Текст книги "Гавань измены (ЛП)"

Автор книги: Патрик О'Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

– Ну что ж, сэр, – отозвался Роуэн, поклонившись мистеру Аллену, – это произошло на «Тетисе», – и, не меняя интонации, продолжил:

Скажу вам прямо, 

Не видели мы много лет такой сраженья драмы. 

Повечеру к семи часам начался бой, 

И долгие часы он длился, 

Кто умер, кто живой, кто ранен, но бодрился, 

А с палубы смывало кровь водой. 

Час двадцать шла сия кровопролитья встреча. 

Враг был в наших руках, ход битвы обеспечен; 

В ответ на абордаж был тут же дан отпор, 

А пораженье большинства усилило позор. 

Противник сдался, флаги приспустил, 

В честь Англии трехкратное «Ура!» воскликнул победитель. 

Наш брат, не мешкая, корабль захватил 

И к переправе в Плимут приза приступил. 

Запас оружия и пороха большой 

И тысячу мешков муки, все было нашей страстью. 

Корабль на Мартинику держал путь свой 

Но по пути нам встретился, к его несчастью!

С последними строчками в каюту вернулся Моуэт – весь его вид выражал тщательно скрываемую досаду. Заметив это, Джек предложил мистеру Аллену:

– Стихи моего первого лейтенанта ничуть не хуже, сэр, но они в современном стиле, который, возможно, вам не понравится.

– Нет, сэр, ну что вы, ха-ха-ха... – возразил Аллен, его лицо раскраснелось, он пришел в веселое расположение духа, – мне нравятся любые стихи.

– Тогда, быть может, вы порадуете нас отрывком про умирающего дельфина, мистер Моуэт? – обратился Джек.

– Ну, сэр, если вы настаиваете, – с готовностью отозвался Моуэт и, пояснив, что продекламирует часть поэмы о людях, плывущих посреди Эгейского моря, гулким басом начал:

Моряки, дабы утишить судна порыв,

Взяли на марселе еще один риф [22]22
  Отрывок из стихотворения «Кораблекрушение» шотландского поэта и моряка Ульяма Фалконера (1730—1769).


[Закрыть] ,

Теперь же, приближаясь к корме горделивой,

Стая ловких дельфинов стала различимой.

Тела блестящие солнца лучи отражают,

И кажется, будто целый океан полыхает.

И спорт смертельный команда учинила,

Метая длинное копьё, иль лесой с наживкой дельфинов накрыла.

И вот один уже совсем рядом с гарпуном...

Мысли Стивена уплыли к Лауре Филдинг и его собственному, возможно, несвоевременному, ненужному, глупому и ханжескому целомудрию, обратно в реальность его вернули аплодисменты, ознаменовавшие конец декламации Моуэта.

Общий шум перекрыл мощный «морской» голос Аллена, утратившего остатки благородной сдержанности уже пару графинов назад. Он заявил, что, хотя «Дромадер» и не может ответить той же любезностью, поскольку на борту не имеется сравнимого таланта, но, по крайней мере, может ответить песней, громкой, пусть и не сильно в лад.

– «Испанские леди»[23]23
  Перевод песни «Испанские леди» взят на http://koromyslin.livejournal.com/8618.html


[Закрыть], Уильям, – сказал он своему помощнику, ударил три раза по столу, и вместе они затянули:

Прощайте, прощайте, испанские леди

Прощайте, не стоит лить слезы из глаз.

Нам утром вручили приказ выйти в море.

На Англию курс, не грустите без нас.

Почти все матросы неплохо знали песню и уверенно подхватили припев:

Мы ветер соленый вплетем в нашу песню,

Пусть ветер над морем разносит наш крик.

Скорее бы увидеть границы Канала,

От Силли до Ушанта – тридцать пять лиг!

Затем капитан и его помощник пропели:

Положит нас в дрейф, юго-западный ветер.

Положит нас в дрейф, над пучиной морской

Но только порыв всколыхнет наш топ-марсель

Корабль рванет по Каналу домой

А глубоко в чреве корабля, в мичманской берлоге, молодежь начала следующий куплет еще прежде кают-компании и звонкими голосами пропела:

Вначале пройдем мы Мертвецкую землю

На траверзе Плимут, Старт, Портленд и Уайт

Но за обедом Стивену сильнее всего запомнилось восхищенное лицо Хайрабедяна, его сияющие глаза, его контр-тенор, парящий над ревом прочих голосов, объявляющий, что он тоже, как истинный британский моряк, будет бороздить все соленые моря.

