Текст книги "Немецкий мальчик"

Автор книги: Патрисия Вастведт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

1927

4

Парадная дверь жалобно заскрипела. Каждый шаг по голым половицам коридора эхом разнесется по всему дому, поэтому Лидия спустилась в подвал и прошла на кухню. Сын спал, и будить его не хотелось.

По утрам жидкости в легких Альберта становилось меньше. Слабый и измученный, он напоминал тряпичную куклу, но Вера усаживала его в кресло, где он снова засыпал, и при каждом вдохе его грудь дребезжала, как жестянка с гвоздями. К оконной раме прикрепили плотную коричневую бумагу, чтобы солнце грело только ноги Альберта: другим частям тела оно запрещалось. В кресле он дремал часов до двенадцати.

Лидия поставила сумки на кухонный стол. Покупок было столько, что она не взяла зонт и вся вымокла. Лидия повесила пальто в буфетную – пусть обтечет, а промокшую шляпу аккуратно расправила и положила на подогреватель для тарелок.

В доме царила тишина. Вера ушла на работу, Рейчел – в школу, а Майкл мог быть где угодно. То он рисовал портреты на улице, то работал – лишь бы заплатили. Майкл очень напоминал былого Альберта – задумчивый, не по годам практичный молчун, все схватывает на лету. Альберт мог что хочешь починить и разбирался в любых современных устройствах, даже в моторах. Теперь чудесное умение Альберта осталось в прошлом.

Альберт воевал во Франции и дождливым вечером семнадцатого года решил затаиться в яме, где, как потом выяснилось, затаился и иприт. Ни вылезти, ни позвать на помощь Альберт не мог: над головой гремело и рокотало. Лицо и руки тут же превратились в поджаристые отбивные, желудок и легкие пропеклись.

Разбудили Альберта чужие голоса: люди переговаривались в кромешной тьме. Потом пришла боль. В живот вонзались клещи, тело жгло так, будто его варили в кипятке. Альберт ничего не видел, не мог двигаться и не сразу понял, что в ушах звенит его собственный крик.

Перепуганная медсестра сказала, что ожоги – проблема второстепенная, куда больше вреда причинили шрапнель и переломы. Мол, снаряд разорвался так близко, что должен был прикончить Альберта. «Я не хочу сказать, что “должен был’’ – тут же поправилась медсестра. – Я хочу сказать, что вам повезло, мистер Росс».

Когда Альберта привезли из больницы домой, Майклу едва исполнилось десять. Маленькую Рейчел Вера пустила к отцу далеко не сразу, а Майкл заупрямился: он желал видеть отца.

– Войдешь к папе с бабушкой Лидией, – сказала Вера у двери комнаты Альберта. – Не подведи меня, Майки. Ты теперь единственный мужчина в доме.

Лидия думала, что говорить такие вещи десятилетнему мальчику очень глупо и очень не в духе здравомыслящей невестки, но поначалу Вера обезумела, раздираемая ужасом и радостью, что муж не погиб. Военный врач уверял, что Альберт сможет жить полноценной жизнью, мол, сейчас его лекари – время и верная, терпеливая жена. Иприт – опасный газ, но ведь люди живут и со слепотой, и с увечьями. Что касается других повреждений, тут главное – мужество самого человека. Нужно найти ему занятие, чтобы не оставалось времени на тяжкие раздумья.

«Чем занять парализованного слепого с ослабленным слухом?» – недоумевала Лидия.

– Миссис Росс, таким, как прежде, ваш муж уже не будет, – деликатно сказал Вере доктор. – Но благодаря детям вас это не затронет.

– Не затронет меня? Меня? – переспрашивала Вера.

Лидия постаралась ее успокоить, но ошалевшая от горя Вера намек не поняла. Судя по затравленному виду, доктор лихорадочно соображал, как бы поскорее от них отделаться.

– В браке, – доктор сложил ладони, как для молитвы, изображая священный брачный союз, – вы родили сына и дочь. Ваша семья полноценна, миссис Росс. Будь вы моложе, у вас были бы иные ожидания.

– Какие еще ожидания? – удивилась Вера. – Я не надеюсь, что, сидя в инвалидном кресле, он будет копать картошку.

Доктор поморщился.

