Текст книги "Дворец грез"

Автор книги: Паулина Гейдж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

– Ты не одинока в своем негодовании, Ту, – продолжал он. – Многие из нас ненавидят то, что происходит, и такие люди, как Мастер, имеющие доступ во дворец и храмы, постоянно пытаются противостоять неоправданному давлению высших жрецов на двойную Корону. Но отчасти проблема связана с самим Рамзесом. В битвах, защищая страну, он был блестящим тактиком. Но он, кажется, не способен бороться с врагом внутри границ. Я думаю, Каха попросил тебя предложить свое решение. Каким оно будет? – Он говорил со мной без следа обычной холодности и сарказма. Он улыбался мне как бы с печальным участием, когда я заколебалась, пытаясь думать, несмотря на воздействие вина.

– Я же только сейчас услышала, как все обстоит на самом деле. Если важные люди не могут найти ответ, как могу найти его я? Мне только больно, Харшира. Я не знаю. Все, что я считала правильным, умерло.

– Не все, – возразил он мне сердечно. – Фараон все еще на своем троне. Иноземцы пытаются пробиться сквозь нашу оборону, и до сих пор им это не удалось. В Египте есть противоречия, но это все еще Египет, славный и вечный. Это задача для тех из нас, кто осведомлен об истинном состоянии дел, мы должны что-то делать с этим, и мы сделаем.

Он отодвинулся, встал и обошел вокруг стола. Взяв крепко меня под руки, он помог подняться. К своему ужасу, когда он отпустил руки, я зашаталась. Он тихо засмеялся.

– Теперь ты будешь спать, – сказал он – и к завтрашнему уроку обдумаешь вопрос, заданный Кахой, с беспристрастной уверенностью хорошей ученицы. Ты дашь объективный ответ и почтительно обсудишь его со своим учителем. Не так ли?

Я подняла на него глаза, в которых все двоилось.

– Нет, я не смогу, – выдавила я, – Это никогда не станет для меня предметом холодного обсуждения. Харшира, я едва не утратила рассудок от горя.

Теперь он рассмеялся, но я была не настолько пьяна, чтобы не видеть, как он смотрел на меня – задумчиво и без тени шутливости.

– Ты пьяна, – сказал он, – и это хорошо. Это то, что тебе было нужно. А сейчас иди со своей верной маленькой охранницей. Ту, но помни, что есть много людей, которые озабочены, как и ты, которые прилагают усилия, чтобы восстановить чистоту Маат, и обитатели этого дома – среди самых рьяных. – Он похлопал меня по спине. – Иди.

Я хотела броситься ему на грудь и найти утешение в отцовских объятиях, но, конечно, ничего подобного не сделала. Все равно, смутно подумалось мне, когда я осторожно вышла за дверь, все равно наши отношения с главным управляющим неуловимо изменились. Он теперь обращался со мной как с равной.

Когда я проснулась на следующее утро, боль моя слегка притупилась, но вовсе не исчезла. Я осознала, что восприняла урок Кахи с яростной обидой избалованного ребенка; тем не менее вполне взрослая печаль и гнев остались во мне. Моя крестьянская невинность ушла, как и времена древней невинности моей страны, и, несомненно, уже не вернется. Я не могла спокойно обдумывать вопрос, заданный мне Кахой. Я все еще слишком сильно переживала, чтобы спокойно воспринимать подобные упражнения. Все, что я могла себе представить, была огромная рука, сметающая всех: жрецов, иноземцев и самого фараона, – с тем чтобы Египет мог начаться сызнова. Так я и сказала Кахе, когда после полудня мы встретились в его крошечном кабинете.

– Ты плохо выглядишь, – заметил он прямо, когда я, как обычно, опустилась на свою скамеечку рядом с ним. – Тебе следует попоститься, очистить тело.

– Мне следует лучше спать ночью и получать от тебя более оптимистичные задания, – ответила я едко. – Прости, Каха, но я не пришла ни к какому выводу относительно того вопроса, который ты задал мне.

– Хорошо, будем надеяться, что ты запомнила числа, – протянул он. – Прочти их.

