Текст книги "Искушение фараона"

Автор книги: Паулина Гейдж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 41 страниц)

– А что свиток? – напомнил ему Гори. – Может быть, стоит еще раз взглянуть на него, отец? Возможно, на этот раз что-нибудь прояснится? В этом тексте, вероятно, и скрывается разгадка.

– Может быть, – произнес Хаэмуас с сомнением. – Одно я знаю точно: если мы просто приведем гробницу в порядок, а затем вновь ее опечатаем, вместо того чтобы со всей тщательностью обследовать любые возможные варианты, ты никогда не почувствуешь желанного удовлетворения.

– А ты сам разве не станешь мысленно обращаться к загадкам этой гробницы хотя бы иногда? – нерешительно произнес Гори, чувствуя тревогу отца.

Хаэмуас медленно оглядывался вокруг, крепко зажав в руке Око Гора – тяжелое украшение, покоящееся на его широкой груди. Он медленно покачал головой.

– Мне кажется, с того самого момента, как Пенбу пришел доложить о том, что обнаружено новое захоронение, к этому месту я испытывал одну только ненависть, – произнес он тихим голосом. – До сих пор не могу понять, чем вызвано это чувство. Прикажи рабочим, Гори, пусть приступают к восстановлению стены. Больше нам здесь ничего не удастся узнать. А я отправляюсь домой. Не могу выносить этой затхлой воды, и юбка у меня испачкалась.

Гори смотрел, как, оттирая на ходу серое пятно, отец быстро направился к выходу, туда, где в конце прохода виднелись яркие проблески солнечного света. Потом он скрылся из виду. Надсмотрщик и старший каменщик Хаэмуаса стояли поодаль, почтительно склонившись и ожидая указаний господина. Гори поднялся.

– Пора приступать к восстановлению стены, – обратился он к слугам. – Я не могу сегодня здесь задерживаться, однако оставляю за вами полное право поступать по собственному усмотрению во всем, что касается этой стены. Вернусь завтра утром.

«Надеюсь, отец все-таки заставит себя взяться за свиток еще раз, – размышлял Гори, с трудом, хотя и поддерживаемый внимательным слугой, поднимаясь по ступеням из подземелья и тяжело, стараясь не тревожить больное колено, усаживаясь в поданные носилки. – Сам-то я мало придавал ему значения, меня больше занимали неразрешимые вопросы – откуда вода да при чем тут обезьяны, а теперь еще эта потайная комната… Но теперь мне кажется, что именно в свитке таится главный секрет наших раскопок, которые уже начинают тяготить душу… А иначе где искать ответ? Все эти надписи, изречения и росписи, что с таким тщанием копируют помощники Пенбу, – они, конечно, хороши, но совершенно бесполезны».

– К берегу, – скомандовал он, охваченный внезапной радостью. Под маленькой подушечкой лежало, надежно спрятанное, древнее украшение. Он собирался нанести визит Табубе, чтобы показать находку и рассказать о своих вчерашних приключениях. Разве она сама, в конце концов, не просила его рассказывать ей обо всем интересном, что ему удастся обнаружить? Она посочувствует, глядя на его рану. Станет потчевать его изысканным вином, усадит поудобнее, и в ее огромных черных глазах будет светиться сострадание. Теперь, когда отец осмотрел его находку, пусть и несколько бегло, не высказав при этом ни единого резкого слова, остаток дня, еще такой долгий, сулил Гори приятные часы. Он закрыл глаза и улыбнулся.

Хотя он с большим удовольствием прошелся бы пешком, все же пришлось ехать в носилках всю дорогу от берега, по тропинке, петляющей среди высоких пальмовых деревьев. Дом стоял перед ним точь-в-точь такой же, каким Гори запомнил его с прошлого раза, – невысокий, раскинувшийся в разные стороны, сверкающий свежей белой краской и погруженный в тишину. Гори казалось, что с тех пор, как он был здесь в последний раз, прошло уже много лет. В саду перед домом никого не было, и Гори вдруг задумался о том, что, возможно, его визит доставит хозяевам неудобства. Но стоило ему сойти с носилок, приказав слугам дожидаться в тени на берегу, как прямо перед ним словно из-под земли вырос слуга. Он поклонился и замер в ожидании. Слуга был совершенно черный, с мощными плечами и грубым, ничего не выражающим лицом. Настоящий нубиец, заключил Гори. Этот человек напомнил Гори ушебти из гробницы – украшенные золотом фигурки из черного дерева, немые и глухие до той самой минуты, пока господин не призовет их исполнить свой долг в потустороннем мире.

