Текст книги "Дворец грез"

Автор книги: Паулина Гейдж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

Я сложила руки на груди.

– Да, я диктовала послание писцу. Нет, мне ничего не нужно, – мрачно сказала я, разочарованная тем, что он пришел в гарем не только для того, чтобы повидаться со мной. У меня защипало глаза от подступивших слез.

Он кивнул, удовлетворенный, и направился к двери.

– Я откладывал свой визит, чтобы ты успела получше здесь освоиться, но это вовсе не значит, что я не думал о тебе все это время, – сказал он тихо. – Я скоро вернусь, моя дорогая.

Он ушел, его покрывала зашуршали, и его фигура на мгновение закрыла дверной проем.

Я вдруг испытала непреодолимое одиночество и разочарование. Что, если мне не удастся продвинуться дальше в обольщении фараона? Что, если я обречена оставаться в этой келье до конца своей жизни? Лучше умереть, чем влачить свои дни так, как Хатия, пьяная и больная, покинутая и всеми забытая. Страх распростер надо мной свои темные крылья, и я уткнулась лбом в колени.

Рука Гунро нерешительно коснулась моего плеча, и я пришла в себя. Она внимательно смотрела на меня какое-то время, потом сказала:

– Нам не запрещается покидать гарем, нужно только спросить позволения у Амоннахта и взять с собой стражу. Подобные привилегии обычно даются не сразу, но, хоть ты еще недолго пробыла здесь, если ты пойдешь со мной, я могу поручиться Хранителю, что ты не убежишь. Возьмем носилки и отправимся и город. Хорошо?

– О да! – воскликнула я, и смеясь и плача. – О Гунро, какая прекрасная мысль!

Она предложила мне одеться и подождать. Отсутствовала она довольно долго, Дисенк успела одеть и накрасить меня. Гунро вернулась с парой крепких солдат-шаарданцев.

– Хранитель позволил, – сказала она, – но нужно вернуться до заката. Носилки ждут у главных ворот. Ты готова?

Предвкушение вытеснило мой страх. Она взяла меня за руку, и мы вместе вышли со двора.

Несколько восхитительно бесцельных часов слуги носили нас в послеполуденной жаре по лабиринтам оживленных улиц, извилистых переулков, площадей и рынков Пи-Рамзеса. Мы пересекали широкие аллеи, уводившие взор к пилонам храмов, и узкие улочки, на которых толпились варварски одетые иноземцы, торговцы и ремесленники, что спешили поклониться своим иноземным богам. Дисенк и служанка Гунро шли рядом с носилками, а стражники расталкивали толпу. Мы продвигались по улицам, забитым ревущими ослами и босоногими горожанами, скрипучими тележками, нагруженными глиняными кувшинами, кирпичом-сырцом или шаткими горками блестящей глазурованной черепицы. Мы останавливались у рынков, наблюдая, как запыленные лавочники расхваливают свой товар прохожим. Мы даже добрались до доков, где на высокой бурой глади вод Авариса покачивались всевозможные суда в ожидании, когда взмокшие феллахи примутся за погрузку или разгрузку.

Однажды мы забрели в тихий уголок, где вокруг маленького жертвенника теснились яблоневые и гранатовые деревья, там в уединенной тени, не замечая ничего вокруг, сидела пара влюбленных. Но такие оазисы встречались редко. Пульс города бился напряженно и шумно, запахи пыли и навоза смешивались со слабыми, но вездесущими ароматами фруктовых деревьев; они почти всегда были скрыты за высокими стенами садов, но, невидимые, наполняли воздух благоуханием.

Мы с Гунро несколько раз приказывали остановиться и посылали служанок купить у уличных торговцев грубых лепешек и жирных пирогов и после с наслаждением поглощали их, покачиваясь на ходу и облизывая пальцы. Вокруг пестрел шумный Пи-Рамзес, время от времени наши стражники покрикивали хриплыми голосами: «Посторонись! Дорогу Дому женщин!» – и совсем рядом со мной, на ноге у Дисенк, звенел мелодичным, нежным звуком серебряный браслетик с маленькими золотыми скарабеями.