– Миссис Росс, я лишь имел в виду, что вы с мужем станете, так сказать, хорошими друзьями. —Он не знал, поняла ли миссис Росс такое объяснение, но, к счастью, вопросов она больше не задавала.

Альберта устроили в комнатке у лестницы, бывшей детской. Через несколько месяцев у него появилась новая кожа, но какая-то нездоровая – естественные очертания лица и тела она не повторяла.

Одно время казалось, что Альберт идет на поправку. В первый год после ранения он научился самостоятельно одеваться, а в самые хорошие дни, когда не тянула кожа под коленями, стоял почти прямо. Он даже силуэты различал, а порой видел ослепительно яркие фейерверки и вспоминал битву за Пашендаль [3]3
  Третья битва на Ипре, известная как битва за Пашендаль (11 июля – 10 ноября 1917 г.), оказалась одной из крупнейших битв Первой мировой войны и унесла жизни сотен тысяч солдат.


[Закрыть]. Доктор говорил, что эти фейерверки от крови, циркулирующей по поврежденной сетчатке.

– Через пару месяцев сможешь за столом сидеть, – твердила Вера. – Сражайся, Альберт, борись. Ты должен сражаться!

Лидия чувствовала: от сражений ее сын смертельно устал на фронте и новых не вынесет. Одержимая надеждой Вера стала такой же слепой, как Альберт.

В раковине высилась гора немытой посуды, и Лидия зацокала языком, хотя на самом деле не злилась. Тяжело опустившись на стул, она перевела дыхание.

Вера теперь работала у модистки в Нью-Кроссе, и покупками занималась Лидия. Сегодня она прошла по Олд-Кент-роуд целую милю – заглянула и к мяснику, и к бакалейщику, и, хотя была не пятница, в рыбную лавку: Альберту требовался лед.

«Как ваш сын? – спрашивали знакомые. – Надеюсь, получше? Как он сейчас себя чувствует?»

Альберт умирал, а «сейчас» растянулось на годы.

У лавки стоял мужчина с костылем – старый или молодой, не определишь – и играл на губной гармошке. Грязный костюм в тонкую полоску, возможно, шил хороший портной. Несчастному ампутировали правую ногу и предплечье. Пустую штанину он завязал узлом, а рукав перехватил веревкой. Лидия бросила фартинг ему в шляпу, но, как ни ругала себя за малодушие, в глаза посмотреть не смогла.

Чуть дальше по улице стоял еще один нищий и свистел, а монеты собирал в грязную тряпку у ног. Лидия перешла через дорогу, от нищего подальше.

Следовало их пожалеть, а она кипела от злости: эти нищие могут стоять, пусть даже не совсем прямо. У них есть руки, чтобы держать гармошку, губы и здоровые легкие, чтобы свистеть. Лидии стало стыдно: надо же, обозлилась на всех людей, даже на дорогого мужа Лемюэля, у которого переход от жизни к смерти получился быстрым и решительным, а бедняга Альберт безнадежно застрял где-то посредине.

Порассуждала – и хватит. Лидия не из тех, кто тратит время на «если бы да кабы».

Она вымыла посуду, приготовила на ужин овощи, зашила и погладила гимнастический костюм Рейчел.

Раньше-то, думала она, клацая наперстком по иголке, кувыркам и наклонам девочек не учили. Работы по дому было столько, что других упражнений не требовалось. Рейчел – умница, получила стипендию, учится в кэтфордской частной школе. Там небось уверены, что их ученицы не станут ни мыть полы, ни таскать уголь, ни стирать и растолстеют.

Лидия мечтала, чтобы после этой школы, где форма и учебники стоили целое состояние, Рейчел стала женой доктора или бизнесмена и поселилась на красивой вилле в Даличе или Блэкхите. Рейчел росла девочкой разумной – хотя ее и избаловали, – доброй и великодушной. Она умела обнадежить и развеселить, даром что отличалась вспыльчивостью.

Вот Майкл – совсем другое дело. Он не обладал ни жизнерадостностью сестры, ни умением с ангельским видом делать что вздумается. Рейчел встречала проблемы лицом к лицу, а Майкл отворачивался. Внешностью он пошел в дедушку – те же густые темные волосы, с которыми без бриолина не справиться, те же бездонные колодцы-глаза. Лидия смотрела на внука и видела своего дорогого Лемюэля.