– Скажи госпоже Табубе, что приехал царевич Гори и хочет с ней говорить, – приказал он слуге.

Слуга снова поклонился и, не поднимая головы, знаком пригласил Гори проследовать в дом, пропуская царевича вперед. Потом он исчез. Гори тяжело опустился на стул. Несмотря на гулко бьющееся сердце, на взволнованное ожидание, царившая в доме почти сверхъестественная тишина не могла не произвести на Гори впечатления.

Ждать пришлось недолго. К нему плавной походкой вышла сама Табуба, несколько раз поклонившись, она приблизилась. На ее устах играла мягкая улыбка. Она, как обычно, была босиком, на лодыжке позвякивал один-единственный золотой браслет, тяжелые золотые браслеты обхватывали и запястья. Под тонкой белой тканью плотно прилегающего платья без труда угадывался смуглый оттенок кожи, и на этот раз Гори и не пытался отвести взгляд от чистых линий ее ног и изгибов бедер, от чуть вздымавшейся груди. Волосы она стянула дюжиной лент, и открылась высокая царственная шея, чистая, ровная линия подбородка. Зеленые тени на веках придавали глазам глубокое, магическое сияние, рот был подведен хной.

– Царевич! – воскликнула она, подходя к Гори. – Что с твоим коленом? Чем это ты занимался?

«Она ведет себя так, словно перед ней малое дитя, – с неудовольствием подумал Гори. – Вот кто я для нее. Дитя, к которому можно снизойти, чтобы побаловать его какой-нибудь игрушкой». Гори заметил, что она заговорила первая, не дожидаясь, пока он раскроет рот, как это следовало бы сделать. Гори с трудом поднялся.

– Приветствую тебя, Табуба, – произнес он официальным тоном. – Следуя твоему совету, я взломал ложную стену в гробнице. Сегодня я пришел, чтобы рассказать тебе, что обнаружил за этой стеной.

– Замечательно! – Она заулыбалась еще больше. – Но у тебя утомленный вид, царевич! Тебя мучает боль? Не хочешь ли выпить вина? Я не приглашаю тебя сегодня в сад. Сейчас там слишком жарко. Позволь пригласить тебя в мои покои, где можно удобно устроиться в кресле на подушках.

И следа не осталось от мятежных настроений Гори. Неловко двигаясь из-за больной ноги, он направился за ней следом по коридору, ведущему вглубь дома. Потом они свернули налево, в противоположную сторону от покоев Хармина. Вот Табуба открыла дверь в комнату и пригласила Гори войти. Им навстречу поднялась сидевшая в углу служанка. Она поклонилась.

– Царевич должен сесть в кресло у изголовья ложа, – сказала Табуба. – Это очень удобное кресло, я провела в нем многие часы, пока не зажила моя рана на ноге. А ты, – обратилась она к служанке, – принеси подставку под ноги и кувшин вина.

Склонив голову, девушка поспешила исполнять приказание. «Здесь что, слугам вообще запрещается раскрывать рот? – в удивлении думал Гори, удобно устраиваясь в кресле. – Ни разу не слышал ни от кого из них ни звука».

Девушка принесла подставку для ног и целую гору подушек. Не говоря ни слова, едва касаясь его легкими пальцами, служанка удобно устроила на подушках больную ногу Гори, потом ушла, но вскоре вернулась, держа в руках кувшин с вином. Она разлила вино по чашам, и госпожа велела ей идти. Табуба присела на край ложа. Краем глаза Гори заметил ящик для хранения одежды; крышка была распахнута, и через край свешивалось что-то ярко-алое. Рядом с ящиком стоял туалетный столик, весь заставленный ровными рядами баночек и флаконов, а на полу, словно специально расстеленный для украшения комнаты, лежал большой алый веер из страусовых перьев.

