Текст книги "Искушение фараона"

Автор книги: Паулина Гейдж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц)

Хаэмуас просто падал с ног от усталости. Он запер ящички, в каком-то тумане закрыл дверь в библиотеку и двинулся к себе в опочивальню. Там царила тьма. Хаэмуас знал, что у самой двери, на своей подстилке из соломы спит раб – ночной прислужник, но у него не было сил даже на то, чтобы разбудить раба. Ощупью определяя дорогу, Хаэмуас добрался наконец до постели, сорвал с бедер повязку, скинул сандалии и упал на простыни, едва заметно пахнущие лотосовой водой, в какой полощут белье. Он мгновенно заснул.

Утром, совершив привычные омовения, сотворив молитвы и позавтракав в приятном, ничем не потревоженном одиночестве, Хаэмуас отправился в библиотеку. С помощью еще одного уголька он снова зажег огонь и, по памяти произнося заклинания обряда, который начал накануне вечером, Хаэмуас перелил оливковое масло с тельцем жука в чашку, где лежали голова и крылышки. Страх и все опасения оставили его. Хаэмуас поместил чашу над огнем и ждал, пока смесь закипит. Чтобы усилить действие защитной магии, ему придется в течение семи дней воздерживаться от близости с женщиной. Чародейство часто требовало подобных ограничений, и многим из соратников Хаэмуаса они представлялись досадной неприятностью, но для Хаэмуаса неделя воздержания ничего особенного не означала.

Смесь масел закипела, и комнату заполнил горьковатый запах змеиного яда. Хаэмуас щипцами сдвинул чашку на край, чтобы она немного остыла. Уголь догорал. Чудодейственную смесь полагалось выпить горячей, и Хаэмуас тщательно следил, чтобы не упустить момент.

И вот, прочитав последние слова заклинания, Хаэмуас быстро выпил содержимое чаши. Он почувствовал, как разбухшее тело жука скользнуло в потоке масла ему в желудок. «Ну вот, теперь я исправил оплошность, по незнанию допущенную вчера вечером, – с облегчением думал Хаэмуас, направляясь к себе в кабинет и собирая на столе листы папируса, исписанные иероглифами. – Пенбу должен собрать вместе эти записи, а также собственную копию свитка, но я все равно не оставлю попыток перевести этот текст. Пока еще не было ни одной древней записи, которая оказалась бы мне не по зубам, и этот свиток не станет исключением».

– Пенбу! – позвал Хаэмуас. Он знал, что в эту минуту писец уже дежурит у дверей его кабинета, ожидая распоряжений господина. – Входи. Есть почта из Дельты?

Закончив диктовать ответы на письма, Хаэмуас вспомнил, что ему следует объясниться с дочерью и попросить у нее прощения. Он отправился искать Шеритру. Хаэмуас нашел ее в маленьком вестибюле у заднего входа в дом. Она смотрела, как домашняя змея пьет молоко, выставлявшееся для нее каждое утро. Шеритра улыбнулась отцу.

– Мне кажется, она способна испытывать благодарность, – заметила она. – Если рядом кто-то есть, то она, допив молоко, на секунду задерживается и оглядывается вокруг. Если же никого нет – просто уползает. Я знаю, я пряталась и наблюдала за ней из укрытия.

Хаэмуас поцеловал дочку в гладкий лобик.

– Я должен извиниться перед тобой, Шеритра, за вчерашний вечер, – произнес он покаянным тоном. – Я занимался кое-какой работой и совсем позабыл о своем обещании.

– Я тебя прощаю, – произнесла она в шутливо-торжественном тоне, – но за это ты должен будешь почитать мне сегодня в два раза дольше обычного. Ах, отец, – продолжала она, я ведь уже не ребенок и не буду плакать в подушку или беситься от ярости, если про меня вдруг забыли. Я все прекрасно понимаю.

«Но все же иногда ты плачешь в подушку, – думал Хаэмуас, глядя на дочь, которая опять занялась змеей, по-прежнему лежавшей неподвижно, погрузив мордочку в белую молочную пену. – Об этом мне как-то поведала Бакмут, когда я попросил ее рассказать, как у тебя дела. Ты плачешь над собственной неуклюжестью, плачешь от злобы на себя. Я тоже все прекрасно понимаю».

