Текст книги "Искушение фараона"

Автор книги: Паулина Гейдж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц)

Ее тон показался Гори слегка покровительственным. «Я тебе не сын, – думал он, усаживаясь на стул. – И вообще я не ребенок. Не надо со мной обращаться как с маленьким!»

– Ты будешь вино или пиво? – спросила она.

Гори смотрел, как белое одеяние распахнулось, и его взору открылась изящная загорелая рука, перехваченная тяжелым, массивным браслетом из серебра. Ладонь ее была ярко-оранжевой от хны. Гори, как и все знатные египтяне, непременно покрывал ладони и ступни краской из хны, но на этой женщине подобное украшение вдруг показалось ему варварским, диким и экзотическим.

– Пиво, Табуба, благодарю тебя, – сказал он. – Я много катался по реке, и теперь меня мучит жажда!

Налив пива, она протянула ему чашу, а затем свернулась в кресле, подтянув колени к подбородку. В ее движениях, полных юной, девичей грации, не было и тени жеманства. «Сколько тебе лет? – размышлял про себя Гори, выпив пива и протянув чашу за новой порцией. – Иногда кажется, что ты еще совсем юная, а иногда ты светишься какой-то вечной красотой».

– У вас чудесная семья, царевич, – говорила тем временем Табуба. – Строгость официальной резиденции наследника царского рода смягчается благодаря доброте и душевности людей, живущих в этом доме. Внимание и интерес со стороны вашей семьи – большая честь для нас.

– Отец по своему характеру – в первую очередь историк и лекарь, а уж потом только наследник правящей династии, – ответил Гори. – И он чрезвычайно счастлив, что встретил единомышленников в твоем лице и лице твоего брата.

– А сам ты разделяешь эти интересы? – поинтересовалась Табуба. – Мне известно, что ты помогаешь отцу в его исторических исследованиях, а к лекарскому искусству у тебя есть расположение?

– Нет. Это мне совсем не интересно, – сказал Гори, отчего-то смущаясь взглянуть ей прямо в глаза. Его взгляд скользил по изгибу ее бедер, лишь смутно прорисовывавшимся под мягкими складками одежды. – Работа отца по восстановлению древностей вызывает у меня живейший интерес.

Я проехал с ним вместе по всему Египту, и, должен признаться, меня восхищают все без исключения гробницы, в которых мне довелось побывать, но вместе с тем я все же не столь предан этому занятию, как отец. Ради раскопок он зачастую способен пренебречь своими государственными обязанностями. – Едва произнеся эти слова, Гори почувствовал, что в чем-то предает отца. Он протестующе поднял руку. – Нет, я не это хотел сказать. Конечно же, фараон отдает распоряжения, а отец беспрекословно их исполняет. Мне просто кажется, что иногда приказам фараона он подчиняется с некоторой неохотой, особенно если как раз в этот момент он занят интересным переводом какого-нибудь древнего текста или стоит на пороге открытия новой гробницы.

«Лучше бы тебе помолчать, – мысленно обратился он сам к себе. – Ты только все дальше и дальше забираешься в дебри». Но Табуба смотрела на него с улыбкой. На нижней губе у нее светилась пурпурная капля вина, и когда Гори взглянул ей в лицо, Табуба медленно слизнула каплю языком, при этом не спуская с него глаз.

– Он ведь недавно вскрыл еще одну гробницу, – подбадривала она его к продолжению рассказа. – Это захоронение тоже его притягивает, не дает покоя, как и все прочие?

Гори развел руками, чуть не расплескав пиво.

– Сначала эта гробница занимала все его мысли, – ответил он, – но потом почему-то он под разными предлогами перестал приходить на раскопки. Он даже неохотно просматривает копии, которые наши живописцы снимают с настенных изображений. Иногда мне кажется, что его мучит какой-то тайный страх, связанный с этой гробницей. Так что всей работой занимаюсь в основном я. – Он неодобрительно нахмурился. – Помнишь, мы с твоим братом простукивали стену внутри, – продолжал он. – Мне очень интересно, что там за ней. Но мне что-то не хочется затевать с отцом разговор на эту тему – боюсь, он будет против.

