Текст книги "Немецкий мальчик"

Автор книги: Патрисия Вастведт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

13

По утрам мистеру Моулу нравилось забирать почту. Еще нравилось носить уголь, забивать гвозди, точить ножи, поднимать тяжести и закрывать двери. Вообще-то почти со всеми хозяйственными проблемами миссис Оливер и ее дочери научились справляться сами, но миссис Оливер переполняли девичий восторг и обожание.

Больше всего мистеру Моулу нравилось прогуливаться под руку с миссис Оливер, которая теперь была его женой.

Элизабет гадала, что подточило непреклонность матери и толкнуло ее в объятия соседа – то ли двойной успех проблемной дочери (достойная работа и переезд в Баварию), то ли позор беспроблемной (постыдная связь с женатым мужчиной и увольнение), то ли первое и второе вместе, тем более случилось все в один месяц. Какова бы ни была причина, миссис Оливер сказала «да», а мистер Моул ликовал бурно и трогательно.

Свадьба прошла скромно. Свидетелями стали Элизабет и мистер Бэр, троюродный брат мистера Моула. Карен, на которую нельзя смотреть, не было, следовательно, не было и риска расхохотаться, когда упоминались имена этих двух джентльменов.

После церемонии новоиспеченные супруги, а также мистер Бэр и Элизабет пообедали в георгианском зале гринвичского отеля «Трафальгар» с видом на илистые берега Темзы.

– Элизабет, милая, зови меня Гербертом, мы же теперь семья, – попросил мистер Моул.

Элизабет разозлилась, сама не зная почему.

Благодаря мистеру Моулу, то есть Герберту, в кэтфордском доме появилось не только пианино, но и настоящий уют. Мистер Моул топил камин, закрывал двери, а еще играл веселые мелодии и порой уговаривал застенчивую миссис Моул спеть.

Вопреки ожиданиям Элизабет, отчим ей понравился. Обходительный, не скучный и не занудливый мистер Моул рассуждал на редкость здраво и ставил перед собой четкие цели. За вспыльчивой, раздражительной миссис Оливер он ухаживал сознательно: за шипами и колючками скрывалась женщина, которую он был готов любить.

Однако счастливая миссис Моул не могла полностью заменить безутешную миссис Оливер, и наедине с матерью Элизабет было по-прежнему холодно. Элизабет была живым напоминанием о безрадостном прошлом, а теперь еще и неудачницей.

Совсем недавно она думала, что больше не будет жить дома, а вышло иначе: она жила без Карен, без работы, в компании счастливых новобрачных. Девушка отсиживалась в своей комнате, чтобы не путаться под ногами, и рассылала письма в надежде найти работу – других занятий не было. На письма отвечали редко: без хороших рекомендаций никуда не брали.

Когда письма совсем не приходили, мистер Моул, то есть Герберт, старался подбодрить отчаявшуюся падчерицу:

– Ну, милая, почта нынче вообще не торопится, особенно если ее ждешь.

Поэтому, когда в один день пришли сразу два послания, Элизабет очень удивилась. На карточке с Эйфелевой башней старшая сестра размашисто написала: "Я здесь!!! См. на обороте. С любовью, К».

Вторым оказалось письмо на сиреневой бумаге с монограммой. Отправителем значилась миссис Ингрид Шрёдер. Не согласится ли мисс Оливер стать няней для семилетнего Тобиаса? Как она относится к проживанию в их ричмондском доме? Других обязанностей не будет, но няня может понадобиться и днем, и ночью, так как у Тоби слабое здоровье.

Форму носить не нужно. Питаться мисс Оливер может либо за общим столом, либо на кухне. Строгих порядков в доме не заведено. Ингрид и ее супруг, мистер Бруно Шрёдер, много путешествуют вместе со старшими детьми. Маленькому Тоби смена климата противопоказана, поэтому в отсутствие родителей он будет оставаться на попечении мисс Оливер.

На плотной бумаге верже просматривался узор, писала миссис Шрёдер разборчиво, округлым почерком с сильным наклоном. Визитку в доме миссис Брайон Элизабет точно не оставляла, как же миссис Шрёдер ее нашла? Ах да! В тот апрельский день любезная миссис Брайон велела водителю отвезти гостью домой в Кэтфорд.