– Здесь так прохладно, – медленно проговорил он, взяв в руки серебряную чашу с вином. – За тебя, Табуба. За твое процветание, долгих дней тебе и счастья!

– Спасибо, царевич. – Она улыбнулась. – Старинное, но такое приятное пожелание. А теперь, прошу, расскажи мне, что произошло вчера. И что сказал Хаэмуас, когда ты сообщил ему о своих открытиях.

Кровать, на которой она сидела, была аккуратно застелена, белое полотно тускло отсвечивало в полумраке комнаты. Рядом стояла подголовная подставка слоновой кости. Табуба сидела, чуть склонившись вперед, и выжидающе смотрела на него. Рот ее был чуть приоткрыт, так что стал виден ряд мелких зубов. «Как легко было бы, – думал Гори, – измять это безупречно застеленное ложе. Один прыжок – и вот она уже лежит подо мной на спине, не в силах прийти в себя от изумления. Интересно, она закричит? Нет, не думаю. Будет задыхаться? Да, наверное. В любом случае, пока она успеет прийти в себя, мне удастся прижаться губами к ее рту». Эта дикая картина предстала перед его мысленным взором так ясно, что Гори, ужаснувшись собственным мыслям, с трудом смог перевести дыхание.

– Отец очень рассердился, – произнес он, делая над собой усилие, – но сумел скрыть свое раздражение. Сегодня он осмотрел гробницу, но ничего не сказал.

Она кивнула, а Гори продолжал рассказывать о том, что произошло вчера, – о собственных чувствах, о напряженном волнении, о дрожи и радости. Табуба слушала со всем вниманием, однако когда он стал рассказывать ей о ведущем наружу подземном ходе, он почувствовал, что ее охватило глубокое волнение, хотя внешне она не подала виду, не шелохнулась. Казалось, она вся превратилась в зрение, просто поедала его глазами.

– Ты там все осмотрел?

– Да, – произнес он с победным видом. – Все. И вот что обнаружил. – Достав из мешочка на поясе найденную сережку, он протянул украшение Табубе. – Вот об эту сережку я и поранил колено, но она того стоила, так ведь? Великолепная старинная бирюза в восхитительной золотой оправе.

Сережка покоилась на покрытой хной ладони подобно капле нильской воды, камень переливался голубым и зеленым, а Гори, внимательно всматриваясь в лицо женщины и ища в нем одобрения, вдруг заметил, что на этом лице промелькнуло весьма странное выражение.

– Надень, – приказал он, а она лишь улыбнулась.

– Разве не разгневается ка той госпожи, что была прежде хозяйкой этого украшения? – произнесла она не без насмешки, и Гори улыбнулся ей в ответ.

– Ка той госпожи должна знать, что я верну украшение в гробницу в целости и сохранности, – заявил он, – и потом, как может она разгневаться, видя, что ее драгоценность подчеркнула такую красоту?

Вместо ответа Табуба откинула назад перехваченные лентами волосы и вдела сережку в мочку уха. Сережка висела, медленно покачиваясь взад и вперед, подчеркивая изящный изгиб шеи, и казалось, словно именно для этой женщины она и была создана.

– Гори, дай мне зеркало, – попросила она, потом рассмеялась. – Я совсем забыла про твое больное колено. Сиди, я сама возьму. – Быстро соскользнув с кровати, она прошла к туалетному столику, а Гори, глядевшему на ее движения, показалось вдруг, что он подсмотрел нечто совершенно личное, не предназначенное для чужих глаз. В это мгновение она вела себя так, словно была в комнате одна.

Она взяла медное зеркало, лежавшее на столике начищенной стороной вниз, подняла его высоко и держала, словно принося некий обет. Она приподняла лицо, прикрыла глаза, выгнула спину, закинула назад роскошные блестящие волосы, поворачиваясь так и эдак и что-то негромко приговаривая. Гори не мог точно расслышать ее слов. Потом резким движением она положила зеркало на место и вернулась к нему.