Тогда зачем его спрашивать? – сказала Табуба, и, когда брови Гори удивленно поползли вверх, она отрицательно замахала руками. – Нет, нет, царевич, я не подстрекаю тебя к ослушанию! Но мне представляется, что вся работа по раскопкам и исследованиям в этой гробнице требует значительно больше времени и усилий, чем те, коими свободно располагает твой отец. На мой взгляд, он разрывается между своими многочисленными обязанностями, и вот почему его не удается заманить в гробницу так часто, как тебе того хотелось бы. Подумай о том, что я сказала. Если ты самостоятельно решишь взломать стену, скрывающую, как ты полагаешь, вход в следующий зал, ты тем самым избавишь отца от необходимости принимать решение и наблюдать за ходом работ. – Она вытянула ноги, стараясь нащупать пальцами землю внизу. Платье же по ногам не соскользнуло. Как зачарованный смотрел Гори на открывшуюся его взору золотистую кожу, словно святящуюся изнутри. А не промелькнул ли там, выше, где бедра исчезали под складками сбившейся одежды, темный треугольник волос? – Ты ведь сам говоришь, – мягко продолжала Табуба, – что всей работой в этот раз занимаешься самостоятельно, тогда как принимать решения выпадает на долю отца. Как знать, возможно, он станет гордиться, что вырастил сына, способного, когда требуется, взять инициативу в свои руки. В особенности если он прислушивается к твоему мнению.

– Да, он прислушивается к моему мнению, – задумчиво произнес Гори, заставляя себя отвести взгляд от ног женщины и взглянуть ей в лицо. – Я подумаю о твоих словах, Табуба. Меня бы очень огорчило, если, обратившись к нему за разрешением снести стену, я получил бы отказ.

– Так и не спрашивай его разрешения. А если он рассердится, скажи, что это я, Табуба, сбила тебя с пути истинного, заставив ослушаться родного отца. Пусть его гнев падет на мою голову! – Она говорила легко и свободно, а потом рассмеялась. И Гори рассмеялся вслед за ней, внезапно ощутив прилив огромного счастья оттого, что сейчас, в этот знойный полдень, он сидит здесь, в саду, и беседует с женщиной, чей ум и незнакомая красота делали ее в его глазах самой восхитительной, самой желанной из всех, кого он когда-либо встречал в своей жизни.

Ему вспомнилось, какая скука охватывала его в обществе юных, искусно разрисованных красавиц, коих такое множество при дворе его деда. Вспомнились случаи – и таких было немало, – когда он, уже вот-вот готовый влюбиться, внезапно разочаровывался, заметив, что заинтересовавшая его женщина на самом деле груба, что она лишена чувства юмора, тонкого внутреннего чутья, зато ловко скрывает собственное невежество. Тогда как сейчас перед ним в одном лице воплотились и природный ум, и прекрасное воспитание, и красота, и доброта.

Они замолчали, и это молчание не было тягостным. Табуба сидела расслабившись, откинув назад голову и прикрыв глаза. А Гори допил свое пиво и просто сидел, наслаждаясь теплом и тишиной.

Наконец Табуба сказала:

– Ты самый красивый молодой человек из всех, кого мне доводилось видеть. Задолго до нашей встречи я знала, что тебя считают красавцем в Египте, и мне очень приятно признаться, что не могу не согласиться с общепринятым мнением.

Гори фыркнул.

– Мне тоже известно, что меня считают красавцем, – ответил он. – Но я не придаю этому большого значения. Как глупо, когда тебя чтят за твою красоту! Ни один человек не может гордиться тем, что у него привлекательная внешность. Если у тебя аристократический нос или пара выразительных глаз, разве становишься ты от этого умнее? Какая ерунда!

– И все же физическая привлекательность может служить хорошим средством для достижения собственных целей, – негромко возразила Табуба. – И совсем необязательно эти цели должны быть неблагородными. Тебе, разумеется, как отпрыску царского рода нет необходимости извлекать выгоду из своей красоты. Для тебя внешность только помеха. У тебя и так есть все, чего ты мог бы достичь благодаря привлекательной внешности.