Лишь только Ра начал клониться к западу, мы, утомленные и счастливые, вернулись и свой тихий приют. После безудержного городского шума гарем казался гаванью мира и покоя. В краснеющих лучах заходящего солнца мы улеглись на траву, потягивая пиво и болтая, и я наконец нашла в себе силы рассказать Гунро о своих ночах с фараоном, потому что они утратили власть надо мной и я больше не стыдилась себя.

ГЛАВА 15

На следующую ночь меня снова призвали в царскую опочивальню, и на этот раз я пе пыталась сдерживать страсть фараона. Результат меня не вдохновил, но и не вызвал отвращения; после того как все произошло, я нарочно не делала попыток уйти. Я знала, что не смогу удержать его одними сексуальными уловками. Пришло время немного открыться, явить ему другие грани своей натуры. Он уже видел меня врачевательницей, девственницей, искушенной соблазнительницей, но, создавая эти образы, я следовала предписаниям Гуи и дружеским советам Гунро. Пришла нора придумать что-нибудь самой. Конечно, я буду и дальше использовать образы, которые создала, вернее, которые открыла в себе и освободила, по мне нужно проложить путь к его сердцу и разуму, не довольствуясь тем, что служить утехой его чреслам. Поэтому, когда мы закончили заниматься любовью, я завернулась в простыню и, отказавшись подкрепиться, устроилась на ложе и заговорила с фараоном.

Сначала мы беседовали о вещах незначительных: о том, как высоко в этом году поднялась река, а значит, будет хороший разлив и богатый урожай, о том, как мы с Гунро провали день в городе, о фаянсовых мастерских на заднем дворе, куда съезжались торговцы со всего света обменивать свой товар на египетскую посулу. Я заметила, что в Пи-Рамзесе много иноземцев, на что фараон, сидевший в кресле перед подносом с закусками, сказал:

– Твой отец ведь тоже иноземец, разве не так? Из мелких землевладельцев, чье поместье находится где-то на юге?

– Мой повелитель, мой отец принимал участие в войнах твоего отца и потом, как ветеран, был наделен куском земли в Асвате. Он либу.

– Асват? – эхом отозвался Рамзес, наморщив лоб. Его украшенные перстнями пальцы, и которых он держал липкий финик, замерли в воздухе. – Асват? А где это? Ведь это глухое селение на краю пустыни? – Потом его лицо прояснилось. – Вепвавет! Ну конечно! Но почему знатный человек, пусть даже иноземец, нуждался в землях? Разве у него не было своих?

– Нет, мой повелитель. – Я сначала заколебалась, но потом отважилась и сказала: – Мой отец крестьянин, он обрабатывает свои собственные ветеранские ароуры. А моя мать сельская повитуха.

– Правда? Это правда?! – Он положил финик обратно на блюдо. Потом нетерпеливо замахал руками, и слуга тут же бросился к нему с чашей душистой воды и полотенцем. Царь поболтал пальцами в чаше, потом протянул их для вытирания. – Ты крестьянка, Ту? Как необычно! У меня есть несколько наложниц из простолюдинок, но они все, кажется, танцовщицы или певицы. А как же ты оказалась под покровительством Гуи? Нет, не рассказывай. – Он поднялся с кресла, подошел к ложу и сел рядом со мной. Рама застонала под его весом. – Расскажи мне, Ту, как живут мои крестьяне. Расскажи мне как это – вырасти в далеком селении. Надо сказать, – продолжал он, понизив голос, – что ты не похожа ни на одну из тех грубых дочерей земли, что мне доводилось видеть. Кроме того, среди моих управляющих и слуг много либу, и все они имеют привлекательную внешность. У тебя есть сестры? Они так же изумительно красивы, как и ты?

Он сидел, время от времени прихлебывая вино, а я рассказывала ему об Асвате, о нашем скромном доме, об управителе селением и его невыносимых дочерях, о берегах Нила, которые грязным и полунагим детям кажутся волшебными. Я описывала неустрашимых, замкнутых, деятельных мужчин, что распахивали свои земли, поклонялись богам, любили своих жен и обеспечивали хлебом насущным своих детей. Я рассказывала о Паари, о наших тайных уроках, но не упомянула о том, как приехал Гуи и как я была готова обменять свою девственность за возможность узнать будущее. Я коснулась глубокого почтения селян к прошлому, их пылкой и невинной веры в то, что ныне живущий бог может разрешить как должно все дела на земле, но в подробности я не вдавалась.

