Текст книги "Дворец грез"

Автор книги: Паулина Гейдж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

С грустью, которой я никогда не испытывала прежде, я постепенно пришла к мысли, что взлелеянный мной образ прекрасного сына фараона был лишь иллюзией. Его кажущаяся доброта была мнимой, он притворялся добрым ради собственной выгоды. Каждая улыбка, каждый самоотверженный поступок возвышали его в глазах двора, служа усилению его популярности. Я не сомневалась, что его загадочность, слава отшельника, бегущего от суеты и ищущего одиночества, что влекло его в пустыню и к глубинам Нила в ночные часы, была тщательно просчитанной и показной, он просто хотел выделиться из общей массы возможных наследников в сознании тех, кто действовал на арене власти Египта. И более того, он хотел казаться тем, кто может открыть много новых возможностей, хотел казаться настоящим птенцом Гором, воплощением честности и благородной справедливости, и любое сравнение с его никчемными братьями всегда будет только в его пользу.

Но он был столь же честолюбив, столь же корыстен и алчен, как и все остальные. Он жаждал божественности. Он хотел получить святость двойной короны и все регалии, что сопутствовали ей. Он также завидовал своему отцу. Любил ли он царя, было неясно, но он не мог скрыть своего вожделения ко всему, что принадлежало старшему Рамзесу, и даже ко мне. Я не чувствовала себя польщенной, хотя, наверное, должна была.

Будто предательский удар от друга, которому я верила, ко мне пришло осознание того, что царевич хотел всего лишь использовать меня. Он обратился ко мне с просьбой о помощи в спасении Египта не потому, что я Ту, а потому, что я та наложница, которая держит фараона в своей накрашенной ладони и поэтому может сыграть свою роль в большой игре Рамзеса, а потом ее можно благополучно забыть.

Они все хотели использовать меня, думала я в отчаянии. Гуи, царевич, даже сам фараон. Никто по-настоящему не думал о моем благе. Паари отдалился от меня. Дисенк, может быть, немного привязана ко мне, но она была бы так же предана любому, к кому попала бы в услужение. Только моя земля никогда не предаст меня. Она примет меня с любовью, невзирая ни на что.

Больше нельзя было не обращать внимания на тошноту, подкатывающую к горлу. Сидя на краю ложа, я крепко обхватила себя руками и начала раскачиваться из стороны в сторону. Безнадежно, отчаянно я пыталась зацепиться за свои размышления о характере царевича, но все напрасно. Тревога более сильная настойчиво вторгалась в мою жизнь, и я не могла больше сдерживать ее.

– О боги, прошептала я. – Пожалуйста, нет. – Мои слова прозвучали хрипло и невнятно, как царапанье когтей по камню, как злобный голос из моею сна. Я пропала. Я поняла, что беременна.

Тогда я дала выход гневу. Это была защитная реакция на горечь своею невероятного поражения. Встав с постели, я металась по комнате, проклиная Гуи, который отправил меня сюда, проклинала фараона, который теперь бросит меня, проклинала богов Фаюма, которых я оскорбила и которые теперь безжалостно мстили мне. Я изрыгала проклятия, как ядовитая змея изливает свой яд, их источник был неиссякаем, они обжигали мне язык и оставляли глубокие раны в сердце.

Я пришла в себя, почувствовав прикосновение к своей руке. Встревоженная Дисенк стояла рядом со мной, завернувшись в покрывало, и я осознала, что вижу ее ясно в усиливающемся свете.

– Ту, что случилось? – спросила она.

Я остановилась, сжимая кулаки, грудь моя тяжело вздымалась. «Очень хорошо, – подумала я. – Очень хорошо. Я могу бороться с этим. Я еще могу победить».

– Дисенк, принеси мне врачебную сумку, – приказала я.

Она хотела что-то сказать, но сразу закрыла рот, увидев выражение моего лица, и вышла в другую комнату. Я села в кресло. Вскоре она положила сумку мне на колени.

– Принести тебе поесть? – спросила она, но я покачала головой:

– Нет. Оставь меня.