– Сегодня я собираюсь потихоньку улизнуть из дому, – сказал он. – Хочу побродить несколько часов и вернуться не раньше чем к обеду, к первой перемене блюд. Пойдешь со мной?

Она заговорщицки подмигнула отцу.

– Меня будет ждать мама, чтобы проверить мои успехи в игре на лютне, – ответила она. – Если меня не найдут, то завтра придется выслушивать бесконечные замечания. – Она поджала губы. – Что ж, мне не привыкать. Я с удовольствием пойду с тобой, отец.

– Отлично. Я буду ждать тебя в конце сада после полуденного отдыха.

Она кивнула и присела на корточки. Змея уже подняла голову и лениво осматривалась по сторонам, обводя вокруг черными немигающими глазами. Хаэмуас ушел.

Вскоре после того, как закончился дневной отдых, Хаэмуас и Шеритра встретились в саду, сели в свои носилки и, сопровождаемые Амеком и четырьмя его воинами, отправились к гробнице. Проезжая по северным частям города, они весело болтали о пустяках, наслаждаясь обществом друг друга. Они смущенно и виновато улыбались, посмеивались, и Хаэмуас думал, что Шеритра становится почти хорошенькой, красивой, когда сердоликовые браслеты тихо позвякивают на тонких подвижных руках, покрытых загаром, а черные косы парика слегка вздрагивают, когда она говорит, и при этом чуть открывается ее изящная шея.

Прошло совсем немного времени, когда они опустились на землю в серой тени финиковых пальм, на которых едва-едва стали появляться зеленые крошечные плоды, и перед ними во всем величии открылась Саккара, простиравшаяся далеко за пределы короткой горной гряды, создававшей для древних развалин столь изысканное уединение.

Они подошли к гробнице, когда их заметил Гори. Он помахал рукой. Хаэмуас приказал носильщикам ждать в тени навесов, а сам с детьми спустился вниз по ступенькам и оказался в приятной и уже знакомой прохладе первого зала усыпальницы. Пенбу, закончив работу в доме, занимался копированием надписей в гробнице. Живописцы Хаэмуаса принесли свои мольберты и копировали теперь прекрасную роспись, покрывавшую каждый дюйм каменных стен. Люди сидели на песчаном полу пещеры, перед открытыми ящиками с сокровищами, и кропотливо переписывали все, что там хранилось. В дверном проеме стояли трое человек, они терпеливо ждали и коротали время, пуская солнечных зайчиков при помощи медных зеркал.

У Шеритры перехватило дыхание.

– Как здесь красиво! – воскликнула она. – Какое великолепие! Сюда надо привести дедушку!

– При виде этой росписи он лишь еще раз убедится в бездарности собственных живописцев, – справедливо заметил Гори. – Отец, ты ведь пошлешь ему списки?

– Я всегда посылаю ему копии. – Хаэмуас взял Шеритру под локоть. – Ну как, дорогая, хочешь взглянуть на усопшего?

Шеритра не стала кричать от страха. Она серьезно кивнула, и они – отец с одной стороны, Гори с другой – прошли, наклонив головы под низкой притолокой, в погребальный зал усыпальницы.

Свет внутри был более мягким и рассеянным. В глубине просматривались темные громоздкие очертания двух capкофагов, надо всем царила властная фигура Тота. Трое людей подошли к усопшим. Шеритра молчала. Она по очереди склонилась над мертвыми телами и пристально их рассматривала.

– Это царевна Агура, – объяснил ей Хаэмуас. – А имя царевича нам не известно. Их сын, по-видимому, похоронен где-то в другом месте. Возможно, когда работа здесь закончится, нам удастся выяснить что-нибудь еще.

– Мне жаль их, – тихо произнесла Шеритра. – Конечно же, замечательно в благословенном царстве мертвых восседать в тени священного дерева сикоморы, но все же, отец, должна признаться, что меня охватывает бурная радость при одной только мысли о том, что скоро мы все усядемся в носилки и отправимся домой, где нас уже поджидает настоящий пир, устроенный мамиными стараниями.