– Интересно, а где же пара? – спросила она. – Возможно, ее утащили воры, как ты и предположил. А жаль. – Она вновь устроилась на кровати, на этот раз томно откинувшись на спину. Одна нога осталась стоять на полу, и в боковом разрезе белого платья открылась смуглая кожа – ее икра и бедро. – А не будет ли мне позволено некоторое время поносить это украшение? – спросила она, и от тона, каким это было сказано, – тона притворного почтения и повиновения – сердце Гори вновь учащенно забилось. Он кивнул, не решаясь раскрыть рот от страха, что голос выдаст волнение.

Она пошевелилась, и внезапно Гори очень остро ощутил аромат ее духов – смесь чувственной, восхитительной мирры и того, другого аромата, неопределенного, ускользающего и мучительно манящего. Изящной, покрытой хной рукой она задумчиво поглаживала сережку в ухе.

– Ты поведал мне о своем вчерашнем приключении, а также о том, что сказал на это Хаэмуас, – продолжала она. – Но, царевич, ты и словом не обмолвился о том, что же означает твое открытие. Не проливает ли эта находка свет на тайну гробницы и тех, кто там покоится?

– Вообще-то нет, – признался Гори. – Вы с братом, Табуба, видели гробницу своими глазами и знаете о ней ровно столько же, сколько и мы. Стыдно в этом признаваться! Ведь мы с отцом считаемся историками.

– Но и Сисенет – историк, – сказала Табуба. – Мы много говорили с ним о том, что могут означать изображения обезьян, вода, открытые крышки гробов, но так ни к чему и не пришли. Скажи мне, – продолжала она, по-прежнему задумчиво поглаживая пальцами сережку, – а как тот свиток, что Хаэмуас срезал с руки мертвеца? Ты ни словом о нем не обмолвился.

– Отец по-прежнему хранит его в надежном месте, – ответил Гори, – но перестал заниматься изучением текстов. Он попытался было расшифровать записи, но потерпел неудачу. Удивительно, Табуба, что ты тоже заговорила об этом свитке, ведь не далее как сегодня мне пришла в голову мысль, что, возможно, именно в нем кроется разгадка всех секретов этой таинственной гробницы. Я хочу попросить отца дать мне прочесть этот свиток.

Она бросила на него мягкий, снисходительный взгляд, словно бы говоря: «Если уж величайший историк во всем Египте не смог разобраться в этом тексте, неужели ты думаешь, что тебе это окажется под силу?»

Гори почувствовал обиду.

– Конечно, это будет не более чем тщетная попытка, – поспешил он добавить, – но как знать? Может быть, тем самым я подтолкну его продолжить исследования. Мои слуги уже приступили к восстановлению стены, отделявшей потайную комнату, и скоро вся гробница будет закрыта и вновь опечатана. Время идет быстро.

Она оставила в покое сережку и опустила руку на колено. Взглядом Гори последовал за ее движением.

– Мне бы так хотелось взглянуть на него своими глазами, – произнесла она неожиданно застенчиво, словно в один миг позабыв свою прежнюю надменность. – Но твоему царственному отцу такой интерес покажется сущей безделицей. А мой брат обладает кое-каким навыком в переводах древних записей. Возможно, его умения окажутся полезными.

Теперь настала очередь Гори испытать в глубине души легкое презрение.

– Прошу прощения, Табуба, но твой брат не более чем любитель, – высокомерно произнес он. – Древний свиток легко испортить, настолько он хрупок, и неумелые руки могут причинить ему непоправимый вред.

О, мне кажется, этого опасаться не следует, – мягко возразила Табуба, и ее огромные глаза сверкнули в полумраке комнаты. – Сисенет умеет обращаться с древними свитками огромной ценности. Он расшифровал все записи, сделанные надсмотрщиками каравана Осириса Хатшепсут, которые, как тебе известно, были нашими предками.

– Нет, мне это не известно, – ответил Гори. – Тогда я от имени твоего брата обращусь к отцу с просьбой, чтобы он позволил Сисенету прочесть свиток. А его эта работа заинтересует?

– О да, – медленно и со значением произнесла Табуба. – Эта работа его чрезвычайно заинтересует. Еще вина, царевич?