Пока я рассказывала свою историю красочно и образно, как только могла, он не сводил глаз с моего лица, кивал и пофыркивал, иногда улыбался, однажды протянул руку и погладил меня по щеке. Потом он, казалось, вдруг заметил, что лампы стали угасать, что один из слуг украдкой зевнул, и тогда он поднял руку и жестом остановил поток моих слов. Я сделала вид, будто собираюсь спрыгнуть с ложа и взять свое платье и сандалии, но он опередил меня. Стянув с меня простыню, он лег и повелительным жестом приказал мне лечь рядом с ним, потом укрыл нас обоих.

– Паибекаман, гаси лампы! – приказал он, притянул меня ближе к себе и обнял. – Спи, малышка Ту, мое маленькое чудо пустыни, – бормотал он. – Ты удивительная и ужасная. В тебе нет ни капли лжи, потому что ты не побоялась открыть мне свое низкое происхождение. Я очень рад. Твоя кожи еще благоухает шафраном. Мне нравится этот… – Его голос затих и дыхание стало ровным. Он уснул.

Изумленная, я поняла, что меня оставили на ночь, что утром я еще буду здесь, рядом с ним. В его объятиях было тепло и уютно. Некоторое время я чувствовала себя неловко в этой еще непривычной обстановке, но постепенно пригрелась, как котенок, контуры комнаты стали расплывчатыми и исчезли совсем. Я уснула.

Меня разбудили доносившиеся из-за дверей приглушенные звуки флейты и лютни. Сначала сквозь сон я подумала, что праздник в доме Гуи слишком затянулся, но потом окончательно проснулась и села. Мелодичный молодой голос начал нараспев выводить слова поклонения и благоговения: «Слава божественному воплощению, восходящему, как Ра, на востоке! Слава бессмертному, чье дыхание есть источник жизни Египта!» Вдруг с волнением и благоговейным трепетом я осознала, что слышу хвалебный гимн, древнее песнопение испокон веков пробуждающее на рассвете всех царей. Я огляделась вокруг, посмотрела на человека, мирно посапывавшего рядом со мной, на мягкие тени, заполнившие огромную комнату, на пробивавшийся из высоких узких окон слабый серый свет, в котором начинали проступать очертания изысканной мебели, и меня охватил восторг.

Гимн закончился. Что-то зашуршало, раздался шепот, и после паузы двери решительно отворились. Я поспешно натянула на грудь простыню. На пороге спальни появилась небольшая процессия – слуги внесли еду и питье, теплую воду и полотенца, а за ними вошел арфист, устроился в углу и принялся перебирать струны. Я погладила фараона по плечу и поцеловала его в ухо.

– Уже утро, мой повелитель, – сказала я. – Надеюсь, ты хорошо отдохнул.

Он вздохнул, застонал, потом моргнул и открыл глаза. Увидев меня, он удивился, но сразу расплылся в широкой улыбке, как счастливый ребенок, но прежде чем подняться и позволить слугам обтереть свое лицо душистой водой, он потянул меня вниз и задышал мне в шею.

– Что за чудесный сон я видел! – воскликнул он, глядя, как ему на колени ставят поднос. – Я погружался в Нил, и мне было хорошо, приятно и прохладно, и я испытывал чувство очищения. Ты принесла мне добрый знак, маленький скорпион, потому что такие сны означают освобождение от всех болезней. Ты ешь. Ешь!

Я заколебалась, но, поскольку была очень голодна и хотела пить, я решила пренебречь всеми предосторожностями. Я начала отламывать кусочки свежего хлеба, запивая его водой. Слуги, выжидавшие на почтительном расстоянии, когда мы покончим с едой, начали нерешительно приближаться. Рамзес озорным взглядом посмотрел на меня.

