Текст книги "Гавань измены (ЛП)"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
– А она всего лишь вдова, – подвел итог плотник, качая головой.
– Чертовски жестоко, – сказал боцман.
– Ненавижу законников, – отрезал канонир.
– Но не пробыл я в учебном корпусе и шести месяцев, когда мать вместе со своей тележкой с пирожными появилась неподалеку от казармы. Таким образом, мы виделись каждую пятницу, а порой и чаще. И то же самое было в Белграде и Константинополе, когда я был не на службе. Куда бы ни направили полк. Потому-то я и не забыл английский.
– Может, потому тебя и отправили сюда, – предположил боцман.
– Если так, то лучше бы я отрезал себе язык, – произнес одабаши.
– Тебе здесь не нравится?
– Ненавижу это место. За исключением теперешнего общества.
– Почему же, приятель?
– Я всегда жил в городах и ненавижу деревню. А пустыня еще в десять раз хуже, чем деревня.
– Что, тигры и львы?
– Хуже, приятель.
– Змеи?
Одабаши потряс головой, наклонился и прошептал:
– Джинны и упыри.
– А что такое джинны? – переспросил слегка ошалевший боцман.
– Колдуны, – заявил одабаши, слегка обдумав ответ.
– Ты что, веришь в колдунов?
– Что? Да я сам видел чертовски большого колдуна в старой башне вон там? Вот такого роста, – сказал он, держа руку на уровне ярда от земли, – с длинными ушами и оранжевыми глазами? Ночью он кричит «уху-уху» и всякие несчастные придурки видят его то там, то сям. Нет предзнаменования хуже в этом бренном мире. На прошлой неделе я слышал его почти каждую ночь. – Одабаши помолчал, а затем добавил: – Мне не следовало говорить «колдуны». Скорее, духи. Нечестивые призраки.
– Ого, – произнес боцман, который мог презирать колдунов, но, как и большинство моряков и уж точно все его товарищи по «Сюрпризу», искренне верил в призраков и духов.
– А что упыри? – спросил канонир тихим, почти вкрадчивым голосом, страшась услышать ответ, но поближе придвигая сумку.
– Ха, они намного, намного хуже, – ответил одабаши. – Они часто принимают внешность молодых девушек, но у них зеленая глотка, как и глаза. Иногда их видят на кладбищах, а после наступления темноты они выкапывают и пожирают свежих покойников. Хотя и не всегда свежих. Но упыри могут принять любой вид, как и джинны, и как тех, так и других можно на каждом шагу встретить в этой проклятой пустыне, которую мы собираемся пересечь. Единственное, что можно сделать, так это очень быстро без ошибок произнести «transiens per medium illorum ibat» [28]28
...пройдя посреди них, удалился. (лат.). Евангелие от Луки, Глава 4, стих 30.
[Закрыть], или тебя... В это время ночи, во время Рамадана, дворцовые повара выкидывают кости, оставшиеся от пира, за внешнюю стену, и шакалы уже терпеливо ждут. Но опять же, как только они учуют запах гиены и еще кого подобного же рода...
И тут рассказ одабаши был прерван внезапными дикими криками, воем и ужасающим смехом не далее чем в двадцати ярдах.
Уорент-офицеры «Сюрприза» вскочили на ноги, вцепившись друг в друга, и пока они ошеломленно стояли, тяжелое тело приземлилось на поддерживающий палатку шест, и через мгновение палатку заполнил громкий вой:
– Уху-ху-ху-ху.
За последним «уху» последовало полное безмолвие внутри палатки и испуганное молчание снаружи, и в этой тишине они услышали еще более громкий возглас:
– Сворачивайте палатку. Вы слышите меня? Где боцман? Позовите боцмана. Мистер Моуэт, первый отряд может зажечь фонари и начать движение.
Глава шестая
Корабль Ост-Индской компании «Ниоба«, Суэц.
«Любимая Софи, – писал капитан Обри жене, – пользуясь любезностью майора Хупера из мадрасской администрации, второпях шлю тебе эти несколько строк: он возвращается домой по суше – его последний переход был от Персидского залива через пустыню, на удивительной красоты чистопородном белом верблюде, покрывающем сотню миль в день – до сих пор дорога заняла у него всего лишь сорок девять дней; дальше он держит путь через Каир.