Оставшись одна, я принялась рыться в своих снадобьях. Я искала фиал с можжевеловым маслом, но не могла найти его. Нахмурившись, я опорожнила сумку, вывалив ее содержимое на стол. Масло ягод дикого можжевельника пропало. Я остановилась, размышляя. Это опасный яд, слишком опасный, чтобы прописывать его иначе, чем в самых малых дозах, и я была уверена, что в моей сумке есть приличный запас. Где же он? Я не вскрывала печать на фиале с момента прибытия в гарем, потому что убиение царственных младенцев во чреве было тяжелейшим преступлением. Может, я вытащила его, чтобы освободить место для чего-то другого? Отдала обратно Гуи? В сильном волнении я не могла вспомнить.

Тогда, может, применить рвотный орех? Я встряхнула глиняный горшочек, где содержалось смертельное средство. Обычно его разматывали и смешивали с пальмовым маслом, чтобы убивать крыс в амбарах, но семена этого маленького дерева были также и сильным слабительным. Слишком сильным. Их сила зависела от случая, и одна и та же доза могла и очистить пациентку, и убить ее. Убить меня. Я быстро побросала фиалы и банки обратно в сумку и захлопнула крышку.

– Дисенк!

Она вбежала, еще явно не понимая, что происходит, но уже одетая и причесанная.

– Я собираюсь к Гуи, – сказала я. – Пойду пешком. Я не хочу брать стражу или носилки, чтобы не было никаких разговоров о моих перемещениях, и ты тоже должна держать это в тайне. Если меня вызовут, скажи посыльному, что я пьяна, или в ванной комнате, или в гостях у соседки, – все, что угодно. Мне все равно, что ты скажешь, но только чтобы никто не узнал, что я покинула гарем. Одолжи мне одно из своих платьев и свои простые сандалии. Дай мне корзину, чтобы у меня было что-то в руках, и тот свой плотный льняной плащ с капюшоном, который ты иногда надеваешь прохладными вечерами. Я знаю, что сейчас начало шему, но никто не заметит, я думаю. Поторапливайся!

Она вытаращила глаза.

– Ту, скажи мне, что происходит? – взмолилась она.

Я подумала немного, потом согласилась. Она моя личная служанка. Все равно рано или поздно она узнает, особенно если мои попытки избавиться от рокового бремени не увенчаются успехом.

– Я беременна, – быстро проговорила я и отвернулась, чтобы не видеть ее реакции. – Принеси мне все, о чем я тебя просила.

Пока я ждала ее, я кое-что попомнила и, склонившись над столом, начала тихо смеяться, потом истерически захохотала. Начался месяц пахон. До моих именин осталось три месяца. Через три месяца мне исполнится шестнадцать лет.

Через час, завернувшись в плащ, одетая в грубое платье служанки и скромные сандалии Дисенк, я, коротко ответив на оклик стражника у ворот гарема, отправилась по дороге вдоль реки. В тростниковой корзине лежала моя врачебная сумка, прикрытая льняной тряпицей. Солнце уже поднялось высоко, и утро было очень душным. Я давно не ходила на такие расстояния, и вскоре у меня заболели ноги, несмотря на регулярные упражнения. Движение на дороге было оживленным: шли слуги, ехали торговцы в тележках, и ослы своими копытами взбивали пелену пыли, я кашляла каждый раз, когда они проходили мимо.

Расстояние до дома Гуи было небольшим, если двигаться по воде, но теперь, когда я шла пешком, среди жары, песка и шума, путь показался мне вечностью. Я натерла волдыри на ногах, потому что сандалии Дисенк были не моего размера, но по крайней мере это мелкое неудобство на какое-то время отвлекло меня от моей огромной беды; и, когда мне опять пришлось посторониться, пропуская очередного нагруженного осла, я мрачно подумала, что, наверное, и недели не протянула бы в Асвате, такой стала неженкой.

Наконец показался входной пилон. Прежде чем пройти под ним, я спустилась по белым ступеням причала и, присев в тени от ладьи, не снимая сандалий, опустила ноги в воду. Блаженство от ощущения прохладной воды было неописуемым, некоторое время я смотрела на сверкающую гладь озера, на пальмы на противоположном берегу, качающиеся на ветру, на скользящие мимо скифы, вспенивающие поверхность воды, и на сердце у меня стало легче. Но хорошее настроение быстро улетучилось. Я поднялась и вошла во владения Гуи.