– Я бы хотел снова заняться с тобой любовью, – прошептал он, – но эти ослы ждут, чтобы я отправился совершать омовение. Сегодня утром я собираюсь в храм, чтобы лично выполнить священные обязанности, которые обычно оставляю на своего заместителя. – Он громко вздохнул. – Теперь, когда праздник Амона Хапи завершился, Узермааренахт может вернуться в Фивы. Конечно, прежде чем уехать, он пожелает убедиться, что здесь все в порядке. Узермааренахт! – раздраженно выкрикнул он в ответ на мой вопросительный взгляд. – Первый пророк Амона! О боги, малышка, неужели все обитатели Асвата так невежественны, как ты?

Упоминание о верховном жреце Амона, казалось, привело его в дурное расположение духа, поэтому я решила промолчать. Когда он подал знак убрать тарелки, потом спустил ноги, чтобы надеть сандалии, я тоже соскользнула с ложа и набросила свое покрывало. Мои движения привлекли его внимание.

– Ты куда собралась? – отрывисто спросил он.

– К себе в комнату, мой царь.

Он быстро-быстро заморгал, а потом его лицо озарилось неожиданно проказливой, радостной улыбкой.

– Мне понравилось твое общество, – заявил он. – Отправляйся мыться, потом я пришлю за тобой, пойдешь со мной в храм. Поторапливайся!

Я снова поклонилась, и, спеша повиноваться, помчалась через дремлющие рассветные сады, по дорожке, отделяющей гарем от дворца. Но дороге я размышляла, стоит ли делать утренние упражнения, и решила, что не успею. Я должна быть готова, когда за мной придут.

Дисенк не было в комнате, а Гунро еще крепко спала, зарывшись в измятые простыни. Послав за служанкой, я тем временем вышла на влажную траву; я была совсем одна во всем огромном дворе, бледно-розовое небо в вышине становилось нежно-синим, воздух быстро прогревался и наполнялся ароматами невидимых цветов. Наконец я увижу врага Гуи, проклятие Египта, бедствие фараона, верховного жреца Амона; и все же сердце мое билось спокойно и ровно, мысли были ясными. Подняв руки и лицо навстречу новому дню, я улыбнулась в бесконечную синеву неба. Пока все разворачивалось так, как предрекал Гуи.

Когда явился слуга, которому было приказано сопровождать меня к Рамзесу, я была уже готова: омытая, благоухающая, накрашенная и одетая в прозрачное белое платье, вышитое красными цветами. На губах у меня блестела красная охра. Тяжелый парик со множеством косичек, обрамлявший накрашенное лицо с подведенными углем глазами, жестко упирался в плечи. Золотые, расписанные темно-красным ленты охватывали мои запястья и шею. Я была прекрасна и знала это. Я гордо шла за человеком, который вел меня к главному входу гарема, Дисенк семенила за мной.

Там уже стояло несколько паланкинов, вокруг которых толпились нарядные женщины со своими служанками и переговаривались визгливыми голосами; свежий утренний ветерок развевал их дорогие одежды, приподнимал локоны замысловатых париков. По краю площадки, в пестрой тени колышущихся деревьев, цепочкой стояли стражники. Я изумилась увиденному. Я представляла, что мы с Рамзесом поедем вдвоем, в приятном уединении, но, похоже, приглашение посетить храм вместе с фараоном, которое, я надеялась, распространялось на меня одну, получила половина гарема. Я поискала глазами госпожу Обеих Земель, но не увидела ее.

– А где Аст? – тихо спросила я Дисенк.

– Она уже отправилась, – прошептала та в ответ. – Великая царица не будет околачиваться в компании наложниц.

– А это кто? – украдкой указала я на женщину, сидевшую на стуле, в стороне от толпы, и с надменным безразличием взиравшую на суету.

Подле нее находились несколько стражников, руки четырех ее служанок были заняты какой-то ношей, мне показалось, что одна держит покрывало, другая шкатулку с косметикой, третья – корзину с засахаренными фруктами, четвертая – что-то еще. Со своего места мне было трудно определить возраст и происхождение женщины, но я заметила, что у нее очень желтая кожа и широкие, вразлет, брови. Они не были подведены углем. Их чернота была естественной.