Воспоминания о визите к миссис Брайон были смутны. Миссис Шрёдер Элизабет припомнила с трудом, а про Тоби знала только, что он белокур. Поразительно, что миссис Шрёдер ее не забыла.

Я надеюсь, что мое предложение Вас заинтересует. Я была бы очень рада. Мы с мужем хотим, чтобы за Тоби ухаживала настоящая медсестра, а мне, признаться, большинство нянь кажутся занудами. Однако тот апрельский вечер в доме моей сестры прошел весело.

Я уже приняла решение, поэтому дополнительная встреча не понадобится, если только Вы не желаете осмотреть дом. Он самый обыкновенный, девять комнат; есть лужайки и сад на берегу Темзы. У вас будет комната в южном крыле. Реку оттуда не видно, но если Вы любите речные пейзажи и лысух, мы выделим Вам другую комнату.

У нас часто бывают гости, в том числе американцы. Как Вы относитесь к павлинам? Никакую религию мы не исповедуем. Мы отмечаем День благодарения, но птицу и свинину не едим ни в будни, ни в праздники. И моллюсков тоже. У Тоби есть пони и телескоп. Надеюсь, я сообщила Вам достаточно.

Август и сентябрь мы проведем в Италии, а Тобиас останется в Лондоне, поэтому я была бы очень признательна, если бы Вы приступили к работе в ближайшее время. Сообщите, когда намерены приехать, и я пришлю машину.

С надеждой,

Ваша Ингрид Шрёдер.

Элизабет дочитала письмо. Мать и отчим испытующе смотрели на нее с разных концов стола, накрытого к завтраку.

– Мне предлагают работу, – объявила Элизабет. – В Ричмонде.

– Элизабет, милая, поздравляю! Рад, что кто-то проявил здравый смысл! – Мистер Моул накрыл ладонь падчерицы своей. Когда он повернулся к миссис Моул, в глазах у него стояли слезы радости. – Мы будем по ней скучать, правда, дорогая?

– Ричмонд отсюда недалеко, – отозвалась мать Элизабет.

Шрёдеры оказались современными родителями. Их дети не соблюдали режим дня, поздно ложились спать и прекрасно себя чувствовали среди взрослых. Бруно-младший, Аннабелль и Бонни Мэй подопечными Элизабет не считались и едва с ней разговаривали.

Дом в Ричмонде-на-Темзе был всегда полон гостей – актеров и художников, с которыми дружила миссис Шрёдер, а также промышленников, предпринимателей и их жен, с которыми дружил мистер Шрёдер.

Жены чуть ли не с порога выясняли, что Элизабет – няня. Вероятно, они прощали эксцентричную жену Бруно за бесцеремонное смешение обслуги и гостей, но Элизабет не прощали и демонстративно игнорировали. Мужья с ней заигрывали и, видимо, считали очаровательной диковинкой, украшающей лондонский дом Шрёдеров.

Каждый вечер Элизабет ужинала за общим столом и слушала разговоры, которые в одно ухо влетали, в другое вылетали. Смысл она не улавливала и чувствовала, что совершенно не разбирается в искусстве, бизнесе, политике и жизни вообще.

Элизабет научилась определять, которые из гостей занимаются искусством, и садиться поближе к ним, чтобы не раздражать жен предпринимателей. Миссис Шрёдер навещали писатели и музыканты, но чаще – художники. Еще Элизабет научилась различать скучное, высокопарное и буржуазное. Любить такое считалось дурным тоном. Любить следовало джаз и выпивку, а не деньги и правила хорошего тона. Полагалось презирать манерность во всех проявлениях, включая творчество большинства художников, но не Творчество и Искусство вообще, которым следовало поклоняться.

Основы предпринимательства оказались куда сложнее. Насколько поняла Элизабет, предпринимательство тесно связано с политикой и погодой. Президент Франции мог диктовать цены на уголь в Англии, а немецкие социалисты и ураган в Карибском регионе – спрос на стиральные машины. Элизабет гадала, как все это отражается на мистере и миссис Моул в Кэтфорде.