Привратник у пилона спросил мое имя. Я никак не могла обойти его, но он, казалось, совершенно не заинтересовался моим странным видом, пропустив меня с почтительным поклоном. Пустынный сад был пропитан тягучей, приятной тишиной, что всегда окутывала поместье Мастера, и таким же тихим был внешний двор; я миновала заросли деревьев, открыла калитку и, пройдя по горячим, ослепительно белым плитам, остановилась между величественными колоннами.

Здесь тоже не было людей, и галерея просматривалась до самого конца. Задняя дверь, выходившая в залитый солнцем зеленый сад, была открыта. Изразцовый пол поблескивал. Скинув шерстяной плат Дисенк и ее грязные, запыленные сандалии, я отряхнула ноги и решительно направилась прямо в кабинет Гуи. Дверь была закрыта, но изнутри доносился его ровный и монотонный голос, он что-то диктовал. Любовь и странная печаль всколыхнулись во мне, мне захотелось снова забраться к нему на колени, как ребенок, и прижаться к теплой груди. Я постучала, и раздраженный голос ответил мне:

– Войдите!

Я вошла. Гуи сидел за столом, и Ани с дощечкой на коленях примостился на полу у его ног. Увидев меня, он быстро поднялся и поклонился. Гуи тоже встал.

– О боги, Ту, я едва узнал тебя! Что случилось?

Я прошла вперед и опустилась в кресло.

– Гуи, Ани, – устало приветствовала я их. – Я очень хочу пить. Нет ли здесь нива?

Гуи кивнул, и писец снова поклонился, рассеянно улыбнулся мне и вышел. Гуи взял с полки кувшин, налил бокал и подал мне. Я выпила, благодарно улыбнувшись.

– Я шла пешком из гарема, – сказала я и, вытерев губы, поставила бокал на стол. – Никто, кроме Дисенк, не знает, что я здесь, и мне нельзя оставаться долго. Мне нужна твоя помощь, Гуи. Я беременна.

Повисло долгое молчание. Гуи, собравшийся было снова сесть за стол, замер. Его бледное лицо постепенно приняло каменное выражение, только большие красные глаза казались живыми. Потом он наконец сел в кресло.

– Ты уверена?

– Да.

Снова возникла неловкая пауза, он сложил пирамидкой свои тонкие пальцы и задумчиво потер подбородок. Я едва не расплакалась, ожидая его реакции. «О Гуи, будь милосердным, – умоляла я про себя. – Посочувствуй мне, встань, обними меня, скажи, что ты все исправишь, потому что любишь меня!» Но эти ухоженные пальцы продолжали свои медленные движения, и он продолжал хладнокровно рассматривать меня. Наконец он вздохнул и развел руками.

– Я возлагал на тебя большие надежды, Ту, – просто сказал он. – Я очень разочарован. Как ты могла допустить, чтобы это случилось?

Я сглотнула, чувствуя себя совершенно раздавленной его словами.

– Я все делала для того, чтобы это предотвратить, Мастер, – ответила я. – Я не забывала использовать шипы акации. Но боги Фаюма могущественны, и в своем страхе я оскорбила их непочтением. Какие предосторожности могут противостоять такой силе?

– Что за вздор ты несешь? – резко оборвал он меня. – Ты была неосторожна, вот и все. Теперь придется расплачиваться за последствия. – Его тон был холоден, гнев и боль закипели во мне.

– Это не моя вина, – горячо возразила я. – Ты думаешь, я хотела подвергать свое положение при дворе такой опасности? Что толку в твоих обвинениях, Гуи? Мне нужна твоя помощь. Помоги мне!

– И как, ты полагаешь, я должен это сделать?

Его официальный тон, его равнодушие больно ранили меня.