Мы добрались сюда в довольно пристойном виде, передвигаясь по ночам, отдыхая в палатках и под навесами в дневную жару, и прошли через перешеек быстрее, чем мы с главным погонщиком предполагали возможным, за три перехода вместо четырех, несмотря на то, что в первую ночь выступили с опозданием.
Причиной этому послужило не какое-то особое рвение экипажа (хотя, как ты знаешь, весьма достойного во всех отношениях), а то, что нашим эскортом командует преизрядный болван-турок, говорящий по-английски. Он вбил всем в головы россказни о привидениях и джиннах, и эти несчастные дуралеи неслись вперед всю ночь какой-то шаркающей рысью, сбившись в кучу, поскольку каждый боялся отстать от других даже на самое малое расстояние, и все старались держаться как можно ближе к Бирну, марсовому, владельцу счастливой табакерки, призванной оберегать владельца от злых духов и падучей.
К несчастью, всё время находилось что-то, не дававшее утихнуть обуявшему их суеверному ужасу. Мы разбивали лагерь у источников, вокруг которых всегда растут кусты и заросли верблюжьей колючки – в них обитают существа, издающие на восходе или закате, или в обоих случаях, вой и вопли, подобно терзаемым душам грешников.
Как будто этого оказалось недостаточно, днём дюжинами возникали миражи; мне запомнился один, появившийся, когда мы выступили из Бир-Эль-Гады задолго до захода солнца.
В небольшом отдалении появились зелёные пальмы и заблестела вода, видимые так ясно и чётко, что можно было поклясться: они существуют на самом деле. Между пальм бродили девушки с кувшинами в руках и переговаривались. «Ой, ой, – вскричала моя стая слабоумных, – мы пропали: это упыри!»
Стоило видеть, как огромный, жестокий дикарь Дэвис (каннибал, в чем я вполне уверен) цепляется за боцмана, крепко зажмурив глаза, а боцман цепляется за верблюжью упряжь, и оба они взывают к малышу Кэлэми, умоляя его сообщить, когда всё будет позади. Жалкое сборище трусов, и мне должно быть стыдно за их поведение, но и турки вели себя не лучше.
Я также должен признаться, что Стивен не всегда проявлял должную сдержанность. Когда преподобный Мартин попытался объяснить, что упыри и прочее – всего лишь жалкое суеверие, он подкинул ему аэндорскую волшебницу, гадаринских свиней и еще целый воз злых духов из Святого Писания, приводя в пример всевозможных классических призраков, обращаясь к неизменным преданиям всех эпох и народов, а также преподнёс нам подробнейший отчёт о пиренейском оборотне, с которым был знаком лично, вконец перепугав мичманов помладше.
Они с Мартином практически не спали (разве что дремали по ночам, сидя на верблюдах во время переходов), поскольку, пока все остальные лежали днем под навесами, ползали по кустам в поисках различных растений и живых тварей. Я полагаю, ему не следовало ловить так много змей, ведь ему известно, какую неприязнь вызывают они у моряков, и кроме того, ему совершенно не стоило тащить с собой чудовищную трехфутовую летучую мышь.
Она слетела со стола и начала хлопать крыльями на груди бедняги Киллика; мне подумалось: тот от страха упадёт без чувств, вообразив, будто это нечистый дух, во что он вполне мог поверить.
Он и вправду потерял сознание на следующий день – ты бы прониклась к нему сочувствием – от перегрева и невзгод. Пара верблюдов взбесилась, и понесла (что, как мне рассказали, часто происходит с ними в брачный сезон), с ревом совершила устрашающий набег на мой шатёр, пуская пузыри и разбрасывая мои вещи налево и направо. Все дружно кинулись хватать их за ноги и хвосты и успели оттащить, но к тому времени моей лучшей шляпе был нанесён непоправимый урон.