Люди круга Шрёдеров не тратили время на газетные сплетни и считали себя выше обывателей с их мелкими проблемами, обывателей, которые думают лишь о том, чем бы набить живот. Элизабет благодарила судьбу за то, что оказалась в таком утонченном обществе. Нить ее жизни протянулась от Рейчел к Майклу и, завернув в сестринскую и в квартиру в Пимлико, привела ее от Майкла к миссис Брайон, а затем к миссис Шрёдер и этим замечательным людям.

Поездка в Кент могла оказаться несвоевременной и нежелательной, но случилось так, что Элизабет обрадовалась отпуску. Произошло некое событие, оставившее пренеприятный осадок.

Однажды на ужин к Шрёдерам пришел молодой человек. Элизабет сразу почувствовала, что он ее заметил. Высокий, худой, с глазами навыкате, изяществом он напоминал даже не девушку, а, скорее, изголодавшегося ангела. Элизабет честно старалась не глазеть на него.

Молодого человека звали Ривер. Он учился на художника-оформителя в Челсийском колледже искусства и дизайна, делал ксилографию и рисовал акварели. «Ничего серьезного, – отмахивался он. – Так, иллюстрации чужих слов». За ужином он сел рядом с Элизабет.

Ривер потел и дрожал, точно в лихорадке, но его соседство позволяло Элизабет не участвовать в разговорах. На одном конце стола обсуждали выставку в Королевском обществе покровительства искусств, на другом спорили о стабильности доллара за рубежом.

– Элизабет, вы очень терпеливы, – вдруг сказал Ривер. Девушка вздрогнула и пролила вино на палтуса. Она как раз гадала, когда он с ней заговорит. – Наверное, тошно все это наблюдать. – Ривер почти шептал, и Элизабет решила, что ослышалась.

– Что наблюдать? – переспросила она.

– Наше упорное возвеличивание собственной мазни и их, – Ривер кивнул на друзей мистера Шрёдера, – глупую уверенность в том, что деньги защитят от всех бед. – Вблизи Элизабет разглядела шрам на лбу Ривера и еще один на подбородке. – Давно пора поумнеть, но мы до сих пор считаем, что война случилась не по нашей вине. Через год, десять или двадцать начнется новая, а мы, поглощенные собой, опять поздно опомнимся.

– Думаю, такого не случится. – Элизабет чуть отстранилась. Она хотела, чтобы Ривер с ней заговорил, но сейчас он был слишком близко.

– Мы, доморощенные гении, рассуждаем так, словно занимаемся чем-то необходимым или существенным, словно без нас жизнь вокруг остановится. Наверное, вы считаете нас самовлюбленными идиотами.

– С чего вы решили, что я сама искусством не занимаюсь? – резковато спросила Элизабет, которой казалось, что она ничем не отличается от других женщин на этом конце стола.

– Увидел, – коротко сказал Ривер. – Ваши глаза не умеют врать, как должно глазам художницы.

Да он ее дразнит!

– То, что видит человек, зависит от того, кто он такой, – примерно так выразился бы мистер Фрейд, – радостно заявила Элизабет. Наконец-то ей есть что сказать! Элизабет уже усвоила, что друзьям миссис Шрёдер нужно именно заявлять, а не задавать вопросы.

– Ах, этот венский знахарь! Он не такой дурак, каким его выставляют. Да и вы тоже.

Это что, комплимент?

– Боюсь, я вас не поняла, – призналась Элизабет. К ее радости, голос звучал игриво, хотя сердце ныло от тревоги.

– Вы должны понять лишь себя. Люди вроде нас вскружат вам голову и собьют с толку. Элизабет, вам здесь не место, – после паузы сказал он и отвернулся.

– Мистер Ривер, я все видела! – заверещала сидевшая напротив Пикси Фейрхевен. – Вы флиртовали с этой милой девушкой, а теперь она краской залилась!

Его голос:

– Ривер, мисс Фейрхевен, а не мистер Ривер. Если Элизабет стало жарко, то явно не из-за меня.

Пикси:

– Элизабет очень ранима, мистер Ривер. Она не чета таким, как вы.

Ривер:

– В самом деле, мисс Фейрхевен. Себе на счастье, мне на горе.