– Представь, что я твоя пациентка, – сказала я. – Сегодня утром я открыла свою сумку, надеясь найти масло ягод дикого можжевельника. И не нашла его. Если ты не хочешь помочь мне избавиться от этого ребенка, тогда дай мне хотя бы еще масла!

– Ты сама вернула мне масло, потому что не пользовалась им, – возразил он в том же тоне. – Мне кажется, ты сама портишь себе жизнь, Ту. Нет, я не дам тебе больше масла.

Я вскочила:

– Гуи, ты не шутишь? Во имя богов, дай мне масла или помоги чем-то еще! Я не хочу этого ребенка! Я скорее умру!

Он в один миг оказался рядом со мной, схватил меня за плечи своими сильными руками и вплотную приблизил ко мне лицо. Его глаза горели.

– Ты упрямый ребенок! – выкрикнул он мне в лицо. – Масло диких ягод можжевельника – это яд! То количество, что необходимо для прерывания беременности, может убить тебя! Ты говоришь, что тебе в любом случае лучше умереть, но это просто глупые слова!

Я вырвалась из его рук и яростно хлопнула по столу.

– Почему ты так жесток? Если я не получу масла ягод дикого можжевельника, то попробую что-то другое! Вытяжку олеандра! Рвотный орех! Касторовое масло! Все что угодно! Я не могу потерять все, что у меня есть, только потому, что ты боишься!

Мы в ярости смотрели друг на друга, тяжело дыша, потом он толкнул меня обратно в кресло и присел передо мной. Он взял меня за руки. Я попыталась высвободиться, но он крепко держал их.

– Послушай меня, глупышка, – сказал он более спокойно. – Я в самом деле боюсь. Боюсь помогать тебе, потому что мои средства могут убить тебя. Боюсь, что в своем страхе ты сама неосторожно убьешь себя. Нельзя действовать безрассудно, Ту. Как ты представляешь, каково будет мне, если Египет больше не будет озарен твоим присутствием? Отстранись и обдумай ситуацию со стороны.

– Я уже обдумывала ее, – мрачно ответила я. – Какая разница – умру я сейчас, пытаясь спасти свое будущее, или буду медленно год за годом умирать, отвергнутая фараоном, сосланная в жуткий гарем Фаюма? – Голос у меня дрожал. – Гуи, скажи, что мне делать!

Он начал гладить меня по волосам, и, как всегда, его прикосновения были как расслабляющее масло, скользящее по коже. Я медленно начала успокаиваться.

– Не делай ничего, – спокойно сказал он. – Тот факт, что Рамзес раньше терял интерес к наложницам, когда они рожали ему детей, вовсе не значит, что он утратит интерес к тебе. Сколько раз повторять, что в гареме еще не бывало такой наложницы, как ты? Только Аст-Амасарет может сравниться с тобой по силе влияния на фараона. Ты влияешь по-другому, я понимаю, но не менее сильно. Поверь в свою способность выдержать это испытание, моя Ту. Действительно, для тебя это потрясение, но оно не станет гибельным.

Я приклонила к нему голову и закрыла глаза.

– Гуи, я не хочу этого ребенка, – прошептала я. – Но я сделаю, как ты говоришь. Может быть, ты и прав. Рамзес любит меня, и боги знают, что я на самом деле не хочу умирать. Когда придет мое время, ты будешь со мной, чтобы принять ребенка?

Он продолжал гладить меня по голове.

– Конечно, – сказал он, – Я же люблю тебя, моя непокорная маленькая дикарка. А теперь расскажи, как ты себя чувствуешь в роли владелицы куска египетской земли? Я слышал от Атирмы, что твоя земля очень плодородна и со временем ты станешь богатой. И что там за глупости ты говорила об этих богах Фаюма?

Так, успокоившись рядом с ним, я начала рассказывать о подношениях фараона и о своем позоре перед Херишефом и Себеком. Когда я закончила, он нежно поцеловал меня, и нам принесли еду, которую мы разделили в тишине и спокойствии. Потом он проводил меня до двери.

– Держи меня в курсе своего состояния, – сказал он на прощание. – Если буду нужен тебе, я всегда здесь, моя Ту. И выброси из головы все мысли о ядах! Обещай мне!