Мне было жаль её из-за прикрепленной на манер кокарды моей турецкой награды: бриллианты я хотел преподнести тебе, а до этого я надеялся, что они придадут мне бо̀льшую значимость у турок. Однако челенк затоптали глубоко в песок, и хотя Киллик с помощью многочисленных помощников к закату просеял несколько тонн пустыни – как я и упоминал, он свалился совершенно без чувств – мы вынуждены были двинуться дальше, перекинув беднягу Киллика через верблюда.
Возвращаясь к Стивену: тебе, конечно же, знаком его скромный образ жизни – одно новое пальто каждые десять лет, изношенные брюки, непарные чулки, никаких расходов, кроме как на книги и естественнонаучные инструменты – в общем, он привел меня в совершенное изумление, выложив в Тине невероятную сумму в золоте и купив целое стадо верблюдов (подобно Иову) для перевозки его драгоценного водолазного колокола, о котором я уже рассказывал: он разбирается на части, но для перевозки каждой требуется крепкое и выносливое животное.
Египтянин, подобравший нам для путешествия вьючных животных, не рассчитывал на водолазный колокол, но, к счастью, поблизости находился лагерь бедуинов, у которых можно купить верблюдов. И, дорогая Софи, в том же лагере я встретил такую кобылку...»
Подойдя к концу повествования, Джек остановился на мгновенье, улыбнулся, а затем продолжил:
«В общем, сюда мы прибыли в подходящее время и лишь с одним пострадавшим: переводчик имел несчастье натянуть ботинок с затаившимся внутри скорпионом, и сейчас бедняга лежит с распухшей как диванная подушка ногой.
Мне его искренне жаль: этот человек оказался крайне полезным и ответственным, говорит на всех языках Леванта и также превосходно на английском – смог бы сам построить Вавилонскую башню голыми руками. Когда мы прибыли, увы, наши друзья в очередной раз не подготовились к нашему прибытию.
Корабль Компании уже прибыл и выглядел воплощением тупоносого, пузатого торгового судна, почти все орудия укрыты от глаз в трюме, а экипаж состоял из ласкаров; единственным европейцем на борту был лоцман Компании из Мохи; дул славный ветерок с норда, попутный для перехода по заливу. Но куда подевались турки, которых нужно было принять на борт?
Я посетил дом египетского губернатора, но он отсутствовал, после чего выяснилось, что вице-губернатор – человек новый, должность получил в результате некоторых недавних потрясений, и совершенно не знаком с планом: его беспокоила только выплата какой-то абсурдной суммы с «Ниобы» в виде портовых сборов, налогов на пресную воду и таможенной пошлины за несуществующие товары. Под давлением Хайрабедяна, которого принесли на носилках, он признал, что неподалёку располагается турецкий отряд, который уже переместился неизвестно куда, но может вернуться после окончания Рамадана. Впрочем, он мог бы послать к ним и передать, что мы здесь. Очевидно, что турок он не любит, и было бы странно, если бы турки хорошо относились к нему при всём их старании. Он вёл себя довольно бесцеремонно – как я пожалел о пропаже челенка! – но Хайрабедян убедил меня с ним не ссориться, поскольку отношения между Турцией и Египтом довольно натянуты.
Разумеется, к туркам он никого не послал, и, учитывая прикованного к носилкам Хайрабедяна, мы оказались в затруднительном положении. Всё это время дул чудесный ветер, жаркий, но в нужном направлении. Мы теряли драгоценные часы, а луна с каждым днём становилась всё меньше.
По счастливой случайности, наконец, я нашёл своих солдат. Наш эскорт провёл некоторое время в городе, дожидаясь конца поста, прежде чем вернуться в Тину, и с наступлением темноты тратил наградные, которые я им выдал, на развлечения. И прежде чем отбыть, одабаши пришёл попрощаться с нашими уоррент-офицерами.
Он рассказал, что из-за разногласий между правителем Египта и турецким командиром туркам пришлось бежать к Колодцу Моисея, и, по слухам с базара, египтяне планируют натравить на них Бени-Атаба – племя бедуинов-мародеров; хотя, вероятно, это чепуха: не стоит доверять египтянам.