Я прочитала усталым голосом. Недвусмысленные, мрачные и бескомпромиссные итоги прочно засели у меня в голове. Когда я закончила, он едва не потирал руки от удовольствия. – Превосходно! – воскликнул он. – Очень хорошо, Ту. Твоя способность к запоминанию поразительна. Ну а теперь неужели у тебя не возникло никаких предположений относительно того, что можно сделать?

Я со вздохом предприняла слабую попытку.

– Фараон может послать в Вавилон или Кефтиу[54]54
  Кефтиу – древнее название острова Крит.


[Закрыть] за золотом, чтобы заплатить солдатам, которые могли бы прогнать жрецов, – предложила я. – Или они могли бы отобрать богатства храмов. Еще можно убить жрецов. Можно действовать хитростью, представить все так, будто бог явился говорить с верховным жрецом, выражая свое божественное недовольство и повелевая, чтобы его сын, фараон, был восстановлен в правах как верховный властитель Египта.

Каха иронически фыркнул.

– Ты действительно не так сообразительна, как обычно! – резко отпарировал он. – Все эти способы уже рассматривались и очень тактично предлагались на обсуждение Могучему Быку. Он отреагировал с ужасом и замешательством. Он не будет рисковать, раздражая Амона даже в малейшей степени. Что, если это и есть воля бога – чтобы его служители правили вместо его сына? Что, если цель не оправдает средства и в итоге участь Египта будет еще хуже, чем сейчас? Кроме того, Ту, Рамзес утомлен и напуган. Ему сорок пять лет. Он выиграл три великие битвы, добиваясь, чтобы восточные племена и народы моря[55]55
  Народы моря – собирательное название разноэтнических племен со Средиземного и Эгейского морей; очень сильный флот. Рамзес III, не имея опыта ведения войн на море, заманил их в устье Нила и там разбил.


[Закрыть] не наводнили Египет и не покушались на его богатства. Каждый раз он возвращался в Пи-Рамзес как в обитель безопасности и мира, место, где он может надежно укрыться, исполнив свой долг, и он предпочитает не замечать, что его убежище давно уже превратилось в юдоль упадка и порока. Если в попытке изменить ситуацию он, так сказать, нагадит в этом гнезде и потерпит при этом неудачу, у него не останется больше места, где он мог бы восстановить свои силы, если обстоятельства заставят его снова вступить в войну. По крайней мере, если он закрывает глаза, цепляясь за видимость того, что он все еще правит Египтом, жрецы, конечно, отдают ему все положенные по сану почести, даже если их слова пусты.

– Если бы я была фараоном, я бы рискнула всем во имя возможности восстановить Маат! – горячо перебила я, и Каха рассмеялся.

– Но тебе не сорок пять лет, ты не испугана и не устала от жизни, – возразил он.

Возникло короткое молчание.

– А как насчет сокола-в-гнезде? – поинтересовалась я. – Фараон уже назначил своего преемника? Конечно, сильный сын мог бы сделать все возможное, чтобы убедить отца, что его наследство должно быть надежно защищено.

Каха, казалось, взвешивал слова, прежде чем ответить. Он начал рассеянно вертеть в руках скребок для папируса, обводя взглядом ниши в стенах, беспорядочно забитые свитками. Наконец он посмотрел на меня.

– Рамзес еще не определил наследника, – сказал он. – Царские сыновья рождаются в гареме один за другим. У Рамзеса много наложниц и несколько жен, все они плодовиты. Его очень беспокоит вопрос преемственности, но он не может принять решение. Кто из его многочисленных совершенно законнорожденных сыновей будет достаточно хорош для трона Египта? Жрецы, разумеется, имеют на этот счет собственное мнение и докучают ему своими советами. Рамзес знает, что, если он не примет решение, кровопролитие после его смерти почти неизбежно, потому что его сыновья со своими приспешниками начнут бороться за превосходство. Все же он не смеет объявить никого из них, потому что боится утратить и ту ничтожную власть, которой располагает. Он даже пытался устранить их.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я опасливо.

– Шестеро из законнорожденных царевичей внезапно умерли, почти одновременно. Мастер думает, что Рамзес убил их. Это была отчаянная попытка проредить ряды потенциальных наследников Престола Гора. Рамзес плакал и бил себя в грудь, и они были похоронены со всей пышностью, но я не думаю, что он слишком страдал.

Я не испытала сильного потрясения. Главный удар по моему легковерию был нанесен за день до этого.