Глава пятая

«Дромадер» шел с попутным ветром. Шел настолько наравне с ним, что не ощущалась ни дуновения, ни свиста в такелаже: безмолвный корабль, не считая журчащей за бортом воды и скрипа мачт и реев, когда его мягко приподнимали нагонявшие невысокие волны. Корабль затих, несмотря на плотную толпу на шканцах, поскольку на «Дромадере» оснастили церковь.

Это стало уже довольно привычной практикой, так как на нем часто перевозили солдат из одной точки в другую, а в армии капелланы встречались чаще, чем на флоте. Плотник ловко превратил кабестан, расположенный позади грот-мачты, во вполне сносную кафедру, а парусный мастер скроил из куска парусины номер восемь стихарь, которого бы не погнушался и епископ.

Готовясь к службе, мистер Мартин снял его, а теперь, посреди внимательного и уважительного молчания, вглядывался в шпаргалку с пометками. Джек, сидя на стуле с подлокотниками рядом с мистером Алленом, заметил, что капеллан намерен сделать собственную проповедь, а не прочесть, в соответствии с его скромной манерой, отрывок из благочинного Донна или архиепископа Тиллотсона, и эта перспектива заставила его обеспокоиться.

– Мой текст – из Экклезиаста, глава двенадцатая, восьмой стих: «Суета сует, сказал Экклезиаст, все суета», – начал капеллан, и в последовавшей за этим паузе публика посмотрела на него с радостным предвкушением.

Дул свежий ветер, корабль плыл с постоянной скоростью в пять-шесть узлов с тех самых пор, как они покинули Мальту, а временами разгонялся аж до восьми или девяти, и Джек, чьи исчисления и наблюдения почти совпадали с данными Аллена, с уверенностью ожидал, что они достигнут суши к полудню: он уже перестал подгонять корабль непрерывным усилием воли и сокращением мышц живота, и теперь, расположившись послушать мистера Мартина, находился в приподнятом настроении, прямо как в юные годы.

Матросы тоже находились в хорошем настроении: разодеты почти столь же затейливо, как и «дромадеровцы», воскресную свинину и пудинг ждать оставалось уже не более часа, не говоря уже о гроге, и всем было довольно хорошо известно, что Красное море может преподнести приятные сюрпризы.

– Когда я поднялся на борт «Вустера» в начале моего морского служения, – продолжал мистер Мартин, – то самые первые слова, что я услышал, были: «Уборщики, уборщики, сюда».

Паства улыбнулась и кивнула: лучше описать жизненный уклад уважающего себя военного корабля было просто невозможно, особенно с мистером Пуллингсом в качестве первого лейтенанта.

– А на следующее утро меня разбудило шоркание полировочных камней и швабр, когда моряки чистили палубу, а во второй половине дня они покрасили большую часть борта корабля.

Он еще какое-то время продолжал в том же духе: слушатели были довольны, поскольку описания оставались технически точными; благосклонно встретили, когда капеллан слегка запнулся, и обрадовались, когда преподобный заговорил о своем визите на их собственный корабль, «Счастливый Сюрприз», как называли его во флоте, фрегат, показавшийся Мартину самым красивым кораблем на Средиземноморье, самым быстрым кораблём, хотя и небольшого размера.

Будучи папистом, Стивен Мэтьюрин не участвовал в службе, но поскольку слишком уж задержался на крюйс-марсе, наблюдая за похожей на каспийскую крачку птицей через подзорную трубу капитана Обри, то служба уже началась, и он услышал все спетое и сказанное.

Пока звучали гимны и псалмы, в исполнении которых «сюрпризовцы» соперничали с «дромадеровцами» (больше стараясь обойти соперников по темпераментности исполнения, чем демонстрируя музыкальную одарённость), он размышлял о своём, вновь вспоминая то анонимное письмо и Диану, её особое представление о верности и горячее возмущение по поводу любого неуважения. Ему пришло на ум, что она похожа на сокола, жившего во времена его детства в доме крёстного в Испании: неприручённый, пойманный в дикой природе сапсан, исключительно храбрый и смертельно опасный для цапель, уток и даже гусей, кроткий в любящих руках, но в случае обиды – по-настоящему опасный и абсолютно неуправляемый.

