Текст книги "Гавань измены (ЛП)"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
Он перекинулся парой слов с мистером Алленом, а затем, уже садясь вместе с Хайрабедяном в ожидавшую их гичку, увидел Стивена и Мартина. Задумчивое и сосредоточенное лицо Джека расплылось в улыбке, и он крикнул:
– Доктор, я собираюсь на берег. Не желаете ли присоединиться? – и, видя, как Стивен посмотрел на своего соседа, продолжил: – Мы можем освободить место и для мистера Мартина, сев поплотнее.
– Подумать только, через пять или десять минут я ступлю на берег Африки, – произнес Мартин, когда мощные гребки понесли шлюпку к берегу, – никогда не смел на это надеяться.
– С огорчением вынужден вас разочаровать, – уточнил Джек, – но, боюсь, то, что вы видите впереди – это уже Азия, а Африка немного правее.
– Азия – да это во сто крат лучше! – воскликнул Мартин и от души расхохотался.
Он всё ещё продолжал смеяться, когда шлюпка носом зарылась в азиатские пески. «Неуклюжий» Дэвис, сидящий на носовом весле, бросил сходни, чтобы на сверкающие сапоги капитана не попало ни капли, и простер любезность аж до того, что подал Стивену и Мартину свою грубую, волосатую руку, когда те неловко спускались в безнадежно сухопутной манере.
Немного поодаль от моря песок сменился на жесткую, неровную и дурно пахнущую грязь, а грязь – на дюны. Когда они добрались до дюн, те полностью закрыли ветер, и их окутал поднимавшийся от земли жар, а с ним и полчища назойливых черных, жирных и мохнатых мух, садящихся на лица, заползающих в рукава и под воротники. На повороте тропинки они встретили коренастого широкоплечего янычара с длинными руками, свисающими до колен, который отсалютовал в турецкой манере, а потом просто стоял, уставившись на Джека и его челенк с выражением явного испуга на крупном, зеленовато-желтом лице, возможно, самом уродливом во всем мусульманском мире.
– Это и есть одабаши, – сказал Хайрабедян.
– Понятно, – ответил Джек и отсалютовал в ответ, но его визави, видимо, нечего было сказать, и поскольку существовала надежда, что и мухи, и жара уменьшатся на вершине холма, Джек спокойно пошел дальше. Он не прошел и пяти ярдов, когда одабаши снова подскочил к нему, корявая фигура чуть не переламывалась от поклонов, а резкий голос был полон почтения и озабоченности.
– Он просит вас пройти через главные ворота, чтобы одабаши мог выстроить почетный караул и трубачей, – перевел Хайрабедян. – Просит вас войти и немного отдохнуть в тени.
– Я ему благодарен, но скажите, что у меня мало времени, и я не могу ни на шаг изменить маршрут, – ответил Джек. – Черт бы побрал этих мух!
Несчастный одабаши явно разрывался между страхом рассердить человека со столь высокой наградой, как капитан Обри, и страхом перед Мурад-беем: в этих муках турок что-то бессвязно лепетал, но из всех его обрывочных замечаний и оправданий стало ясно одно – одабаши не собирался брать на себя ответственность и беспокоить своего командира. Бей отдал строгий приказ, что его нельзя беспокоить, сказал одабаши, а первая обязанность солдата – послушание.
– Вот дурень, – произнес Джек, попав в рой мух и ускорив шаг. – Скажи ему, чтобы читал мораль в другом месте.
Они теперь поднимались на холм из засохшей грязи, на котором стояла крепость, и как только дюны оказались с подветренной стороны, мух стало меньше, однако жара усилилась.
– Ты сильно побагровел, – обеспокоился Стивен. – Тебе следует снять этот плотный мундир и ослабить шейный платок. Тяжелые, тучные особи подвержены судорогам, которые могут вызвать апоплексию и даже гиперемию.
– Я буду в полном порядке, как только окажусь в седле и поскачу, – сказал Джек, сильно не желавший потревожить идеальный узел своего галстука. – Вот и он, достопочтенный эфенди, благослови его Господь.