«За исключением лишь твоего уважения, – внезапно подумал Гори, – твоего участия. Мне бы хотелось произвести на тебя глубокое впечатление не одной только красотой».

Бросив на него быстрый взгляд, она спросила:

– Ты еще не обручен, Гори? Не нашлась еще та девушка, с кем ты собираешься прожить всю жизнь? В твоем возрасте египетскому царевичу уже пора подумать о женитьбе. Это его долг.

– Ты говоришь прямо как мой отец, – шутливо, но со вздохом произнес Гори. – Хаэмуас то и дело высказывает опасения по поводу того, что у меня нет пары. Он грозится, что если я и дальше буду медлить и сам не выберу себе невесту, то он возьмет все в свои руки и найдет мне какую-нибудь знатную египетскую девицу, с кем мне придется обручиться, хочу я того или нет. Однако должен признаться, – продолжал он, опершись локтями на стол, – что мыслями я весьма и весьма далек от женитьбы. Я подпишу брачный договор лишь с той женщиной, которую полюблю всем сердцем. Я хочу найти счастье, как мои родители.

– А-а. – Ее голос прозвучал уклончиво и неопределенно. – Счастье твоих родителей. А что это за счастье, мой юный идеалист?

Она что, смеется над ним? Гори не понимал. Он задумчиво вглядывался в ее огромные глаза, излучающие тепло, рассматривал тонкую линию носа, чувственный изгиб улыбающихся губ.

– Они уважают друг друга, они близки, их взаимная любовь крепка и неколебима.

Улыбка на ее лице медленно угасла, и Табуба не мигая смотрела на Гори.

– Думаю, ты ошибаешься, – прошептала она, – ибо твоя женственная и чувственная мать страдает от недостатка внимания, а твой отец все еще остается ребенком.

– Это дерзкие слова, Табуба, – холодно произнес он, и впервые за все время они смотрели друг на друга как равные.

Наконец она кивнула:

– Да, царевич, это дерзкие слова. Но я не прошу прощения за то, что сказала правду.

– Какую правду? – резко выкрикнул он. – Ты так мало знаешь нашу семью. Ты слишком много себе позволяешь!

Уголок ее рта чуть изогнулся.

– Я лишь позволяю себе поступиться хорошими манерами, вот и все. Если я нечаянно обидела тебя, царевич, то прошу меня простить. И должна сказать, мне очень приятно видеть, с каким пылом ты защищаешь своих отца и мать.

– Рад это слышать, – холодно произнес он, мысленно повторяя ее слова и понимая, что именно в эту минуту, когда она позволила себе быть с ним откровенной, между ними зародилось нечто новое, оно проступило, проявилось сквозь налет любезных экивоков первого знакомства, непременно предшествующего непринужденности и открытости истинной сердечной дружбы.

Она поднялась, распахнула свое длинное одеяние, потом вновь закуталась в ткань. Снова села. Это безыскусное движение было так полно естественности, что Гори не ощутил ничего похожего на возбуждение. Ему захотелось просто коснуться ее руки, растрепать волосы, шутливо подергать тяжело качающуюся в ухе массивную серебряную сережку.

– Я должен приехать к тебе как-нибудь еще, – сказал он. – Табуба, ты удивительная женщина, и мне нравится быть с тобой.

– А мне – с тобой, – ответила она. – Приезжай когда пожелаешь, Гори. Беседа с тобой – для меня радость, но кроме того, и глаза мои устроили себе сегодня настоящий пир, созерцая перед собой столь бесподобный образчик мужской красоты! Ты оказал мне большую честь.

Гори громко расхохотался, охваченный неподдельным изумлением, и был рад, что ему не пришлось отвечать, потому что слева среди зарослей послышались чьи-то шаги. На дорожке среди пальм, тени которых уже начинали сгущаться, поскольку солнце клонилось к горизонту, появился Хармин. Он бросил взгляд на дом, потом повернулся к ним, и по его бледному лицу ничего нельзя было прочесть. Однако едва он узнал сына Хаэмуаса, как его губы сложились в вежливую улыбку. Он подошел, поцеловал мать в подставленную щеку и поклонился Гори.