– Это Старшая жена Аст-Амасарет, – тихо отвечала Дисенк. – Ты, наверное, слышала о ней. Фараон ценит ее больше всех своих жен. Она очень умная.

«Неужели?» – цинично подумала я, оглядывая ее. Она, должно быть, почувствовала, что я рассматриваю ее, потому что перевела взгляд своих иссиня-черных глаз в мою сторону и тоже воззрилась на меня. Затем царственным жестом она подняла руку, поманив меня пальцем. Пальцы были унизаны кольцами с драгоценными камнями. Жест был повелительный и однозначный. Я пробралась сквозь толпу, подошла к ней и поклонилась. Некоторое время она внимательно изучала меня, потом сказала

– Ты – наложница Ту. Ты провела ночь с Рамзесом. Я – Старшая жена Аст-Амасарет.

Тембр ее голоса был довольно низким для женщины, с легким мелодичным акцентом, который показался мне странно знакомым. С такими же интонациями говорил мой отец, но у него они были слабее, не так явно выражены. Я вспомнила, что она была пленницей, что фараон привез ее с войны и она была из либу.

Я продолжала дерзко разглядывать ее. Красивыми у нее были только глаза, большие и яркие. Кожа была слишком смуглая, желтовато-коричневая, нос слишком маленький, рот невыразительный. И все же в целом она выглядела привлекательной и умной. Она холодно встретила мой взгляд, и я опустила глаза, внезапно устыдившись своей дерзости.

– Новости здесь расходятся поразительно быстро, Старшая жена, – ответила я. – Я действительно была удостоена чести провести целую ночь на ложе Рамзеса.

Какое-то время она помолчала, потом вкрадчиво заговорила снова.

– Услаждать плоть фараона – это одно. Но спать с ним – это совсем другое. Видишь девушку слева, которая сейчас усаживается в носилки?

Я удивленно обернулась. Миловидная молодая женщина в поздней стадии беременности тяжело опускалась на подушки, браня помогавшую ей служанку.

– Это Ибен, любимая наложница фараона, – продолжала Аст-Амасарет своим хрипловатым голосом. – Ее звезда догорает, и она знает это. Ребенок не спасет ее; став матерью, она потеряет для фараона интерес. Я живу над царицей Аст.

Она жестом отпустила меня, поскольку подали ее носилки. Я отошла. С величайшим достоинством она поднялась со стула и грациозно уселась а них. Ее свита расположилась вокруг. Она задернула шторки, не взглянув на меня больше. Я вернулась к Дисенк. Толпа редела, носилки отправлялись одни за другими, и я подошла к тем, что оставались незанятыми.

– Ибен, – повторила я, обращаясь к Дисенк, – чужеземное имя.

Дисенк хмыкнула.

– Ее мать из макси или пелосегов,[72]72
  Макси – ливийское племя, пелесеты (филистимляне – по названию племени образовано название страны – пелиштим – Палестина) – племя из "народов моря".


[Закрыть] я не помню, – сказала она с пренебрежением, – а ее отец служит стражником во дворце. Она простолюдинка и очень глупа.

Я забралась в носилки.

– Ты не рассказывала мне о ней.

Дисенк посмотрела на меня, и на ее лице появилось уже знакомое мне выражение брезгливости.

– Она не стоит твоего внимания.

Когда мы отправились, я задумалась, не относится ли втайне Дисенк и ко мне с такой же брезгливостью, поскольку мое происхождение было столь же низким, как и происхождение несчастной Ибен. Мне хотелось надеяться, что это не так, но потом я решила, что мне это безразлично. Как бы я ни любила Дисенк, мнение слуг становилось все менее и менее важным

Красочной кавалькадой мы продвигались по городу, вестник оглашал улицы предупредительными возгласами, а стражники расчищали нам дорогу, пока наконец мы не высадились на краю огромной площади, вымощенной белыми плитами, перед высоким пилоном храма Амона. На площади, ограниченной рядами сфинксов, было черно от собравшегося народа, люди вытягивали шеи, чтобы хоть мельком взглянуть на фараона. Оглядевшись, я тоже увидела его и даже прикусила язык.