Я пообещала, но, пока я по отупляющей жаре шла обратно в гарем, на меня вновь нахлынуло отчаяние. Что бы ни случилось, ничего уже не будет так, как прежде, и я пожалела, что дала Гуи свое обещание. Вряд ли мне легко удастся удерживать привязанность фараона, с ребенком, дергающим за подол платья. И где-то в глубине своего ка я сознавала, что Гуи мог помочь мне, если бы захотел.

Мне удалось вернуться к себе незамеченной. Хотя во дворе теперь было полно женщин и детей, никто дважды не взглянул на меня, грязную и закутанную в плащ. Как только я, измученная, со стертыми ногами, переступила порог и поставила корзину на пол, Дисенк заторопилась мне навстречу. Я опустилась в кресло, и она вручила мне свиток.

– Это доставили совсем недавно, – сказала она, – Принес царский вестник, которого я никогда раньше не видела. На нем печать царевича, Ту!

Мои пальцы оставляли грязные следы на чистом папирусе, когда я ломала восковую печать, и я сразу забыла о своих заботах. Я быстро пробежала глазами содержание свитка.

«В случае моего вступления на Престол Гора я, царевич Рамзес, командующий пехотинцев фараона и старший сын защитника Египта, обещаю возвысить госпожу Ту, наложницу, и даровать ей титул царицы Египта со всеми привилегиями и правами, приличествующими этому высокому сану. Подписано мной собственноручно во второй день месяца пахон сезона тему шестнадцатого года правления царя». Действительно, внизу была неразборчивая подпись царевича вместе с подписями свидетелей, как я и просила: Нанаи, смотрителя Сахта и жреца Сета, и Пенту, писца Обители Жизни.

Я свернула свиток и поднесла его к груди. Так скоро! Только этой ночью я высказала свое дерзкое требование, и оно уже выполнено! Скорость, говорившая о беспощадности решения царевича, поразила меня.

– Дисенк, – сказала я с дрожью в голосе, – принеси мне воска и огня. – Она повиновалась, и, когда я снова запечатала драгоценный документ, я вжала в мягкий воск одно из своих колец. – Это моя гарантия обретения царской короны, – пояснила я ей. – Спрячь свиток. Думаю, будет довольно трудно поднять плитки и упрятать его в пол. Лучше зашей его в подушку. И сделай это сегодня, но, пожалуйста, сначала отмой меня и потри бальзам мне в ноги. Они очень болят.

Ее тщательно выщипанные брови почти слились с прической, она осторожно взяла у меня свиток, всем своим видом выражая немой вопрос.

Некоторое время я колебалась, посвящать ее в тайну или оставить в неведении, потом решила, что в данном случае излишняя таинственность бессмысленна. Она уже знала о моем положении. И вообще, Дисенк знала обо мне все. Поэтому я рассказала ей о своем изматывающем противостоянии с царевичем и о том, как я сходила к Гуи. Когда я закончила рассказ, она повернулась ко мне со свитком в руке.

– Мастер прав, госпожа, – сказала она. – Зачем испытывать судьбу и рисковать закончить жизнь так скоро, когда еще неизвестно, чем завершится твоя беременность. Это было бы безумием. А теперь у тебя есть и гарантия царевича. Даже если фараон отвернется от тебя, что мало вероятно, царевич все равно потом возвысит.

– Ты забываешь о том, что, если от меня отвернется отец, я не смогу просить за сына, – уныло возразила я.

Она слегка пожала плечами.

– Есть все предпосылки к тому, что царевич унаследует власть после смерти отца в любом случае. – заметила она. – В конце концов, он командующий пехотинцев и пользуется авторитетом у большинства солдат в армии. Конечно, для него было бы лучше получить власть мирным путем. Но, кажется, он твердо решил добиваться двойной короны всеми способами. Ты в любом случае будешь царицей, Ту.

– Но, Дисенк, царю всего лишь сорок семь лет, – пробормотала я. – Представь, если он проживет так же долю, как Осирис Рамзес Второй? Я уже выживу из ума к тому времени, когда царская корона опустится на мою седую голову.

Дисенк быстро взглянула на меня.