– Приветствую тебя, Хармин, – произнес Гори. – Моя сестра хорошо провела день?

– Я приложил для этого все усилия, – серьезно ответил молодой человек.

– Значит, у нас всех был сегодня чудесный день, – вступила в разговор Табуба. – Я как раз причаливала, Хармин, когда царевич случайно проплывал мимо нашего дома. Я пригласила его провести со мной остаток дня, чтобы немножко развеяться и не скучать. Пора, пожалуй, подумать об обеде.

– Но сначала я должен немного отдохнуть, – чуть раздраженно произнес Хармин. – Пусть нынешний день и был полон событий весьма приятных, я все же пропустил свой обычный час дневного отдыха, а должен признаться, что отказаться от этого мне не под силу, как бы ни были соблазнительны другие ожидающие меня развлечения. – И, слабо улыбнувшись им на прощание, он направился к дому. У Гори возникло неприятное чувство: казалось, эти капризные слова не более чем внешнее проявление, тонкие струйки дыма, свидетельствующие о бушующем глубоко внутри мощном пламени. Он стал думать о том, как дела у Шеритры, очевидно, как раз и ставшей для Хармина сегодняшним соблазнительным развлечением. Гори смотрел вслед молодому человеку, равному ему самому по физической привлекательности, и внезапно ему в голову пришла мысль, что он не испытывает к Хармину теплых дружеских чувств. От этого ему сделалось не по себе.

Гори поднялся, потягиваясь.

– Мне пора, – сказал он, смягчая свои слова улыбкой. – Я провел нынешний день с превеликим удовольствием, Табуба, описать которое у меня не хватает слов. Но теперь, если моя одежда уже готова, я должен возвращаться домой.

Она выразила свое согласие, поднявшись с места, и вместе они направились к дому вслед за Хармином.

В пустых комнатах уже сгущались вечерние сумерки, а лампы все еще не зажигали. Гори стоял среди просторного зала, окруженный со всех сторон стенными росписями, с которых, казалось, смыли все краски, и смотрел на мрачно возвышавшиеся над ним статуи Амона и Тота, чей изогнутый птичий клюв и крошечные глазки-бусины выглядели в полумраке особенно хищно. Гори вдруг ясно осознал, что ему нестерпимо хочется обнять Табубу. И вместе с этим, заглушая желание, в нем поднялось чувство безграничного одиночества и тоски, словно приближающаяся ночь накрыла его своим черным крылом. Он чуть не вскрикнул от ужаса, когда с лампой в руках появился слуга. Гори рассмеялся.

Вернулась Табуба; перекинув через руку, она несла его юбку. Гори поблагодарил ее, вышел в коридор и быстро сменил одежду Хармина на свою собственную. Сквозь щель под дверью в спальню Хармина пробивался тусклый желтоватый свет, откуда-то доносились задумчивые, печальные звуки лютни. Гори передернул плечами.

Он поспешил назад, в большой зал, попрощался с Табубой, передал привет Сисенету, который все еще не вернулся домой, и быстро, как только мог, направился в сгущающихся сумерках туда, где за пальмовой рощей слышался благословенный плеск речной воды. Он был счастлив увидеть, что бог Ра еще парит над горизонтом, разливая вокруг яркое красно-оранжевое сияние. Черные силуэты древних руин и пирамид Саккары четко выделялись на фоне заката. Гори сел в лодку, опустил весла в воду и направился домой.

Когда он добрался до своего причала, уже совсем стемнело, а факел, обычно освещающий спуск к воде, пока не зажигали. Проклиная все на свете, Гори неловко поднялся по ступеням, но стоило ему выйти на ведущую к дому дорожку, как все его страхи рассеялись и к нему вернулось обычное хорошее расположение духа. Из кухни, что находилась позади помещений для слуг, до него доносились дразнящие ароматы жарящейся говядины и наваристого луково-чесночного супа, а через открытую дверь столового зала на террасу и дальше, на лужайку перед домом, струился теплый веселый свет. Подошел слуга с двумя пылающими факелами в руках. Он остановился и поклонился Гори.