– Шеритра, какая же ты обжора! – стал дразнить ее Гори. Она что-то ответила ему со смехом, и Хаэмуас уже не вслушивался в слова их шутливой перебранки. Теперь он сам внимательно рассматривал мертвые тела. Ничего не изменилось. Точно так же, как и вчера, выглядели даже обрывки нитей, до недавнего времени скреплявших свиток с рукой царевича. Хаэмуас почувствовал огромное облегчение, причину которого он был не в состоянии объяснить. Он чувствовал прилив счастья, его охватило безудержное, ребяческое веселье.

– Сколько потребуется времени на то, чтобы закончить работу и опечатать гробницу? – спросил он у Гори.

Молодой человек задумался.

– Трудно сказать, – ответил он. – Все зависит от работы живописцев. Но поскольку ремонта не требуется, совсем скоро можно будет совершать ритуальные подношения.

– Я полагаю, нам следует закрыть гробы крышками, – медленно проговорил Хаэмуас. – Нехорошо, если они останутся лежать так. Кроме того, если все же когда-нибудь сюда заберутся грабители, они не станут трогать с места крышки, чтобы снять амулеты.

Гори бросил на него любопытный взгляд, и Хаэмуас подумал, что, может быть, в его словах, в выражении лица было нечто странное. Или же он выдал себя звуком голоса.

– Очень хорошо, – сказал Гори. – Возьмем на себя этот риск. Мы ведь не знаем, почему крышки с гробов оказались сняты, но наши намерения чисты, и это непременно оградит нас от гнева усопших.

Радость, охватившая было Хаэмуаса, вдруг померкла.

– Мы не будем больше тебе мешать, – сказал он сыну. – Напомни, пожалуйста, Амеку, что стражники должны оставаться на посту до тех пор, пока гробница не будет вновь опечатана. Не забудешь об этом, Гори? И следи за тем, чтобы у феллахов было вдоволь пива и еды. На их долю выпадает самая тяжелая работа. – С этими словами он ушел туда, где виднелся более яркий свет – свет первого зала усыпальницы, и дальше, к живым белым лучам солнца, заливавшего пустыню и каменные ступени, ведущие в гробницу. – Шеритра, – позвал он, не оборачиваясь, – домой возвращаться еще рано. Не хочешь ли прокатиться по городу? Можно посмотреть, что новенького появилось на базарах.

– Семь бед – один ответ, – отозвалась Шеритра, и они вместе отправились к носилкам.

Вместо того чтобы повернуть на север и обогнуть храмы царей в долине, Хаэмуас приказал носильщикам развернуться к югу, срезать небольшой угол, минуя южный край города, где обычно селились простолюдины-чужеземцы, и перейти канал, прокопанный от Нила и соединяющий храм Хатхор на юге с храмом Птаха на севере. Хаэмуас не позаботился о том, чтобы включить в свою свиту Рамоза, поэтому выкрикивать предостережения о приближении царевича приходилось на этот раз могучему Амеку. По мере того как они продвигались вперед, толпа становилась плотнее, все больше людей падали ниц, выражая сыну фараона свое почтение.

Вскоре до их слуха донеслись звуки и шум округа Перунефер, и они оказались среди узких, примыкающих к реке улочек Мемфиса, застроенных двух – и трехэтажными глиняными домиками и лавчонками. Были здесь и просто открытые стойки, защищенные навесами от солнца, за которыми стояли торговцы и зазывали прохожих взглянуть на свой товар. Невзирая на давку, на крики ослов и визг ребятишек, резвящихся здесь же, среди пыли и мусора, Амеку удавалось сохранять необходимую дистанцию между его царственными подопечными и людьми, заполонившими улицы.

Вдруг внимание Шеритры привлекла какая-то вещь, и Хаэмуас приказал носильщикам остановиться. Он смотрел, как дочь выбралась из носилок, позабыв второпях надеть сандалии. Платье на ней сбилось на сторону. Шеритра со всех ног бросилась к прилавку, заставленному вазами и причудливыми резными шкатулками, привезенными, скорее всего, из Алашии, если судить по изображениям морских тварей, покрывавших эти поделки.

Но вдруг Шеритру снова охватила обычная застенчивость, и она отпрянула, обхватив себя руками и не поднимая глаз от прилавка. Хаэмуас сделал знак Амеку, и тот почтительно приблизился к девушке, спросил, что именно ее заинтересовало, и, пока она шепотом объясняла ему, а Амек торговался, Хаэмуас, поверх снующего туда-сюда народа, смотрел на реку. Вода лишь блеснула на мгновение под лучами солнца и снова пропала, скрытая густой толпой.