– Может быть, – мягко сказала она, – а может быть, и нет. Прислушайся к совету Мастера, Ту. Не делай глупостей.

Потом она вышла, чтобы принести воды и масла, и я плюхнулась обратно в кресло. Странно, я никогда раньше не думала о возрасте фараона, но теперь размышляла над мрачной перспективой, которую обрисовала служанке. Я и в самом деле оказалась дурой. Даже если я не лишусь царской милости, даже если мой возлюбленный внемлет моей просьбе за его сына и назначит его преемником, мне все равно придется ждать, пока фараон умрет, чтобы стать царицей.

Мой взгляд задержался на маленькой фигурке Вепвавета, которую так давно вырезал для меня отец, и я угрюмо улыбнулась ему. «Ну что, мой бог, – шепнула я, – священное ухо и повелитель моей судьбы. Получу ли я корону в расцвете сил и молодости и она станет царственным украшением, венчающим ослепительный взлет, или она станет всего лишь искупительным призом, подаренным престарелой союзнице царевича в борьбе за власть, больше не влекомой страстью и честолюбием? Милостивый бог войны, как мне победить в этом сражении?» Вепвавет улыбался своей загадочной волчьей улыбкой. Я откинулась в кресле и закрыла глаза. Я всегда была игроком. Фигурки просто передвинулись на доске, вот и все. Игра не закончена, успех еще возможен.

ГЛАВА 21

Однако я не хотела потерять любовь фараона. Обещание царской короны в будущем было лишь призрачным очертанием оазиса на горизонте, гораздо важнее было сохранить привилегии настоящего. Я сколько могла скрывала свою беременность. По утрам меня мучили приступы тошноты, порой мне удавалось найти предлог, чтобы не оставаться на всю ночь в царской опочивальне, но часто, когда рассвет тихо заползал в комнату, я лежала рядом с фараоном и молилась, чтобы он не проснулся и не увидел мою бледность и холодный пот, выступавший на коже, когда я пыталась сдерживать позывы рвоты.

В эти ужасные минуты я думала об Ибен. Испытывала ли она такие же тайные мучения? Или гордо демонстрировала свое состояние перед Рамзесом в обманчивой надежде, что ее влияние на него нерушимо? Последнее более вероятно. Я никогда не разговаривала с бывшей возлюбленной фараона, чье место захватила, но те несколько раз, когда я видела ее, она показалась мне замкнутой и высокомерной. Конечно, если бы она была умнее, то оставила бы больший след и в гареме, и во дворце!

Круговорот празднеств, увеселительных прогулок по реке и церемоний шел своим чередом, но, хотя я пыталась окунуться в них с головой, их очарование начинало бледнеть. Каждый день я стояла перед медным зеркалом, поворачивая его так и эдак, ощупывала свой живот и донимала Дисенк вопросами, как изменилась моя фигура. С фанатизмом храмового оракула я продолжала выполнять свои упражнения в лихорадочной надежде, что мое чрево раскроется раньше срока, но все было тщетно.

Дни неумолимо следовали друг за другом, недели мелькали слишком быстро. Уже шему подходил к концу, пронеслись  паини и эпифи, мне исполнилось шестнадцать. Стрелой пролетел мезори, последний месяц шему, начался новый год с бурным празднованием первого дня тота. Наконец народ счастливо успокоился, и все стали ждать подъема Нила, что возвестит новый сезон разлива и начало сева.

Теперь меня тоже волновали обильные слезы Исиды, потому что я знала: чем сильнее разольется река, тем богаче будет урожай на моей земле, но все же больше всего меня беспокоило не это. Я раздалась в талии и стала присматриваться, не заметил ли фараон изменений во мне, но он был таким же любящим и приветливым, как всегда.

Я не касалась вопроса о преемственности. Не осмеливалась. Для этого еще будет много времени, если мой царственный покровитель останется моим царственным возлюбленным.

