Текст книги "Миссия на Маврикий"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
– Делаем постоянно девять узлов, – заметил Джек, сойдя в каюту после построения.
– Я просто счастлив, Джек, – отозвался Стивен, – и стану еще счастливее, если ты мне поможешь с этим. Неожиданный крен или толчок – и вот сундук перевернулся.
– Господи, спаси! – воскликнул Джек, уставившись на массу золотых монет, лежащую красивой дугой вдоль подветренной стенки каюты. – Что это?!
– Это известно под техническим термином «деньги», – проворчал Стивен. – И если ты, наконец, поможешь мне их собрать, вместо того, чтобы пялиться на них со страстью, приличествующей скорее Данае, чем королевскому офицеру, мы, возможно, спасем хоть несколько монет, пока они не просыпались через щели в полу. Давай, давай, начинай!
Они сгребали и ссыпали, ползая на карачках, и, когда приземистый и широкий, обитый железом сундучок снова был полон, Стивен сказал:
– Надо их разложить в эти маленькие мешочки, если ты не против, по пятьдесят, и перевязать каждый бечевкой.
– Надо бы сказать тебе, что это такое, – задумчиво протянул Стивен, глядя на растущую кучку тяжелых мешочков.
– Если можно.
– Это то самое проклятое английское золото, с тлетворным влиянием которого Бонапарт и его газеты вновь и вновь призывают бороться. Иногда оно, таки, существует, как ты можешь убедиться. И, могу тебе сказать, тут каждый луидор, наполеондор, дукат, или дублон – настоящий, полновесный. Французы частенько покупают службу или сведения фальшивым золотом или бумагами. Это – жульничество, которое делает шпионаж постыдным.
– Следует ли из того, что мы платим настоящим золотом, что наша разведка лучше?
– Ну, это скорее вопрос богатства. Платные агенты редко дают ценную информацию. Настоящее сокровище, которое не купишь ни за какие деньги – это человек, который ненавидит тиранию так же сильно, как я. В нашем случае это либо роялист, либо искренний республиканец, кто жизнь свою положит за свержение Бонапарта. Я знаю несколько таких на Реюньоне, и, надеюсь, не меньше их найдется и на Маврикии. Что до обычных продажных агентов, большая часть этих мешочков – для них. Может, какая-то польза от этого будет. Да, почти наверняка – цельные натуры встречаются редко. Скажи, когда ты собираешься высадить меня? И как ты оцениваешь шансы в настоящий момент?
– Что до первого, то не могу ничего сказать, пока не заглянем в Порт-Луи. Шансы? На данный момент я все еще думаю, что они равны. Они получили «Минерву», мы усилились «Мэджисьен». Ты, конечно, скажешь, что «Минерва» – куда более тяжелый корабль, и что «Мэджисьен» несет лишь двенадцатифунтовки, но Люциус Кертис – на редкость бесстрашный парень, и отличный моряк. Так что будем на данный момент считать шансы равными. На данный момент потому, что наступает сезон ураганов, и если они будут пережидать его в защищенных гаванях, а мы – в открытом море, то никто не скажет, как мы будем выглядеть через несколько недель.
В течение ночи корабли привели ветер за корму, идя вокруг Маврикия к северу, и, проснувшись, Стивен ощутил, что «Боадицея» стоит на ровном киле, мягко покачиваясь, и назойливая музыка, заполнявшая пространство между палубами последние дни, прекратилась. Доктор наскоро умылся, поскреб бороду, сказал: «С этим надо будет что-то сделать сегодня», – и заторопился в салон в жажде кофе и первой утренней сигары. Киллик был на месте, высовываясь в кормовой иллюминатор с кофейником в руках.
– Доброе утро, Киллик, – поздоровался Стивен. – Где сам?
– Доброе утро, сэр, – отозвался Киллик, – все еще на палубе.
– Киллик, – заботливо поинтересовался Стивен, – что не так? Ты что, видел привидение в кладовой? Ты не заболел? Покажи язык.
Когда Киллик втянул обратно свой язык, похожий на длинную фланелевую тряпку, он произнес, все еще сохраняя бледность:
– А что, в кладовой бывает привидение? Охо-хо, а я ведь был тут во время ночной вахты! Ох, сэр, я ведь мог с ним столкнуться!
– В кладовых всегда бывают привидения. И, давай, начинай, наконец, опорожнять этот кофейник!