Я сразу направился к Колодцу Моисея, но там уже праздновали Байрам, конец поста, поэтому турецкий командир ответил мне лишь приглашением на пиршество, клятвенно заверив, что не сдвинется с места, пока не разделит со мной жареного верблюжонка – один, два или даже три дня задержки не имеют никакого значения. Но, что самое печальное, меня пригласил и египтянин, а Хайрабедян объяснил, что тот смертельно оскорбится, если я не надену лучший мундир. Поэтому я принял оба приглашения».
Джек подумывал было рассказать жене о пире у египтянина, бесконечной арабской музыке, ужасающей жаре, когда он много часов сидел, натянув на лицо самую любезную улыбку, и о толстых дамах, танцевавших, или, по крайней мере, бесконечно долго извивавшихся и трясшихся, еще и строя при этом глазки; про встречу у турок с литаврами, фанфарами и мушкетными залпами, а также про застревающее в зубах мясо верблюжонка, приправленное миндалем, медом и огромным количеством кориандра, и про воздействие температуры в сто двадцать градусов по Фаренгейту в тени на организм, переполненный угощениями двух пиров подряд. Но вместо этого повел рассказ о трудностях общения с бимбаши Мидхатом, командующим турками:
«Поскольку состояние бедняги переводчика не позволяло его даже переносить, то Стивен любезно согласился сопровождать меня, чтобы оказать посильную помощь, раз уж он говорит по-гречески, на лингва-франка и немного на той разновидности арабского, на какой говорят в Марокко.
Этого хватало, чтобы сносно передавать застольные замечания вроде «Знатный суп, сэр» или «Позвольте мне подложить вам еще этих бараньих глаз», но ближе к концу трапезы, когда удалились все, за исключением двух старших офицеров и того милого арабского джентльмена, которого мы должны посадить на трон Мубары, я всеми доступными средствами постарался донести до бимбаши (что-то вроде нашего майора) исключительную важность послания, наш жаргон оказался никуда не годным.
Стало ясно, что ни турок, ни египтянин не имеют ни малейшего представления о галере, которой предстояло отплыть из Кассавы этим самым днём или на следующий день, увозя французов и их сокровища на север (и это странно, к слову, ведь до того, как свалиться, Хайрабедян рассказал мне, что арабский торговец из Суэца подтвердил загрузку галеры в Кассаве большим количеством ящиков, небольших, но тщательно охранявшихся и весивших тяжелее свинца), поэтому мы должны были во что бы то ни стало донести до него положение дел.
Но каждая наша попытка вызывала у обоих офицеров хохот, напоминавший рёв. Как тебе известно, турок нелегко рассмешить, а эти, несмотря на свою молодость и подвижность, до сих пор были мрачны, как судьи.
Но услышав слово «торопиться», они не смогли сдержаться, разразившись каким-то уханьем, покатывались с боку на бок и хлопали себя по бедрам; а когда вновь обрели дар речи, вытерли выступившие слезы и сказали: «Завтра или на следующей неделе». Даже Хасан, полный достоинства араб, в конце концов, присоединился к ним, заржав как лошадь.
Затем внесли кальян, и мы закурили: турки с периодическими смешками себе под нос, араб – с улыбкой, а мы со Стивеном – полностью выбитые из колеи. В итоге Стивен предпринял ещё одну попытку, выворачивая фразу так и сяк и дуя, чтобы изобразить необходимость воспользоваться попутным ветром, что всё зависит от ветра. Но и это не дало результата.
При первых же звуках этого злосчастного слова турки взорвались от хохота, а один из них так сильно дунул в кальян, что вода рванулась вверх и залила табак. «Ah, zut alors [29]29
Проклятье, дьявольщина (фр.)
[Закрыть]», – произнёс Стивен. Тут араб поворачивается к нему и спрашивает: «Вы говорите по-французски, мсье?» И сразу же оба затрещали наперегонки: оказывается, Хасан, как и его кузен, нынешний шейх, в молодости попал в плен к французам.
Я навидался, как быстро может меняться выражение лица, но ещё не встречал, чтобы это происходило так моментально и радикально, как смена гримасы бимбаши с лучащейся весельем на полностью собранную и предельно серьёзную, когда араб перевёл историю о французском сокровище. Сначала он не мог поверить в сумму, хотя Стивен весьма предусмотрительно выдал ему самые скромные предположения из расчёта двух с половиной тысяч кошельков, потом повернулся ко мне.