Пикси восторженно взвизгнула, и разговор вернулся в прежнее русло. Элизабет судорожно сжимала нож и вилку и не отрывала глаз от браслетов из слоновой кости, которые подарила ей Ингрид Шрёдер. Она думала, что понравилась молодому человеку, но ошиблась. Элизабет унизили, но к тому же ее терзало смятение: ей самой этот Ривер не понравился, всем надеждам вопреки.

Должен же быть другой мужчина. Рядом с ним потяжелеет воздух, и свет запутается в ее волосах, когда он протянет ей чашку с чаем, а время повиснет на серебристой ниточке, потому что он едва ее не коснулся.

Элизабет тысячу раз повторяла себе, что в Майкле Россе и зимнем вечере на Фицрой-стрит не было ничего особенного. Майкл не любит ее и не полюбит никогда.

Как и мистер Ривер, Майкл увидел в ней скучную невежественную девушку из Кэтфорда, всю жизнь прожившую в доме с коричневыми стенами, хризантемами в вазах и кружевными салфетками на мебели. Он из вежливости пригласил ее к себе, а потом ему стало скучно, только и всего.

– Элизабет, Элизабет, не обращайте внимания на мистера Ривера! – верещала Пикси. – Неужели не понимаете, он же вас дразнит! Элизабет! Вы меня слышите? Она в трансе, честное слово!

– Нет, я не в трансе, – отозвалась Элизабет. Она сидела в озаренной свечами столовой миссис Шрёдер. Хрустальные бокалы с красным и белым вином сверкали на камчатой скатерти среди супниц, тарелок и блюд. Гости смеялись, жестикулировали, наклонялись друг к другу и разговаривали. Каждый блистал остроумием и излучал непоколебимую уверенность, за которой стоит финансовое благополучие.

Увидь ее сейчас Майкл, он наверняка понял бы, что ошибся: Элизабет вовсе не глупа, наивна или невежественна. Молодой мистер Ривер тоже ошибся: в этом кругу Элизабет не теряла себя, а находила.

Бруно Шрёдер поднялся и предложил тост:

– За президента и его величество короля! За свободу и дружбу!

Джентльмен, сидевший рядом с Элизабет, стукнул ложкой по бокалу и произнес другой тост:

– За борьбу с вычурной изысканностью во всех проявлениях!

И представители богемы с жаром подхватили тост. «Разве плохо быть изысканной?» – недоумевала Элизабет, поднимая бокал.

Франческа Брайон, сидевшая напротив, улыбнулась.

14

Посадку на фолкстонский поезд уже объявили, и Джордж Мэндер поднялся в вагон. Тихий коридор казался дальним закоулком дома: здесь не слышно ругани двигателя. Теперь из вагона он выйдет лишь в Кенте, там пахнет травой и сыростью, поют птицы и блеют овцы.

Джордж открыл дверь купе и, приподняв шляпу, поприветствовал молодую женщину, которая сидела у окна. Рядом крепко спал мальчик. У незнакомки были ярко-рыжие волосы, а одежда казалась изящным сочетанием несочетаемого, не только по цвету, но и по стилю, сейчас многие женщины так одеваются. Синие туфли, бледно-желтые чулки, красивые лодыжки. Мэндер сел поближе к двери.

В Лондоне Мэндер провел целые сутки, и, видимо, напрасно. Немного утешало лишь то, что теперь он спокойно поедет домой. Джордж вернулся бы еще вчера – мама болела, и надолго оставлять ее одну не хотелось, – но в банке, где он надеялся взять ссуду, тянули с решением кредитного комитета.

Два месяца назад Мэндер сократил последнего работника, у которого не было иждивенцев. Мастерству молодого формовщика, сына кузнеца, позавидовал бы любой из сытых богачей со вчерашнего ужина. Парень отказался пожать Джорджу руку, а через пару дней прислал ему по почте три фунта, бонус к последней зарплате. Он собирался к сестре в Ливерпуль и в подачках не нуждался.

Война давно кончилась, а ее яд продолжал убивать. Сегодня люди умирали не от газа и штыков, а со стыда.

Если не случится чудо, рано или поздно литейную придется закрыть: уже десять лет дела идут плохо, а последние четыре года мастерская приносит убытки. Как и многих других, Мэндера разорял быстро растущий импорт.