Истина открылась Рамзесу в первую неделю тота. Той ночью мы лежали рядом, из-за жары горела лишь одна лампа. Темнота была почти осязаемая, душная и неподвижная, мы занимались любовью с особенной страстью и самозабвением, что иногда случалось с нами в сильную жару. Я даже потом нарушила свое правило, выпив довольно много пива, а Рамзес зашел так далеко, что снял шапочку, которая всегда должна была прикрывать его голову; потом он приказал Паибекаману принести холодной воды. Когда принесли воду, я решила сама омыть его, зная, что ему очень нравились мои прикосновения.

Когда я закончила, он вдруг взял у меня из рук полотенце и стал нежно водить им по моему телу.

– Мой царь, не делай этого, – запротестовала я. – Это обязанности моей служанки.

Я стояла около ложа, он быстро поднял на меня глаза, и круглое лицо озарилось одной из его чудесных блаженных улыбок. На голове у него уже была новая льняная шапочка, и из-под нее выбивались пряди седеющих волос, отчего он становился похожим на добродушного милого бабуина. Я снова ощутила прилив искренней любви к этому смешному, неуклюжему человеку, который был совсем не похож на бога. Он сидел передо мной на корточках, держа в пухлой руке полотенце, с которого капала вода, и смешно морщил губы.

– Но я и есть твой слуга, госпожа Ту. Я твой раб, я слуга любви. Только ты и Паибекаман будете знать, что фараон способен так унизить свое достоинство. Но Паибекаман будет молчать! – Его глаза блеснули в темноте. – А ты?

Я открыла рот, придумывая остроумный ответ, но полотенце в его руке уже скользнуло по моему уже ясно обозначившемуся животу. Я окаменела. Внезапно он поднялся и, усевшись на край ложа, притянул меня к себе. Наши глаза встретились.

– Или моя госпожа ест слишком много меда, или у нее внутри царственный бутон, готовый расцвести, – сказал он. – Все же вряд ли это мед, потому что выпуклость у нее только в одном месте. Ты беременна, правда, Ту?

Моим первым желанием было оттолкнуть его, схватить простыню и закрыться. Вместо этого я заставила себя улыбнуться ему в ответ.

– Да, это правда, – призналась я. – Я не хотела сообщать моему господину эту радостную новость, пока не была совсем уверена.

– Хм… – Он проницательно посмотрел на меня. Мне кажется, твое ожидание затянулось слишком надолго. Хорошо, я доволен. Семя твоего старого возлюбленного еще может приносить плоды, и его маленький скорпион станет маленьким фруктовым деревом. Так и должно быть. – Он нежно поцеловал меня в щеку. – Я утомил тебя сегодня, – сказал он. – Сейчас иди и, если тебе что-нибудь понадобится, скажи Амоннахту.

Я принялась собирать одежду.

– Моему повелителю еще угодно мое присутствие на завтрашней утиной охоте? – робко спросила я, натягивая платье.

Рамзес изумился.

– Ну конечно, а почему нет? – удивленно заявил он. Погладив мой живот, он снова поцеловал меня и отвернулся, со стоном опустившись на ложе. – Спокойной ночи, Ту, – сказал он мне вслед. – Мать должна много спать. И оберегать царственную жизнь, что зреет в ней.

Совершив прощальный ритуал почтения, я молча вышла.

Возвращаясь к себе, я рассеянно ответила на приветствие стражников у дворцовой стены и подставила лицо приятному ветерку, что всегда сквозил в узком проходе между дворцом и гаремом; я анализировала каждое слово, выражение лица и жест фараона за последние несколько минут, пытаясь найти в Рамзесе признаки холодности и отчуждения, но ничего не находила. Надо дать ему время привыкнуть к этой мысли, сказала я себе. Может, все еще будет хорошо. Я стану исключением из общеизвестного жестокого правила фараона. Может быть, его любовь ко мне возобладает. Может быть. Кто знает?

Я легла в постель и приготовилась уснуть, но тут мой взгляд упал на большую подушку, в недрах которой был укрыт мой драгоценный свиток. Я попыталась убедить себя, что, в конце концов, реакция царя не имеет значения, что, даже если он прогонит меня, со временем я все равно стану царицей. Но, вспомнив о том, как он с полотенцем в руках сидел на корточках у моих ног и улыбался, я вдруг поняла, что это имеет значение. Огромное значение. Больше всего на свете мне хотелось верить ему.