«Да», – подтвердил я, написав сумму на полу куском полурастаявшего рахат-лукума (цифры-то у нас одинаковые, ты же знаешь), «и, возможно, столько», – начертив пять тысяч.
«Да неужели?» – заявляет он и хлопает в ладоши – и через минуту все вокруг заняты, как пчёлы в перевернутом улье, люди носятся во все стороны, сержанты рявкают, бьют барабаны и звучат трубы. К восходу все уже были на борту, все до последнего, и наши лица овевал ветер.
За ночь ветер сменил направление на противоположное и таким и остался, дуя весьма сильно; взглянув на карту, ты можешь увидеть – чтобы пересечь узкий и длинный Суэцкий залив курсом зюйд-зюйд-ост нам совершенно необходим попутный ветер.
Время от времени бимбаши рвёт на себе волосы и порет своих людей; время от времени влажность, жара и отчаяние приводят меня к мысли, что мое несчастное тело устало от тягот этого огромного мира; и время от времени экипаж (который прекрасно сознаёт, к чему всё идет, а в душе каждый из них – пират) обращается ко мне через мичманов или офицеров, или Киллика, или Бондена с уверениями, что они почли бы за счастье, если я сочту нужным, почли бы за счастье верповать эту посудину до тех пор, пока не падут замертво от солнечного удара и апоплексии.
Пока дует такой ветер, я не могу намеренно так поступить в этой мелкой, ничем не защищенной бухте с извилистыми проливами, острыми коралловыми рифами и дном, за которое с трудом уцепится якорь, но мог бы попытаться, если ветер спадёт; хотя, видит Бог, сейчас невозможно добраться от юта до бака, чтобы не изойти потом, не то что приняться за такое утомительное дело, как вытягивать судно. Даже ласкары с трудом выносят такую погоду.
Мы уже сделали все, что можно в плане приготовлений – установили на палубе пушки и тому подобное, а в остальном – сидим, до скрежета стиснув зубы. Моуэт и Роуэн постоянно на ножах, я с горечью это признаю, и, боюсь, на одном дереве нет места двум соловьям.
Довольны только Стивен и мистер Мартин. Они часами пропадают в своём водолазном колоколе, пуская пузыри и посылая наверх червей, ярких разноцветных рыбок и куски кораллов, они даже едят в колоколе. Или же целыми днями пропадают на рифах, разглядывая всяких тварей на мелководье и птиц – говорили мне, что скоп видали без счета.
Стивену любая жара всегда была нипочем, но как ее переносит мистер Мартин, даже с учетом зеленого зонтика – затрудняюсь сказать. Он стал тощим, как журавль, если можешь представить себе журавля с постоянной улыбкой до ушей. Прости меня, Софи, майор Хупер уже рвется в дорогу. С искренней любовью к тебе и детям, твой любящий муж,
Д. Обри».
Когда же Джек увидел, что майор отбыл, то вернулся, задыхаясь, в свою каюту, в которой с трудом просачивавшийся сквозь ставни воздух не давал никакой прохлады. Вдалеке, на фоне колышущихся пальм западного берега, он увидел Стивена и Мартина, несущих приличных размеров черепаху. К борту пришвартовалась лодка – еще один араб к мистеру Хайрабедяну.
Через люк в потолке он услышал, как Моуэт процитировал:
– Люблю зимой бродить в пустующем лесу, где ветер дует холодно и рьяно...
И по каким-то причинам эти строки вызвали в его памяти луну, которую он видел прошлым вечером – уже не тот полупрозрачный серпик, повисший в небе, а огромный толстый кусок дыни, освещающий путь галере, уже неплохо продвинувшейся на своём пути в Мубару.
«И всё же мы не потеряли ни минуты, проходя через перешеек. Здесь мне не в чем себя упрекнуть», – подумал Джек. Возможно, он должен был вести себя тактичнее при разговоре с египтянином или обойтись без него, придумав более хитрый и быстрый способ связаться с турками. Различные варианты возможных действий роем кружились в его голове, но постепенно сон поглотил их, смягчив немного чувство вины.