Как-то юный Стивен покормил ястреба-тетеревятника на глазах у сапсана, и после того случая птица уже не давалась ему в руки, лишь бросала в его сторону свирепые и неумолимые взгляды тёмных глаз. «Я ни за что не стану обижать Диану», – подумал он.

– Аминь, – пропела паства, и вскоре мистер Мартин начал проповедь.

Стивен был не знаком с красноречием англиканских проповедников и слушал с неослабевающим интересом. Капеллан вновь и вновь возвращался к теме уборки и поддержания чистоты на военном корабле.

«К чему он клонит?», – подумал доктор.

– Так для чего же, в конце концов, нужна вся эта уборка, полировка и окраска? – вопросил мистер Мартин. – Ведь в конце любой корабль идёт на слом. Его списывают со службы, возможно, несколько лет используют «купцом», но после этого, если только он не пойдёт ко дну или не сгорит, отправляют на слом, один лишь голый корпус. Даже самый прекрасный корабль, даже «Счастливый Сюрприз» закончит свои дни, став кучей дров в камине да грудой ржавого железа.

Стивен бросил взгляд на неизменный состав младших офицеров «Сюрприза» – боцмана, канонира, плотника – людей, которые провели на корабле долгие годы, пережив смену многих капитанов, лейтенантов и хирургов: плотник, очень спокойный по натуре и роду деятельности, выглядел озадаченным, а мистер Холлар и мистер Борелл, прищурив глаза и плотно сжав губы, смотрели на священника явно с сильным недоверием и зарождающейся враждебностью

С крюйс-марса Стивен не мог видеть лица Джека, но по неестественно прямой и напряженной спине предположил, что на нем застыло весьма мрачное выражение, да и многие бывалые матросы тоже явно выглядели недовольными.

Как будто осознав, что вокруг закипают страсти, мистер Мартин заговорил быстрее, призывая слушателей поразмышлять о человеке, плывущем по реке жизни – его личных заботах, желаниях, одежде, пище и здоровье. Иной раз кто-то следит за собой самым тщательным образом: делает зарядку, занимается верховой ездой, не употребляет алкоголь, купается в море, носит фланелевые жилеты, принимает холодные ванны, делает кровопускание, принимает потогонное, следит за физической активностью и диетой, а всё впустую, всё равно исход будет тем же – в конце ждет смерть, а возможно, слабоумие, не говоря уж о дряхлости. А если смерть не настигнет рано, то впереди старость, потеря здоровья, друзей и поддержки, и вынести всё это физически и душевно можно едва ли: вроде невыносимой ситуации, когда смерть разделяет мужа и жену, но всё это неизбежно, такая судьба уготовлена каждому. В этом мире ничего нового не произойдёт, окончательное поражение и смерть – вот реальность, и никаких сюрпризов, тем более уж счастливых.

– Эгей, на палубе, – раздался с фор-брамселя крик впередсмотрящего, – земля справа по носу!

Этот окрик, полностью изменивший настроение публики, чрезвычайно смутил мистера Мартина. Он сделал все возможное, чтобы разъяснить, что хотя земное житие человека и подлежит сравнению с судьбой кораблем, у человека есть бессмертная сущность, которой у корабля нет, и что непрерывное очищение и поддержание этой бессмертной сущности несомненно приведет к счастливому сюрпризу, в то время как пренебрежение, даже в виде бездумного пьянства и невоздержанности завершатся погибелью на веки вечные. Но пастырь уже утратил симпатии части слушателей и внимание многих прочих – его ораторские способности всегда оставались не выше средних, и, потеряв уверенность в себе и доверие публики, он приуныл, снова одел стихарь и закончил службу традиционной концовкой.

Спустя пару секунд после последнего «аминь», мистер Аллен взобрался на грот-марс.

– Вон там, сэр, – произнес он со скромным торжеством, передавая Джеку подзорную трубу. – Холм справа – это форт Тина, а холм слева – старина Пелузий. Вполне приемлемый подход к берегу, осмелюсь заметить.