Хаэмуас чувствовал себя превосходно. Нубнофрет просто сошла бы с ума от ужаса, если бы узнала, что ее дочь стоит посреди улицы, среди пыли, грязи и мусора, собираясь покупать какую-то дешевую безделушку, а совсем рядом с ней в это время из прохладной полутемной пивной вываливаются трое громко орущих пьяных.

Вскоре Шеритра подошла к нему, обхватив обеими руками уродливый горшок кричащего ярко-зеленого цвета. Она улыбалась во весь рот.

– Это ужасный горшок, я понимаю, – сказала она, едва переводя дыхание, – но мне он понравился, и я хочу, чтобы Бакмут поставила в него цветы. Ну, куда теперь?

С некоторым сожалением Хаэмуас приказал носильщикам поворачивать к речной дороге, ведущей к дому. Этот чудесный день стоил того, чтобы выдержать град упреков от Нубнофрет. Дорога, идущая берегом реки, была значительно шире, чем городские улочки, и отец с дочерью могли ехать на своих носилках рядом. Людей вокруг по-прежнему было много, но они двигались спокойнее и размеренней, поэтому носильщики шли быстрее.

Они уже пересекли по мосту канал, ведущий от реки к храму Птаха, когда Хаэмуас, все это время лениво наблюдавший за копошащейся толпой, внезапно выпрямился и напрягся. Впереди шла женщина, ее босые ноги поднимали с земли легкие облачка пыли. Она была высокой и гибкой, двигалась с уверенным изяществом, покачивая на ходу бедрами, и все, кто попадался ей на пути, не мешкая уступали дорогу. Хаэмуас не видел ее лица. Она высоко несла голову, увенчанную ореолом блестящих черных волос, и не смотрела по сторонам. Руки женщины при ходьбе слегка покачивались, касаясь бедер, покрытых белой одеждой, а оба ее запястья были перехвачены витыми браслетами в виде змеек.

– Посмотри вон на ту женщину! – позвала его Шеритра. – Вон на ту! Какая у нее осанка! Правда, отец? Сколько в ней надменности, а ведь идет босая, и платье совсем не модное.

– Да, вижу, – отозвался Хаэмуас.

Он сидел, крепко сжав на коленях руки, неудобно вывернув шею, чтобы только не упустить женщину из виду. Ее длинное платье и в самом деле было совсем не модным. Белыми складками оно облегало все тело, четко очерчивая его стройные контуры, начиная от лопаток, подчеркивая линию спины и спускаясь дальше вниз, до самых лодыжек. Хаэмуас пристально ее рассматривал, наблюдая, как под блестящим белым полотном мерно, в такт шагам, двигаются ее бедра… С одной стороны узкого платья был разрез, чтобы удобнее идти, и Хаэмуас смотрел, как в этом разрезе появляется смуглая нога, медленно, как бы нехотя, распрямляется, делает шаг, потом вновь исчезает затем только, чтобы через долю секунды опять предстать перед его глазами.

– Как ты думаешь, это у нее парик или настоящие волосы? – рассуждала тем временем Шеритра. – Вообще-то все равно, таких причесок в наше время никто не носит. Маме бы она точно не понравилась.

«Нет, не понравилась бы, – думал Хаэмуас, едва не задыхаясь. – В движениях этой женщины чувствуется некая скрываемая, дикая сила, которая вызвала бы неприятие у Нубнофрет».

– Прибавьте шагу! – приказал он носильщикам. – Я хочу догнать вон ту женщину. Амек, беги вперед и задержи ее! – «Почему, интересно, она не привлекает их внимания, как привлекает мое», – размышлял Хаэмуас. Носильщики прибавили шагу, и Хаэмуас смотрел, как Амек пробирается сквозь толпу. С замиранием сердца он осознал вдруг, что предводителю его воинов не удастся догнать женщину. Когда он заметил на ладони кровавые следы собственных ногтей и разжал кулаки, женщина уже скрылась в толпе и ее больше не было видно. Вернулся Амек.

– Прошу прощения, царевич, – сказал он, – она хоть и изящная, но шагает быстро.