«Прекрасный план по воле рока не преуспеет» [30]30
Строчка из стихотворения Роберта Бернса «К Полевой Мыши..» пер. Кистерова Е.К.
[Закрыть] – говорил его внутренний голос, а другой отвечал ему: «Да, но потерявшие удачу командиры – не тот тип людей, которым можно доверить крайне сложную и плохо подготовленную миссию».
Джек уснул, хотя эта мысль успела глубоко пустить корни, готовая снова вырваться наружу. Джек научился крепко спать еще в начале морской карьеры и, хотя уже прошло много лет с тех пор, как он нес вахту, навыки его не покинули; Обри по-прежнему мог спать при сильном шуме и в неудобном положении, разбудить его могли только по-настоящему серьезные потрясения. Но только не скрип кокосового троса, который волокут по палубе под пронзительные крики индусов, не собственный отвратительный храп (с запрокинутой головой и открытым ртом) и не ароматы турецкой кухни, чей запах приплыл на корму с наступлением вечера. Что на самом деле разбудило его, сразу и резко, так это перемена ветра, который неожиданно отошел на два румба: он ослаб и теперь задувал порывами.
Обри поднялся на палубу. На маленькой корме было непривычно многолюдно: его офицеры тут же отвели турок и арабов к лееру левого борта: те ничего не понимали, но покорно исполняли приказы. Наветренную сторону мгновенно расчистили, и капитан стоял, глядя в ночное небо, на клочья облаков над Африкой и дымку над Аравийским побережьем.
Погода меняется, в этом он был уверен. Это было очевидно и для нескольких матросов с «Сюрприза», уже немолодых и очень опытных людей, долгое время ходящих в море. Они чувствовали перемену погоды, как кошки, поэтому теперь выстроились на шкафуте, многозначительно поглядывая на капитана.
– Мистер Макэлуи, – начал Джек, поворачиваясь к лоцману Компании. – Что вы и серанг [31]31
Серанг – боцман, начальник над ласкарами.
[Закрыть] делаете в таких случаях?
– Сэр, – ответил мистер Макэлуи. – Как я уже говорил, мне нечасто приходилось бывать к северу от Джидды или Янбо, как и серангу, но как мы оба думаем, очень похоже на то, что ветер затих на всю ночь. Разве что завтра поднимется «египтянин».
Джек кивнул. Египетский ветер был самым благоприятным в узком заливе вроде Суэцкого, с его сильными течениями и коралловыми рифами. И если «Ниоба» так хорошо держится круто к ветру без сноса, как про неё говорили, при умелом управлении её сможет донести до относительно широкой части залива.
– Ну что ж, – сказал капитан. – Думаю, мы можем завести верп, тогда, даже если этот чёртов ветер совсем ослабнет ко времени прилива, корабль можно будет отверповать к выходу из бухты, не потеряв ни минуты египтянина, если он когда-нибудь поднимется.
– Доктор, – сказал Джек, когда Стивен и Мартин поднялись на борт, передавая друг другу коробку за коробкой, набитые кораллами и ракушками, а из носовой части «Ниобы» через скопление арабских дау протянулся канат. – Нам пообещали египетский ветер.
– Это так же страшно, как самум?
– Осмелюсь предположить, что так. Я слышал, что он приносит непривычную даже для этих мест жару. Но самое главное, что это ветер с веста, даже норд-веста. И пока он дует в бакштаг, может принести хоть адово пекло. – ...хоть адово пекло, – повторил Джек, когда они пили чай в каюте. – На самом деле, жарче уже некуда, иначе в этих краях выживут только крокодилы. Тебе когда-нибудь было так же жарко как сейчас, Стивен?
– Ни разу, – ответил Стивен.
– Нельсон однажды сказал, что ему не нужна шинель – его греет любовь к своей стране. Интересно, она бы охлаждала его, окажись он здесь? Я уверен, что для меня этот метод неэффективен, с меня течет как с дистиллятора Первиса.
– Может, ты недостаточно любишь свою страну?