Мэндер почувствовал, что поезд тронулся. Надо же, он не заметил, как закрыл глаза. Вчерашний вечер он провел в клубе с теми, кого считал друзьями. От бренди болела голова. Запах сигар пропитал и костюм, и волосы. Господи, вчера даже волосы казались доказательством его никчемности! Почти сорокалетний, он давно поседел, а вот лысеть даже не начал. Боб Паунтни, в школьные годы худосочный плакса, а ныне преуспевающий импортер тканей, дернул Джорджа за волосы и поинтересовался, каким клеем он их приклеил. «Или намертво к голове пристрелил, а, старина?» Шутку Паунтни встретили взрывами пьяного хохота. Все собравшиеся – банкиры, биржевые маклеры, застройщики, – все лысели. Неужели ради финансового успеха ему, Джорджу, нужно облысеть?

Джордж почти не сомневался, что литейную не спасти. Отец и дед строили ее с таким трудом, а он стал свидетелем краха. После университета у Джорджа язык не повернулся заявить отцу, что чугунные ворота, ограды, каминные решетки и запчасти его не интересуют. Не желая казаться жестоким и неблагодарным, он решил немного выждать и попросить разрешения освоить другую профессию. Ему хотелось путешествовать. Но через год началась война, и юношеские мечты так и остались мечтами.

Вопреки своему желанию, добровольцем Джордж не записался. Он был нужен в литейной. Из-за нехватки рабочих рук его, к великой радости родителей, в армию не призвали. Это стало первым шагом по дороге в никуда. Джордж жил дома, работал в литейной, знакомился с членами лондонского клуба, в котором состоял отец, с управляющими банка, где отец хранил сбережения, с друзьями отца, с их сыновьями. Кентских приятелей он растерял, а сейчас очень многих не было в живых.

Время от времени Джордж встречался с женщинами. С Констанс из Британской библиотеки он обедал, когда приезжал в Лондон, с разведенной Лилли Стивенс ходил в театр, с Дороти, вдовой и дочерью маминой подруги, откровенничал. Дороти мрачно заявляла, что любви больше не ждет, а хочет лишь доброты и дружеского участия. Он же – дурак дураком! – до сих пор мечтал о чем-то большем.

Годы пролетали мимо, семейное дело буксовало, буксовало и заглохло. Рассуждая логически, Джордж понимал, что в банкротстве литейной не виноват, хотя всегда чувствовал: в его руках она пойдет ко дну.

Его мать не представляла, как плохи дела, и Джордж надеялся, что объяснять ей не придется. Настоящее перестало интересовать маму много лет назад, и сейчас она жила смутными воспоминаниями. Она уже почти не помнила ни покойную дочь, которая была на два года младше Джорджа, ни брата, который умер от коклюша, ни мужа, которому успела порядком надоесть.

Сверток на багажной полке предназначался маме. «Вояж по Шотландии», новую настольную игру, Джордж купил в «Хамлиз» на Риджент-стрит. На следующей неделе Агнес (так звали маму) исполнялось восемьдесят два, и в подарок она просила только настольные игры с кубиком.

Вагон качался, и в сознании Джорджа в который раз появились крамольные мысли о свободе, которую он обретет после маминой смерти. Он продаст дом и то, что останется от литейной, и наконец отправится в путешествие – уедет туда, где его никто не знает и ничто не будет тяготить.

Джордж Мэндер подумал о своем арендаторе, Эдди Сондерсе, который потерял жену и ребенка. Сейчас жизнь Эдди состояла из пастьбы коров, починки заборов и стрижки овец, и Джордж ему завидовал. Пережив страшную трагедию, Сондерс наконец обрел покой. Мэндер не жалел, что отдал ему землю, – это был единственный по-настоящему импульсивный поступок в его жизни, – но удивлялся, отчего ему не приходило в голову использовать ее самому.

Разбудил Джорджа грохот: в его полусне с полки свалился портфель. Он открыл глаза. Молодая женщина поднимала с пола книжку.

– Извините, – проговорила она. – Я уронила книжку Тоби.

Лишь сейчас Джордж посмотрел на ее лицо. Серые глаза, веснушки. Ей же не больше двадцати, откуда у нее ребенок шести-семи лет?