Он кивнул, и она поднялась одним легким быстрым движением, взяла кувшин и наклонилась к нему, чтобы налить вина. Гори показалось, что она подошла к нему ближе, чем требовалось. Он вдохнул аромат ее духов и теплый запах тела. Заметив, что волосы падают ей на лицо, он нежным движением отвел их назад. Не в силах справиться со своим желанием, Гори наклонился, закрыл глаза и прижался губами к ее шелковистой коже. Она была прохладной и пахла лотосовой водой. Не раскрывая глаз, он провел языком по плечу, добрался до шеи и дальше в сторону, туда, где открывалась манящая ямочка ключицы. Потом опять наверх. Вот наконец и губы, чуть приоткрытые, мягкие и податливые. Табуба не шелохнулась. Он страстно целовал ее, просунув язык между этими нежными губами, стараясь тем самым унять огонь желания, не дающий ему покоя. Руки сами нащупали ее груди, округлые и тяжелые. Когда Гори, едва дыша от напряжения и не смея поднять глаз, наконец оторвался от нее, огонь желания не только не угас, но разгорелся с новой силой.

– Знаешь, юный царевич, – тихо проговорила она, – ты оказал мне честь.

– Честь? – воскликнул Гори. – Я с ума по тебе схожу, Табуба! Я не могу ни есть, ни спать, все мои мысли о тебе одной. Теперь-то мне понятно, почему эти роскошные девчонки, которых полно при дворе деда, нисколько не интересуют меня. Теперь-то я вижу, чего им недостает. Всю жизнь я провел словно во сне, и никто мне не был нужен! – Его голос от сильнейшего напряжения звучал резко и хрипло. – Позволь мне добиваться твоего расположения, Табуба, позволь доказать, что я уже не ребенок. Ведь породниться с одной из самых влиятельных семей в Египте не такая уж плохая участь!

Она удивленно приподняла брови:

– Но, Гори, дорогой мой, ты ведь меня совсем не знаешь. Твоя страсть ко мне не более чем плотское влечение, помноженное на твои собственные фантазии. А вдруг, когда ты узнаешь меня ближе, тебя ждет жестокое разочарование? – Она мягким движением, полным материнской нежности, провела по его волосам. – Ты просто немного увлекся мной, вот и все. Гори резко оттолкнул ее руку, потом схватил и страстно прижался к ней губами, касаясь языком кончиков пальцев.

– Меня нельзя назвать легкомысленным, Табуба. Это не просто увлечение. Мое чувство к тебе – долговечно.

Она не отняла руки.

– Всякий вельможа в любом уголке Египта будет смеяться над тобой, – предупредила она Гори. – Пусть у меня и знатное происхождение, все же кровь в моих жилах не настолько чиста и благородна, как того требуется для жены царевича. И я намного старше тебя.

Сжав ее пальцы между ладонями, Гори собрал остаток сил, чтобы улыбнуться.

– А сколько тебе лет?

Последовала пауза. Потом она произнесла с легким смешком:

– Боги даровали мне уже тридцать пять лет жизни.

– Это не имеет значения!

– А для меня – имеет. Я не могу привязать к себе такого молодого человека, как ты.

Она высвободилась из его объятий, и Гори откинулся на спинку стула. В голове стучало, его охватила легкая дурнота. Вдруг резко напомнило о себе больное колено.

– У тебя нет ко мне никаких чувств? – спросил он.

– А что сказал бы твой отец? – ответила она вопросом на вопрос. – Гори, ты полон очарования, и я не осталась равнодушна к твоим достоинствам. Никто в целом Египте не может остаться к ним равнодушным. Но ты для меня – прежде всего мой юный близкий друг. Ты можешь приходить ко мне когда захочешь, при условии только, что твои чувства останутся тайной и для твоей семьи, и для всех прочих друзей. Согласен?

– Согласен, – прошептал Гори. Самообладание давно уже покинуло его, вытесненное желанием доказать, что он – взрослый сильный мужчина, желанием, которое только усиливалось от ее, возможно, неосознанного покровительственного тона. – Но ты не ответила на мой вопрос.

– Нет, царевич, – произнесла она с особым смыслом. – Я ответила на твой вопрос. Не хочешь ли теперь чего-нибудь поесть? Может быть, надо перевязать тебе рану?