В окружении своих министров и сановников он приближался к входу в храм. Аст была рядом с ним, крошечное, блестящее воплощение царственной крови и высокого положения, но мой взгляд не остановился на ней. Я во все глаза смотрела на Рамзеса. В относительном уединении царской опочивальни я начала привыкать к отталкивающей тучности его огромного тела. Я привыкала к его тяжести, к его прикосновениям; хотя они больше не вызывали у меня такого отвращения, я надеялась, что со временем они станут мне безразличны. Но здесь, в сверкающем, беспощадном сиянии солнечного света, отраженного от белых плит площади, его тучная плоть преобразилась в физическое проявление царской власти. Огромное тело, царственное и величественное, излучало божественное могущество. На нем была гофрированная юбка до колен, поверх нее – жесткий треугольный передник, инкрустированный скарабеями из сердоликов, что мягко поблескивали при каждом его движении. Как символ Могучего Быка Маат к его поясу был прикреплен бычий хвост, свисавший до самой земли. Массивную грудь почти полностью закрывала большая пектораль из анхов синей и зеленой глазури, оправленных в золото. Широкие золотые браслеты сжимали запястья, в ушах были серьга в виде анхов из яшмы на подвесках в форме золотых копий. На голове у него красовался херпеш[73]73
  Херпеш – вообще не корона, а синий кожаный шлем со священной коброй на лбу, двойная корона Обеих Земель: белая – Верхнего Египта и красная – Нижнего Египта.


[Закрыть] – двойная корона темно-синего лазурита с золотыми вкраплениями. Над высоким лбом возвышался урей – змея Уаджет, владычица заклинаний, изготовившаяся извергнуть яд в любого, кто посмеет приблизиться к короне, замышляя измену. Я видела его пухлую, всю в кольцах с драгоценными камнями руку, ставшую сейчас символом абсолютной власти фараона, она была поднята в повелительном жесте. Протрубил рог. Божественная пара двинулась внутрь храма и исчезла из виду.

Присоединившись к толпе избранных, что последовали за ними, я вдруг остро ощутила свое ничтожество. У входа на священную территорию я сняла сандалии и отдала их Дисенк. Храмовый двор был посыпан теплым песком. Мой возлюбленный – бог; эта простая мысль так удивила меня, будто я впервые узнала об этом. Мой возлюбленный – всемогущее божество. А кто я, со своим тайным презрением к нему, своим святотатством, своим отвращением к его физическому несовершенству? Мои самоуверенные суждения значили меньше, чем писк последней мыши в зернохранилище моего господина. Униженная и смиренная, я совершила привычный ритуал поклонения и молитвы, потом открылись двери в крытый внутренний двор, и Рамзес и Аст приблизились к святилищу. Но мое пылкое самобичевание сразу прекратилось, когда из-за одной из огромных колонн вышла группа мужчин и присоединилась к парю.

Верховного жреца и Первого пророка Амона Узермааренахта я узнала сразу, но не потому, что он был коварным воплощением дьявола, которого рисовало мое воображение. В действительности внешность у него оказалась до обидного заурядной: обычный человек средних лет, с приятным лицом и величавой осанкой. Солнечный свет проникал сквозь ряд окон, расположенных высоко под сводами храма, освещая гладко выбритый череп жреца и его белое сверкающее одеяние. Спину его покрывала леопардовая шкура – символ Первого пророка Амона; лапы зверя лежали на плечах, а голова безжизненно покоилась на груди жреца. Казалось, будто зверь направляет движения хозяина, сжимая его хищной хваткой. Рядом с верховным жрецом были, очевидно, Второй и Третий пророки, с такими же чисто выбритыми головами, лентами жреческих сановников через плечо и белыми жезлами. Верховный жрец поклонился Рамзесу не очень почтительно, как мне показалось, и открыл двери в святилище. Волна благоуханий от воскурения фимиама вырвалась оттуда, и я успела выхватить взглядом золотую фигуру бога, сидевшего на гранитном троне, двойное перо[74]74
  Амон – один из важнейших богов египетского пантеона, имя его переводится как «сокровенный». Изображался и облике мужчины с кожей голубого или золотого цвета, увенчанной шуги – (лунообразной короной, украшенной двумя страусиными перьями.