Они приближались к расположенному к востоку от форта лагерю, к этому времени начавшему отбрасывать на уходящий вниз склон внушительную синеватую тень. На ближней стороне лагеря на фоне табуна вьючных животных и палаток уже можно было разглядеть Аббаса с несколькими лошадьми и конюхами.
Эфенди выслал им навстречу мальчишку: юношу красивого, стройного и изящного как серна, который с обаятельной улыбкой их поприветствовал, сообщил, что будет провожатым по дороге в Катию, и повел через ряды палаток, сплетенных из тамарисковых веток хижин и аккуратных рядов лежащих надменных верблюдов, невозмутимых как кошки.
– Верблюды! Это же верблюды! – воскликнул Мартин. – Без сомнения, прямо-таки библейский ковчег.
Его единственный глаз сверкал от восторга, и, несмотря на мух и гнетущую жару, намного хуже переносимую теми, кто только что прибыл с моря, его лицо излучало чистое счастье, составив яркий контраст с апатичными физиономиями лежавших в тени погонщиков верблюдов, на вид – едва живых.
А вот лошадей переполняла энергия: три очаровательных арабских скакуна – два весьма изящных гнедых жеребца и кобыла почти шестнадцати ладоней в холке. Все трое гарцевали, как будто пребывали в приятном ожидании.
Кобыла была одним из самых красивых существ, что Джек когда-либо видел: замечательной золотистой масти, с благородно посаженной головой и огромными блестящими глазами. Он мгновенно преисполнился к ней симпатией, да и она со своей стороны тоже оказалась не против познакомиться: насторожила маленькие точеные уши и проявила самый искренний интерес, когда Джек поинтересовался, как у неё дела.
– Мистер Хайрабедян, – произнес он, поглаживая ей шею, – сообщите эфенди, что я восхищаюсь его вкусом. Какая удивительная, просто невероятной красоты кобыла! А затем скажите ему обо всех приготовлениях, что мы сделали для высадки людей на берег. Экипажу следует ждать здесь моего возвращения, что случится, надеюсь, вскоре после захода солнца. И чтобы мы могли незамедлительно тронуться, к тому времени палатки должны быть свернуты, фонари подготовлены, животные напоены, а все матросы накормлены.
Хайрабедян перевел всё сказанное. Аббас-эфенди выглядел весьма довольным, или, по крайней мере, не таким встревоженным, и ответил, что все указания капитана будут исполнены в точности.
– Отлично! – воскликнул Джек. – Доктор Мэтьюрин, прошу, подайте на корабль сигнал, махните платком.
Капитан Обри уже собирался вскочить в седло, когда одабаши метнулся вперед и схватился за стремя, чтобы ему помочь, и произнес нечто весьма похожее на «прошу извинять, малорд».
– Благодарю, одабаши, – ответил Джек, – ты, несомненно, отличный парень, хотя и глуп как пробка. Что теперь? – последнее уже адресовалось Стивену, ухватившемуся за поводья.
– Полагаю, никто не против, если мы отправимся к дельте, может даже на верблюде, просто ради интереса ступить на земли Африки и даже немного полюбоваться местной флорой?
– Ни за что на свете, – сказал Джек. – Лучше собирайте цветы, если не хотите, чтобы вас сожрали львы или крокодилы, а что еще важнее, вернитесь вовремя. Если хотите, попрошу Хайрабедяна, чтобы эфенди это организовал.
– Ни в коем случае. Мы отлично управимся на греческом. Что ж, хорошего дня и благослови тебя Господь.
Джек развернул кобылу вслед за юношей, и они стали осторожно спускаться по склону, объезжая крепость слева. Добравшись до конца спуска, они увидели несколько шатров, рядом с которыми стояли на привязи верблюды и лошади. Это был бедуинский лагерь. Кобыла подняла голову и издала мелодичное ржание. Крупная фигура с длинной седой бородой и в грязной рубашке появилась из шатра и махнула рукой: кобыла снова заржала, неотрывно глядя в том направлении.