– Не смею сэр, простите. У меня новость куда хуже, чем даже призрак в кладовой. Эти мерзкие крысы, сэр, залезли в кофе. И я боюсь, другого мешка в запасе у нас нет.
– Заботливейший Киллик, передай мне, пожалуйста, кофейник, или ты присоединишься к призраку в кладовой!
С выражением крайнего страдания и неохоты, Киллик поставил кофейник на самый край стола, бормоча: «Ох, я же поймал ее, я ее поймал...»
Вошел Джек, бросил Стивену: «Доброе утро» и налил себе кофе.
– Как там?
– Все французы в бухте, вместе с двумя «компанейцами» и «Виктором». Ты еще не был на палубе? Мы возле Порт-Луи. У кофе чертовски странный вкус.
– Я объяснил бы это наличием крысиных экскрементов. Крысы подъели наш запас, и, я полагаю, этот отвар сделан из той смеси, что удалось наскрести со дна ларя.
– То-то мне показалось, что привкус знакомый. Киллик, передай мои наилучшие пожелания мистеру Сеймуру, и скажи, что тебе нужна лодка. И если ты не раздобудешь где угодно стоун кофейных зерен – можешь назад не возвращаться. И на «Нереиде» можешь не спрашивать – они кофе не пьют.
Когда содержимое кофейника было бдительно разделено до самой гущи, которую можно было вполне назвать имеющей двойственную природу, они вышли на палубу. «Боадицея» находилась у входа в прекрасную бухту, в кильватерной колонне с остальными судами эскадры. Впереди шел «Сириус», за кормой виднелись «Нереида», «Оттер» и «Грапплер», отбитый у врага в Сен-Поле и пара шхун-авизо оттуда же.
С подветренного борта был виден «Виндэм», на котором аварийные партии с других кораблей, провожаемые философскими взглядами французской призовой команды, устраняли повреждения, причиненные шквалом и вражескими орудиями.
В глубине длинной бухты лежал Порт-Луи, столица Маврикия, на фоне зеленых холмов, за которыми высились окутанные облаками горы.
– Боюсь, все там, внутри. Не хочешь взобраться на грот-марс? Оттуда видно лучше.
– Конечно. Лучше даже на верхнюю рею, если ты не против, я себя чувствую ловким, как обезьяна.
Джек собрался продолжить дискуссию, спросив, неужто существует вид наземных обезьян, имеющих плотность свинца, подверженных головокружениям, с двумя левыми руками и отсутствием чувства равновесия, но, заметив, что друг его находится под удивительным действием мобилизующего эффекта, сдержал ворчание (хотя он, конечно, предпочел бы, чтоб Стивен лез через «дыру для бревен»). Джек молчал, пока они, удобно расположившись среди лиселей, не направили свои подзорные трубы на город.
– Видишь белый дом с развевающимся триколором над ним? – спросил Джек. – Штаб-квартира генерала Декэна. Теперь чуть ниже и правее, у берега – это «Беллона», ставит новую форстеньгу. Еще фут, – Джек устроил руку поудобнее, – забивают свайку. Неплохо сделано, вполне профессионально. За «Беллоной» – «Виктор». Видишь, французский флаг над нашим? Собаки. Хотя, вообще-то, он был их, пока не стал нашим. Еще дальше к берегу французский флаг над португальским – «Минерва». Очень сильный фрегат, Стивен, и никаких признаков повреждений, насколько я могу видеть. Затем «Венус», широкий вымпел, один над голым корпусом. Они ставят новую бизань. Вот ей досталось – бушприт оторван по ватервулинг, носовые леера снесены, ни одного целого юферса по этому борту. И сидит низко, видно, что помпы еле справляются. Как они только ухитрились ввести ее в гавань? Рановато еще для такого урагана. Видно, она попала в самый центр, наш ост-индиец зацепило краем, а «Мэджисьен» оказалась далеко за пределами – Кертис даже брам-стеньги не убирал.
– Этот твой «харрикано» имеет круговую направленность, полагаю?
– Точно так. И тебя может втянуть назад, когда ты уверен, что мчишься прочь. Ну, и правее ты можешь видеть «Манш» и корвет, думаю, «Креол». Неплохая эскадра, если они приведут «Венус» в порядок. Веселая б вышла партия, выйди они сюда, к нам. Особенно, если управляются они со своими кораблями не хуже, чем тот симпатичный парень в Сен-Поле, как его, бишь?
– Феретье. Ты полагаешь, они собираются выйти?