[Закрыть] высоко поднимаюсь над его благородным лбом; потом фараон и Узермааренахт вошли в святилище, и двери за ними быстро закрылись. Для царицы Аст принесли кресло. Начались песнопения, во внутренний двор вереницей выбежали танцовщицы, в их руках мелодично зазвенели систры.

Я поискала глазами Аст-Амасарет, но вместо нее увидела Ибен. Женщина стояла, опершись всем телом на свою служанку, поддерживая обеими руками огромный живот, на ее лице отражалось страдание. Пот каплями стекал в ложбинку между грудей. Мне вдруг стало жаль ее, и я отвернулась, жарко возрадовавшись, что я не на ее месте. Слова Аст-Амасарет снова вспомнились мне, и я поклялась, что сделаю все возможное, чтобы не понести ребенка от фараона. Я ни за что не дам повода царю вытеснить меня.

Какие бы обряды ни проводил царь, длились они очень долго, и к тому времени, как снова протрубил рог и появились фараон с пророком, я уже утомилась и очень хотела пить. Остановившись в ожидании, пока госпожа Обеих Земель встанет рядом с ним, он оглядел собравшихся обведенными углем глазами, и его взгляд остановился на мне. Накрашенные губы расплылись в беззастенчивой улыбке. Аст проследила за направлением его взгляда. По ее лицу я увидела, что она не узнает меня, но тонкие черты сложились в неприязненную гримасу. Она что-то прошептала Рамзесу, улыбка исчезла с его лица, и они проследовали к выходу, навстречу ослепительному сиянию дня, где их встречала шумная толпа горожан.

Остаток дня я намеревалась провести в своей комнате, но, когда я выбралась из своих носилок и направилась к затененному деревьями входу в гарем, меня остановил вестник.

– Наложница Ту, – обратился он ко мне без приветствия, – фараон желает, чтобы сегодня вечером ты присутствовала на празднестве в честь отъезда верховного жреца Амона. Подготовься должным образом. На закате за тобой придут. – С надменностью всех вестников, что всю свою жизнь передают приказания других, он развернулся на месте и ушел, а я стремительно повернулась к Дисенк.

– Мне необходимо надеть что-нибудь новое, что-нибудь поразительное. – сказала я, когда мы миновали стражников и по узкой, огороженной стенами дорожке пошли к себе. – Я не хочу выглядеть изысканно, Дисенк, я хочу быть заметной!

Ее маленькие ноздри затрепетали.

– Изысканность предпочтительна, – сказала она твердо. – Ты ведь не хочешь привлекать внимание так, как привлекает его простая танцовщица или высокородная блудница. Мы можем что-то изменить с помощью косметики, Ту, но решительно советую надеть платье строгое и благопристойное.

Она, конечно, была права. В мои планы не входило снискать не имеющую перспектив славу танцовщицы или блудницы. Поэтому на закате я ждала в своей келье, облаченная в белое с золотой каймой платье с высоким вырезом, скрепленное на плечах широкими лентами. На шее, закрывая ключицы, лежало простое ожерелье, а посредине его красовалась изящная фигурка богини Хатхор с маленькими коровьими рогами и улыбкой на милом лице. Левое запястье охватывал единственный браслет. На правую руку я надела кольцо со скарабеем. Парик до плеч был прямой и очень простой. Тонкий венец на лбу был совсем без украшений. Но поверх жирной черной подводки вокруг глаз Дисенк нанесла мне на веки золотую краску и покрыла веки золотой пылью. Мочки ушей она тоже покрасила золотом, и, хотя мои ладони и ступни были покрыты хной, на губах тоже лежал толстый слой золотой краски. Золотая пыль, прилипшая к моей натертой шафранным маслом коже, покрывала руки и ноги и даже ямочку на шее. Когда я наконец подошла к медному зеркалу, чтобы осмотреть себя с ног до головы, эффект был потрясающий. Я была одета так скромно, как только возможно. Но лицо и тело дразняще переливались, обещая нечто экзотическое, загадочное, изысканно-чувственное.