– Мальчишка говорит, что это Мухаммед ибн-Рашид – невероятно толстый человек из Бени-Ходы. Самый грузный человек в северной пустыне. Это его лошадь. Решили, что вам она больше всего подойдёт, – сказал Хайрабедян.
– Ну что же, нет ничего лучше, чем откровенность, – сказал Джек. – Давай милая, – продолжил он, обращаясь к кобыле, которая всем своим видом показывала желание остаться в лагере. – Потерпи час или около того до Катии, и вернёшься к хозяину.
Он ни капли не сомневался в том, что лошадь прекрасно его поняла: она пару раз повела ушами, затем, забавно подпрыгнув, поменяла ведущую ногу и поскакала вперёд ровной покачивающейся иноходью.
Руины Пелузия остались по правую руку, и теперь вокруг них не было ничего, кроме ровного твёрдого песка, покрытого мелкими гладкими камушками. Кобыла окончательно вошла в ритм: она бежала ходкой ровной рысью так легко, как будто несла на себе маленького ребенка, а не массивного капитана в полном обмундировании с тонной золотого галуна. Но это не стоило ей больших усилий. Мальчишка погнал свою лошадь вперёд, и Джек почувствовал, что кобыла забеспокоилась, едва сдерживая прыть.
Джек ослабил поводья, и та мгновенно изменила темп и понеслась невероятно мощными скачками. Спустя пару мгновений они оказался далеко за пределами бухты и мчались по абсолютно плоской равнине даже быстрей, чем Джек мог предположить. Кобыла, не прилагая усилий, скакала так же идеально, как и прежде, пружинисто и воздушно – просто летела, едва касаясь земли копытами.
Поток долгожданного ветра бил ему в лицо и продувал толстый мундир, наполняя сердце радостью: никогда Джек так не наслаждался ездой на лошади, никогда не ощущал себя столь хорошим наездником, собственно, он никогда так хорошо и не скакал. Но это не могло длиться вечно: Джек мягко придержал лошадь со словами:
– Ну же, дорогая, ты ведешь себя неразумно и безответственно. Путь еще не близкий.
Кобыла снова заржала и, к своему удивлению, Джек обнаружил, что ее дыхание почти не участилось. Когда добрались остальные (Хайрабедян с большим трудом), Джек спросил имя кобылы.
– Амина, – ответил мальчик.
«Если у нас все получится и удастся соблазнить деньгами огромного толстяка из пустыни, я заберу кобылу домой и буду держать как домашнюю любимицу. На ней можно учить кататься детей, ей даже под силу примирить Софи с лошадьми».
Они ехали спокойной плавной иноходью, и мысли Джека унеслись далеко вперёд, к предстоящей встрече с Мурадом. Из личного опыта, полученного в Ионическом море, он знал, что существует огромная разница между интересами Блистательной Порты и местных турецких командиров, а так же в том, что одни приказали, а другие исполнили.
Джек продумал несколько возможных вариантов поведения, но ни один не показался ему достаточно подходящим. «Если он окажется простым честным турком, мы сразу придём к согласию, а вот если начнёт хитрить, нужно будет сделать всё, чтобы вывести его на чистую воду. И если у меня не получится, придётся взять на себя этот переход, хотя это оказалось бы чертовски неудачным началом».
Теперь, когда его отдалённые и смутные планы стали приобретать более-менее конкретные очертания, он всем своим существом жаждал успеха кампании. Конечно, Джек не мог не учитывать в своих планах сокровища, которые галера должна была доставить в Мубару, но это было не единственной причиной его рвения.
В последнее время Джек был недоволен собой: хотя в результате его действий в Ионическом море французов вышвырнули из Марги, он по собственному опыту знал, сколь многое зависит от удачи и безупречного поведения турецких и албанских союзников. Ещё он потопил «Торгуд». Но это скорее походило на бойню, чем на грамотно спланированное сражение, и не могло излечить его глубокое недовольство.