– Это был поступок слабого человека, – медленно сказала я, – если это правда. И что же, не осталось царевича, который мог бы взять на себя ответственность за восстановление Маат?

– Есть такой царевич – это царевич Рамзес, – ответил Каха. Он оставил скребок и теперь почти беззвучно постукивал пальцами по поверхности стола. – Ему двадцать шесть лет, он красивый и сильный, но он человек-загадка, человек, который проводит большую часть времени один в пустыне. Он ни с кем близко не общается, даже со своим отцом. Его политические пристрастия неизвестны.

Я внезапно осознала, что Каха пристально смотрит на меня. Его пальцы постукивали по дереву, он сидел очень спокойно, но я видела, с каким напряжением он ждет моего ответа. Я заерзала на скамеечке.

– Мне кажется, – с горечью произнесла я, – что в этой стране все, кроме жителей самых отдаленных селений, потеряли совесть. Следовательно, почему не совершить окончательное богохульство? Нужно выяснить позицию царевича. Если окажется, что его сердце болит о судьбах Египта, тогда необходимо убрать фараона совсем и посадить его сына на Престол Гора. Конечно, те, кто сделает это, потом обретут реальную власть. Если царевич окажется таким же бесхарактерным, как его отец, можно подыскать другого законного отпрыска, младенца или ребенка, того, кто еще не имеет убеждений, и возвысить его до божественного сана.

– Ты ужасно умная для своих лет, скороспелка моя, – тихо сказал Каха. – Но знаешь ли ты, что говоришь сейчас о государственной измене. Любой, кто поддерживает такие нечестивые планы, ставит под угрозу свое бессмертное ка, так же как и свое тело. Кто в Египте может пойти на такой ужасный риск? Разве нет другого пути?

– Ввиду того что это просто учебная дискуссия, – ответила я уныло, – мне, видимо, следует сказать, что, конечно же, должны быть и другие пути, но мне на ум не приходит ни одного. Может быть, мы сегодня займемся чем-то другим? Пожалуйста, Каха. Я сыта по горло царскими страданиями.

Его руки тотчас замерли. Он выпрямился.

– Очень хорошо, – сказал он с лучезарной улыбкой. – Сегодня ты можешь поупражняться в написании под диктовку длинного и ужасно многословного письма от начальника всех царских работ главному каменотесу в каменоломни Асуана. Я, естественно, буду играть роль надсмотрщика. Ты будешь его многострадальный писец.

Урок закончился на радостной, почти веселой ноте, но, когда все было закончено и Каха отпустил меня, я почувствовала себя обессиленной и необычайно грязной. Как было бы приятно окунуться в бесконечное равнодушие Нила. Я не вернулась в свою комнату, как обычно. Я вышла в сад и села, обняв колени, под большим кустом. Неотрывно глядя на игру света и тени у моих ног, я просидела два часа, пока встревоженный слуга не нашел меня и не увел, безропотную, в слепящий жар главного двора, где меня ждала Дисенк, сжимавшая свои маленькие ручки и готовая разрыдаться от ужаса. Мне все было безразлично. Не слушая ее упреков, я последовала за ней в дом.

ГЛАВА 8

Так проходили недели. Хотя внешне в моей жизни ничего не изменилось, я почувствовала едва уловимую перемену в отношении ко мне окружающих. Нет, они не стали со мной более фамильярны или грубы, не стали более сурово оценивать мои успехи в учебе. Было трудно определить, в чем именно состояла разница, но мне показалось, что обитатели дома прониклись доверием ко мне, что я будто стала теперь одной из них. А может быть, это было просто оттого, что изменилась я сама. И я больше не тосковала по дому.

Письма родным со временем стали более формальными, хотя я пыталась наполнить их теплотой и сердечностью. Я рассказывала о каких-то незначительных мелочах, Ани усердно записывал, но я ни словом не обмолвилась о том, что меня действительно волновало. А что я могла им сказать? Что царь, которого они боготворят, слабый, беспомощный человек? Что, возможно, он также убийца? Что святые люди, о которых мы всегда говорили с благоговением, были хищными животными, охваченными жаждой наживы? Я хотела бы сесть рядом с Паари и поделиться с ним своей болью. Паари, однако, был далеко и, судя по его письмам, приударял за танцовщицей, о которой упоминал раньше. Нас разделяло теперь не только расстояние. Наши жизненные дорожки разбегались все дальше и дальше.