– Самый лучший подход из всех, что я видел, – воскликнул Джек, – поздравляю вас, сэр. – Джек какое-то время разглядывал отдаленный низкий берег и добавил: – Вы видите нечто похожее на странное облако слегка к норд-весту от форта?

– Это всего лишь вода, вытекающая в море из устья Пелузия, – ответил Аллен. – Сейчас это лишь огромный мерзкий омут, в котором размножаются журавли, оляпки и тому подобные. Всю ночь они жалобно бормочут, если встать на якорь при ветре с зюйд-веста, и загадят палубу слоем в пару дюймов.

– Доктор будет рад это слышать, ему нравятся любопытные птицы.

Несколько позже, уже в каюте, потягивая из стакана мадеру, Джек сказал:

– У меня для тебя приятный сюрприз, Стивен. Мистер Аллен сообщил, что над заиленным устьем Пелузия водится бесчисленное множество водоплавающих птиц.

– Мой дорогой, – ответил Стивен, – я прекрасно об этом знаю. Эта оконечность дельты известна во всем христианском мире как прибежище малой султанки, не говоря уже о тысяче других чудес божьего творения. И я прекрасно отдаю себе отчет, что ты без малейшего раскаяния станешь меня торопить убраться отсюда, как часто делал и раньше. На самом деле я удивлен, что ты настолько бесчувственный, что вообще упомянул об этом месте.

– Ну не то чтобы без малейшего раскаяния, – заметил Джек, снова наполняя стакан Стивена. – Но всё дело в том, что нельзя терять ни минуты, как ты понимаешь. До сих пор нам просто невероятно везло с этим благословенным ​​ветром, что дул день за днем ​​– такой переход, лучше которого нельзя было и желать, и сейчас у нас есть все шансы оказаться около Мубары задолго до полнолуния, так что было бы крайне глупо упустить их ради малой султанки. Но если мы там окажемся вовремя, я говорю, если мы окажемся там вовремя, Стивен, – повторил Джек, хлопнув ладонью по столу, – то и ты, и Мартин просто пресытитесь султанками, малыми, средними и большими, да хоть двуглавыми орлами, как на Красном море, так и здесь, на обратном пути, вот это я тебе обещаю, – Джек сделал паузу и тихо присвистнул. – Скажи, Стивен, – наконец продолжил он, – тебе известно, что означает слово «кошелек»?

– Полагаю, оно означает небольшой мешочек, предназначенный для переноски денег. Пару раз довелось увидеть в своё время, да и у меня у самого был такой.

– Мне следует уточнить, что под этим подразумевают турки?

– Пять тысяч пиастров.

– О Господи, – выговорил Джек.

Он не отличался особой жадностью, а тем более скупостью, но даже в юности, еще задолго до того, как полюбил высшую математику, довольно быстро подсчитывал размер призовых денег. Как и большинство моряков. Теперь же его ум, привыкший за долгое время к астрономическим и навигационным расчетам, в считанные секунды вычислил переведенный в фунты стерлингов размер капитанской доли от пяти тысяч кошельков, выдав блистательную сумму, которая могла бы не только уладить его ужасно запутанные дела дома, но и прилично восстановить состояние – состояние, заработанное сочетанием умелой навигации, яростных схваток и необыкновенной удачи, которое он потерял или, по крайней мере, серьезно поставил под угрозу, оказавшись слишком доверчивым на берегу, когда из-за предположения, что «сухопутные» честнее и проще, чем на самом деле, не читая подписал юридические документы, поддавшись на заверения, будто это просто формальность.

– Что ж, – произнес Джек, – это весьма отрадные новости, клянусь, несомненно весьма приятные, – он снова наполнил стаканы и продолжил: – Я не говорил об этой возможности раньше, потому что все это оставалось крайне гипотетическим, настолько маловероятным. По-прежнему таким и остается. Но скажи, Стивен, что ты думаешь о шансе добиться успеха?