«Моей ране никакая перевязка не поможет!» – хотелось крикнуть ему во весь голос. Вся его душа требовала продолжить этот разговор, требовала, чтобы и Табуба призналась в своих чувствах, однако, руководствуясь неведомой ему доселе мудростью, Гори решил временно отступить. Лобовая атака не даст желаемых результатов. Табубу можно завоевать лишь терпением, свидетельствующим о тайной внутренней силе.

– Нет, спасибо, – кратко ответил он. – Мне пора домой. Меня еще ждут дела. Твое гостеприимство, Табуба, было, как, впрочем, и всегда, поистине безграничным. – Он изо всех сил старался, чтобы в его голосе не звучала саркастическая усмешка.

Она поднялась, расстегнула сережку и с видимой неохотой протянула украшение Гори.

– В нашей семье испокон века почитают древнюю бирюзу, – сказала она. – Это украшение не знает себе равных по красоте и тонкости отделки, и, может быть, я закажу себе с него копию. Спасибо, царевич, за то, что позволил мне его примерить.

Гори завернул сережку и положил обратно в мешочек, висевший на поясе. Он с трудом поднялся с места, и, не говоря ни слова, Табуба проводила его в коридор.

День стоял в самом разгаре, и после прохлады ее спальни изнуряющая жара и слепящий свет обрушились на Гори с неожиданной силой. Гори попрощался с присущим ему достоинством, а она смотрела в его глаза с легкой улыбкой и просила навестить ее, как только выдастся возможность. Носилки ждали. Со вздохом Гори уселся на подушки, отдал слугам приказ и задернул занавеси.

Через некоторое время он, повинуясь внезапному порыву, отдернул тяжелые шторы, чтобы еще раз взглянуть на дом. Табуба по-прежнему стояла в тени навеса перед входом и смотрела ему вслед. Ее лицо было лишено всякого выражения, и она была не одна. Рядом с ней, обнимая ее за плечо, стоял брат, и его мрачное лицо тоже ничего не выражало. Гори быстро задернул занавеси, но вид этих неподвижных часовых – фигур мрачных и зловещих – не давал ему покоя весь остаток дня, безоблачного и раскаленного от солнца.

К тому часу, когда вся семья, едва закатилось солнце, собралась за обедом, Хаэмуас так и не сумел восстановить душевное равновесие. Во время двух первых перемен блюд Шеритра весело щебетала – рассказывала о Хармине и своих встречах с ним – и, привыкнув видеть отца всегда спокойным и уравновешенным, была немало уязвлена, когда Хаэмуас вдруг резко оборвал ее на полуслове, приказав замолчать. Даже Нубнофрет в кои-то веки вступилась за дочь, заметив мужу:

– Знаешь, Хаэмуас, можно обойтись и без грубостей.

Но Хаэмуас не ответил. Он машинально клал в рот еду, не ощущая ее вкуса и не слыша прекрасной музыки, звучавшей в обеденном зале. От его внимания не укрылось, что Гори сегодня необычайно сдержан и на обычные расспросы матери отвечает односложно. Хаэмуас решил, что завтра надо будет непременно еще раз осмотреть его рану. Подумав об этом, он, однако, сразу же позабыл о сыне. Едва он вернулся домой после посещения гробницы, Пенбу прочел ему полученный накануне от Веннуфера, его друга и соратника-жреца, свиток, в котором содержались веские и остроумные аргументы, касавшиеся их давнишнего, длившегося уже не один месяц спора о том, где похоронена голова Осириса. Теперь Хаэмуаса только при одной мысли о подобных предметах охватывала непреодолимая скука. От Гая, правителя Мемфиса, пришло приглашение на обед, но Хаэмуас распорядился, чтобы Пенбу от его имени ответил отказом. Си-Монту извещал брата, что виноградные лозы полностью избавились от заразы и теперь быстро созревают. При упоминании о болезни Хаэмуас вспомнил об известии, полученном от писца своей матери, но охватившее его чувство вины за собственное бездействие теперь, когда она слабеет день ото дня, он быстро задвинул в самый дальний уголок сознания. Скоро он продиктует для нее какое-нибудь бодрое письмо. Из Дельты пришли сообщения о том, как идут работы по замеру уровня Нила, продолжающего неумолимо снижаться, и от голоса чтеца, монотонно перечислявшего эти длинные списки цифр, Хаэмуас внезапно почувствовал резкую боль в животе, на которую раньше как-то не обращал внимания.

