не затянулись, и изнутри уже сочился похожий на яд желто‑зеленый гной. – Дело рук дьявольских, – произнес за спинами, взглянув на эту странную рану, пастор Вейзен. – Маршиш‑хаан! – воскликнула, догадавшись, Жориса.

Жан еще в поезде успел ей рассказать об этой неожиданной встрече на Церковной площади, возле коляски. Не сказал он только об ударе Маршиш‑хаана тросточкой‑стилетом. Видно, не придал этому значения. Но Жориса догадалась сама. И еще ей подсказала разрезанная точно по ране рубашка. – Он отравлен! – почти закричала она и зарыдала на груди у Логаана. – Какой‑нибудь алкалоид замедленного действия, – в горестной задумчивости произнес незаметно появившийся Леон Фортен. Он отпустил машинистов и присоединился к остальным, заметив, что те склонились над упавшим Жаном.

– Яд уже пошел в кровь, – тихо, чтобы не слышала Жориса, сделал вывод Поль, – теперь его спасти может только чудо.

– Некоторые алкалоиды не убивают, – проговорил Леон, – они лишь вызывают длительный паралич. Возможно, это тот случай?

– Я его здесь не оставлю! – заливаясь слезами сказала Жориса.

– Куда же нам его нести? – спросил Шейтоф.

– Мы должны вернуться во Францию! – решительно проговорил Леон Фортен. – И мы доставим туда нашего Жана – живым или мертвым. Лучше, конечно, живым, – добавил он, и на его глаза тоже навернулись слезы.

– Мы доберемся на этом поезде до Лоренсо‑Маркиша, – сказал Поль Редон, – а там зафрахтуем пароход. – Мы с вами должны расстаться, друзья, – обратился Леон к бурам. – Спасибо вам за помощь. Мы вас никогда не забудем. Буры переглянулись между собой. И за всех сказал Пиит Логаан:

– Спасибо вам, Леон, за лестные слова. Но вы поблагодарите нас за помощь в порту Лоренсо‑Маркиша, когда вы в целости и сохранности сядете на корабль. Мы друзей в беде не бросаем. И разве вам в этой поездке не понадобятся пять метких ружей? Растроганные Леон и Поль по очереди обняли всех пятерых. Потом Жана подняли несколько пар бережных рук и вновь занесли в первый вагон. Второй за ненадобностью был отцеплен. Пополнены из реки запасы воды. Угля оказалось вполне достаточно. Они рассчитывали доехать за десять часов до Лоренсо‑Маркиша, до которого от Миддельбурга было около 375 километров. Эта местность почти не контролировалась англичанами. Кое‑где разбросанные вдоль дороги аванпосты и блокгаузы, часто подвергались налетам окрестных партизан. Но железную дорогу те разрушить не смогли, и поезда англичан иногда прорывались до Мозамбикской границы. На эту удачу и рассчитывали Поль и Леон, забираясь в кабину паровоза. Он дал гудок и, набирая скорость, помчался по бескрайнему бушвельду, постепенно переходящему в холмы и невысокие отроги севера Драконовых гор. Путь шел вдоль бурной, своенравной речки Инкомати, над которой нависали голые скалы. Вечерело. Стал накрапывать мелкий осенний дождь. Он вместе с копотью паровозного дыма попадал Леону Фортену в лицо, делая его грязно‑пегим. Не лучше выглядел и Поль Редон, взявший на себя тяжелый труд помощника‑кочегара. Он старался изо всех сил, загружая углем пышущую жаром топку. Пот ручьями тек по его измазанному угольной пылью лицу, засыхая на нем светлыми, солевыми подтеками. Но Поль его даже не вытирал. В вагоне царила напряженная печаль. Жан Грандье неподвижно лежал на скамейке с закрытыми глазами и казался мертвым, только еле заметное дыхание из чуть приоткрытого рта да нитевидный пульс на запястье говорили, что в капитане Сорви‑голова еще теплится искорка жизни. Но каждую минуту она может угаснуть. Рядом с мужем сидела Жориса с заплаканным, осунувшимся лицом. Пиит Логаан успокоительно держал ее руки в своих. На душе у него было тяжело. Он как родных детей полюбил этих юных возлюбленных: мужественного легендарного командира разведчиков и славную девушку – внучку президента Крюгера. Сейчас их счастье, которому Пиит так радовался и по мере сил оберегал, висело на волоске. Жан мог в любую минуту умереть, и Логаан не знал, как спасти своего юного друга. На соседней скамейке сумрачно сидели Строкер, Шейтоф и Спейч. Они молча глядели в окно. К темному стеклу прилипали и стекали вниз капельки дождя, словно это были слезы. Так же плакали души трех взрослых сильных мужчин‑бойцов, не боявшихся своей смерти, но со страхом ждущих смерти лежащего на скамейке юноши‑француза, которого каких‑нибудь четыре месяца назад они совсем не знали, а, познакомившись, привязались к нему душами художника, музыканта и солдата. Сейчас их души плакали и молили Бога о спасении жизни капитана Сорви‑голова. Молился о нем и пастор Вейзен. Он расположился в стороне и, раскрыв Новый Завет, неслышно шевеля губами, почти непрерывно читал молитвы и псалмы за здравие, обвенчанного им молодого человека. Какая‑то мысль не давала до конца пастору углубиться в смысл читаемых молитв. Сначала он не улавливал ее, но вдруг перед мыслимым взором Вейзена всплыла летящая из подреберья по ноге Спасителя на распятии маслянисто‑кровавая капля, попавшая на темя Жана. И затем платок Эйгера Строкера, которым он вытер след этой капли. Пастор Вейзен понял все. Вот почему Жан до сих пор не умер, хотя страшный яд давно попал ему в кровь. И вот, где спасение и исцеление. Пастор Вейзен поднялся со своего места и подошел к сидевшему с краю Строкеру, наклонился к его уху и что‑то тихо сказал. Художник понимающе кивнул головой и вытащил из бокового кармана уланского мундира аккуратно сложенный носовой платок. Строкер передал его пастору. Тот подвинулся к Жану чуть впереди сидящей у него в ногах Жорисы и расстегнул рубашку умирающего. Ранка на боку все так же гноилась, хотя гной уже убирали два раза. Пастор развернул платок. На его внутренней стороне виднелись явные маслянисто‑кровавые следы. Вейзен прочитал молитву, перекрестил лежащего на скамейке Жана и приложил платок к ране. Затем перебинтовал туловище капитана Сорви‑голова вместе с платком. Все остальные с любопытством наблюдали за действиями пастора. В заплаканных глазах Жорисы мелькнула надежда. Между тем пастор внимательно следил за Жаном. И на глазах его бледное лицо стало приобретать розовый оттенок. Дыхание стало более ровным и глубоким, поднимая грудь.

– Слава нашему Спасителю и Исцелителю Иисусу Христу! – провозгласил, встав, пастор Вейзен и истово перекрестился. Все сидящие в вагоне сделали то же самое. – Теперь он будет спать, – сказал пастор, – долго спать. Из глаз Жорисы снова брызнули слезы. Но это были слезы Веры, Надежды и Благодати. Поезд, между тем, поглощал ночное пространство. Он мчался, как черный огнедышащий дракон, разгоняя окрестное зверье и пугая немногочисленных людей, кое‑где еще живущих на полустанках. Леон Фортен зажег прожектор на носу паровоза и почти непрерывно давал гудок, который отражало эхо Драконовых гор. Поезд и горы словно слились в одну стихию. Стали единым целым. Драконовы горы пока держали этого гудящего и грохочущего дракона. Но к утру они отпустят его на волю к океанской бескрайней глади. Так думал Леон Фортен, глядя из окна паровоза в ночную горную даль. Внутри вагона все спали, устав от дневных треволнений. Спал Пиит Логаан, положив под голову свой майорский мундир. Его лицо во сне иногда передергивалось. Наверное, побаливала рана на ноге. Спали, разнотонно похрапывая, Спейч, Строкер и Шейтоф. Спал пастор Вейзен, не выпуская из рук Евангелие. Спала Жориса, как маленькая девочка, свернувшись клубочком неподалеку от Жана и всхлипывая сквозь сон. Спал и сам капитан Сорви‑голова. Спал крепким, беспробудным сном. В его отравленном ядом организме происходили неведомые, но благодатные процессы. Яд улетучивался, отступал под натиском исцеляющей силы. Приближалось утро…