– В этом вопросе мое мнение почти ничего не стоит, – ответил Стивен. – Но, исходя из общих принципов, должен сказать, что любая экспедиция, о которой столько говорили, сколько об этой, вряд ли застанет противника врасплох. Об этой экспедиции ходило на Мальте столько разговоров, что даже у нас на борту нет никого, кто бы не знал, куда мы направляемся. С другой стороны, выяснился совершенно новый аспект – соглашение с французами и прибытие галеры с французскими инженерами, артиллеристами и деньгами. Конечно, я совершенно не знаю источник информации и его ценность, но мистер Покок был полностью убежден в её достоверности, а мистер Покок отнюдь не дурак.

– Я рад, что ты так думаешь, таково и мое впечатление, – Джек улыбнулся и представил ясно и четко мубарскую галеру, плывущую прямо курсом норд, сильно нагруженную и довольно глубоко осевшую. – Все же еще остались счастливые сюрпризы в этом мире, чтобы там ни говорил мистер Мартин, – заметил он, – я знавал их десятками. Ты, как я полагаю, слышал его проповедь?

– Я сидел на крюйс-марсе.

– Я бы предпочел, чтобы он не говорил о корабле в подобном духе.

– Уверен, он сделал это в знак признательности и благодарности.

– Конечно, не думай, что я ему не благодарен. Полагаю, у него были самые лучшие намерения, и я весьма признателен ему за эту учтивость. Но матросы в бешенстве, а Моуэт просто разъярён. Говорит, что уже не сможет заставить их от души скоблить палубу или не щадя живота заниматься окраской, ведь из той проповеди выходит, что этот труд – суть тщеславие, прямиком ведущее на живодёрню.

– Если бы его не прервали, я уверен, он бы сделал более четкий вывод, уверен, сделал бы так, что его образный язык четко понял бы всякий, но даже в этом случае, если только ты не второй Боссюэ [24]24
  Жак-Бенинь Боссюэ (1627—1704) – французский проповедник и богослов XVII века, писатель.


[Закрыть], то возможно, ошибкой было использовать метафоры и аналогии в этом в высшей степени непоэтическом возрасте.

– Не столь дьявольски непоэтично, как все это, брат, – сказал Джек. – Всего лишь утром, перед тем как оснастили церковь, Роуэн выдал такую великолепную штуку, какой я никогда не слышал. Они вместе со вторым помощником смотрели на шестифунтовки, и он произнес: «И вы, орудья гибели, чей рев подобен грозным возгласам Зевеса [25]25
  Уильям Шекспир. Отелло, акт 3, сцена 3 (пер.М.Лозинский).


[Закрыть]».

– Отлично, отлично. Не думаю, что Шекспир сказал бы лучше, – прокомментировал Стивен, кивая с серьезным видом. В последнее время в этих двух молодых людях он заметил весьма порочную тенденцию заниматься неприкрытым плагиатом, при этом каждый был уверен, что другой в жизни не читал ничего кроме «Основ навигации» Робинсона.

Отчётливо завоняло вареной капустой, и в дверях появился Киллик.

–Жратва подана, – гаркнул он.

– А теперь я пришел к выводу, – продолжил Джек, опустошая свой стакан, – что, возможно, ты можешь ошибаться и относительно метафор и аналогии. Я четко уловил намек и сказал Аллену, что он, вероятно, имел в виду гром. «Точно, – согласился Аллен, – я сразу так и понял». Сразу так и понял, – повторил Джек, довольно улыбаясь блестящей игре слов «пушка» и «гром», что промелькнула в его голове. Но когда он поразмыслил над ней, еще более интересная мысль затмила эту. – Но, возможно, Роуэн – это второй Боссюэ, – сказал Джек. Его глубокий, сочный, довольный смех заполнил каюту, всю кормовую часть «Дромадера», и эхом отозвался на носу. Джек побагровел от смеха. Киллик и Стивен стояли, глядя на него и улыбаясь, пока дыхание капитана не оборвалось и не свелось к хрипу. Джек вытер глаза и встал, все еще бормоча: «Второй Боссюэ. О Господи...»

Во время обеда запах капусты и вареной баранины резко сменился запахом гниющей грязи, поскольку транспорт приблизился к берегу и пересек невидимую границу, где западный ветер дул уже не со стороны открытого моря, а с дельты Нила и великих пелузийских болот.