Лемюэль обожал пачкать красками холст, и, к несчастью, – или вдове негоже так думать? – его страсть, перескочив поколение, досталась Майклу. Внук унаследовал лицо и душу Леми, но, чувствовала Лидия, пострадал от войны не меньше Альберта.

Десять лет назад, когда Лидия за руку привела Майкла в комнату отца, мальчик не задрожал и не заплакал, но что-то в нем надломилось. Он стал замкнутым и отрешенным, и это очень не понравилось Вере, и за это она наказывала сына. До порки и угроз не скатывалась, но постоянно придиралась и намекала, что он обелится в ее глазах, лишь став таким, как отец.

Лидия не вмешивалась. Она понимала: Майклу не выиграть. Он угодит матери, только если станет больше похожим на Альберта и займет его место, но при этом не превратится в его копию, дабы не напоминать то, что Вера потеряла.

Лидия жила в доме невестки, поэтому судить и критиковать не имела права. Только разлада им не хватало – семья и так держится на честном слове.

«Беда не сплотила нас и не сделала сильнее, – думала Лидия. – Мы притворяемся так же, как все». Война ранила и истощала сердца, несла такую усталость, что душа рвалась на свободу, прочь от всего, даже от любви.

Лидия отрезала нитку – костюм Рейчел готов. Киснуть бессмысленно.

К обеду стало пасмурно, и в сумраке Лидия почти ничего не видела. Дождь напоминал темную пелену, а каменные ступеньки за окном кухни блестели. Лидия подогрела суп с бараниной, завернула лед в кусок ткани и на подносе понесла Альберту. К супу он, вероятно, не притронется, зато с удовольствием растопит на себе лед.

– Майкл, слава богу, ты пришел! – Франческа выскочила из-за спины служанки и дернула его за рукав. – Скорее! Здесь полно людей, которые ненавидят друг друга. Замышляется убийство, мы должны спрятаться!

Служанка Эдит посторонилась, недовольно поджав губы. Когда раздался звонок, пришлось бежать к двери наперегонки с хозяйкой! Американцы не имеют представления о порядке. Слуги открывают дверь, а хозяин спокойно сидит и ждет, когда доложат о госте, – так заведено, и сбить себя с толку Эдит не позволит.

– О ком прикажете доложить, сэр? – гнула свое Эдит.

– Здравствуйте, Эдит! Это всего лишь я. – Майкл бывал в этом доме десятки раз.

– Бедняжка, да ты насквозь промок! Даже на меня льется! – запричитала Франческа, сняла с него шляпу И, чмокнув в щеку, слизнула дождевую каплю. – Скорее наверх, я найду тебе сухую рубашку.

– Позвольте вашу шляпу, сэр. – Эдит решительно забрала шляпу у Франчески. – Миссис Брайон сейчас вас примет.

– Да, да, приму, – пообещала Фрэнки, – пусть только в сухое переоденется.

От старой отцовской шинели, которую носил Майкл, пахло гнилью. Такую и служанке не отдашь.

– Не беспокойтесь, Эдит. Шинель вешать не надо. – Майкл опустил на пол сверток.

– Чудесно, картины для Фейрхевенов! – воскликнула Фрэнки. – Пожалуйста, Эдит, отнесите их в гостиную. Снимай шинель, Майкл, от нее мерзко пахнет! – Франческа стянула с него шинель и бросила на пол. – Уже несколько часов Фейрхевенов утихомириваю – я ведь пообещала, что ты появишься в семь. Где ты был? Неужели пешком шел? Майкл, я же сказала, что пришлю такси! Брести в такую даль под этим треклятым английским дождем…

Эдит подобрала шинель и нагнулась за свертком.

Франческа взяла Майкла за руку.

– Они в гостиной. Побежали, нас не должны видеть!

В гостиной громко спорили и фальшиво играли на рояле. Казалось, все говорят разом, – как тут поймешь, о чем речь? Да еще ребенок плакал.

В гостиной второго этажа горел свет и пылал камин. Шторы раздвинули, и было видно, как в окно стучит лондонский дождь.