Он сгорал от страсти к Табубе. Он не мог, если бы и захотел, выбросить из головы ее образ – как она смеется, как двигается, как ходит. Все, что требовало его внимания и времени, отвлекая от этих мыслей, вызывало у Хаэмуаса бешеную ярость, и вчерашние откровения Гори тоже стали причиной его раздражения.

Едва закончился обед, Хаэмуас поднялся и вышел из зала. Он прошел в самый дальний угол сада и недвижно стоял там, глядя, как в небе встает бледная, идущая на убыль луна. Сегодня он уже совершил над собой огромное усилие – навестил жену в ее покоях, чтобы оказать внимание, сыграть с ней партию в сеннет, но теперь силы покинули его.

Утром ему вовсе не хотелось отправляться осматривать гробницу. Она стала для него олицетворением самой главной беды в безбрежном море других, мелких неприятностей. Он хотел лишь одного – спокойно ждать, не соизволит ли Табуба под каким-нибудь предлогом навестить его. Он сам собирался к ней через несколько дней, выбрав в качестве предлога рецепт лечебного средства из трав. Хаэмуас понимал, что на самом деле никакой предлог ему не нужен. Она была вдовой, а он – царевич и вправе иметь столько жен и наложниц, сколько ему заблагорассудится; но в глубине души это наваждение не давало ему покоя и будило чувство вины. Эта страсть захлестнула его с такой силой, что все прочее – работа, семья, государственные дела – перестало хоть что-то для него значить. Он уже принял решение, что впредь ничто не должно мешать ему, ничто не должно вставать между ним и предметом его вожделений. Он хладнокровно начал разрабатывать собственную кампанию по завоеванию этого ценного трофея.

Хаэмуас вздохнул, и охватившее его наваждение, казалось, еще усилилось, когда он обвел взглядом вокруг. Стояла роскошная, исполненная неги ночь, легкий ветерок ласкал кожу, а на черном небе ярко горели драгоценные россыпи звезд. Хаэмуасу вдруг вспомнилась бирюзовая сережка, найденная Гори, и его охватила гордость, не лишенная, однако, и примеси стыда. Он ясно увидел мысленным взором, как эта сережка качается в ухе на фоне высокой смуглой шеи, как она запутывается в гриве черных волос, источающих аромат мирры. Как она пришлась бы ей к лицу! «О, Тот! – тихо простонал Хаэмуас, воздевая руки, силясь унять душевную муку. – Если только ты меня любишь, помоги же мне! Помоги!» Символ божества[5]5
  Тот – бог месяца.


[Закрыть] поднял высоко над домом свои острые рожки, разливая повсюду холодный, равнодушный свет.

Хаэмуас опустился на траву. Он сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, и долго смотрел, как в доме то в одном, то в другом окне веселым, ярким светом загораются лампы. Прошло еще какое-то время, и все огни погасли. С противоположной стороны стены, окружавшей сад, где располагались помещения для прислуги, обширные амбары и огромные кухонные постройки, слышались веселые взрывы смеха, громкий стук костей и фишек. Вскоре стихли и эти звуки.

Из-за кустов показался свет лампы, и до Хаэмуаса донесся голос Касы:

– Царевич, ты здесь?

– Да, – ответил Хаэмуас, не вставая с места. – Что-то мне не хочется спать, Каса. Разбери мне постель и поставь воду в прихожей, чтобы я мог умыться перед сном. А потом можешь идти отдыхать.

– Сам умоешься, царевич? – В голосе Касы слышалось возмущение, хотя Хаэмуас и не мог видеть его лица. – Вообще-то, я…

– Спокойной ночи, Каса, – твердо произнес Хаэмуас, и свет лампы, тревожно метнувшись в сторону, вскоре исчез за невидимыми колоннами. На самом деле у Хаэмуаса слипались глаза и все тело словно налилось свинцовой тяжестью, но под покровом этой телесной усталости его душа пребывала в смятении.