– Доброго вечера, царевич, – тихо проговорил он и поспешил дальше. Гори ответил на его приветствие, и в эту минуту мрачное чувство, возникшее в его душе в доме Табубы, окончательно рассеялось.

Войдя в дом, он направился к покоям Шеритры. Стражник, дежуривший у ее порога, пропустил Гори без тени замешательства, и молодой человек ступил в комнату, залитую ярким светом лампы. Шеритра сидела перед туалетным столиком, – а Гори прекрасно знал, что девушка крайне редко давала себе труд всерьез заняться туалетом. На ней было белое, расшитое золотом платье, украшенное множеством рюшей, вздымавшихся при дыхании. Сандалии удерживали на ногах золотые ремешки, золотые змейки перехватывали руки и оплетали пряди ее длинного, доходящего до самой талии парика. «Она держит спину ровно», – подумал Гори, подходя ближе к сестре. Шеритра с улыбкой повернулась к нему, и Гори вовремя успел скрыть изумление, поскольку на лицо она нанесла модную желтую краску. Веки сияли от золотистой пыльцы, подведенные черным глаза казались больше. Губы подчеркивала ярко-рыжая хна.

– У тебя такой вид, просто дух захватывает, – сказал Гори. – У нас что сегодня, важные гости? – Он бросился на кровать и закинул руки за голову – любимый уголок, в котором он вот так мог полулежать часами, пока они с сестрой болтали о том о сем. Шеритра громко вскрикнула:

– Гори! Мои простыни! Ты такой потный и грязный! Он пропустил ее негодующий возглас мимо ушей.

– Так что, важные гости?

Ее губы, одновременно знакомые и незнакомые под слоем краски, лукаво изогнулись.

– Нет. Просто мне захотелось сегодня воспользоваться косметикой. – В ее голосе послышались знакомые настороженные нотки. – А что?

– Да ничего, – поспешил заверить он сестру. – Мне очень нравится. Но в чем причина, Шеритра? – Даже отец не позволил бы себе задать ей подобного вопроса, но Гори знал, что для него ее сердце всегда открыто. Он был ее старшим братом, другом и защитником, от которого можно было не прятаться за неприступными стенами собственной робости.

Она взяла медное зеркало и стала внимательно рассматривать свое отражение.

– Глаза у меня выглядят совсем неплохо, если их как следует подвести сурьмой, правда, Гори? А что скажешь про губы? Если их подкрасить, они становятся привлекательнее?

– Шеритра…

Зеркало с громким стуком шлепнулось на стол. Она резко обернулась к брату:

– Потому что сегодня я великолепно провела день – мы с Хармином бродили по кварталам чужеземцев, и в его обществе я почувствовала себя красавицей. Никогда прежде я не испытывала ничего подобного. И сегодня я хочу выглядеть так, чтобы моя внешность соответствовала этому чувству.

«В ней появилась какая-то новая уверенность», – подумал Гори. Это была вовсе не та привычная защитная маска надменности и высокомерия, но некое новое осознание себя – он видел перед собой женщину, свободную от страха быть обиженной.

– Значит, ты в его обществе чувствовала себя как богиня Хатхор, – медленно заметил Гори. – А он как себя чувствовал, а, Шеритра?

Гори показалось, что под краской проступил взволнованный румянец.

– Откуда мне знать! – резко ответила она. – Вот его бы и спрашивал!

– Но у тебя же есть какие-то мысли!

Вместо ответа она поднялась, подошла к нему и уселась на спинку кровати.

– Вообще-то, мне кажется, что я ему очень нравлюсь, – призналась девушка. – О Гори! Он меня поцеловал! Что ты на это скажешь?

– Хармин тебя поцеловал? – Гори делал вид, что поддразнивает ее, стараясь выиграть время, чтобы обдумать эту новость.

– А кто же еще! – воскликнула Шеритра. – Ну, говори же, Гори!

«Он мне совсем не нравится, – думал Гори. – А за тебя, малышка, я боюсь. И все же я вполне отдаю себе отчет, что эти мысли могут быть вызваны чувством вины, ведь я воспылал желанием к его матери. Что подумал бы Хармин, если бы об этом узнал?» Гори поежился.