– Да, да, соседи, – закивала Фрэнки. – Шторы нужно задернуть. Я для них – вдова янки среди богемного сброда. Жаль, они не в курсе, что у меня в гостях леди Фейрхевен. Как бы они ни презирали искусство, но титулы уважают. – Она прошла в спальню, и Майкл заметил, что на кровати кто-то спит. – Это Тоби, – с улыбкой пояснила Фрэнки. – Младший сын Ингрид. – Она вынесла пару брюк и рубашку. – Вот, от Мака остались. Брюки, наверное, коротки, но ничего страшного.

Брюки и рубашка были из мягкой дорогой ткани и сшиты отлично. У покойного английского мужа Фрэнки имелось собственное состояние, но, женившись, он стал по-настоящему богат. «Ажиотаж вокруг “долларовых принцесс” я пропустила, – сказала однажды Фрэнки. – Когда приехала в Англию, американские наследницы уже вышли из моды. Только Маккарти было плевать: он женился на мне по любви, что вышло из моды еще раньше».

Франческа села на коврик у камина.

– Ох, Майкл, отчего мои гости не умеют себя вести? Ингрид явилась на обед с детьми и забыла уйти домой. Олли в своем любимом костюме и всех подкалывает, а Дуглас привел прелестного юношу, Венише он тоже понравился. Носильщик, работает на Восточных Кентских железных дорогах. Дуглас с ним в поезде познакомился. Романтично, правда? Бедный Дуглас наверняка захочет, чтобы красавец позировал ему обнаженным, но этому не бывать, уж Вениша постарается.

Она сунула сигарету в мундштук и прижала колени к груди. В отблесках пламени Фрэнки казалась совсем молодой – короткая стрижка, чистая белая кожа. Ее наряд, вплоть до зеленых чулок, напоминал причудливую смесь национальных костюмов разных стран. Короткое, словно рубашка, платье из пестрого китайского шелка Фрэнки надела с серебристым поясом, сидевшим низко на бедрах, и свободным жакетом из грубой шерсти с коралловыми пуговицами. На шее висели длинные нитки бус из бирюзы и крупного, как галька, янтаря.

Горела палочка фимиама, на комод поставили вазу с лилиями, ронявшими на пол нежные лепестки. Лилии дарили воздуху медовую сладость, а завитки дыма от сандаловых палочек наполняли комнату дурманящим ароматом.

– Я пригласила кое-кого специально для тебя. Поговоришь с ними – ну, если нам удастся прервать споры. – На переносице у Фрэнки появилась вертикальная морщинка. – Один – художник и трясется, как бланманже, два других – симпатичные молодые люди, которые вместе живут в коттедже, правда, у одного вроде бы есть жена. Чем они только не занимаются – оформляют книги, гравируют, вяжут, вышивают! Здорово, правда? Представь себе тоненькую иголочку в грубых мужских пальцах!

Фрэнки казалась усталой, под глазами залегли лиловые тени. Майклу хотелось, чтобы с ним ей было поспокойнее, – может, тогда бы она хоть изредка молчала.

Он стоял в одних брюках и на глазах у Фрэнки вытирался ее льняным полотенцем. Как хорошо в тихой уютной комнате, застланной мягчайшим ковром, особенно после того, как вымок до нитки.

Голоса внизу звучали то громче, то тише, их заглушали уилтонские ковры, вышитые панно, абстракции нью-йоркских дадаистов, французские занавески из туаля и апачские из бусин. Воистину, дом был воплощением европейской основательности, пронизанной духом Фрэнки – богатством Нового Света и презрением ко всему, чего ждала от нее Англия.

Очень многое в этом доме казалось не к месту – например, Майкл. Диссонанс напоминал первую репетицию большого оркестра, лишал покоя, обострял чувства и наполнял сердце надеждой.

Жилище Фрэнки не омрачила боль и не обожгло горе, в отличие от дома на Нит-стрит, где мать Майкла задыхалась от горечи, бабушка Лидия покорилась судьбе, а Рейчел окружила себя стеной эгоизма. Дома три женщины загоняли его в глубь самого себя и держали осаду.

Майкл надел рубашку и обул размокшие отцовские сапоги. Фрэнки предложила ему туфли ручной работы, которые когда-то носил ее муж, но они оказались малы.