Казалось (иногда он начинал наблюдать за действиями Джека Обри с определённого расстояния, почти наверняка зная, что движет им в тот или иной момент), что его репутация на флоте сложилась только благодаря двум-трём успешным действиям, морским сражениям, хотя и не особо значительным, но которые он вспоминал с удовлетворением, но те давно уже остались в прошлом, и сейчас люди, чьим мнением Джек дорожил, намного выше оценивали заслуги полудюжины других офицеров. Молодой Хост, например, в Адриатике творил просто чудеса, хотя находился ниже Джека в капитанском списке.
Будто участие в бегах: несмотря на поздний старт, Джек неплохо себя проявил, но не смог удержать лидерство, и его обошли. Может, ему не хватило выносливости, или он принимал ошибочные решения, а возможно, ему просто не хватило того самого безымянного качества, которое кому-то приносит успех, а кого-то избегает, хотя и те, и другие прикладывают равные усилия.
Он точно не знал, в чем причина, и иногда мог с полным убеждением сказать, что всё это – просто рок, другая сторона той удачи, что сопутствовала ему после двадцати и даже немного после тридцати лет, и это просто восстановление равновесия.
Но бывали дни, когда Джек чувствовал, что его глубокая обеспокоенность – это неоспоримое доказательство какой-то вины, и что, хотя он сам не мог её назвать, но она достаточно ясна остальным, особенно власть предержащим: во всяком случае, множество хороших назначений отдали другим, а не ему.
– Сэр, – произнес Хайрабедян, – вот и Катия.
Джек поднял взгляд – он ехал так легко, так идеально, что глубоко погрузился в свои мысли и удивился, увидев совсем неподалеку маленький городок. Слева расстилались рощи финиковых пальм, видимо, растущих прямо в песке, справа – бирюзово-голубой купол мечети, а между ними – дома с белыми стенами и плоскими крышами.
Дорога уже влилась в караванный путь в Сирию – широкий, прямой как стрела тракт, ведущий на восток, и далеко впереди вереница груженых верблюдов шагала в сторону Палестины.
При въезде в город всадники миновали огромную кучу мусора рядом с колодцами, с которой взлетела стая разнообразных стервятников.
– Что это за птицы? – спросил Джек.
– Мальчишка говорит, что черно-белых называют «фараоновы курицы», – сказал Хайрабедян, – а больших темных кличут «дети отбросов».
– Надеюсь, что доктор их увидит, – произнес Джек. – Он любит всяких птиц, независимо от происхождения.
«Боже, как же печет», – подумал он, поскольку сейчас, когда лошади перешли на шаг, к неподвижному воздуху добавлялось отражённое от сияющих стен города тепло, а заходящее, но все еще свирепое и жаркое солнце припекало спину.
Катия – городок небольшой, но в нем имелась необыкновенно хорошая кофейня: мальчишка провел их через узкие, пустые и сонные улочки в её внутренний дворик и пронзительным, но властным голосом кликнул конюхов. Джек был рад видеть, что этих лошадей здесь хорошо знали: Амину обхаживали, будто королевскую особу.
Они вошли в большое полутемное помещение с высоким потолком и решетчатыми, незастекленными окнами, затененными зеленой листвой. Посреди комнаты располагался фонтан, который с трех сторон огибала широкая скамья; и на ней, скрестив ноги, сидели группки мужчин, молчаливо покуривая кальян или вполголоса беседуя.
С их приходом разговоры стихли, но уже через секунду возобновились, все так же негромко. В воздухе витала восхитительная прохлада, и, пока юноша вел их в укромный уголок, Джек сказал сам себе: «Если я сяду здесь без движения, возможно, со временем пот перестанет струиться у меня по спине».
– Мальчишка собирается сказать бею, что вы здесь, – сообщил Хайрабедян. – Говорит, что он единственный человек, который может потревожить его в такое время без опасности для себя: он также отметил, что, раз мы всего лишь христиане, то можем заказать еду и питье, если пожелаем.
Джек сдержал ответ, который, само собой, вертелся у него на языке, и хладнокровно сказал, что предпочитает подождать. Это не только невежливо по отношению к этим бородатым джентльменам – есть и пить, когда им нельзя, но также вполне могло раздосадовать бея, если он войдет и обнаружит, как Джек пинтами поглощает шербет, который жаждет глотнуть и сам бей.