– Да ни в жисть! По крайней мере, пока мы можем тут поразвлечься. Пока их коммодор не поверит, что нас поблизости нет, ну или что нас тут не больше пары. Нет-нет, это будет как в Бресте или Тулоне, снова и снова. Длительная блокада, пока не прикончим всю соленую конину и Его Величество Сухарного Долгоносика. На Средиземном мы называли это «драить мыс Сицилия». Но это значит, что я могу отправить тебя на «Реюньон» на «Грапплере», если тебе это действительно необходимо. Бриг отправится туда конвоировать «Виндэм», во опасение встречи со случайным приватиром, и вернется на следующий день. Тут едва тридцать лиг, и с этим устойчивым ветром... Извини, Стивен, но мне время вспомнить о своих капитанских обязанностях. Клонферт спустил гичку, с этими чертовыми клоунами. Что заставляет его устраивать эти представления?
– Ну, у некоторых капитанов экипажи шлюпок вообще щеголяют в непарных чулках.
– Ну, надо ведь и меру знать. Я на эту встречу много не возлагаю, но им придется объяснить мне – как «Беллона» ухитрилась пройти мимо них? Но много времени это не займет. Подождешь меня здесь?
Совет затянулся дольше, чем полагал Джек, но Стивен, покачиваясь на своем насесте в такт длинным и пологим волнам, едва замечал течение времени. Ему было тепло, тепло до самых костей, настолько, что он снял шейный платок. Он лениво наблюдал за полетом морских птиц (главным образом глупышей), за обычной суетой на палубе внизу, за ремонтом «Виндэма» и за шлюпками, сновавшими туда-сюда, а мысли его были далеко, на Реюньоне. Он прокручивал в уме бессчетное количество схем, разработанных для того, чтобы преодолеть французское нежелание стать британскими поданными методами менее прямыми, чем свалка рея к рее и бортовые залпы в упор. Так что Стивен был почти удивлен, увидев красную физиономию коммодора, воздвигшуюся над краем его просторного «гнезда». В следующий момент Стивена насторожило его тяжкое, расстроенное выражение, и тусклость его обычно ярких голубых глаз.
– Это чертовски трудный для плотной блокады порт, – резюмировал коммодор. – Ничего не стоит улизнуть, если ветер все время дует с юго-востока, а войти, наоборот, трудно, если не повезет с бризом и течением – вот почему они используют так часто Сен-Поль. Соответственно, трудно запечатать гавань, особенно в темные и безлунные ночи. Ладно, спускайся в каюту, если хочешь освежиться, Киллик обнаружил несколько древних, не обжаренных зерен, которые составят наш второй завтрак.
В каюте Джек заявил:
– Я не виню их в том, что они позволили «Беллоне» проскользнуть между ними и мысом, а «Канонир» вообще ушел еще до того, как они достигли своих позиций. Но за что я их виню – что они совершенно пали духом из-за этого. Сидели тут, как грызущиеся собаки, отвечали коротко и ели друг друга глазами. Отвечает за это Пим, как старший капитан, а вот кто реально виноват – не разберешь. Единственное, в чем я уверен – они в отвратительных отношениях. Клонферт – так просто гений в таких делах, но я удивляюсь Пиму – у него легкий, добродушный характер! Тем не менее, я пригласил всех капитанов отобедать, будем надеяться, что это сгладит углы. Мерзкое это дело, такие интриги на эскадре. Я думал, я избавился от них вместе с Корбеттом.
Этот обед, где главными блюдами были четырехсотфунтовая черепаха и седло барашка из Кейптауна, хоть и был съеден при влажной девяностоградусной жаре[4]4
По Фаренгейту. Прим. переводчика.
[Закрыть], восстановил хотя бы подобие любезности, если не больше. Пим был не из тех, кто долго дуется, Клонферт же был не обделен хорошими манерами; они выпили вместе, и Джек с облегчением убедился, что его план сработал. Кертис с «Мэджисьен» был оживленным и разговорчивым, к тому же ему было что порассказать о французской эскадре, и ее набегах на дальневосточные фактории Компании. Гамелен, коммодор эскадры, был жестоким якобинцем, и при этом искусным моряком; Дюпре с «Беллоны» имел прекрасный, быстроходный корабль и управлялся с ним весьма решительно, а французские экипажи отличались удивительно высоким уровнем мастерства. Рассказ Кертиса помог обеду миновать первую, официальную часть, и вскоре за столом разгорелась весьма оживленная беседа. Однако, в течение разговора, Клонферт почти исключительно обращался к своему соседу, доктору Мэтьюрину, а два младших командира, Томкинсон с «Оттера» и Дент с «Грапплера», казалось, не смели открыть рта, разве только чтоб восхититься филе черепахи, курдючной бараниной или мадерой.