А в моей новой жизни тем человеком, с которым я могла поделиться своими мыслями и чувствами, стал Каха. Я думала, что мы подружимся с Дисенк, но наши отношения не вписывались в четкие рамки. Она была моей личной служанкой, следовательно, должна была мне подчиняться. Но она также была и моей учительницей, и моей тюремщицей, непосредственно выполнявшей указания Харширы, и меня обижало, что я могла командовать ею по мелочам, но в главном она мне не подчинялась. Полагаю, что для нее эта ситуация тоже была трудным испытанием; ей, с ее утонченностью и даже некоторым снобизмом, наверное, было непросто кланяться невежественной крестьянке из затерянного в пустыне селения. Я ждала, что она, в свою очередь, хоть иногда будет выказывать недовольство, но, как всякая хорошая служанка, она умело скрывала свои чувства.

Поведение Дисенк я заносчиво считала мелочно угодливым, и мужская прямота Кахи была мне больше по сердцу. Я знала, как говорить с Кахой и даже с Харширой. Но я не умела поддерживать вежливую беседу с Дисенк. Конечно, я всегда была склонна слишком пренебрежительно относиться к женщинам, но однажды Дисенк удивила меня. Я спросила, откуда она. Она неправильно поняла мой вопрос.

– Я была в услужении в доме Узермааренахта, верховного жреца Амона, – ответила она, к моему большому удивлению.

В этот момент я валялась на подушках на полу своей комнаты, а она чинила одно из моих платьев, умышленно порванное мною по шву в борьбе за свободу движений. Я делала это как само собой разумеющееся, когда одевалась, и Дисенк так же систематически зашивала платья снова. Это превратилось в наше негласное противостояние. – Я также была главной личной служанкой его жены, – добавила она. Потом замолчала.

Тут уж я приподнялась:

– Ну? – Меня распирало от любопытства. – Продолжай, Дисенк! Какой дом у Первого пророка? Что он за человек? И почему ты стала работать у Мастера?

Дошив, она уверенным движением маленького острого ножичка отрезала нитку и потянулась за другой. Дисенк сидела за низеньким столиком у окна, так чтобы свет падал на работу; когда она склонялась ниже, послеполуденное солнце освещало ее блестящие, туго стянутые полосы.

– Жена Первого пророка была подругой детства госпожи Кавит, сестры Мастера, – объяснила она, протягивая нить между пальцами. – В то время они со школьными подругами каждый месяц устраивали праздники. Мне полагалось присутствовать там, чтобы иногда, если нужно, подправлять им краску на лицах. Госпожа Кавит хвалила мою работу и в конце концов убедила меня оставить службу у верховного жреца и пойти служить к ней в дом. – Она продела нитку в иголку и подцепила ткань платья. – Это было выгодное предложение. Но когда Мастер привез тебя, он попросил сестру отказаться от моих услуг. И вот теперь я служу у него. – Она старалась не смотреть на меня, и у меня сложилось впечатление, будто она сочла, что сказала слишком много.

– Ты говоришь, что Гуи одолжил тебя у сестры исключительно для того, чтобы ты заботилась обо мне? – Я была озадачена. – А что его сестра? Где она живет?

– Госпожа Кавит и ее муж живут в поместье недалеко от городской черты, – спокойно ответила Дисенк.

Я ждала продолжения, но она, сжав искусно накрашенные губы, усердно орудовала иглой.

– Скажи, а тебе здесь нравится? – поинтересовалась я. – Или ты сердишься, что тебе приходится мне прислуживать? А как скоро ты должна вернуться обратно к госпоже Кавит?

Она улыбнулась, разгадав подвох в моем невинном вопросе.

– Теперь я служу у Мастера, Ту, – повторила она, послушная долгу, и я поняла, что мне больше не удастся вытянуть из нее ничего на эту тему.

– Ты была счастлива в доме верховного жреца? – не унималась я.

Ее тонко вырезанные ноздри слегка дрогнули. Она положила платье на стол и расправила его, придирчиво осматривая свои стежки; я подумала, что она снова откажется отвечать. Она бросила на меня быстрый взгляд и возобновила работу. Я заметила, что она стала проходить шов но второму разу. Дисенк расстроилась или же твердо решила сделать шов прочнее самого платья, чтобы ткань порвалась прежде, чем мне удастся раздергать шов.