Он сидел, слушая фонтан, и постепенно его стала наполнять прохлада. И хотя дневной свет уже погас, его разум всё ещё пребывал в опьянении от скачки на той прекрасной кобыле. Но это ощущение сразу прошло, когда Джек увидел быстро возвращающего мальчишку, сердце кольнула тревога. Мальчик, очевидно, ел на бегу: он спешно что-то дожевал, обтёр крошки вокруг рта и крикнул:
– Идёт!
И он действительно пришёл. Небольшая аккуратная фигура с седой подстриженной бородой и усами, в плотно охватывающем голову тюрбане и простой незатейливой одежде. О его высоком положении говорили только ятаган с богатой нефритовой рукоятью и превосходные красные сапоги. Он направился прямиком к Джеку и на европейский манер пожал ему руку. Джек с огромным удовольствием отметил, что его вполне можно принять за родного брата Шиахан-бея, его бывшего союзника в Кутали, искреннего и открытого турка.
– Бей приветствует вас и спрашивает, вы уже прибыли? – перевел Хайрабедян.
Этот вопрос был настолько армейским, что Джек сразу почувствовал себя, как дома: ответил, что прибыл, поблагодарил бея за гостеприимство и выразил радость от встречи с ним.
– Бей спрашивает, не желаете ли чего-нибудь освежающего?
– Сообщите бею, что я буду счастлив испить шербет, когда он сам посчитает нужным.
– Бей говорит, что он был в Акре с лордом Смитом, когда Бонапарт потерпел поражение, и сразу узнал ваш мундир. Он желает, чтобы вы прошли с ним в беседку покурить кальян.
В уединённой беседке вокруг сосуда с бурлящей водой расспросы продолжились, но уже в прямой и открытой форме, как и надеялся Джек. Мурад призывал капитана Обри подождать до новолуния и конца Рамадана – поскольку его эскорт состоял из янычар, строгих ревнителей веры, – то они вряд ли смогут подолгу маршировать по жаре до самого вечера без пищи и воды. Осталось уже недолго до Шекер-байрама, праздника в завершение поста, когда и капитан и бей смогут пировать вместе целый день.
Но когда Джек очень серьезно пояснил, что нельзя терять ни минуты и задержка может повлечь самые печальные последствия для всей экспедиции, а его план состоит в том, чтобы двигаться по ночам, бей улыбнулся и сказал:
– Молодежь всегда нетерпелива. Что ж, вечером я поеду обратно вместе с вами и отдам приказы вашему эскорту. Я отдам вам своего одабаши – он глуп, но храбр как медведь, не раздумывая исполняет приказы и то же самое вбил в своих подчиненных. Полагаю, он знает нижненемецкий язык. Одабаши выберет еще троих или четверых, если сможет найти тех, кто не боится духов и ночных демонов – пустыня просто кишит ими, как вы знаете. Но я уже стар и постился весь день. Я должен подкрепиться перед поездкой для поддержания сил. Вы не возражаете, если мы подождем до захода солнца?
Джек ответил, что будет счастлив обождать, а пока просит Мурада рассказать ему об осаде Акры.
– Я знаком с сэром Сиднеем Смитом, – пояснил Джек, – также у меня есть друзья и на «Тигре», и на «Тесее», но я никогда не слышал турецкую точку зрения.
И Джек услышал – Мурад предоставил ему весьма красочное описание последней отчаянной атаки: французский флаг уже развевался на одной из внешних башен, в бреши шли ожесточенные бои, а неподалеку от нее сидел в кресле Джаззар-паша, раздавая боеприпасы и награды тем, кто приносил ему головы французов... И тут в кофейне раздались громкие голоса, как и в самом городе, и это свидетельствовало, что длинный-предлинный день поста законно завершён, и люди снова могут есть и пить.