До сих пор мистер Мартин за столом вел себя неприметно – несмотря даже на то, что его пригласили выпить вина с капитаном Обри, мистером Адамсом, мистером Роуэном, доктором Мэтьюрином и даже, что самое удивительное, с меланхоличным и весьма воздержанным мистером Гиллом, но теперь его лицо оживилось. Мартин бросил испытующий взгляд на Стивена и, как только позволили приличия, вышел из-за стола.

Стивену нужно было приготовить лекарства тем больным, которые оставались на транспорте, но когда он с этим покончил и вручил микстуры вместе с порошками первому помощнику «Дромадера», сдержанному пожилому шотландцу, то тоже поспешил на палубу.

Суша оказалась гораздо ближе, чем он ожидал – длинный плоский берег с узким пляжем цвета рыжей охры, из-за которого море выглядело поразительно голубым, дюны позади пляжа, а за дюнами – холм с фортом на вершине и что-то похожее на деревню сбоку от него, а примерно через две мили слева – другой холм, на котором сквозь марево жаркого воздуха проглядывались руины, разбросанные то там, то сям. Кое-где росли пальмы. И больше ничего – только бесконечный светлый песок прямо-таки пустыня Син[26]26
  Син – библейская пустыня в окрестностях горы Синай к юго-западу от Идумеи. Именно там Господь послал манну и перепелов, чтобы накормить евреев, ведомых Моисеем из Египта.


[Закрыть].

Мистер Аллен приказал убрать все паруса кроме фор-марселя, и корабль скользил со скоростью, едва достаточной, чтобы слушаться руля, якорь приготовлен к отдаче, а лотовый непрерывно сообщал все уменьшающуюся глубину:

– Глубже двадцати, глубже восемнадцати, ровно семнадцать...

Почти все столпились на палубе, внимательно разглядывая берег, как принято в таких случаях, разглядывая в глубоком молчании. Поэтому с некоторым удивлением Стивен услышал веселое улюлюканье за бортом, а когда добрался до поручня, то с еще большим удивлением увидел Хайрабедяна, плещущегося в море.

Стивен знал, что переводчик часто купался в Босфоре, и слышал, как тот причитал, что корабль никогда не ложится в дрейф, чтобы он мог нырнуть, но полагал, что если бы армянин когда-нибудь и нырнул, то только ради парочки конвульсивных, судорожных гребков, вроде его собственных, и уж, конечно, не предполагал ничего похожего на шумную амфибию, резвящуюся среди волн.

Хайрабедян легко поспевал за кораблем, иногда наполовину выбрасывая из воды короткое толстое тело, а иногда подныривая под корабль и выныривая с другой стороны, пуская воду как Тритон. Но его улюлюканье и барахтанье раздражало мистера Аллена, который не всегда слышал доклад лотового. Видя это, Джек перегнулся через поручень и крикнул:

– Мистер Хайрабедян, прошу, немедленно поднимитесь на борт.

Мистер Хайрабедян так и сделал, и теперь стоял на палубе в черных кальсонах, подвязанных у колена и на талии белыми лентами, которые придавали ему несколько чудаковатый вид: вода стекала с его приземистой, косматой, бочкообразной фигуры и венчика черных волос вокруг лысины. Тут Хайрабедян уловил атмосферу неодобрения, и широкая восторженная лягушачья улыбка исчезла с его лица, сменившись выражением глубокой вины. Но его смущение, однако, не продлилось долго: мистер Аллен отдал команду, и якорь ухнул в воду, канат побежал следом, корабль отвернул нос по ветру, а канонир начал салют из одиннадцати выстрелов – такое количество заранее согласовали, как и ответный салют.

Однако салют, казалось, ошеломил турок или, возможно, так и не вывел их из состояния апатии. В любом случае, никакого ответа не последовало. За время длительного молчаливого ожидания Джек побагровел от негодования. Будь это в отношении него лично, Джек бы стерпел немало, но он считал малейшее пренебрежение к королевскому флоту абсолютно нетерпимым: и это касалось пренебрежения во всем, а отсутствие ответного салюта – дело весьма серьезное.

Рассматривая форт через подзорную трубу, Джек заметил, что за деревушку он принял скопление палаток, рядом с которыми расположился табун ослов и верблюдов, а также несколько унылых, невоенного вида людей, сидящих в тени – картина смахивала на угрюмый и сонный базар. В самом форте не наблюдалось вообще никакого движения.