– Отлично, ты готов! – Фрэнки потушила сигарету и вскочила. – В лепешку расшибусь, но заставлю леди Фейрхевен открыть ее старый кошелек. Ее доченька тоже здесь, так что обеих нужно умаслить и добыть тебе пару заказов. Знаю, портреты ты ненавидишь, но бизнес есть бизнес.

– Я солидный? – спросил Майкл.

– Слава богу, нет, – покачала головой Франческа. – Поцелуй меня, и давай притворимся, что я по возрасту гожусь тебе в любовницы.

В гостиной было людно и шумно. Франческа сразу повела его к леди Фейрхевен, которая обливалась потом у горящего камина, и Майкл успел лишь мельком взглянуть на гостей. Леди Фейрхевен, облаченная в малиновый крепдешин, беседовала с мужчиной, который судорожно дрыгал ногами и потряхивал плечами, словно хотел сбросить паука.

– Мой отец торговал нефтью, – рассказывала леди Фейрхевен. Рокочущий выговор американского юга сотрясал ее внушительный бюст, и жемчужное ожерелье легонько дрожало. – А мой дорогой супруг Урбан без устали трудился над дипломатическими аспектами дружбы между нашими великими странами. Мои сыновья… – Леди Фейрхевен похлопала себя по груди и кашлянула в носовой платок. – Мои сыновья, Хаттлстон и Генри, служили в Джайпуре. Видите, дорогой мистер Майер, я хорошо знакома с миром мужчин и как женщина искренне сочувствую лишениям, которые терпели вы, наши бедные солдаты.

– В окопах сочувствие было нам как бальзам на раны, – сказал густо порозовевший Майер.

– Да, конечно! – Кара Фейрхевен похлопала его по плечу. – Так приятно слышать слова благодарности…

Кара, милая, простите, что перебиваю. – Фрэнки развернула Майкла лицом к леди Фейрхевен. – Это Майкл Росс. Его работы с рукамиотрывают. Они… – Фрэнки неопределенно помахала в воздухе, – они повсюду!

– Да, да, конечно. – Леди Фейрхевен подняла мощную, как у кузнеца, руку. На белых холеных пальцах сверкали драгоценные камни. Отмахнувшись от Майкла носовым платком, она схватилась за подлокотники и с трудом встала. Под крепдешиновой пеной шептались шелка и скрипел корсет. – Легкие болят, – пожаловалась она. – Франческа, он очень мил, но зачем мне с ним разговаривать? Вполне достаточно увидеть его работы.

– Позвольте проводить вас в столовую, – предложила Фрэнки, попятившись, когда леди Фейрхевен принялась поправлять шифоновую накидку. – У меня там маленькая галерея, а сегодня еще несколько художников принесли свои работы.

Тучная леди Фейрхевен на удивление ловко пробиралась сквозь толпу.

– Франческа, где ты его откопала? – расслышал Майкл.

– В Ричмонд-парке, Кара, случайно встретила. Он так чудесно рисовал акварелью деревья и кусты! – ответила Фрэнки, следуя за леди Фейрхевен.

Едва они вышли, в гостиной воцарилась тишина, а потом – словно налетевший поезд размел ворох листьев – все разом зашептались и зароптали. У кресла сильно пахло жасмином.

– Ей-богу, чуть ей не врезал! – прошипел трясущийся собеседник леди Фейрхевен и повернулся к Майклу: – Подбей я этой леди глаз, не видать вам заказа на портрет! Художником себя называете, ага. Да мне от вас тошно! Я таких, как вы, насквозь вижу. – Буравя Майкла гневным взглядом, трясущийся, нащупывал сигарету. – Умеете вы рисовать или нет – это миссис Брайон совершенно не волнует. Слепому ясно, что ей нужно.

– Сэр, давайте без оскорблений, – вмешался высокий здоровяк с жесткими волосами, стоявший спиной к каминной полке. – Молодой человек не сделал вам ничего плохого.

– Все в порядке, – заверил Майкл. Ссориться не хотелось. Такие вспышки у сломленных войной он встречал не впервые. Эти люди разжигают в себе гнев, чтобы подавить страх.