– Простите, что мы вас разбудили, – извинилась девушка. Мальчик проснулся и льнул к ней.

Когда они пересаживались на другую ветку, носильщиков рядом не оказалось, и Джордж перенес дорожную сумку девушки. Сама она шла следом, держа мальчика за руку.

В Хайте девушку с ребенком встречали. «Рейчел!» – крикнула она. Секундой позже молодая брюнетка сжала ее в объятиях и поцеловала мальчика. Мэндер двинулся к выходу, слыша, как они болтают и смеются.

Небольшая толпа вышедших в Хайте быстро рассасывалась. День выдался туманный, довольно прохладный для августа. На пляжах в такую погоду никого, зато в парках аттракционов и кафе яблоку негде упасть. Скоро половина первого, но в литейную Мэндер не собирался. Надо было ехать домой, и поскорее: экономка согласилась заночевать, если он не вернется из Лондона в тот же день, и получилось именно так, значит, теперь она отпросится до завтрашнего утра.

В общем, впереди ровно полдня наедине с мамой.

Накануне Джордж оставил велосипед у ограды. Взять машину не позволяла совесть: он же рабочих сокращает. Седло намокло. Мэндер вытер его платком и поставил портфель на багажник, но закрепить не успел; портфель соскользнул на дорожку, и документы рассыпались по сырой крапиве. Джордж отругал себя за неловкость и чрезмерную совестливость. Сейчас машина очень бы выручила.

Рыжеволосая девушка и ее подруга выходили со станции последними. Маленький мальчик, Тоби, с любопытством уставился на Джорджа, ползающего в крапиве. Весело болтая, девушки и мальчик зашагали к дороге в Хайт.

Мэндер злился на любопытного мальчишку, на болтающих девушек, на свою мать, на литейную, на пустую Ромни-Марш. Если бы он мог остаться в Лондоне, провел бы утро в кофейне за свежими газетами, пообедал бы, сходил бы на выставку, в книжные заглянул…

Злоба и горечь исчезли так же внезапно, как появились. Джордж пожалел, что не попрощался с Тоби и его мамой, тогда они бы его запомнили. Или это было бы слишком назойливо? Девушка могла испугаться, вероятно, даже хорошо, что он не заговорил.

В последнее время Джордж отчаянно избегал неловких ситуаций. Мелкие обиды, которые люди наносят друг другу по чистой небрежности, выбивали его из колеи. Он все больше чурался людей, хотя наедине с собой ему было неуютно. Казалось, его кожа стала чересчур тонкой для шумных компаний, но и согреться без посторонней помощи уже не позволяла. Джордж Мэндер не признался бы, что одинок, но, пожалуй, так оно и было.

Мистер и миссис Шрёдер со старшими детьми уезжали на виллу Фейрхевенов в Амальфи.

– Надеюсь, тебе не будет скучно со мной одним, – сказал Тоби Элизабет.

Она сложила в его чемодан цветные карандаши и краски, хотя надеялась, что во время отпуска в Кенте мальчик будет играть на улице. «В Димчёрче лондонских малышей пруд пруди, – писала Рейчел. – Кривоногие, тощие, надрывно кашляющие, хромые – все скачут по пляжу с совочками и ведерками даже в самую мерзкую погоду. У маленького Тоби вмиг щеки порозовеют!»

– Я должен сидеть в тени. От солнца и ветра кожа воспаляется, ее лечат каламином или розовой водой.

– В Кенте почти всегда облачно, – успокоила его Элизабет. – А если подует ветер, за мной спрячешься.

Мистер Шрёдер распорядился, чтобы в Кент привезли пони, – вдруг Тоби захочет покататься. Пони решили держать у кузнеца в солтвудской конюшне, где Шрёдеры подковывали упряжных лошадей до того, как заменили их машинами.

– Фенн будет выезжать с пони и вам коня найдет, кроткого и спокойного. Нужно лишь позвонить или послать паренька, – сказал мистер Шрёдер.

Элизабет не стала говорить, что «позвонить» означало написать письмо или съездить на автобусе. У бабушки Лидии и Веры Росс не было ни телефона, ни «паренька», чтобы по поручениям бегал. Да и разве она, Элизабет, сможет сесть в седло?