– Не подобает служанке сплетничать о своем хозяине, – сдержанно сказала она.

– Но разве две служанки не могут немного посплетничать? – быстро нашлась я. – Меня ведь тоже готовят в служанки, просто я буду выполнять другую работу! И потом, я же не прошу тебя сплетничать, а спрашиваю о том, что ты чувствуешь.

Она вздохнула:

– Ты гиппопотам, Ту. Ты катишь по мне, словно боевая колесница. Нет, я не была счастлива в том доме. Мне было больно и обидно.

– Они забывали пользоваться чашей для омовения пальцев при смене блюд? – подколола я.

Выщипанные брови сошлись на переносице.

– О нет, – сказала она. – Они очень богаты, очень образованны. Отец верховного жреца Мерибаст – главный сборщик налогов и надсмотрщик над всеми пророками Хмуна. Сам верховный жрец имеет очень влиятельных друзей, и в доме всегда было полно важных гостей. – Нож опять сверкнул на солнце, Дисенк отрезала нитку, сложила платье и начала убирать свои швейные принадлежности. Я улыбнулась про себя и подумала, как, наверное, ей приятно было такое общество, но она серьезно посмотрела на меня. – Но это все были люди не того сорта, – продолжала она. – Первый, Второй и Третий пророки Амона, и Монту, и Некхбета, и Гора, танцовщицы, и храмовые певицы, и погонщики их скота, и хранители их сокровищ. Среди них не было ни одного царевича, ни одного человека истинно знатного рода. Но верховный жрец и его жена вели себя как особы царской крови. Дом их был полон необыкновенных и прекрасных вещей. Сами они носили серебро и электрум.[56]56
  Электрум – минерал, разновидность самородного золота, содержащего серебро.


[Закрыть] Они позволяли себе пренебрежительно говорить о царской семье. Власть можно унаследовать, – назидательно закончила она, – но властью не может быть дарована благородная кровь. Кто-то рождается аристократом, кто-то нет. Верховный жрец был не знатного происхождения. Я только благодарна богам, что фараон не внял уговорам и не разрешил своей знати заключать браки с теми, кто ниже по происхождению.

Так, подумала я, она говорит то же, что и Каха.

– Должно быть, тебе ненавистно прислуживать мне, – сухо сказала я, и она подскочила, взмахнув руками.

– Нет, Ту, нет! – горячо заверила она. – Вовсе нет. Я счастлива повиноваться Мастеру, поэтому прислуживать тебе – для меня удовольствие.

– А Мастер – он принадлежит к знати? – язвительно спросила я.

Она удивленно взглянула на меня:

– Ну конечно!

Она дала мне богатую пищу для размышлений. Я была молода, но далеко не глупа. Сознательно ли Гуи собрал всех этих мятежников под своей крышей, или дом любого аристократа также полон недовольства? У меня не было возможности узнать это, и, кроме того, все это мало меня касалось. В конечном счете я собиралась заниматься тем, к чему меня готовили, а важные дела пусть решают важные люди.

Меня больше заинтриговала информация о семье Гуи. Несколько месяцев назад я слышала, что у него есть родственники, но забыла об этом. Он всегда казался мне единственным в своем роде, отчужденным, одиноким и как бы сам себя воспроизводящим, а у него, оказывается, есть сестра, госпожа Кавит. Интересно, какая она? Тоже серебряно-бледная, как сама луна? Дисенк этого не сказала, но Дисенк всегда строго держалась в рамках приличий.

Иногда во время ночных бдений я видела Мастера, проходившего почти под самым моим окном. Как всегда закутанный в полотно, он направлялся в бассейн на ночное купание, за ним следом всегда тащился Кенна. Я лишь однажды окликнула его, в ту ночь, когда Дисенк рассказала немного о себе. Это был порыв, я высунулась из окна и тихо окликнула его, не надеясь, что он услышит, но он остановился и посмотрел наверх. Луны не было, и лицо его казалось неразличимым пятном.

– Это ты, Ту? – тихо отозвался он. – Ты здорова? Счастлива?