На следующий день мы отправились в заросшие северные болота на утиную охоту. Рамзес был самим собой, внимательным и веселым; и вечером, во время чествования делегации из Алашии, я сидела на привычном месте, у его ног, на помосте, увешанная драгоценностями, в парике, накрашенная. Потом я пошла с ним в опочивальню, и за час до рассвета мы занимались любовью, а потом уснули вместе, но, когда я проснулась, его уже не было, и Паибекаман почти вытолкал меня с быстротой, граничившей с оскорблением.

Я с тревогой ожидала следующего вызова, потому что знала, что двор собирается выехать в пустыню и разбить там лагерь, целью выезда была не охота, а, скорее, желание ненадолго вкусить радостей примитивной жизни, но вызова не последовало. Я провела четыре бессонных ночи и не менее напряженных дня, пока аристократы и управители не вернулись и Рамзес не прислал за мной. Он приветствовал меня, будто мы не виделись целый год, и это невольно вызвало у меня неприятные воспоминания о том случае, когда я оскорбила его и была временно изгнана, но, когда я нерешительно спросила, почему меня не взяли в поездку вместе со всеми, он выразил удивление.

– Пустыня не место для беременной женщины, особенно для той, которая носит царственною ребенка, – объяснил он. – Я не стану подвергать опасности твое здоровье, Ту. А ты что подумала? Что я собираюсь бросить тебя? Иди ко мне. Улыбнись и дай мне послушать, как ребенок толкается у тебя внутри. Потом мы пойдем в сад и устроим пикник у бассейна, только вдвоем.

Я и в самом деле опасалась, что он собирается бросить меня, но своим поведением он убедил меня в обратном и продолжал убеждать в дальнейшем, вызывая на все празднества и церемонии, будто ничего не изменилось.

Еще два месяца я цеплялась за свои иллюзии. Потом наступил прохладный азир, река поднялась почти до самого высокого уровня, ее течение стало сильным и быстрым. Я была на восьмом месяце. Физические упражнения я забросила, и мне все время хотелось спать: я поздно вставала и почти все время проводила, сидя на траве у двери своей комнаты и вяло размышляя.

Рамзес посылал за мной уже не так часто, он заметно охладел к любовным утехам на ложе, несмотря на мои удвоенные старания быть изобретательной в его постели. Он говорил со мной еще нежно, но как-то отстраненно, будто его мысли витали где-то далеко, и, хотя я делала все, чтобы доставить ему удовольствие, мое слишком явное отчаяние заставляло его быть осторожным. Тем не менее я опрометчиво продолжала верить, что даже если он остыл ко мне, то не воспылал страстью к другой женщине и, как только мой ребенок родится и я восстановлю стройность своей фигуры, я смогу снова пленить Могучего Быка.

Но однажды я увидела шедшую по двору девушку. Она остановилась у фонтана, ополоснула руки под его прозрачными струями и пошла дальше с упругой грацией пустынной львицы. Она шла с высоко поднятой головой, и длинные, до пояса, черные волосы раскачивались в такт ее шагам. Я позвала Дисенк.

– Эта девушка, – указала я на нее. – Разузнай, кто она, Дисенк, и как долго она в гареме. Не припомню, чтобы видела ее раньше.

Меня охватило предчувствие беды, и ребенок начал больно толкаться в животе.

Вскоре служанка вернулась, и по ее виду я поняла, что она принесла плохие вести. Предчувствие неминуемой бури становилось все отчетливее, у меня резко заболела голова. Дисенк поклонилась.

– Ее зовут Хентмира, – сказала она. – Ее отец – смотритель фаянсовых мастерских в городе. Семья очень богатая. Фараон увидел девушку в толпе в день празднования нового года и послал Аммонахта пригласить ее в гарем.

На праздновании дня нового года! Так, значит, пока я самодовольно и рассеянно стояла рядом с ним, он шарил глазами в толпе, выискивая себе новую забаву! Меня пронзило отвращение к царю и злость на свою собственную слепоту.