– Вот вы где! – Женщина в полосатом брючном костюме чмокнула Майкла в щеку и взяла под руку. – Вы Еврейчик Фрэнки, а я думала, она вас прячет!

– Здравствуйте, Оливия, – сказал Майкл.

– Вы уже знакомы с носильщиком, который очаровал Дугласа и Венишу?

– Эдди Сондерс, к вашим услугам. – Человек у каминной полки в тесной одежде казался эдаким потным увальнем, его большое лицо дышало добродушием. – Я работаю на Чаринг-Кросс, обслуживаю направление Чатем – Дувр.

– На Чаринг-Кросс? Как замечательно! – воскликнула Оливия, будто на других вокзалах нормальные люди не работают. – Знакомить Франческа не умеет в принципе, так что придется мне. Это Лори Майер. – Она махнула сигаретой в сторону дивана, где сидел трясущийся от злости человек. – Он бывал в Корнуолле. Рисует густо-синие небеса, алые деревья и так далее. В целом его работы чуть консервативнее ваших.

– Так вы модернист? – язвительно поинтересовался у Майкла Лори Майер. – Сторонник уродства и раздутых теорий? С другой стороны, я не прочь увидеть старуху Фейрхевен в виде кубиков или, еще лучше, в бетонном гробу, как у мистера Жаннере! [4]4
  Шарль Эдуар Жаннере-Гри (Ле Корбюзье, 1887–1965) – французский архитектор швейцарского происхождения, пионер модернизма, представитель архитектуры интернационального стиля.


[Закрыть]

– Но ведь мистер Жаннере – фантазер, – вмешалась Оливия. – Он за большие окна, минимум штукатурки и полы с подогревом. Не хочу, чтобы ко мне заглядывал каждый встречный и поперечный, но ведь здорово не возиться с углем и не греметь ведрами и щипцами.

– Он называет себя Ле Корбюзье! – Дерганый Майер снова затрясся. – На французском это значит «похожий на ворону». Идиотизм какой, Ле Корбюзье! Он за уродство, Оливия! За уродство и за то, чтобы люди жили в клетушках. Разумеется, не состоятельные, а простые люди, рисковавшие жизнью за ценности, которые мистер Жаннере не желает принять. Он заставит снести шедевры Рена, Нэша и мистера Пьюджина! Мистер Пэкстон [5]5
  Сэр Кристофер Рен (1672–1723) – крупнейший английский архитектор, математик и астроном, автор проектов 53 лондонских церквей, а венцом его творчества стал собор Св. Павла в Лондоне. Джон Нэш (1752–1835) – британский архитектор, крупнейший представитель британского ампира («регентский стиль»), Огастес Уэлби Нортмор Пьюджин (1812–1852) – английский архитектор, страстный энтузиаст неоготики. С эр Джозеф Пэкстон (1803–1865) – английский садовод и архитектор, автор проекта Хрустального дворца.


[Закрыть]и тот стекло и металл разумно сочетает, а Жаннере все разорвет на куски!

– Господи, вот уж не думала, что строители так опасны, – покачала головой Оливия и отвернулась от Майера: – Майкл, вы принесли свои работы?

Однако Майер распалился не на шутку.

– Художник, да? Небось задницы французам лижет, интеллектуалами их считает. Черта с два! У Брака [6]6
  Жорж Брак (1882–1963) – французский художник и скульптор, наряду с Пабло Пикассо был родоначальником кубизма.


[Закрыть]наверняка не только очки, но и мозги сломались! – съязвил Майер и хлопнул себя по бедру, восторгаясь своим остроумием. – Пикассо с его одноглазыми шлюхами – вообще ужас. Наша родная Англия, писать стоит лишь ее.

– Пожалуйста, не будем ссориться из-за пустяков! – взмолилась Оливия. – Да и разве мистер Пикассо не испанец? Он пишет быков и мандолины. Не думаю, что это французский стиль.

– Насчет земли мистер Майер прав, – миролюбиво вставил Эдди Сондерс. – За нее мы и воевали. По всей стране столько заброшенных фермерских участков! Их почти за бесценок продают. Я давно к фолкстонскому направлению присматриваюсь. Поднакоплю денег и куплю себе коттедж с участком. Я же не художник – обрабатывать землю как раз по мне.