Уже почти совсем стемнело, когда они выехали со двора кофейни, копыта лошадей приглушенно цокали в занесенных песком переулках, а освещавшие дорогу фонари делали темноту еще гуще, но как только они выехали на караванный путь, и глаза привыкли к ночной тьме, пустыня оказалась залита мягким светом звезд.
Венера уже зашла, сияние слишком маленького и низко сидящего на востоке Марса было сложно заметить, других планет на небе не было видно, но даже свет неподвижно висящих звезд, подобно лампам на ясном небосводе, оказался настолько ярким, что Джек мог разглядеть очертания фигур и даже как шевелится седая борода Мурада, когда тот говорил.
Бей все еще рассказывал про осаду Акры, и история казалась чрезвычайно интересной, но Джек предпочел бы, чтобы Мурад оставил свою историю на потом. Во-первых, разговаривая, бей ехал медленно, во-вторых, Хайрабедян занял позицию между всадниками, чтобы переводить с турецкого на английский, и, будучи нервным наездником, не привыкшим к темноте, постоянно дергал свою лошадь, еще сильнее замедляя движение. А в третьих, Амине не терпелось добраться до дома, поэтому Джеку приходилось придерживать кобылу, отчего та невзлюбила его, и, наконец, в четвертых, ему и самому очень сильно хотелось есть.
Бей, по спартанской янычарской традиции, съел лишь смесь сыворотки с творогом; он, конечно, предложил ее и Джеку, но заметил, что в крепости его ждет зажаренная овца, которую, он надеется, капитан Обри разделит, и потому жаль портить его аппетит. Джек согласился, ограничившись шербетом, теперь же с горечью жалел об этом.
По пути в Катию пустыня казалась совершенно безжизненной, теперь же представала если и не полной жизни, то вполне заселенной уж точно. Раза три или четыре какие-то небольшие темные создания перебегали им дорогу или приближались настолько, что Амина сбивалась с ритма или отпрыгивала в сторону, а нечто, похожее на толстую змею длиной метра два, заставило её встать на дыбы, чуть не выкинув Джека из седла.
Позже, когда справа на фоне залитого светом звезд горизонта уже показался холм Пелузия, недалеко от тракта стая шакалов подняла оглушительный вой: они визжали и скулили так, что заглушали голос Мурада, а в возникшую на секунду тишину вклинился еще более отвратительный голос гиены, чей вопль закончился долгим безумным хохотом, прозвучавшим неестественно громко в теплом неподвижном воздухе.
– Это ночные демоны, о которых вы говорили? – спросил Джек.
– Нет-нет, это всего лишь шакалы и гиена, – ответил бей, – не так давно я заметил дохлого осла. Несомненно, они грызутся из-за него. Нет. Если хотите реальных злых духов, то идите на тот холм. Там в разрушенной башне спит джинн размером с этого мальчишку: у него длинные уши на макушке и ужасающие оранжевые глаза – мы часто его видим. А еще кучка упырей живет в одной из старых цистерн для воды.
– Я вообще-то не суеверен, – ответил Джек, – но хотел бы узнать об этих духах. У вас есть еще поблизости какие-то другие злые духи или, может быть, следует сказать, джинны?
– Злые духи? Ах, да-да, – нетерпеливо проговорил бей, – пустыня полна всякого рода злых духов, различных форм, это всем известно. Если вы хотите знать о нечисти, то спросите нашего хакима – он образованный человек и знает каждого джинна отсюда и до Алеппо.
Как только они миновали Пелузий и стали объезжать вокруг холма Тины, то увидели огни костров бедуинов, затем огни лагеря моряков, освещенные окна и ворота самого форта. А пока они поднимались вверх по тропинке – Джек крепко держал Амину, не давая галопом помчаться домой – ветер с форта донес до него запах жарившейся баранины.
Через несколько минут они вошли в большой зал, и ослепленные светом глаза Джека различили целый отряд янычар, сидящих вокруг полкового котла: по демократичному турецкому обычаю офицеры располагались среди рядовых, а Стивен и Мартин – по обе стороны от хакима, полкового врача и старейшины.