– Да, – ответила я, зная, что говорю правду. – Но скажи мне, Мастер, у тебя есть родственники, кроме госпожи Кавит?

Я озадачила его. Он вздрогнул, потом тихо засмеялся.

– Чрезмерное любопытство не украшает молоденьких девушек, – сухо ответил он. – Кроме Кавит у меня есть еще брат и сестра. – Он подал знак Кенне и отвернулся от окна, но я высунулась еще больше и окликнула его снова:

– Мастер! – Мне было стыдно за себя, но я сгорала от любопытства. – Они… они…

Он быстро оглянулся.

– Нет, Ту, – невозмутимо ответил он. – Они – нет. – И, как привидение, пошел через двор, его величественный, призрачный силуэт вскоре растворился во тьме.

– Нахальная девчонка! – прошипел Кенна и поспешил вслед за Мастером.

Я опустила занавеску и на цыпочках бросилась к постели; я подумала, что Кенна, прежде чем поступить на службу к Гуи, наверняка является надсмотрщиком над арестантами, работавшими на золотых рудниках на раскаленных просторах Нубийской пустыни. Я легко представляла, как он стегает и истязает несчастных преступников, облизывая губы от удовольствия, как они умоляют его о глотке воды, а он отказывает им.

В ту ночь мне приснилось, что я тот надсмотрщик с кнутом, а Кенна – униженный раб. Он был грязный, изможденный, объятый ужасом. И совершенно голый. Я проснулась от внезапного прилива жара, который не был связан с появлением Ра над восточным горизонтом, мои соски затвердели и чресла были влажные; я впервые явилась на утренние занятия в бассейн раньше Небнефера. Меня переполняла энергия.

Там, в другом мире, были засеяны поля, взошли и созрели посевы и были собраны урожаи. Начался шему. В Египте наступила засуха, как всегда в этот сезон. Земля потрескалась и обратилась в пыль. Все живое старалось заползти в тень, какую только могло найти, и лежало, иссохшее и беззащитное, под яростным натиском свирепого солнца.

По крайней мере так всегда было в Асвате. Здесь, в Дельте, в имении Гуи, конечно, тоже было очень жарко и воздух был сухим. Но орошаемые сады оставались пышными и зелеными, густая листва на деревьях все так же благоухала. Время бежало месяц за месяцем. Пахон уступил место паини, потом пришел эпифи, а с ним – мои именины. Мне исполнялось четырнадцать лет.

День начался с раннего подъема и прогулки к бассейну в утреннем воздухе, который уже успел потерять свою мимолетную свежесть, потому что Ра приоткрыл уста и дохнул на землю своим огнем. Небнефер был странно не в духе. Стоя по пояс в воде, он сжимал кулаки и все время покрикивал, понукая меня двигаться энергичней и плыть быстрее; к тому времени, как я вскарабкалась на край бассейна и приступила к упражнениям на растяжение, я думала только о том, что лучше бы мне было не родиться вовсе. Правда, мне было очень себя жаль. Дома мои именины начались бы с того, что мне бы дали выспаться всласть, а во время утренней трапезы у моей тарелки лежали бы какие-нибудь незамысловатые подарки. Потом мы всей семьей отправились бы в храм, чтобы возблагодарить богов за мою жизнь и здоровье. Я бы положила несколько дорогих для меня вещиц к ногам верховного жреца Вепвавета – любимую игрушку или бутылочки с маслами, которые приготовила сама, – а вечером друзья нашей семьи собрались бы выпить вина и полакомиться особыми засахаренными фруктами, что мать готовила для меня раз в году. Не то чтобы я особенно радовалась приходу друзей. В те немногие случаи, когда несколько деревенских девчонок переступали порог нашего дома, меня ужасно возмущало, как они сметали угощение и истощали скудный запас дорогого отцовского вина.