– А кто будет ее любить за подоходный налог в два шиллинга с фунта, и после того как капитанская доля призовых сократилась до одной восьмой?
Сразу после рассвета пронеслись первые порывы «египтянина». За ночь «Ниобу» отверповали за пределы бухты, подальше от других кораблей. Во время ночной вахты ветер утих и наступил штиль. Внутри корабля даже с открытыми люками и иллюминаторами было невыносимо душно, но первые порывы египтянина несли ещё большую жару.
Джек пару раз ненадолго вздремнул, но на рассвете уже был на палубе и смотрел, как волны вздымаются под напором усиливающегося ветра, покрывающего рябью ещё недавно неподвижную поверхность, радость в его сердце поднималась вместе с приливом. Наконец он почувствовал, что постепенно, как вода вокруг корабля, в душе оживает надежда.
С таким количеством уставших от ожидания матросов шпиль лебедки вертелся как заводной, якорь поднимался без задержек, и вскоре «Ниоба» уже набирала ход, снявшись с якоря столь гладко, как только можно пожелать, даже несмотря на встречное течение, и Джек обнаружил, что, хотя корабль нельзя сравнить с его любимым «Сюрпризом» в плане обводов, легкости управления и скорости, но все же он крепкий и годный к службе, не склонный уваливаться под ветер, по крайней мере, при курсе в бакштаг, и это доставило ему большое удовольствие.
Но всё же в этом ветре имелось что-то странное: не только необычайный зной, как из печи, и не резкая, непредсказуемая порывистость, но нечто еще, чего Джек определить не мог. Восходящее солнце ясно сияло в чистом небе на востоке, уже невероятно сильное, но на западе проглядывалась какая-то низовая муть, а вдоль всего горизонта, на возвышении примерно градусов в десять, висело оранжево-рыжее нечто, слишком плотное для облака.
«Понятия не имею, что с этим делать» – подумал Джек. Когда он повернулся, чтобы спуститься к себе и позавтракать, выпив первую живительную чашку кофе за сегодня – настоящий мокко, доставленный прямо из этого примечательного порта, – то заметил, как четыре юных мичмана испытующе уставились на него. «Ну конечно, – решил Джек, – они надеются, что я знаю, как с этим разобраться. Капитан должен быть всеведущим».
Вошёл Стивен с маленькой склянкой в руках.
– Доброго тебе дня, – сказал он. – Знаешь температуру моря? Восемьдесят четыре градуса по шкале Фаренгейта [32]32
Примерно 36 градусов по Цельсию.
[Закрыть]. Солёность я ещё не вычислил, но могу предположить, что она необыкновенно высока.
– Да, я тоже в этом уверен. Это необыкновенное место. Барометр упал ещё не слишком сильно... Вот о чём я тебя попрошу, Стивен, будь добр, спроси Хасана, что он думает об этой полосе на западе. Он ведь провел много времени в Аравийской пустыне, путешествуя на верблюдах, и должен знать о местных природных явлениях. Но не торопись, давай сначала прикончим этот кофейник.
Хорошо, что спешить не требовалось, потому что кофейник был огромным, а Стивен – необыкновенно и даже утомительно разговорчивым, когда речь зашла о скорпионах, огромное количество которых обнаружилось в трюме, и команда «Сюрприза» собиралась с ними расправиться.
– Нельзя к ним относиться с таким предубеждением... скорпионы никогда не нападают без причины ...жалят, только если их спровоцировать ...укус вызывает небольшой дискомфорт, реже, очень редко приводит к летальному исходу ...можно сказать, никогда, за исключением тех, у кого и так больное сердце, они обречены в любом случае...
– Кстати, как там бедняга Хайрабедян? – спросил Джек.
– Завтра будет уже снова на ногах, ему гораздо лучше, – ответил Стивен, и в этот момент на «Ниобу» налетел шквал, фактически положив корабль на борт. Кофейник улетел в сторону подветренного борта, хотя друзья нелепо умудрились уберечь свои пустые чашки, и когда корабль снова выровнялся, Джек уже вскочил на ноги, пробиваясь сквозь мешанину из стульев, стола, документов и навигационных инструментов.