– Ну что? – продолжала настаивать Шеритра.

– Если ему удалось завоевать твое сердце и добиться доверия, то, полагаю, он один из самых выдающихся людей, дорогая моя, – сказал он, вложив в ответ столько истинного чувства, сколько мог себе позволить. – Но, прошу тебя, будь осторожна. Ты еще недостаточно хорошо его знаешь.

– Я знаю, что глаза его не опускаются стыдливо, когда он говорит мне комплименты, – сказала она, – или когда он угадывает мои невысказанные мысли и страхи. Мне так легко с ним, Гори, так спокойно и хорошо. Я могу быть собой, и он все понимает.

«О Амон, – подумал Гори. – Все гораздо хуже, чем я предполагал».

– Я счастлив за тебя, Солнышко, – мягко проговорил он. – Прошу тебя, не скрывай от меня ничего. Я так люблю тебя.

Она быстро поцеловала его, обдав ароматом незнакомых духов.

– Я никогда ничего от тебя не скрываю, – сказала она. – Милый Гори! А как тебе нравится его матушка? Отец, похоже, очень увлечен ею.

Гори сел прямо и обхватил колени руками. Мышцы начинали ныть после длительного напряжения, и он машинально принялся массировать икры.

– Я и забыл, что ты была вместе с ним, когда он впервые ее увидел, – пробормотал он. – Она прекрасна, конечно, но есть в этом что-то…

Шеритра пристально посмотрела на брата.

– Так, значит, и на тебя она произвела впечатление? – спросила девушка. – Мне она нравится, потому что относится ко мне как к равной, а не как к какой-то застенчивой дурочке. Но на твоем месте или на месте отца… – Она замолчала.

– Что ты хотела сказать?

Она из тех редких женщин, что способны довести мужчину до безумия, но есть в ней и что-то еще, какая-то тайна. На вашем с отцом месте я бы не теряла бдительности. – Она говорила просто и серьезно. Гори пристально посмотрел на сестру. «Не знаю, как обстоят дела у отца, – грустно размышлял он, – но меня предостерегать уже слишком поздно. Я хочу быть с ней, смотреть на нее». Он поднялся.

– Думаю, мне бы надо привести себя в порядок, прежде чем выйти к обеду, – сказал он. – Не обращай внимания на всякие замечания по поводу твоей внешности, которые неизбежно услышишь нынче вечером. Веди себя так, словно такой наряд – вещь вполне обычная. Мама выскажет одобрение, которое может показаться тебе оскорбительным. Отец тоже обратит внимание на перемены в твоем наряде, но предпочтет промолчать. Если, конечно, ты не хочешь сама рассказать им обоим о твоих новых чувствах. Но я полагаю, с этим лучше немного повременить. Увидимся за обедом. – И он, выйдя из теплой, уютной комнаты, направился в свои покои. Теперь к усталости и больным ногам добавилось еще и неизвестно откуда возникшее чувство подавленности.

В ту ночь он лежал в своей спальне, подложив под голову специальную подставку, чтобы дать отдых натруженной спине, и в задумчивости смотрел на мигающий свет ночника, отбрасывающего бегущие тени на выкрашенный синей краской и усеянный золотистыми звездами потолок. Мыслями он вновь возвратился во вчерашний день – в часы, проведенные наедине с Табубой. Он воскрешал в памяти ее загорелое тело, ее таинственные улыбки, и неожиданно охватившее его неизведанное прежде душевное и физическое беспокойство не давало Гори заснуть. «В Табубе нет и тени кокетства и жеманства, – тревожно размышлял Гори, – и все же в каждом ее слове, в каждом жесте проступает неотразимая чувственность».

Потом его мысли обратились к разговору о гробнице. «Она права, – решил Гори, счастливый оттого, что можно подумать о каких-то более конкретных и понятных вещах. – Отец утратил всякий интерес к нашей работе. Было бы лучше, если бы он позволил мне продолжить работу самому. Завтра я распоряжусь, чтобы стену начали сносить. Мне не терпится узнать, что скрывается за ней, и, возможно, если мне удастся отыскать что-нибудь стоящее, интерес отца к этой гробнице вспыхнет с новой силой».