Матросы встали, поклонились и тут же вновь расположились кругом, усадив бея на почётное место, а подле него – Джека. После приветственных слов, звучавших пока прибывшие мыли руки, беседа не задалась – мысли постившихся весь день мужчин оказались слишком заняты бараниной: первую овцу съели целиком, с горой шафранно-желтого риса, от второй же осталось чуть больше, чем кучка обглоданных рёбер, когда наконец люди начали отползать от котла, разговаривать и передвигаться.
Подали огромные и прекрасные бронзовые кофейники, и после череды перемещений офицеров Джек обнаружил поблизости от себя Стивена и Мартина. Он спросил, приятно ли они провели день, видели ли птиц и животных, как надеялись. Те поблагодарили и сообщили, что все просто отлично, за исключением нескольких неприятных инцидентов вроде упрямства одного верблюда, укусившего мистера Мартина, а затем сбежавшего.
Рана пустяковая, но причинившая мистеру Мартину некоторое беспокойство, поскольку считается, что через укус верблюда зачастую передается сифилис. Однако хаким сделал перевязку с мазью, полученной из гладкой ящерицы. А другой верблюд, хотя и не опасный, отказался вставать на колени, так что они не смогли взобраться на него, пришлось вести его домой в поводу, иногда даже бегом, чтобы не прибыть слишком поздно.
– Но все же, по крайней мере, вы видели хоть каких-то птиц? – спросил Джек, – рядом с Катией их была уйма.
Оба джентльмена казались довольно сдержанными в своем рассказе, но наконец Мартин описал, как они протискивались через густой камыш, медленно хлюпая по клейкой грязи, тяжелый запах, кучу москитов, растущие надежды, когда они услышали шум крыльев и крики прямо перед собой, и как в конечном счете достигли открытой воды, где и обнаружили одну обычную камышницу и двух честных британских лысух, в то время как на ветке соседней ивы сидела птица, которую им удалось распознать (хотя их лица настолько распухли от укусов, что от глаз остались просто щелочки) как курочку зяблика обыкновенного.
– Возможно, временами было немного трудно, – признался Мартин, – особенно на обратном пути, когда мы влетели в верблюжью колючку, но это в высшей степени стоило нашей боли, поскольку мы видели разлив старого Нила!
– Кроме того, – уточнил Стивен, – у меня есть все основания полагать, что где-то здесь есть филин. Мало того, что я видел его экскременты, так еще и Аббас-эфенди безошибочно сымитировал его голос – гулкое, сильное «уху-уху», рассчитанное вселять ужас в столь крупных млекопитающих, как серна, и птиц размером с дрофу.
– Ну, это прекрасно, я уверен, – произнес Джек. – Мистер Хайрабедян, думаю, теперь можно сказать бею, что я хотел бы увидеть мистера Моуэта и египетского чиновника, поскольку, если их доклад будет удовлетворительным, то мы сможем отправиться в путь, как только позволят правила приличия.
Бей сообщил, что ему понятно нетерпение капитана Обри, и он не станет его задерживать, если окажется, что колонна готова к движению.
– И, – добавил он, – поскольку одабаши возглавит эскорт, то ему лучше пойти и познакомиться с вашим ответственным офицером соответствующего ранга. – Бей покачал головой и с английскими интонациями и понимающим взглядом произнес, – боцвайном. – Потом стукнул по котлу, и мгновенно наступила тишина.
Теперь от демократии не осталось и следа.
– Одабаши, – приказал он, и одабаши встал. – Одабаши, ты и еще пять человек сопроводят капитана, возлюбленного султаном, в Суэц, идти будете по ночам, как он прикажет. Выбери людей сам и следуй за переводчиком, который приведет тебя к офицеру твоего же ранга.
Одабаши приложил руку ко лбу и поклонился. Хриплым голосом он вызвал пятерых и вслед за Хайрабедяном вышел из крепости.
Мистер Холлар, боцман, мистер Борелл, канонир, и мистер Лэмб, плотник, пили чай в палатке для уорент-офицеров, когда переводчик привел к ним посетителя, объяснил его статус и функции, сообщив, что, по его мнению, гость будет столоваться с ними. Затем сказал, что должен спешить и найти первого лейтенанта и Аббаса, потому что капитан хотел бы знать, как обстоят дела.