Значит, Амек тоже обратил на нее внимание. Хаэмуас пожал плечами.

– Не переживай, – ответил он. – Так, ничего особенного. Да и домой пора возвращаться. – Он заметил, что Шеритра сидит, устремив на него задумчивый взгляд. Он посмотрел на свои ладони, потом взглянул на нее. – Мое любопытство взяло верх над осмотрительностью, – сказал он, и дочь улыбнулась.

– Нельзя винить человека за любовь к красоте, – утешила его Шеритра. – Я тоже заметила, что она прекрасна.

Впервые самокритика, прозвучавшая в словах дочери, не вызвала у него ничего, кроме досады и раздражения. Хаэмуас кашлянул, отдал приказ возвращаться, задернул занавеси у себя в носилках и сидел, не открывая глаз, до тех самых пор, пока они не приблизились к воротам дома, где у своей маленькой глиняной хижины их привычными словами приветствия остановил привратник. Его охватило чувство потери.

ГЛАВА 5

О человек, поддавшись собственным страстям,

Что делаешь ты со своей жизнью?

Вот он стенает, обратив взор к небесам,

А луна взирает на него с осуждением.

Хаэмуас и Шеритра осторожно, стараясь, чтобы их не заметили, пробирались по дому, и до их слуха доносилась болтовня слуг, уже зажигавших в саду лампы.

– Мы такие грязные, и от нас несет базаром, – шептала Шеритра. – Что лучше – прийти к обеду вовремя, но в таком виде, или же умыться, но тогда неминуемо опоздать?

– Лучше умыться, – твердо заявил Хаэмуас. – Промедление не такой страшный грех в глазах твоей матери, как неопрятность. Не задерживайся долго, Шеритра.

И они расстались. В покоях Хаэмуаса своего господина уже поджидал Каса, держа наготове чистые полотенца, свежую одежду и полагающиеся по случаю украшения. Все это было аккуратно разложено на постели.

– Царевна вне себя от гнева, – сообщил он Хаэмуасу, когда тот кратко спросил, как обстоят дела дома. – Она хотела узнать, куда ты поехал. И царевна Шеритра не явилась к ней сегодня, чтобы играть на лютне.

Хаэмуас уже шел в умывальню, а Каса спешил за ним следом.

– Я знаю, – сказал Хаэмуас. – Вряд ли я сумею оправдаться. Нубнофрет страшна в гневе, Каса. Так что давай, мне надо поскорее умыться.

Прошло совсем немного времени, а он уже выходил из погружающегося в вечернюю мглу дома, направляясь в сад, чтобы окунуться в его приятную полутьму. Шеритра уже вышла. Она сидела, обхватив руками колени и подтянув их к подбородку. На ней было простое голубое платье, запястья обхватывали лазуритовые браслеты, такая же диадема из лазурита украшала лоб. Лицо она не накрасила. Шеритра разговаривала с Гори, брат полулежал на траве рядом с ней.

Волосы у него были еще влажными после купания. Хаэмуас прошел к детям, сел на стул, позади которого в поклоне застыл слуга. Едва он поздоровался с сыном, как из-за колонн появилась Нубнофрет, следом за ней шел слуга с подносом, заставленным изысканными яствами. Хаэмуас взял зубчик чеснока, вымоченного в меду. Нубнофрет с привычным изяществом опустилась в кресло рядом с ним, и от его внимания не ускользнуло, какое суровое у нее лицо.

Шеритра с воодушевлением рассказывала Гори о том, как они провели день.

– А еще мы видели совершенно удивительную женщину! – говорила Шеритра. – Правда, отец? Немного надменная, но такая грациозная!

Нубнофрет бросила на мужа вопросительный, с легкой иронией взгляд, и Хаэмуас вдруг подумал, что ему вовсе не хочется говорить сейчас об этой женщине, что шла впереди, такая высокая, стройная и влекущая. У него осталась на сердце маленькая незаживающая царапина – как след от кошачьего коготка.

– Да, было в ней что-то необычное, – подтвердил он. – Нубнофрет, долго нам еще дожидаться обеда?

– Всего несколько минут, – ответила жена, не скрывая раздражения. – Ты редко проявляешь подобное нетерпение.