А здесь, размышляла я уныло, плетясь к дому в сопровождении раба, что нес надо мной балдахин, – здесь вообще никакого праздника. И никому нет дела, что сегодня мне исполняется четырнадцать лет, в селении это уже возраст помолвки, возраст наступления женственности. Я угрюмо покорилась ежеутренним процедурам: массажу, одеванию и нанесению краски на лицо, – обычно все это доставляло мне удовольствие; остановившись за дверью своей комнаты, я беспощадно разорвала шов на платье и живо пошлепала в своих прелестных сандалиях к кабинету Кахи на первый урок. Дисенк ждет сюрприз. Нитки держались крепко, но ткань, такая тонкая, такая прозрачная и мягкая, с треском разорвалась вдоль шва. Я забыла, как еще год назад подобная ткань вызывала во мне трепет, как я прикасалась к ней с кротким благоговением. Теперь я сбежала вниз по ступенькам, прошагала но коридору и постучала в дверь Кахи, злорадно думая лишь о том, что вечером Дисенк проведет много времени за шитьем. Или мне выдадут новое платье. Возможно, на этот раз желтое. Я надеялась.

Каха открыл дверь, но, вместо того чтобы пригласить меня войти, он вышел из комнаты и взял меня за руку. Он улыбался.

– Пойдем, – сказал он и повел меня по коридору. – Школа для тебя закончилась, моя маленькая царевна либу. Закончились твои уроки с Кахой.

Мы быстро прошли в конец коридора и остановились перед массивными двойными дверями. От них исходил изысканный аромат кедра. Каха легко постучал дважды, потом наклонился и поцеловал меня в щеку.

– Я поздравляю тебя. – Он расплылся в улыбке. – Полагаю, теперь ты попадешь в руки намного более сурового учителя, я с готовностью передаю тебя ему и отправляюсь до конца дня бродить по городским рынкам. Да улыбнутся тебе боги, Ту.

Он развернулся на месте и зашагал обратно по коридору. Я была слишком ошарашена, чтобы окликнуть его; тут створки дверей плавно открылись. Я обернулась. Ани с поклоном пригласил меня войти. Довольно неуверенно я проследовала в комнату, и он закрыл за мной дверь. Я оглянулась. Ани и след простыл.

– Не стой здесь на одной ноге, как удивленная цапля, – услышала я раздраженный голос. – Разве ты ничему не научилась за прошедший год? Иди сюда.

Сердце глухо колотилось о ребра, ладони вдруг сделались влажными. Я повиновалась. Гуи поднялся из-за стола. На нем была свободная белая туника, многочисленными гофрированными складками спадавшая с плеч, такая же юбка до колен.

На бледном теле никаких украшений, хотя его красные, пугающие демонические глаза были обведены черной краской. Пугающее и привлекательное зрелище. Его совершенно белые волосы были откинуты с лица и заплетены в одну толстую косу, спускавшуюся между лопаток. Он медленно положил ладони на стол.

– Вернись наверх, – холодно сказал он, – и смени платье. Если ты еще будешь разрывать швы, станешь зашивать их сама. Тебе понятно? – (Я молча кивнула.) – Хорошо. Я не хочу каждое утро видеть тебя здесь неопрятной. Иди.

Я поспешила исполнить приказание. Он сказал: каждое утро. Каждое утро! Моя жизнь снова менялась. Я взбежала по лестнице и ворвалась в свою комнату, мои глаза сняли.

– Свежее платье, скорее! – крикнула я Дисенк. – И обещаю, что с сегодняшнего дня буду вести себя как госпожа! Я буду работать с Мастером!

Она улыбнулась, совершенно не удивившись, и, подойдя к сундуку, вытащила новое одеяние. Я едва не сорвалась с места, пока она снимала с меня порванное платье. Я была безрассудно счастлива.

Перед его дверью я еще раз разгладила на боках свежее платье, расправила по плечам концы красной ленты. Руки у меня были чистые и кожа на пятках гладкая. Я глубоко вдохнула и, постучав, вошла. На этот раз он улыбнулся.

– Намного лучше, – сказал он. – Садись, Ту. Я знаю, что сегодня твои именины. Поэтому у меня есть кое-что для тебя.

Он встал из-за стола и подошел к полкам, тянувшимся вдоль степ; у меня появилась возможность осмотреться. Не знаю, что я ожидала здесь увидеть, может, какие-нибудь внешние проявления богатства или власти, мебель, инкрустированную золотом, сундуки с драгоценностями, но увиденное слегка разочаровало меня. Обстановка в кабинете Гуи была очень простой и мало чем отличалась от кабинетов Ани и Харширы. Хотя окно здесь было меньше и выше. На рабочем столе Гуи, большом и массивном, но совершенно пустом, стояла только красивая белая алебастровая лампа, изображавшая Нут, богиню неба. Камень был ошлифован так тонко, что звездный узор с внутренней стороны было видно, даже когда лампа не горела. У другой двери, справа от него, вплотную к стене стоял столик намного меньшего размера. Половина полок пустовала. На остальных стояли ящики, но, судя по их простоте, я решила, что вряд ли в них хранятся сокровища этого дома.