Когда в доме погасла последняя лампа, Хаэмуас поднялся, собираясь прогуляться по усадьбе, может быть, взглянуть на реку, но вместо этого он, сам того не желая, спустился к причалу, отвязал маленький ялик и достал весла. Это безумие, вновь и вновь убеждал его голос рассудка, но Хаэмуас словно зачарованный сильно работал веслами, зорко оглядывал пустынные, залитые лунным светом речные берега и при каждом ударе повторял про себя имя Табубы.

Мимо проплыли погруженные в молчаливую тьму северные предместья. Один раз на реке ему попался ярко освещенный плот, на котором развлекались любители покутить, но вскоре шум и крики стихли вдали. Хаэмуас повернул к восточному берегу, не обращая внимания на усталость и боль в ногах и плечах. «Я не должен этого делать, – говорил он себе. – Если кто-нибудь меня увидит, люди решат, что великий царевич лишился ума. Возможно, так и есть. Возможно, я попал во власть некоего волшебства. Возможно даже, что в эту минуту я лежу у себя дома в собственной постели и мне, очарованному луной, повелительницей Тота, только грезится, что я чего-то хочу, куда-то плыву. Что же, пусть чары длятся подольше. Пусть одолеют меня, пусть эта ночь рассеет живое время, истинную реальность, пусть приведет меня к ее дому, где я смогу, словно влюбленный юноша, стоять, скрытый полночной тьмой». Вода серебристыми струйками стекала с его весел, легкие волны бежали по реке, постепенно замирая и растворяясь во тьме там, где находился невидимый берег.

Крошечный причал перед ее домом легко было не заметить, так густо он был окружен прибрежной зеленью, но Хаэмуас точно подвел лодку к нужному месту. Он вышел на берег, привязал ялик и двинулся вперед по тропинке. На песчаной дорожке, усыпанной ломкими пальмовыми листьями, его шаги были совсем не слышны. Высокие деревья по обе стороны быстро уходили в темноту, неподвижные и величественные, словно колонны в храме, а их кроны высоко над головой нависали огромным шатром. Теперь Хаэмуас был почти уверен, что он в зачарованном сне. Еще один поворот тропинки, и его взору откроется дом с белыми стенами, сумрачно и таинственно сереющими в темноте, с закрытыми наглухо крошечными окошками. Он продолжал путь.

Вдруг Хаэмуас краем глаза заметил в стороне какое-то неясное движение и на время позабыл о своем ощущении нереальности происходящего. Он остановился. Кто-то крался за ним следом. «Надо было по крайней мере взять с собой Амека, – подумал Хаэмуас, напрягая слух и зрение. – Какой же я глупец». Он напряженно ждал, когда между деревьев послышится еще шорох. Шорох послышался, и через секунду, ступая по земле босыми ногами, навстречу ему вышла Табуба. В полутьме бледно вырисовывался ее силуэт. Распущенные волосы черным облаком обрамляли четко очерченное лицо. Хаэмуас с внутренним содроганием заметил, что на ней не было ничего из одежды, кроме легкой полупрозрачной ночной юбки, повязанной на бедрах. Без тени удивления она подошла к нему и остановилась.

– Царевич Хаэмуас, – сказала Табуба, – я могла бы догадаться, что это именно ты. Воздух сегодня полон твоим присутствием.

Она не спросила, зачем он пришел. Без украшений, без краски на лице, она казалась ему не старше шестнадцатилетней девушки. «Я – влюбленный юноша, – с радостью подумал Хаэмуас – О, Табуба!»

– Стоит мне подумать о тебе, как я становлюсь способным на самое невероятное, – ответил он. – Я хотел просто обойти вокруг твоего дома, словно влюбленный юнец, а потом отправиться восвояси. Прости мне мое неразумное поведение.

– Оно не более неразумное, чем мое, – с легкой улыбкой возразила Табуба. – Я люблю бродить под пальмами по ночам, когда мне не спится. А в последнее время сон часто бежит от меня.