Утром у Гори было время увидеться с отцом, и, снедаемый чувством вины, он чуть было не выложил ему все свои планы. Но вид у Хаэмуаса был весьма отстраненный, и Гори в конце концов приказал подать носилки и отправился в Саккару, не посвятив его в свои тайные замыслы. Чувство вины терзало Гори всю дорогу, пока он сидел, поджав под себя ноги и задернув занавеси в носилках, но потом ему вспомнились слова Табубы, и он кое-как сумел подавить в себе это неприятное ощущение. Стоял один из тех дней, когда жара не знает пощады, а свет слепит глаза, – месяц тиби уже клонился к мекхиру, и Гори хотелось поскорее очутиться в прохладном полумраке гробницы.

Гори спешился перед навесом, который за все время, что здесь стоял, успел приобрести несколько потрепанный, зато весьма обжитой вид. Навстречу ему вышел надсмотрщик. Гори, с удовольствием выпив предложенной воды, направился вместе со слугой туда, где вниз спускались выщербленные каменные ступени. В самом низу лестницы толпились рисовальщики и рабочие, беседуя о том о сем и ожидая распоряжений на сегодняшний день. При виде Гори они поклонились, а он ответил на приветствие легкой улыбкой.

– Давайте уйдем в тень, – сказал он.

Внутри гробницы все оставалось по-прежнему, как в тот день, когда он впервые ступил под эти каменные своды. Вымели весь мусор, и теперь зал выглядел чище. Гори полной грудью вдохнул сладковатый влажный воздух, и настроение у него улучшилось. Это место стало для него вторым домом. Ведь это он плодотворно трудился здесь в ничем не нарушаемом покое, завоевав уважение работников. Он распоряжался то подрисовать почетче одну деталь, то заменить кое-где каменную кладку, и все с одной целью – чтобы вновь сделать гробницу достойным местом упокоения для ее обитателей. Гори испытывал разочарование, видя, что отец не стремится изучать листы папирусов, ежедневно поставляемые ему сыном, но теперь, неспешно рассматривая украшенные живописью стены, неровный пол гробницы и многочисленные хранящиеся здесь ценности, Гори, стараясь смягчить внутреннее недовольство, убеждал себе, что у отца есть и другие обязанности.

Подав знак надсмотрщику и главному художнику, Гори прошел в следующий, погребальный зал.

– Со всех ли изображений на этой стене, – Гори махнул рукой, – уже готовы копии?

– Да, царевич, – ответил главный художник. – Работа закончена три дня назад. А еще через три дня мы вообще завершим все работы.

– Спасибо. Надсмотрщик, возможно ли, вырезая небольшие каменные блоки, пробить в этой стене брешь? Потом вынутые блоки надо подставить на место. Насколько сильно пострадает от этого роспись?

Надсмотрщик одернул юбку.

– Если мы ошиблись, царевич, и здесь нет другого помещения, то пробить стену из цельного камня, покрытого слоем штукатурки, нам, конечно же, не удастся. Надо прорубить несколько дыр в стене, вогнать внутрь сырые деревянные клинья и попробовать разбить камень, по возможности стараясь попадать в швы между отдельными блоками. Но если швы слабые, камень даст трещину. Так что аккуратной работы может не получиться.

– Даже если там пустота, а сама стена – деревянная, – вступил в разговор главный художник, – все равно великолепная роспись сильно пострадает. В этом случае, царевич, конечно, можно разобрать стену по частям, но штукатурка все равно осыплется, а значит, живописный слой тоже разлетится на мельчайшие частицы.

– Но ведь их можно воссоздать по подготовленным копиям? – спросил Гори.

Художник неохотно кивнул:

– Да, царевич, их можно воссоздать, и это будет выполнено с предельной точностью, однако копии останутся копиями, сколь бы искусно они ни были изготовлены. Кто сейчас может сказать, какие молитвы и заклинания распевали те, кто трудился над этими стенами, вкладывая в свою работу всю душу?