Поезд подъезжал к Претории. На каждой станции вагоны пополнялись празднично одетыми пассажирами. В основном это были окрестные фермеры: степенные бородатые отцы семейств, их жены в модных платьях и накидках и дети в добротных костюмчиках и легких пальто. На воздухе прохладно – утро самого последнего майского дня. В Южной Африке наступила зима. Но солнце светит ярко в совершенно безоблачном небе, создавая ощущение праздника. И в самом деле – люди ехали на праздник. В свою столицу, возрожденную заново. Через восемь лет. Тогда, в 1902 году, буры подписали унизительную капитуляцию. Британская военная машина после почти трех лет позорной войны наконец‑то сумела раздавить независимость двух республик. Им предоставили " автономию" в рамках колоний. Затем пытались безуспешно ассимилировать, заставляя буров забыть свой родной язык, навязывая везде английский. Но ничего из этой затеи не вышло. Африкандеры, проиграв войну в Трансваале и Оранжевой республике, выиграли ее во всей Южной Африке. Войну без армий и сражений. Войну политических компромиссов и твердого духа бурского национализма, сломившего британский консервативный либерализм. Вся Южная Африка объединилась в Союз. И люди ехали на праздник провозглашения Южно‑Африканского Союза. Среди пестрой публики выделялась семья, внешне непохожая на остальных, ехавших в этом поезде. Это были иностранцы и иностранцы очень богатые, судя по дорогим кожаным чемоданам, лежащим на багажной полке. С краю сидел белокурый мальчик лет семи‑восьми в морском костюмчике и бескозырке. Сверху на плечи был накинут плащик с меховым воротничком. Мальчик держал в руке игрушечную саблю. Его другую руку придерживала молодая миловидная дама, с лицом, прикрытым полупрозрачной вуалью. На ее голове красовалась шляпа со страусиными перьями. На коленях она держала зонтик в тон своему дорожному замшевому костюму, слегка скрывающему большой круглый живот. Одна ее рука, держащая сына, была обтянута кожаной перчаткой, вторую, обнаженную, сжимал в своей ладони загорелый молодой человек с небольшими светлыми усиками над еще по‑юношески припухлыми губами. Но упрямый подбородок и пронзительный взгляд ярко‑синих глаз указывали на то, что это уже зрелый, опытный мужчина с твердым и решительным характером. Одет он был тоже в дорожный полувоенный френч и широкополую шляпу с чуть загнутыми полями. В свободной руке он держал трость с набалдашником, изображавшим лошадиную голову. Молодой человек частенько поглядывал на сына и жену. Та отвечала ему нежной улыбкой счастливой женщины. И он еще крепче сжимал ее руку, получал в ответ такое же крепкое рукопожатие.