– Как интересно! – воскликнула Оливия. – Вам нужно поговорить с Андре и Чарльзом, вон они, рядом с уродкой в лиловом. Это жена Чарльза или, наоборот, Андре? В общем, они вместе живут в коттедже и считают унылую крестьянскую жизнь лучшим вдохновением. Простите, сейчас я должна вас оставить. – Оливия послала Майклу и Эдди воздушный поцелуй. – Сегодня вокруг столько мужчин, и каждому нужно уделить внимание. Вы сейчас почти редкость, но, по невероятно счастливому стечению обстоятельств, здесь собралась целая стая. Жаль, я платье не надела! – Она зашагала прочь, а следом за ней поднялся Майер.

– Мне нужно выпить, – объявил он и кивнул Майклу и Эдди. – Я не хотел никого обидеть. – Низко опустив голову, он направился к служанке, державшей поднос с напитками.

– По сравнению с ним мне очень повезло, – проговорил Эдди Сондерс, глядя в спину Майеру. – Я попал во Францию в конце восемнадцатого и воевал только с грязью. Целых полгода мы рыли ямы, то ли для погибших солдат, то ли для чудищ. То, что нам присылали в страшных ящиках, так пахло… До сих пор иногда чую.

Майкл чувствовал мягкий дружелюбный взгляд Эдди Сондерса – тот явно ждал от него историю. В ту пору мужчины только и делали, что обменивались историями. Никаких подробностей, сплошные намеки: мол, да, мы несем это бремя вместе, поодиночке не справимся. Увы, Майклу поделиться было нечем. Оправдывает ли возраст то, что у него нет ни шрамов, ни увечий, ни терзающих душу воспоминаний? При разговорах о войне Майкл мысленно возвращался в дом на Нит-стрит, где что-то в нем испарялось, как облачко дыма. Получается, такое возможно и в доме Фрэнки: сам он здесь исчез, осталась лишь одежда достойного человека, который уже умер, и обувь достойного человека, который должен был умереть.

Эдди Сондерс вытер пот со лба и закурил.

– Ладно, – вздохнул он, – какой смысл прошлое ворошить?

– Я не воевал, – отозвался Майкл. – Когда закончилась война, мне одиннадцать исполнилось.

– Да? Я думал, ты постарше. – Эдди положил руку Майклу на плечо. Крупная тяжелая ладонь грела не хуже грелки. – Прости, дружище. Война – дело прошлое, молодым не стоит слушать о ее ужасах. Слава богу, мы с тобой в твердом рассудке и добром здравии. – Эдди понизил голос: – В отличие от бедного мистера Майера. – Он чокнулся с Майклом. – Нужно выпить за везение. Нам повезло: мы оба здоровы и можем изводить друг друга как пожелаем. В общем, за будущее! – Эдди сделал большой глоток. – Вряд ли мне суждено стать землевладельцем, но после всего, что потерял, попробовать имею полное право.

Кого потерял Эдди? Отца? Брата? Допытываться Майкл не стал. Вот оно, значит, как: цена мечты – страдания. Вдруг цена его свободы – смерть Альберта? К чему себе лгать? Майкл ждет того, что разобьет ему сердце. Лгать себе трусливо и малодушно. Даже если досидит с отцом до самой его смерти, грех ожидания этой смерти не искупить. Он весь извелся. Нужно сбежать сейчас же – надеть шинель и сбежать из Лондона.

– Мне пора, – пробормотал Майкл.

– Что же, было приятно познакомиться. Может, еще увидимся.

– Я не об этом. Мне пора из Лондона уезжать. Чего мешкаю, сам не пойму.

– Раз так, действительно лучше уехать, – кивнул Эдди Сондерс. – До женитьбы мужчина свободен как ветер. А если женишься по любви, то чувствуешь себя свободным, когда просто ее видишь…

– У тебя есть жена? – спросил Майкл.

– Нет, – ответил Эдди и замолчал.