«И правда, кто может сказать, – размышлял Гори. – И все же никакой душевности здесь не чувствуется, несмотря на то что я привык к этой гробнице, словно она мой второй дом. А молитвы и заклинания… Думается мне, здесь звучали проклятия и злобная хула. И что мне теперь делать?» Слуги стояли молча, ожидая его решения, а Гори, потупив взгляд, хмурил брови. Его одолевал соблазн руководствоваться тем, как поступил бы в такой ситуации Хаэмуас, но отец всегда с особым трепетом относился к подобного рода открытиям, и потом, разве в этот раз он сам не лишил себя права принимать решения? «Как бы сильно я его ни любил, – размышлял Гори, – в этой гробнице основную ношу я взвалил на свои плечи и поэтому должен взять на себя и ответственность за принятое решение». Наконец он поднял голову.

– Надо пробить одно отверстие, – сказал он, обращаясь к надсмотрщику. – Вот здесь, где небо соединяется с пальмой. Если перед нами окажется камень, дырку несложно будет заделать и покрыть краской. Если же нет… – Он резко повернулся на пятках. – Сообщите мне, когда закончите работу.

Он думал, что главный художник начнет возражать, но тот ничего не сказал, и Гори вышел на яркий солнечный свет. Слепящие лучи словно обрушились на него, и сразу в памяти возник яркий образ Табубы, закутанной в легчайшие складки длинного одеяния, жаркий ветер треплет ее черные волосы, а она подносит ко рту чашу с вином, и Гори видит, что в ее глазах светится улыбка.

С трудом переставляя ноги, Гори добрался до шатра и бросился в кресло, стоящее в тени навеса. Прищурив глаза от яркого света, он сидел, уставившись в одну точку, не видя перед собой ничего, кроме колышущегося под ветром песка и беспокойного синего неба, и раздумывая о том, сможет ли он убедить отца, что женщина старше него, из захиревшего рода, происходящего из такой провинциальной дыры, как Коптос, может составить подходящую партию первейшему из царских отпрысков Египта.

Примерно через час к нему с поклоном приблизился надсмотрщик. Ослепленный ярким светом, он, словно сова, часто моргал. Лицо его было покрыто мельчайшей серой пылью.

– Царевич, отверстие прорублено, – ответил он на резкий вопрос Гори. – Одна часть стены, вне всякого сомнения, сделана из дерева. Можно предположить, что в стене устроена потайная дверь, сверху покрытая слоем штукатурки.

Гори поднялся.

– Возьми людей и как следует все простучите. Я не хочу, чтобы ломали больше, чем нужно. Когда произведешь все замеры, возьми для работы самые мелкие пилы. И открой эту дверь. – Гори подавил жгучее желание тотчас же броситься в гробницу, чтобы своими глазами взглянуть на пробитое отверстие. Но ведь его работники, умелые и опытные, тщательно обученные люди, прекрасно справятся с этим делом и без его участия. Надсмотрщик отвесил быстрый поклон, и Гори приказал подавать себе завтрак. Жаль, что рядом сейчас нет Антефа, но тот отпросился на несколько дней, чтобы навестить в Дельте своих родственников. Гори скучал без него. «А что если именно сегодня сюда решит приехать отец? – Гори охватила внезапная тревога. – Что я ему скажу?» Чувство вины за самоуправство смешалось с виной за пылкое увлечение Табубой, но Гори лишь мысленно пожал плечами, поблагодарил слугу, который накрыл на стол, и принялся за еду.

После еды он укрылся в шатре, прилег на походную кровать и задремал. Слуга, как было приказано, разбудил его два часа спустя, и Гори опять уселся под навесом, стараясь утолить жажду пивом, пока слуга аккуратными движениями промокал выступившую на лбу испарину. Среди голой равнины, укрывшись в скудной тени, отбрасываемой небольшим скалистым выступом, лежала, тяжело дыша от жары, дикая собака, а в огненно-бронзовом послеполуденном небе лениво парил ястреб, и в раскаленном воздухе время от времени раздавался его пронзительный крик. «Сегодня мы должны узнать, что там внутри, – тревожно размышлял Гори. – Что они возятся так долго?» Он смотрел, как на глазах высыхают на коже мельчайшие капельки пота.