Показались пригороды Претории. Блокгаузы и другие оборонительные сооружения были давно уже снесены. Пустырь, бывший ранее свалкой, застроен новыми коттеджами. Они были видны чуть в стороне. Воспоминания нахлынули на молодого человека и на его жену. Они возвращались через девять лет в края, где их свела судьба, где к ним пришла любовь, когда вокруг царила смерть. И на ее губительном фоне они еще сильнее почувствовали приход Любви, связавшей их навеки. Он вспомнил, как очнулся в каюте корабля и увидел ее глаза, вспыхнувшие радостью его пробуждения от смертельного сна. Позади просматривались лица двух его друзей, но ее лицо, ее глаза, казалось, заполняли все пространство корабельной каюты. В ее глазах стояли слезы, слезы вновь обретенного счастья. Во время длительного плавания он постепенно возвращался к жизни. Сначала спускался с койки и с помощью друзей медленно ходил по каюте. Затем стал выходить на палубу парохода и даже прогуливался по ней об руку с женой. И, когда на горизонте показались краны Марсельского порта, Жан Грандье почувствовал себя совсем окрепшим. Он сошел на родную землю почти той же бодрой юношеской походкой, которой поднимался на борт парохода, уплывая в далекую Южную Африку почти два года назад. Он вдыхал воздух любимой Франции как живительный нектар, и всю дорогу от Марселя до Парижа был весел и шаловлив, словно мальчишка, к общей радости Жорисы, Леона и Поля. На вокзале П.Л.М. их уже встречали: Марта, Жанна, ее отец Дюшато. Не было только Ластанга, который не сумел приехать из Канады, обремененный заботой об их совместном золотом прииске. Сколько было объятий, слез, поцелуев после столь долгой разлуки. Леон и Поль приехали вовремя. Леон стал отцом белокурой девочки, а Полю Жанна подарила черноволосого сына – точную копию Редона. И он этим сходством очень гордился. А затем в большом уютном доме, перестроенном из виллы Кармен, где поселились все три семьи, стали собираться гости. Звучали рассказы о приключениях в Южной Африке. Рассказчиком был, в основном, Поль Редон, который одновременно писал цикл очерков об англо‑бурской войне по впечатлениям очевидца. Он использовал и записи капитана Сорви‑голова, сделанные им в тюрьме на Кейптаунском маяке. Но Поль Редон был все же журналист, а не писатель, и однажды, на одном из званых вечеров, Поль познакомил Жана Грандье с человеком средних лет, обладателем роскошных усов: – Луи Анри Буссенар – беллетрист, – представился тот. Жан читал кое‑какие его произведения еще будучи учащимся коллежа Сен‑Барб и втайне мечтал познакомиться с этим писателем. И вот, наконец, случай представился. Буссенар оказался интересным собеседником, и после нескольких встреч Жан отдал ему свою рукопись.

– Я напишу о вас книгу, – пообещал Луи Буссенар и не обманул, сдержал свое слово, написав даже две книги: "Ледяной ад" и "Капитан Сорви‑голова". Несколько экземпляров с автографом он подарил своему герою и его друзьям, за что Жан ему был очень благодарен. Только через полгода после рождения сына, Жан и Жориса отправились вместе с ним в Женеву, где обосновался вместе с семейством Поль Крюгер – президент уже несуществующей республики Трансвааль. Вожди буров подписали капитуляцию, и Жориса захотела быть рядом с дедом в самые трудные для него дни. Он еще больше постарел и осунулся. Глубже стали морщины на его тяжелом лице, окаймленном редкой седой бородой. Он обнял внучку, и на красных, воспаленных бессонницей глазах выступили две мутноватые слезинки. Жана он узнал почти сразу и тоже обнял как дорогого и близкого ему человека: – Рад вас видеть, мой мальчик, – с трогательной гримасой проговорил Крюгер, – спасибо, что вы не жалели себя в нашем святом деле. Спасибо, что спасли мою внучку. Спасибо за правнука, – и он осторожно поцеловал в щечку маленькое живое существо, которое протянула ему Жориса. Потом та познакомила Жана с родителями и двумя старшими сестрами. Пауль Крюгер умер через два года, отказавшись вернуться в Трансвааль. И еще одного человека они случайно встретили в Женеве. На берегу озера стоял в задумчивости русобородый господин со знакомым обоим супругам лицом. Жан, боясь ошибиться, подошел к нему сбоку. Господин оглянулся. Их глаза встретились. И они узнали друг друга: капитан Сорви‑голова и генерал Ковалев. Они дружески обнялись, а затем, проводив Жорису в резиденцию деда, долго сидели в одном из кафе, вспоминая минувшие дни. Ковалев покинул Трансвааль в конце 1901 года. Пробирался тайными тропами, опасаясь засад племени зулусов, служивших англичанам. Он даже лишился пальца в одной из стычек. Приехав во Францию, Ковалев оказался без средств к существованию и, кое‑как добравшись до Женевы, хотел попросить помощи у Крюгера, да как‑то не решался – самолюбие держало. Случайная встреча с Жаном Грандье устранила эту проблему. Жан выписал на имя Петра Ковалева чек на 500 тысяч франков, что позволяло ему безбедно жить в любой столице мира. Но Ковалев, искренне поблагодарив Жана за дар, решил отправиться на Родину, в Россию.