Быстро темнело. Еще несколько минут они разговаривали о том, что произошло за день, а огни, которые стали зажигаться в доме, уже отбрасывали бледные лучи на бархатистые цветы. Хрустальные струи фонтана слабо серели в темноте. Рыбки в пруду в дальнем конце сада выплыли на поверхность и охотились теперь на комаров, которые в превеликом множестве вились над самой водой. От этой охоты в пруду возникали крошечные водовороты. Обезьяны подобрались поближе к людям и расселись на корточках неподалеку, не отрывая глаз от подносов с едой и просительно вытянув перед собой ладошки.

Наконец Нубнофрет смягчилась. Кивнув Ибу и главному домашнему управляющему, она поднялась с места, и все прочие последовали за ней.

«Чем, интересно, занята сейчас та женщина? – Эта мысль явилась Хаэмуасу совершенно неожиданно, когда он уже поднялся по широким ступеням среди колонн и направлялся в столовую, туда, откуда доносился великолепный букет цветочных ароматов и где музыканты уже начали свою игру. – Может быть, у нее есть муж, с которым они прогуливаются теперь по саду, наслаждаясь вечерней прохладой? А может быть, она живет в родительском доме, она – такая недотрога, презирающая мужчин, и сидит сейчас одна-одинешенька в своих покоях, пока ее родители стараются развлечь очередного воздыхателя, которому так и не суждено будет никогда приблизиться к ней? Нет, – его мысли текли своим чередом, пока Хаэмуас устраивался среди подушек, – она не юная девушка. У нее было много женихов, но никто ей не нужен. Она – из простых людей, но понимает, что достойна лучшей участи, и поэтому ждет своего принца».

Рядом с ним уселась Нубнофрет, и вскоре Хаэмуас вновь убедился, какой острый у жены язычок.

– Я уже привыкла, что ты оставляешь меня в одиночестве при всякой удобной возможности – если тебе вдруг стало скучно или же если государственные соображения позволяют не устраивать грандиозных приемов, – шипела она. – Но я все равно не позволю, чтобы в этом доме ты подрывал мой авторитет в глазах Шеритры или поощрял ее увиливания от исполнения своих обязанностей! Я не позволю, чтобы ты внушал ей, будто бы можно потакать всем своим прихотям!

Глядя ей в глаза, Хаэмуас хотел объяснить, что таким образом он всего-навсего собирался загладить свою вину перед Шеритрой за то, что накануне вечером не выполнил данного ей слова, но он не смог заставить себя пуститься в эти объяснения. Во всяком случае сейчас.

– Прошу прощения, Нубнофрет, – тихо произнес он, – ты совершенно права, и я не буду с тобой спорить.

Она откинулась на подушках, выражение ее лица смягчилось – жена готова была услышать от него массу ярых возражений и оправданий. Он нежно поцеловал ее в щеку, а она вдруг взяла его лицо обеими руками и прижала свои полные губы к его рту.

– Ты доводишь меня до полного отчаяния, – хрипло произнесла она, – но я все равно люблю тебя. – Ее губы пахли сладким медовым вином, язык играл у него во рту.

Несмотря на свое решение посвятить весь вечер семье, Хаэмуас, как будто занятый легкой беседой с родственниками, вновь обратился мыслями к таинственной незнакомке. Он видел, как при ходьбе у нее напрягаются икры, как поднимаются и опускаются ступни. Он ясно видел ее белое облегающее одеяние, туго натянувшееся на бедрах. «Но это же смешно, – убеждал он себя. – В Египте полно прекрасных женщин из многих стран. И я вижу их на каждом шагу – едва только выйду из дома, ступлю внутрь храма, когда работаю во дворце Пи-Рамзес. Что особенного именно в этой?» Ответа он не находил и наконец, подчиняясь воспитанной с годами самодисциплине, запретил себе думать о незнакомке. Слуга наполнил его чашу в четвертый раз, и Хаэмуас заметил, что Нубнофрет этим вечером особенно нежна с ним. Он старался изо всех сил поддерживать легкую беседу с детьми, но вино все же оказалось лучше беседы, оно было такое прохладное, душистое, что Хаэмуас оставил попытки разговоров, замолчал и отдался приятным ощущениям.