Ингрид Шрёдер радовалась, что Тоби поживет у «обычных» людей.

– Хочу, чтобы мои дети увидели жизнь во всех ее проявлениях, – заявила она. – Снобизм – признак деклассированности.

Чемоданы отослали в Кент заранее, и Элизабет взяла с собой лишь дорожную сумку с чаем в термосе, бутербродами и книжками для Тоби, который уснул прежде, чем поезд отошел от платформы.

В купе зашел джентльмен, занял место в углу у самой двери и положил на багажную полку портфель и что-то в оберточной бумаге из «Хамлиз» – наверняка подарок для ребенка. Джентльмен приподнял шляпу в знак приветствия, сел и закрыл глаза.

Проводник шагал вдоль вагона и захлопывал двери. Элизабет сняла пальто и накрыла им Тоби, подложив рукав под щеку мальчика, чтобы обивка не раздражала кожу. Миссис Шрёдер подарила ей и это пальто, и платья с юбками – все длинное и свободное, так что вещи сидели неплохо, хотя Элизабет была выше и крупнее. Теперьдевушка напоминала себе Франческу Брайон – эдакая элегантная цыганка с дорогой сумкой, предпочитающая папиросы и водку.

Поезд вот-вот тронется, и она позабудет Ривера-а-не-мистера-Ривера из Челсийского колледжа искусства и дизайна, который совершенно ее не знал.

Тоби крепко спал, попутчик тоже заснул – его приятное лицо с двойным подбородком стало безмятежным. Элизабет достала из сумки письмо Карен, которое получила утром, но не успела прочесть.

Мюнхен

Милая сестричка!

Только что пришло твое письмо с кучей новостей. У тебя, похоже, замечательная новая работа, я так за тебя рада, милая. Судя по тому, что ты рассказываешь, Тоби – ничего себе человечек, и вокруг столько удивительных людей, я тебе почти завидую.

Я хотела написать раньше, но трудно собраться. Вот мои Важные Новости: я выхожу замуж! Нет-нет, только не падай в обморок, я знаю, я говорила, что никогда замуж не выйду, а если да, то уж точно не скоро, но я поняла, что люблю Артура, как только впервые его увидела. Со мной никогда такого не бывало, и в глубине души, всей душой я понимаю, что этого человека я буду любить до конца жизни. Свадьба в ноябре, и мама Ландау помогает мне выбрать платье. Мне его шьют на заказ.

Ты спрашиваешь, здорова ли я, – так вот, я практически здорова. На прошлой неделе мне вызывали милого доктора Хартога – он друг семьи, знает Артура с рождения. У меня распухли лодыжки, и я очень уставала, но сейчас уже лучше, а доктор Хартог сказал, что мне надо больше отдыхать. Ты будешь сердиться, ты же мне это годами твердила. Да, я знаю. Я ужасно глупая, но я дала слово доктору Хартогу, так что ты теперь должна быть мной довольна хоть чуть-чуть.

Мне сейчас пора бежать, поэтому пока все. Я так счастлива – описать не могу. Элизабет, милая, теперь я понимаю, что никогда никого не любила, хоть и думала, что люблю. Когда встретишь того самого человека, ты это тоже почувствуешь.

Твоя

Карен.

Элизабет смотрит в окно на поля и деревья. Письмо совершенно не трогает. А что она должна чувствовать к мужу Карен? Будто не письмо сестры, а рассказ в книжке прочитала.

В один прекрасный день, час или даже секунду они, сами того не подозревая, пошли каждая своей дорогой. Теперь между ними тысячи миль, а то, что делало их сестрами, исчезает. Больше нет ни мистера и миссис Оливер, ни папы с мамой, ни груш, поспевающих под кроватью в кэтфордском доме.

Элизабет пытается воскресить в памяти лицо Карен, которое прежде знала лучше, чем свое, но видит его лишь мельком – улыбку и блеск белокурых волос, а потом Карен гасит свет. Никогда в жизни они не говорили, что любят друг друга. Чувство к сестре – часть Элизабет, поэтому она вспоминает о нем не чаще, чем о своих плоти и крови.