Гуи повернулся ко мне и положил передо мной писчую дощечку. Она была совершенно новая, полированная, гладкая, без единой царапины, поверхность ее мягко блестела. На ней был также желобок для кистей и углубление для чернильницы. Дощечка была черного цвета, инкрустированная серебром. На рабочей поверхности красовалось изображение бога Тота, выполненное изящными серебряными линиями. Его длинный изогнутый клюв ибиса нависал над писчей дощечкой, которую он держал в руке. Другой рукой он сжимал перо. Работа была такой тонкой, что у меня от восторга перехватило дыхание. Я бережно рассматривала дощечку, и мои пальцы не находили ни одной неровности, пи разу не наткнулись на малейшую трещинку, куда кисть могла бы западать во время работы.

– Это эбеновое дерево из Куша, – говорил Гуи, пока я нежно гладила ее. – Мастер самого фараона изготовил ее по моему эскизу. Она твоя.

Пока я смотрела на него разинув рот, он снова повернулся к полке и теперь положил рядом с дощечкой кипу девственно-чистого папируса и длинный узкий пенал, тоже из эбена. На его крышке, украшенной серебряными узорами, были глифы[57]57
  Глифы – рельефно вырезанные знаки.


[Закрыть] на преуспевание, здоровье и долгие лета.

– Твои кисти и бумага, – продолжал Гуи. – Закрой рот, Ту. Я сейчас не испытываю желания любоваться твоими гландами. В пенале есть еще эбеновый скребок, с золотым наконечником конечно. Серебро слишком мягкое для папируса. Ты довольна?

У меня не было слов. Я обежала вокруг стола, бросилась ему на грудь и страстно обняла. На мгновение он задержал меня, прижав щекой к груди. Я чувствовала спокойное биение его сердца. Потом он мягко отстранился.

– Это не игрушки, – предупредил он, когда я на дрожащих ногах вернулась обратно и опустилась в кресло. – Ты теперь официально мой писец. Твоя работа будет очень необычной, – Он сел и сложил руки. – Ани мой главный писец. Он управляется с моими письмами, реестрами, со всеми мелочами в моих поместьях. Но мне нужен еще человек, которому я мог бы доверять в своей работе. Я же не только прорицатель и провидец, – объяснил он. – Это правда, я провожу много времени в храмах, вглядываясь в священное масло, и вещаю от имени фараона. Я также толкую движения священного быка Аписа и хожу рядом с Амоном, когда его носят но городу от гробницы к гробнице в святой ладье, пока он выносит приговоры и заслушивает прошения.[58]58
  Имеется в виду обычай: в дни праздников Амона по улицам города носили золотую ладью бога Амона, рядом ходил прорицатель. Когда ему задавали вопрос, требующий простого ответа – да или нет в определенный момент ладью останавливали. Если она качнулась вперед – ответ «да», если назад – ответ "нет".


[Закрыть] Ты мне нужна не для этого, – Он поерзал в кресле. – Ты, возможно, не знаешь, что я еще и целитель. Я лечу тех, кто мне нравится. Это, конечно, в первую очередь моя семья и люди из моего дома. Мне очень интересны как исцеляющие, так и пагубные свойства растений и некоторых химических веществ. В этих ящиках находятся мои записи обо всех болезнях, их протекании и лечении но каждому случаю, с которым мне пришлось столкнуться. – Он кивнул на полки. – Естественно, сведения, содержащиеся в них, – сугубо личные. Никто не может читать их, кроме нас с тобой. Также должны оставаться в секрете результаты моих экспериментов с веществами, для получения которых я езжу во многие экзотические места. При необходимости ты всякий раз будешь сопровождать меня. Будешь записывать под мою диктовку. Если я позволю, можешь задавать мне вопросы касаемо моей работы, потому что, как я подразумеваю, ты должна не только записывать за мной, но и понимать, что я делаю. Почему ты хмуришься?