– Мистер Хайрабедян, – обратился к переводчику Джек, – быстро оденьтесь. Мистер Моуэт, сойдите на берег, я хочу, чтобы мистер Хайрабедян спросил их, что они собираются делать, и о чем вообще думают. Бонден, мою гичку, быстро.

Хайрабедян нырнул вниз, и через пару минут снова появился уже в свободных белых одеждах и вышитой тюбетейке. Пара дюжих матросов, столь же крепко раздосадованных, как и их капитан, тут же спустила его в гичку. Гичка помчалась прямо как на гонках и с разбега вылетела на берег, но прежде чем Моуэт и Хайрабедян углубились в дюны, пушка форта разразилась еле слышным тявканьем, еще был замечен небольшой отряд, спускающийся им навстречу.

Джек не хотел казаться обеспокоенным, поэтому передал подзорную трубу Кэлэми и начал расхаживать по правой стороне квартердека, сомкнув руки за спиной. Доктор Мэтьюрин, однако, не имел столь твердых принципов, его не волновала ни честь короля Георга, ни чья-либо еще, он взял трубу из рук мичмана и направил на группу на берегу.

Отряд уже спустился к шлюпке, Хайрабедян и трое или четверо из числа встречающих спорили в восточной манере, размахивая руками, но прежде чем Стивен смог разобрать характер их разногласий (если они вообще были), Мартин обратил его внимание на парящую в воздушном потоке, высоко в безоблачном небе, птицу с белоснежными крыльями, почти наверняка утку-широконоску, и они наблюдали за её полетом, пока не вернулась гичка, доставившая египетского чиновника: взволнованного, бледного и напряженного. Джек пригласил его вниз и приказал сварить кофе.

– О, сэр, если вам так угодно, – низким негромким голосом произнес Хайрабедян, – но эфенди не может ни есть, ни пить, пока не сядет солнце. Рамадан.

– В этом случае нам не стоит соблазнять его и мучить, самим распивая кофе, – согласился Джек. – Киллик, иди сюда. Не нужно кофе. Что ж, мистер Хайрабедян, как дела на берегу? Этот господин пришел пригласить нас на берег, или мне нужно разнести этот форт у него на глазах?

Хайрабедян встревожился, но потом понял, что это всего лишь шутка капитана Обри, и послушно улыбнулся в ответ: беда в том, что «Дромадер» прибыл слишком рано. Его никак не ожидали ранее окончания поста, и хотя гражданские чиновники собрали требуемых животных – именно они придавали склону холма вид ярмарки – солдаты еще никак не готовы.

В последние дни Рамадана многие мусульмане уехали молиться: Мурад-бей находился в мечети в Катии, в часе или двух езды отсюда, а его заместитель отправился сопровождать дервиша вдоль побережья, прихватив с собой ключи от порохового погреба, с этим и связана задержка в ответе на приветствие «Дромадера». Единственному оставшемуся офицеру, одабаши, пришлось использовать тот порох, что нашелся у солдат в пороховых рожках.

– Этот джентльмен и есть одабаши? – поинтересовался Джек.

– О нет, сэр. Это ученый человек, эфенди, он пишет на арабском письма в стихах и говорит по-гречески, а одабаши – просто грубый солдафон, янычар в ранге примерно боцмана, он не осмелится покинуть свой пост и подняться на борт без соответствующего приказа, поскольку Мурад вспыльчив и раздражителен, и с одабаши просто сдерут шкуру, набьют чучело и отправят в штаб. А Аббас-эфенди, – армянин поклонился в сторону египтянина, – чиновник совсем иного рода: он приплыл, чтобы засвидетельствовать своё почтение и заверить вас, что всё по невоенной части – верблюды, палатки и продовольствие – подготовлено, и сообщить, что если вы пожелаете что-нибудь еще, он с радостью это исполнит. Он также хотел бы сообщить, что послезавтра прибудет большое количество лодок из Мензалы, чтобы отвезти на берег ваших людей и их снаряжение.

Джек улыбнулся.

– Прошу, подобающими словами выразите моё уважение и сообщите эфенди, что я очень благодарен ему за старания, но не нужно беспокоиться о лодках – у нас куча собственных, да и в любом случае, к послезавтрашнему дню я надеюсь уже быть на полпути к Суэцу. Пожалуйста, спросите его, может ли он рассказать нам что-нибудь о дороге туда.