Нерв, который их связывает, звенит то близостью, то яростью. Карен тянет сестру неизвестно куда, как своенравный воздушный змей, а сама ненавидит, когда ее держат на привязи. Элизабет не желает быть «хорошей», ей хочется развлекаться и думать только о себе, но это позволено лишь Карен. Элизабет готова драться с любым, кто обидит сестру, хотя сама порой мечтает ей всыпать.

От Карен она прячет все и ничего на свете, ведь та не терпит притворства и фальши. Иногда Элизабет скучает по Карен так, что сердце болит.

Элизабет видит в окне свое отражение, и отражение это почти улыбается. В душе волнение, смутное, непонятное, похожее на реку по весне. Время не всевластно – это очень здорово, хоть и странно. Муж сестры ничего для Элизабет не значит, но она счастлива потому; что счастлива Карен.

Тоби проснулся в Пэддок-Вуде. Элизабет дала ему бутерброд, и они вместе полистали книжку. Потом случилась неприятность: Тоби уронил книжку и разбудил соседа по купе. Элизабет извинилась, но вежливый попутчик сам извинился за то, что задремал.

Во время пересадки он нес сумку и вместе с ними ждал на платформе другой поезд. Добрых пятнадцать минут поддерживал светскую беседу, сумев не задать ни единого вопроса и не обронить ни слова о себе.В кои веки Элизабет почувствовала себя слабой и беззащитной. Джентльмен был высокий, широкоплечий и пах хорошими сигарами. Остаток пути он читал газету.

Когда поезд пошел медленнее, Элизабет встала, не без труда открыла окно и прижалась щекой к стеклу, чтобы увидеть всю платформу.

Рейчел повзрослела: в этом году им обеим исполнялось девятнадцать. Девушки обнялись.

– Представляешь, у Карен завелся муж! – объявила Элизабет. – Ну, почти.

– Да ты что?! – Рейчел взяла ее под руку. – Выкладывай!

По пути со станции они прошли мимо недавнего попутчика. Джентльмен собирал бумаги, которые вылетели из портфеля, упавшего в крапиву. Сверток из «Хамлиз» лежал на седле старого велосипеда. Элизабет подумала, что у такого мужчины должна быть машина.

Вера Росс встретила Мэндера у двери.

– Вернулись!

– Здравствуйте, Вера! – ответил Джордж, давно привыкший к ее резкости.

– Мы с вашей матушкой как обычно, веселились, в игры играли. Не хочу пугать, но вчера часов в пять вечера, у нее случился приступ. Сейчас она наверху, в своей комнате забаррикадировалась. Да вы с ног валитесь!

– Я поднимусь к ней. – Джордж поставил портфель на пол.

– Я слышала шаги, так что с вашей матушкой все в порядке. – Вера решительно загородила Джорджу дорогу. – Мистер Мэндер, я приготовила вам бутерброды, но сейчас должна уйти. У нас дома гости.

– Простите, что доставил вам столько хлопот.

– Да вы взгляните на себя! Лондон все соки из людей выжимает, уж я-то знаю не понаслышке. Сейчас заварю вам чай и побегу.

Мэндер постучал в дверь маминой комнаты. Заскрежетал ключ, и Агнес выглянула в коридор.

– А где Росс? – спросила она. Агнес нарядилась в шелковое вечернее платье, желтоватое, как ее кожа, и нацепила кучу брошек. На голове она, по своему обыкновению, соорудила низкий пучок, на сей раз украсив его испанским гребнем и вуалью. – Джордж, ты поговоришь с ней? Я отослала ее в комнату для слуг.

– Да, да, конечно. – Джордж устал объяснять, что Вера не кентская служанка без имени и собственного дома. – Вера сделала мне бутерброды. Ты не хочешь перекусить?

Агнес ненадолго скрылась в комнате и вышла в пуховой накидке на плечах.

– Кто такая Вера?

После обеда, когда Вера Росс ушла, Джордж вручил маме «Вояж по Шотландии». Сколько раз они сыграли, он сказать не мог – со счета сбился. Джордж устал, но стук кубика по столу и настойчивость Агнес разгоняли сон. Стоило задремать, и мама колотила по столу шейкером. Блестя глазами от восторга, Агнес возила игрушечную машинку по картонным дорогам Шотландии, выбирая маршрут в зависимости от числа на кубике.