– Они обстоят довольно неплохо, – ответил боцман, – все натянуто, и якорь взят на панер. Каждый пятый верблюд снабжен фонарем, привешенным позади груза, подготовленным, чтобы его зажечь, все нахальные особи в намордниках. Осталось только свернуть эту палатку и офицерскую, и через пять минут мы уже в пути. Что касается мистера Моуэта, то вы найдете его около большого костра, у которого сидит вахта правого борта.
– Спасибо, – поблагодарил Хайрабедян, – я должен бежать.
И он исчез в темноте, оставив с ними одабаши.
– Давай-ка выпьем по чашке чая, – очень громко предложил боцман, а потом еще громче: – Ч-а-я. Чая!
Одабаши ничего не ответил, но как-то скрючился всем телом и стоял, глядя в землю, руки безвольно болтались по бокам.
– Да это просто волосатый придурок, вот уж точно, – проговорил боцман, обозревая его. – Такого уродца я в жизни не видывал: больше похож на облизьяну, чем на то, кого можно было назвать человеком.
– Облизьяна! – воскликнул одабаши, выходя из состояния застенчивости, – засунь это слово туда, где у обезьяны яйца. Ты и сам не писаный красавец.
За этим последовало убийственное молчание, нарушенное, наконец, боцманом.
– А что, одабаши говорит по-английски?
– Ни долбаного словечка, – ответил тот.
– Никак не хотел тебя обидеть, приятель, – произнес боцман, протягивая руку.
– Все в порядке, – ответил одабаши, пожимая её.
– Садись на эту сумку, – предложил канонир.
– А почему ты не сказал об этом капитану? – спросил плотник. – Его бы это очень порадовало.
Одабаши почесался и что-то пробормотал про свою скромность.
– Я один раз заговорил, – добавил он, – но ваш капитан не обратил внимания.
– Так ты говоришь по-английски, – повторил боцман, какое-то время мрачно глядя на собеседника и обдумывая полученную информацию. – Как же так случилось, если позволено будет спросить?
– Потому что я янычар, – ответил одабаши.
– Уверен, что так и есть, – согласился плотник, – очень рад за тебя.
– А ты, несомненно, знаешь, как набирают янычар?
Моряки непонимающе посмотрели друг на друга и медленно покачали головами.
– Сейчас правила уже не такие строгие, – продолжил одабаши, – и набирают всякое отребье, но когда я был еще мелким, все это называлось «девширме». Все еще так и есть, но уже не в такой степени, как понимаете. Турнаджи-баши объезжает провинции, где живут христиане и прочие, как вы бы выразились, отбросы – в основном Албанию и Боснию и в каждом месте забирает некоторое число христианских мальчиков, когда-то больше, когда-то меньше, чтобы там не говорили их родители. Этих мальчиков отвозят в специальные бараки, где им отчекрыживают, простите за выражение, часть «прибора» и учат быть мусульманами и хорошими солдатами. А когда они отучатся свой срок в учебных корпусах, то зачисляли в «орту» – полк янычар.
– Так значит, как я полагаю, многие янычары говорят на иностранных языках? – заключил плотник.
– Нет, – возразил одабаши, – их забирают в столь юном возрасте и увозят так далеко, что они забывают свой язык, веру и родичей. Со мной история другая. Моя мать жила в том же городе, она из Тауэр-Хамлетс, что в Лондоне, и в качестве кухарки приехала с семьей турецкого купца в Смирну, где связалась с моим отцом, кондитером из Гирокастры, который поссорился со своей семьей. Отец забрал её в Гирокастру, но потом умер, а его двоюродные братья выкинули её из лавки, вполне по закону, и ей пришлось продавать пирожные с тележки. А затем явился турнаджи-баши, и законник моих дядьёв сунул его писарю взятку, чтобы меня забрали, что тот и сделал – забрали меня прямо в Видин, мать осталась одна.