– Вы с Клонфертом неплохо пообщались, – заметил Джек, когда его нагрузившиеся гости ушли. – Что за общие темы вы нашли? Он что, начитанный человек?
– Он читает романы. Но большую часть времени мы говорили о его исследованиях здешних берегов. Он картографировал множество бухт, обходя их на шлюпке со своим черным лоцманом, он просто кладезь информации.
– Да. Я знаю. Он превосходит в этом Корбетта, уверен. И он на многое способен, если... Что еще?
– Все готово, сэр, – доложил вошедший Бонден.
– Покажи пакеты.
– Парусина номер семь, сэр, дважды прошиты, – Бонден распахнул бушлат и продемонстрировал ряд карманов. – С клапанами.
– Очень хорошо. Теперь давай, наполняй их, и не забудь застегнуть покрепче.
По мере получения маленьких тяжелых мешочков, взгляд Бондена становился все более стеклянным и ничего не выражающим, он ничего не сказал, он просто изгнал из своего взгляда всякие следы интеллекта.
– Ну вот, – произнес Джек. – А вот записка для капитана Дента. Он должен будет спросить тебя, можешь ли ты найти вешки на входе в бухту, где «Уосп» высаживал доктора, и если ты не сможешь, обрати внимание, Бонден, если ты не будешь абсолютно уверен в вешках и приметах – ты именно так и скажешь, примут тебя за болвана или нет, неважно. И, Бонден, смотри за доктором! Закрепи получше кремни на его пистолетах, слышишь меня? И не давай ему промочить ноги.
– Есть, сэр! – откликнулся Бонден.
Несколькими минутами позже от борта отвалила шлюпка. Бонден, неестественно напряженный в своем плотно застегнутом бушлате, выскочил на борт «Грапплера» и затащил следом Стивена, и бриг двинулся на юго-запад в сопровождении «Виндэма».
Джек наблюдал за ними, пока корпуса их не скрылись за горизонтом, а затем снова вперил взгляд в побережье, укрепления которого были четко и ясно различимы на фоне яркой зелени сахарного тростника. Он почти чувствовал ответные взгляды французских офицеров, направивших свои трубы на эскадру, особенно Гамелена, своего визави. Отдавая приказы, начавшие длительную блокаду, он проигрывал в уме возможности выманить противника из бухты на бой.
Он уже опробовал несколько вариантов до того, как «Грапплер» вернулся обратно, неся на борту Стивена, обремененного новыми разведданными, сундуком лучшего в мире кофе и новой машинкой для его обжарки. Он опробовал открытую провокацию, он попробовал приманку с хромой уткой, но Гамелен не клюнул, хитрая бестия. Французские суда стояли все на тех же местах, и эскадра была вынуждена заняться блокадной рутиной, оживить которую могло лишь ожидание Рождества.
Отнюдь не все новости, привезенные Стивеном, были хорошими: из Франции ожидался фрегат «Эстрей», неприятности коменданта Сен-Поля пошли на убыль после смерти генерала Десбрюсли, довольно приличная регулярная часть с ревностными бонапартистами-офицерами высадилась на острове. Теперь Реюньон было куда труднее взять с обещанными тремя тысячами из Индии, чем с полутора тысячами с Мыса за несколько недель до этого. По мнению французов, даже в случае хорошей погоды, успешной могла быть высадка не менее, чем пяти тысяч штыков. С другой стороны, Стивен узнал множество сведений о Маврикии, куда более важном острове, благодаря своим отличным портам. Среди прочего, что значительную часть французского гарнизона составляли ирландские части, пленные и добровольцы, что до сих пор верили в Бонапарта. И Стивен завязал немало контактов, некоторые – высочайшей ценности. «Итак, – заявил он, – как только ты сможешь дать мне «Нереиду», с Клонфертом, с его знаниями здешних берегов и его черным лоцманом, я начну подготовительную работу. Оставив прочие соображения, нашим плакатам надо время, чтоб подействовать, а хорошо пущенный слух, некоторая оплошность в нужном месте, вполне вероятно, заставят выйти в море эти твои фрегаты».