Потом, быстро и незаметно соскальзывая в сон, Хаэмуас успел подумать, что, пожалуй, выпил больше, чем следовало бы. Никто не отказывал себе в подобном удовольствии, но Хаэмуас понимал, что сейчас, когда ему исполнилось тридцать семь, он уже немолод, и по утрам после обильных возлияний накануне чувствует себя плохо. «У Нубнофрет тоже завтра будет болеть голова, – думал он, слегка раздосадованный на самого себя, тогда как глаза у него слипались, а он спросонья натягивал простыни до самого подбородка. – Я пил оттого, что меня мучило чувство вины, она же – стараясь заглушить раздражение. А пить надо только от радости». После этого мысли у него начали путаться.

Ему снился сон, и в этом сне он сидел на траве среди фруктового сада где-то в Дельте, под безжалостными лучами полуденного солнца, но жары он не чувствовал, наоборот, ему было очень и приятно. «Как славно, – думал он во сне, поднимая к солнцу лицо и закрывая глаза. – Такой сон – предзнаменование чего-то очень хорошего». Деревья вокруг клонились под тяжестью спелых плодов, и время от времени до его слуха доносился глухой удар – это яблоко отрывалось от ветки и падало на землю. Долгое время он так и сидел, наслаждаясь покоем и теплом и не задавая себе вопроса – ведь это всего лишь сон, – почему это так сильно пахнут цветущие деревья, ведь уже стоит время сбора урожая.

Хаэмуас чувствовал, как под одеждой разбухает, напрягается и растет его пенис. «Вот еще одно доброе предзнаменование», – подумал он во сне. Хаэмуасу показалось, что он открыл глаза. «Владения мои приумножатся». Ему почудилось, что в ярком солнечном свете, там, где неподвижно стояли подернутые тонкой пеленой деревья, он заметил какое-то неуловимое движение. Белое полотно одежды, как будто бы загорелая нога, опущенная вниз ступня, потом – рука, обвивающая древесный ствол, длинные изящные пальцы трепетно и нежно пробежали по коре. «Я тверд, как дерево, я полон сока жизни. Полон сока…» От пережитого наслаждения, от полноты эрекции у него закружилась голова, не отрывая глаз он смотрел на эти пальцы, нежно и страстно ласкающие дерево… Он проснулся. Хаэмуас лежал, подтянув колени к груди и обеими руками сжимая свой пенис. Он весь покрылся потом. Простыни были свалены в кучу на полу.

Хаэмуас поднялся. Он двигался неуверенно, как пьяный, голова неприятно кружилась. «Какое ужасное вино», – подумал он, схватив подвернувшуюся под руку одежду и обернув ее вокруг пояса. Ощупью выбирая дорогу, он добрался до двери и ступил в коридор. Он не имел понятия о том, сколько сейчас времени, но явно час уже поздний. Дом стоял, погруженный в тишину. Чуть пошатываясь, Хаэмуас дошел до покоев Нубнофрет и переступил через храпящих у входа стражников. На подстилке прямо у дверей крепко спала Вернуро, разбросав во сне руки. Хаэмуас обошел вокруг девушки и направился прямо в спальню к жене.

Она тоже спала, тихо дыша во сне. Ночная сорочка распахнулась до пояса, простыни сбились до самых колен. «Эта женщина – не Нубнофрет, – неясно думал Хаэмуас, склоняясь над женой. – Не моя изысканная жена. Это – Нубнофрет, опьяненная вином». От таких мыслей охватившее Хаэмуаса чувственное желание еще усилилось. Он неуклюже устроился на постели рядом с женой, отдернул тонкие покрывала и приник губами к ее соску. Сосок мгновенно стал твердым, Нубнофрет застонала, стала кожей тереться о его лицо. Хаэмуас чувствовал, как ноги у нее раздвинулись, бедра напряглись.

– Это ты, Хаэмуас? – прошептала она.

– Да, – ответил он тоже шепотом. – Можно мне, Нубнофрет?

Вместо ответа она взяла его руку и положила себе между ног, приподнимая голову, готовая ответить на его поцелуй. От нее пахло терпкими духами, которые она так любила, и ее кожа была горячей и упругой. Охваченный переживаниями недавнего сновидения, собственным неукротимым желанием, Хаэмуас занялся любовью с женой; он слышал, как она стонала и кричала в самые острые мгновения наслаждения, пока и он не извергся в сильнейшем взрыве. Мокрый и дрожащий, Хаэмуас повалился на нее. Нубнофрет плакала.