Стояла ужасная духота, хотя огонь в камине почти догорел. Сегодня в доме Фрэнки катастрофически не хватало кислорода. Гостей не убавилось. На диване лихо скакала малышка – длинные волосы развевались, платье колоколом вздымалось над тощими ногами, – а ее старшие брат и сестра устроились на подлокотниках дивана и со скукой наблюдали за ней, точно кошки. Крики малышки заглушали даже самые громкие разговоры. Майкл частенько видел эту троицу у Фрэнки: порой дети засиживались за полночь. Их мать, Ингрид, старшая сестра Франчески, наверняка была неподалеку.

Кто-то из гостей позвал Эдди Сондерса. Майкл чувствовал, что откладывать больше нельзя, он должен найти Фрэнки и леди Фейрхевен, а они наверняка в столовой.

Большой стол вишневого дерева накрыли хлопковым чехлом от пыли, сверху поставили восемнадцать стульев из гарнитура, а на стульях разместили картины. Гости ходили кругами и рассматривали полотна.

– Ваши работы, мистер Росс, слегка небрежны, на мой вкус. – Зычный голос леди Фейрхевен мигом заглушил все остальные разговоры. – Пожалуй, моя любовь к точности каждой детали старомодна. Впрочем, портретом девочки я искренне восхищена. Вы ей польстили, да? На мой взгляд, это причудливая интерпретация образа Саломеи. Кто вам позировал?

– Младшая сестра, – ответил Майкл. Он и не думал льстить Рейчел, чьей красоте не воздал должное ни один написанный им портрет.

– Что же, нам с дочерью стоит заказать вам портреты. У Пикси, в отличие от вашей сестры, кожа светлая. Она хорошая модель – умеет сидеть совершенно неподвижно. Тут я ей не конкурентка, но ведь у зрелости иные достоинства. Размер гонорара и сроки мы уже обсудили с Франческой.

– Майкл, я пообещала Каре сообщить, когда ты закончишь текущую работу, – сказала Фрэнки и тут же объяснила леди Фейрхевен: – Организатор из Майкла никакой. Слава богу, тут он полностью положился на меня.

– Я купила ваш чудесный набросок акварелью. На нем две прачки в мощеном дворе белье развешивают… – продолжала леди Фейрхевен. – Набросок уже упаковали, так что я заберу прямо сейчас. В нем чувствуется дух фовизма, который мне по душе. Видите, я отнюдь не противница современных направлений. Резкие краски, корявые фигуры – для столь грубого предмета весьма уместно. («Прачками» на наброске были мать Майкла и бабушка Лидия.) Франческа, мне пора прощаться. Не хочу, чтобы Урбан беспокоился.

Следом за Карой Фейрхевен из гостиной вышла молодая женщина с покатыми плечами, рыжеватыми волосами и узким разгоряченным лицом. «Пикси», – догадался Майкл. У двери Пикси улыбнулась ему, обнажив крупные зубы.

Майкл посмотрел работы других художников, а потом спустился на кухню к Эдит, которая угостила его чаем и бутербродами. Было почти два часа ночи.

– Миссис Брайон разрешает мне ложиться, когда захочу, но разве среди такого шума уснешь? – посетовала служанка.

Майкл поднялся в спальню и переоделся в свою рубашку и брюки. Маленький мальчик до сих пор спал на кровати Фрэнки. «Неужели мать его забыла? – удивился Майкл. – Других-то детей уже увели».

Из прихожей хорошо просматривалась гостиная, и Майкл заметил Фрэнки. Следовало быть благодарным за то, что она выбила ему заказ, но ведь заказ нужно выполнить, а при мысли об этом становилось тоскливо. Писать портрет веселой краснолицей Пикси еще куда ни шло, а вот часами любоваться безупречным жемчугом и лошадиным лицом Кары Фейрхевен – не самая радужная перспектива.

Из гостиной доносились оживленные голоса – там увлеченно обсуждали картины. Ни носильщика Эдди Сондерса, ни Лори Майера Майкл не увидел. Хотел перехватить взгляд Фрэнки, чтобы попрощаться, но не сумел.

Майкл шагнул за порог и закрыл за собой дверь. Духота и громкие голоса остались в доме, а на улице по-прежнему лил дождь. Тротуар блестел в свете фонарей, желтоватый туман пах сажей и заплесневелыми камнями. Майкл представил себе черное бархатное небо и пустые поля, ждущие Эдди Сондерса в Кенте.