Он уже выходил в дверь, когда его окутало рыжее облако песка: песка в воздухе, песка под ногами, песка, скрипящего на зубах, и через эту пелену Джек смутно видел невероятную сумятицу. Паруса яростно трепетали, дико крутящийся штурвал сломал руку рулевому и отшвырнул его к борту, ростры и шлюпки снесло за борт, а едва видимый грот-стеньги-стаксель с почти вырванным ликтросом мотало где-то у подветренной стороны.
Ситуация была критической, хотя полученные повреждения и не были фатальными: удерживавшие пушки брюки не порвались, хотя при таком чудовищном крене на подветренную сторону одна из девятифунтовок перемахнула через другой борт, но из-за такого крена корабль мог легко затонуть. Паруса немедленно потравили, уберегая мачты, а двое рулевых уже стояли у штурвала.
Что оказалось серьёзнее, так это толпа турок, в ужасе носящаяся по палубе. Часть бегала в носовой части и на миделе в вихрях клубящейся пыли и песка, еще большее число карабкалось наверх через главный и носовой люки.
Многие из оставшихся на палубе вцепились в бегучий такелаж, сводя на нет все усилия матросов. Еще немного, и работать на корабле станет невозможно. Следующий шквал может совсем опрокинуть судно, что приведёт к большим жертвам – сухопутных союзников десятками смоет за борт.
Моуэт, Роуэн и штурман уже были на палубе, Гилл – наполовину раздетый.
– Загоните их вниз! – прокричал Джек, пробираясь вперёд, широко раскинув руки и прикрикивая «Кыш! Кыш!», как будто пас стадо гусей.
Турки – яростные бойцы в сухопутных сражениях, сейчас пребывали в растерянности, вырванные из привычной среды. Многие страдали морской болезнью, и все в ужасе оцепенели. Их смогли обуздать только уверенные действия и авторитет четырех офицеров, с такой лёгкостью передвигающихся по вздымающейся палубе.
Спотыкаясь и натыкаясь друг на друга, турки неслись к люкам, карабкались или срывались вниз, кучами барахтаясь в трюме. Едва Джек отдал приказ «Задраить люки!», чтобы удержать обезумевших людей внизу, как почувствовал, что у него заложило уши, и через секунду на корабль обрушился второй шквал.
Порыв ветра накренил корабль, который ещё не успел встать на ровный киль после первого шквала, но «египтянин» уже брал верх, дуя неравномерно, но мощно и безостановочно. Пока Джек добирался до кормы, не в состоянии ничего разглядеть сквозь застилающий глаза песок, он успел задаться вопросом, как могут люди дышать таким раскалённым и густым воздухом, и мысленно поблагодарил звёзды за то, что не поднял брам-стеньги.
Он мог бы поблагодарить их и за хорошо обученную команду опытных моряков и великолепных офицеров – Моуэт и Роуэн отдавали себя во власть поэзии в кают-компании, но в чрезвычайной ситуации мужественно руководили на палубе вопреки суровой прозе жизни.
Даже если бы у него хватило на это времени, Джек удержался бы от благодарности. С тех пор как он начал овладевать искусством мореплавания. Джек принимал морскую выучку как должное и относился к тем, у кого этот навык отсутствовал, с предубеждением, как к чему-то постыдному, если не сказать порочному, его похвалы удостаивались лишь самые высокие достижения. В любом случае, этот вопрос больше не поднимался, поскольку в последующие двадцать часов капитан был полностью поглощён спасением корабля и корректировкой курса.
Первый и очень длинный участок пути они преодолели с минимальным количеством парусов, закрепляя рангоут и уцелевшие лодки, поднимая лось-штаги, брасы и рей-тали, в постоянном ожидании новых шквалов, которые практически невозможно было разглядеть в песчаной мгле, то и дело проступающей через туман из мелкой жёлтой пыли, туман настолько густой, что солнце в полдень выглядело как размытое красно-оранжевое пятно, похожее на кляксу, висящую в небе над Лондоном в ноябре. Как в ноябре, но только когда температура в тени – сто двадцать пять градусов по Фаренгейту.