– Он говорит, что ездил по ней пару раз, сэр. Поодаль к югу от Тель-Фарамы есть холм, где эта дорога пересекает караванный путь в Сирию, около колодца под названием Бир-эд-Дуэдар. Оттуда начинается дорога паломников, идущая до самого Красного моря, где они садятся на корабль до Джидды. Есть и другие колодцы, а если они пересохнут, то есть озера Балах и Тимсах. Дорога все время пролегает по равнинной местности, плоской как стол и твердой, если только не случалось песчаных бурь, которые иногда перемещают дюны, но в основном твердой.

– Да. Это совпадает со всем, что я ранее слышал. Я рад, что он это подтвердил. Кстати, полагаю, одабаши послал кого-то сообщить Мураду, что мы здесь?

– Боюсь, что нет, сэр, он говорит, что бея ни по какому поводу нельзя тревожить во время молитвы, и Мурад может вернуться в форт следующим вечером или через день, и в любом случае, лучше подождать конца Рамадана – раньше все равно ничего не будет сделано.

– Понимаю. Тогда попросите эфенди незамедлительно сойти на берег и найти лошадей для меня, вас и проводника. Мы последуем за ним, как только я отдам необходимые распоряжения.

Египтянин спустился за борт – еще более бледный, обеспокоенный и по-прежнему взволнованный, явно ослабевший от голода. Джек собрал своих офицеров и велел им приготовиться к высадке по подразделениям.

– Высадке vi et armis [27]27
  силой оружия (лат.)


[Закрыть], джентльмены, – сказал он и, довольный этим выражением, повторил: – Vi et armis, – ожидая некоторой реакции.

Однако ничего кроме полного непонимания на весёлых и внимательных лицах он не увидел. Люди были счастливы лицезреть его в столь приподнятом настроении, но в тот момент в действительности имели значение лишь ясные и конкретные указания. С тихим вздохом капитан Обри их выдал.

Как только он подаст сигнал, вероятно в течение получаса, экипаж должен высадиться на берег с оружием и походными мешками и в строгом походном порядке проследовать в подготовленный для них лагерь и там ждать его распоряжений. Никто не должен шататься по округе или ложиться спать, поскольку если все пройдет благополучно, то капитан Обри надеется выступить в путь вскоре после наступления ночи.

Каждой вахте иметь при себе ром и табак из расчета на четыре дня пути, так что если им суждено отравиться, то пусть отравятся как христиане: бочонки со спиртным должны строго охраняться, старшинам сидеть на каждой всё время. И хотя их обеспечат местным хлебом, у каждого с собой должны быть сухари из того же расчета – это избавит от любых жалоб со стороны обладателей чувствительных желудков.

Джек повысил голос, обращаясь в сторону соседней каюты, где, как он знал, через переборку внимательно подслушивает стюард, и проревел:

– Эй, Киллик. Достань мою рубашку с кружевными манжетами, парадный сюртук, синие штаны и ботфорты: я не собираюсь портить свои белые бриджи, скача на лошади по всей Азии, вне зависимости от этикета. И прикрути челенк к моей лучшей шляпе. Ты меня слышишь?

Киллик слышал, и поскольку он понял, что капитан собирается нанести визит турецкому командиру, то немедленно приготовил все требуемое без долгого нытья и не стал пытаться подсунуть сильно поношенную одежду, даже зашел так далеко, что по собственному почину приготовил медаль за сражение на Ниле вкупе с саблей за сто гиней.

«Боже мой, – подумал Стивен, когда капитан Обри вышел на палубу, пристегивая эту самую саблю, – да он стал на голову выше».

И правда, перспектива решительных действий, казалось, прибавила Джеку роста и ширины в плечах и, безусловно, совершенно изменила выражение лица – оно стало более отстраненным, сосредоточенным и замкнутым. Во всяком случае, Джек был крупным мужчиной и без всяких помех мог позволить себе нацепить на шляпу алмазную побрякушку, а настолько прибавив в моральном превосходстве, его образ стал еще более внушительным, даже для тех, кто близко знал его как вполне мягкого, любезного и не всегда мудрого компаньона.