Я восторженно поблагодарила свою волшебницу, ощущая на губах странный привкус золота, она сдержанно улыбнулась в ответ и кивнула. Ей предстояло сопровождать меня на банкет, чтобы пробовать мою еду и питье и прислуживать мне, – и от этого становилось легче на душе. Я вновь преисполнилась сознанием важности момента, потому что жизнь опять намеревалась испытать меня; интересно, подумала я, не будет ли вся моя жизнь такой вот цепочкой сменяющих друг друга испытаний. В душе я благословляла Гуи за то, что благодаря ему ни в чем не испытывала нужды, на какой-то миг я пожалела, что не могу войти в банкетный зал фараона, опираясь на его твердую, властную руку.

Итак, я вошла туда в сопровождении Дисенк, и сначала никто не заметил моего появления. Когда явился слуга, мы вышли вслед за ним в теплые, напоенные ароматами сумерки, миновали врата гарема, сократив путь, пересекли лужайку, поросшую мягкой травой, и оказались на мощеной дорожке, что вела к главному входу во дворец. У входа теснились гости и стража; стражники окликнули нас и разрешили пройти, справа от огромного зала, сразу у входа, виднелись двери, и мы проследовали туда вместе с толпой. Шум возбужденных голосов сливался в сплошной гул. Я оказалась в таком огромном зале, что потолки почти не просматривались в вышине; я едва различала колонны в дальнем его конце, откуда разносилась приятная прохлада ночного ветра. Вокруг толпились сотни людей, их тончайшие одежды развевались над гирляндами свежих влажных цветов, что лежали на низких столиках, накрытых для праздничной трапезы. Юные слуги в набедренных повязках скользили между гостей, извиваясь как угри, разнося сплетенные из цветов венки, конусы с благовонными маслами, бокалы с вином. Один из слуг приблизился ко мне и поклонился. Я позволила ему закрепить конус с благовониями на своей голове и протянула было руку к бокалу с вином, но тут дворцовый вестник шагнул между нами и коротко кивнул:

– Наложница Ту?

Я кивнула в ответ.

– Я провожу тебя к твоему столику. Следуй за мной, пожалуйста.

К моему удивлению и восторгу, я была пожалована местом прямо у подножия приподнятого помоста, где располагалась царская семья.

– Очень хорошо, – довольно сказала Дисенк, когда мы пробирались сквозь толпу разгоряченных и возбужденных ожиданием гостей. – Действительно очень хорошо. Ты всю ночь будешь в поле зрения фараона.

– Уверена, что он не планировал это специально, – язвительно пробормотала я в ответ и в испуге схватила ее руку, потому что в этот момент громко и нестройно зазвучали трубы.

Тотчас же наступила тишина. Главный вестник выступил из тени слева от помоста. Он трижды гулко ударил в пол своим жезлом и набрал в грудь побольше воздуха.

– Рамзес Усер-Маат-Ра Мери-Амон, Хек-Он, владыка Таниса, величайший из царей, Могучий Бык, Вседержатель Земель, владыка Святынь Некхбета и Уарчета, Золотой Гор, победитель Сати, покоритель либу… – громыхал его звучный голос, перечисляя титулы моего возлюбленного.

Рука у Дисенк была сухая и прохладная, несмотря на то что в зале было очень жарко и душно; я отпустила ее и напряженно сжала пальцы. На помост взошел фараон. Вместо юбки на нем была длинная струящаяся белая туника, густо вышитая но низу серебряными анхами. За ним шла Аст, крошечная, будто кукольная, вся увешанная драгоценностями, тускло поблескивавшими в свете факелов и свечей.

Потом я почувствовала, как кровь прилила к моему лицу, потому что вслед за матерью шел царевич Рамзес. На нем была короткая юбка, восхитительное лицо обрамлял белый льняной шлем, крылья которого слегка касались соблазнительного изгиба его ключиц. Тонко подведенные углем глаза сверкали, когда он оглядывал заполненный гостями зал, устраиваясь на подушках за своим столиком. Потом он взглянул вверх и подал руку женщине, которая опустилась рядом с ним. Ей было чуть меньше тридцати, насколько я могла судить, стройная, сильная, с классическими чертами и улыбкой богини Хатхор, изображение которой можно видеть на барельефах храма.