– Что с тобой, Нубнофрет? – хрипло спросил он в полном недоумении, не понимая, что происходит. Она резко оттолкнула его от себя.

– Что-то с Шеритрой, – коротко бросила она и соскользнула с кровати, вытянув руку и стараясь нащупать свою сорочку. Плохо понимая, что происходит, Хаэмуас вновь намотал вокруг пояса простыню, и они вдвоем выскочили в коридор.

Вернуро и стражники проснулись. Девушка, все еще сонная, пыталась зажечь лампу. Нубнофрет бросилась вперед, не обращая ни на кого внимания. Перед глазами Хаэмуаса вздрагивала грива каштановых колос, быстро мелькали босые ступни под колышащейся рубашкой из белого полотна. «Голые ноги, – подумал он, внезапно озадаченный. – Голые ступни. Солнечный свет. Яблоневый сад. Мой сон». И тут его как громом поразило: женщину из его сна, скрывающуюся за деревом, увешанным плодами, он уже видел раньше, видел вместе с Шеритрой, когда они катались по городу. А сам он только что разрушил защитные чары, которые должны были оградить его от злого колдовства, – ведь он занимался любовью с Нубнофрет. «Как такое могло случиться? – вновь и вновь, ошеломленный и охваченный ужасом, задавал он себе этот вопрос – И чтобы со мной! Такая потеря самообладания недопустима! Теперь мы все беззащитны».

Нубнофрет уже поворачивала к покоям Шеритры, когда оттуда показалась Бакмут. Служанка поклонилась.

– Что случилось? – накинулась на нее Нубнофрет.

– Просто приснился страшный сон, – ответила девушка. – Царевна попросила меня принести ей немного вина, чтобы успокоиться. Она проснулась.

Хаэмуас не стал ждать. Пройдя мимо обеих женщин, он подошел прямо к кровати Шеритры. Дочка сидела на постели, характерным жестом обхватив колени. Она была совершенно бледна. Увидев отца, она протянула руки ему навстречу, он сел рядом, и она уткнулась лицом ему в плечо.

– Что случилось, Солнышко? – спросил он мягко. – Все хорошо, я с тобой.

– Я и сама не знаю, – ответила Шеритра с дрожью в голосе, которую она безуспешно старалась унять. – Мне никогда не снились кошмары, ты ведь знаешь, но нынче ночью… – Она передернула плечами и подняла на него глаза. – Меня охватил какой-то ужас, страх. Мне никто не снился – ни человек, ни животное, а просто какое-то отвратительное чувство – будто сзади ко мне крадется существо, без глаз, без рук, но оно знает, что я… – я его добыча, оно мне угрожает и собирается меня сожрать.

Нубнофрет села на кровати рядом с дочерью и взяла ее за руку.

– Бакмут сейчас принесет тебе вина, – сказала она бодрым голосом, – и потом ты снова спокойно уснешь. Тебе просто приснился дурной сон, только и всего. Смотри, мы с отцом здесь, с тобой, все хорошо и спокойно. Слышишь, как кричит сова? Она охотится. Ты – у себя дома, в своей постели, и все в полном порядке. – Она гладила бледную руку дочери и улыбалась. Хаэмуаса переполняла нежность. Свободной рукой он обнял жену за плечи.

– Простите, что потревожила ваш сон, – сказала Шеритра. – Я сегодня провинилась перед мамой, и этот сон, должно быть, мне наказание за непослушание.

– Нет, наверное нет. – В кои-то веки Нубнофрет воздержалась от того, чтобы обратить ситуацию в свою пользу. – Вот и Бакмут. Возьми, выпей вина, а мы посидим с тобой, пока ты не заснешь.

Некрасивое лицо Шеритры стало спокойным и умиротворенным. Она взяла чашу с вином, сделала несколько глотков, потом откинулась на подушки.

– Отец, расскажи мне что-нибудь, – произнесла она сонным голосом, а он, бросив на жену радостный взгляд, принялся рассказывать. Не успел он, однако, произнести и нескольких фраз, как дыхание Шеритры стало ровным, бледные веки закрылись. Хаэмуас и Нубнофрет тихонько вышли из комнаты, а Бакмут затворила за ними дверь.