– Я нужен там, – сказал он, – в России назревают грандиозные события. Страна на пороге революции. – Вы станете революционером? – искренне удивился Жан. – Я еще не решил, – ответил Петр, – но оставаться в стороне не хочу. Я – воин, а воин должен сражаться и погибнуть в бою. Он погиб через три года, отстреливаясь от жандармов на одной из улочек Санкт‑Петербурга.

Пожив два месяца в Женеве, Жан с семейством возвратился в Париж, на виллу Кармен и зажил размеренной жизнью рантье и буржуа. Он воспитывал сына и внешне был примерным семьянином: любящим супругом и отцом. Он не чаял души в жене и сыне. Но внутри еще не погас огонек жажды путешествий и приключений. И он спустя пять лет после возвращения во Францию предпринял вместе с Полем и Леоном экспедицию в Индию на поиски золота раджи Бахадур‑шаха, по легенде зарытого им в Дели при штурме города англичанами в сентябре 1857 года, во время сипайского восстания. Золота, даже с помощью буссоли Леона, они не нашли, но зато через полгода вернулись к своим женам, полные впечатлений и с индийскими сувенирами. За время этого путешествия воспоминания о Южной Африке стали размываться, но внезапно напомнили о себе зеленым конвертом с приглашением на торжества по случаю провозглашения Южно‑Африканского Союза. Приглашение было подписано Луисом Бота. И, хотя Жориса была уже на девятом месяце беременности, она настояла на своей поездке на родину вместе с мужем и сыном. …На вокзале они взяли моторное такси, которые недавно появились в Претории. Цивилизация дошла и сюда. Такси быстро доставило их до Церковной площади. А она уже была запружена моторами, кэбами и конками, из которых выходила празднично разодетая публика, сливающаяся с толпой возле президентского дворца. Под постаментом памятника Крюгеру находилась украшенная цветами и разноцветными лентами трибуна, на которой стояли какие‑то люди в котелках и смокингах. Трибуну плотным кольцом окружали полисмены в шлемах. Жан, Жориса, их сын и слуга с чемоданами сумели пробраться в первый ряд прямо перед оцеплением. Жан поднял на руки сына и взглянул на трибуну. Луиса Бота он узнал почти сразу. За девять лет он почти не изменился. Только чуть поседела бородка и усы, и выглядел бывший главнокомандующий в гражданской одежде более солидно. Еще бы, ведь его назначили первым премьер‑министром Южно‑Африканского Союза. Англичане и буры решили объединиться, чтобы устранить свои разногласия. Не всем бурам, правда, это стало по нраву. Многие не захотели мириться с властью англичан и даже не мыслили ни о каком "братании" со своими злейшими врагами. На трибуне Луис Бота держал речь. Он рассказал о тяжелом и тернистом пути Южной Африки к этому объединению, через войны, лишения и жертвы, которые были не напрасны. Четыре колонии соединились в один союз под эгидой Британской короны, которую здесь представляет генерал‑губернатор сэр Альфред Литтельтон (кивок в сторону человека в расшитом галунами мундире. Тот благосклонно раскланялся). Раздались жидкие аплодисменты. – Свобода взойдет над Южной Африкой! – закончил Луис Бота. – Как всходит солнце из утренних облаков, и как она взошла над Соединенными Штатами Америки и тогда она поднимется над всей нашей землей! – Здесь раздались уже дружные и продолжительные аплодисменты. Оркестр, стоящий чуть в стороне, грянул гимн "Правь, Британия!" Англичане сняли шляпы, буры этот жест игнорировали. Луис Бота взглянул вниз с трибуны. Его взгляд встретился с глазами Жана Грандье. Бота его узнал. Это было несомненно. Премьер‑министр радостно взмахнул рукой и с неподобающей его статусу поспешностью быстро спустился с трибуны. Проскочил мимо полицейских из оцепления и заключил Жана Грандье в объятия.