Джек весьма вольно определял приоритеты задач, стоящих перед ним:
– Можешь считать меня слабаком, Стивен, но я скажу, что мне жаль того времени, когда мы были сами по себе, хоть и изрядно занятые, порой, но у нас всегда находилось свободное время по вечерам для партии в пикет и для музыки. Завтра ты получишь «Нереиду», если захочешь, «Венус» сейчас на кренговании, и «Манш», по некоторым признакам, собирается заняться тем же, так что я могу уделить тебе корабль, но сегодняшний вечер пусть будет нашим. Пока тебя не было, я переложил Корелли для скрипки и виолончели.
Музыка унесла их на несколько часов в прошлое, такое далекое, где не было секретаря коммодора с кучей бумаг на подпись, где не было обидчивых капитанов, с трудом держащих свои чувства в узде, и где мелкие дела, которые первый лейтенант оставлял своему капитану, могли быть разрешены по свойски среди людей, которых капитан знал, как самого себя. Но утро принесло обратно мистера Петера с кучей документов: «Мэджисьен» с прискорбием извещала, что просит о проведении военного суда над сигнальщиком, с приложением списка просто невероятных проступков, совершенных последним в пьяном виде, венчал оный список удар корабельного капрала дубинкой в живот; на «Сириусе» кончались дрова и вода. Стивен перешел на «Нереиду» после не более, чем краткого «пока!»
Он нашел Клонферта в приподнятом настроении, радующегося самостоятельности и свободе от жесткой дисциплины, насаждаемой на эскадре коммодором. Ибо, хотя между Джеком и лордом Сент-Винцентом были разногласия, включая политику и свободу слова, они вполне сходились в вопросах поддержании порядка, и, особенно, в точном и беспрекословном следовании сигналам.
По утрам они гуляли по квартердеку, и, пока они прохаживались по наветренному борту, а мимо проплывали высокие, поросшие лесом берега Маврикия, дрожащие в жарком мареве, Стивен постепенно проникался атмосферой, царящей на корабле. На фрегате осталось лишь несколько человек из старой команды «Нереиды», так как Клонферт забрал с собой всех офицеров и большую часть команды «Оттера», так что тут царил тот же дух, что ранее – на шлюпе.
Во многих отношениях он ничем не отличался от того, что существовал на других военных судах: в работах, выполняемых командой, в неизменном распорядке дня, в фанатичной аккуратности. Но никогда, будучи под командованием Джека Обри, ему не приходилось встречаться с тем, что любое приказание встречало предложение «а не лучше ли сделать так». Причем склонностью к обсуждениям приказов команда была пропитана на всю высоту служебной лестницы – от вахтенного офицера до Джемми Дакса, смотрящего за курятником. Со своим ограниченным опытом Стивен не мог сказать, что это неправильно, все выглядели проворными и бодрыми, решенные маневры выполнялись как следует, но он полагал, что подобная болтливая увертливость скорее бы подошла флоту французов, как нации живой и многословной.
Исключением являлись уоррент-офицеры: штурман, боцман, канонир и плотник – мрачные люди, казалось, сросшиеся с традициями Королевкого флота, особенно величественный, с каменными чертами лица, мистер Саттерли, старый штурман, который к капитану относился со скрытой снисходительностью, а корабль вел практически молча. Строевые же офицеры и гардемарины были куда менее молчаливы, они, очевидно, весьма дорожили вниманием и расположением Клонферта и боролись за него как с помощью служебной активности, так и поведением, состоящим из причудливой смеси вольности и сервилизма. Слова «мой лорд» вечно были у них на языке, и шляпы, обращаясь к нему, они снимали с подчеркнутым почтением. Да и обращались они к командиру куда чаще, чем было принято на остальных судах, знакомых Стивену, переходя на его сторону квартердека без спросу, и выдавая по собственному почину замечания, никак не связанные с их обязанностями.
Пожалуй, в приподнятом настроении Клонферт был еще менее выносим, чем в подавленном. Когда он пригласил Стивена в свою каюту, он демонстрировал ее убранство с утомляющей торжественностью, хотя и настаивал на том, что это убранство лишь временное: «Не слишком подходящая вещь для пост-капитана. На шлюпе еще сойдет, а для фрегата это убого». Каюта, как на большинстве ранговых кораблей, была потрясающе хороша. Во времена Корбетта она блистала лишь ошкуренной древесиной, сверкающей медью и сияющими окнами, ибо сверх этого в ней почти ничего не было, но теперь этот спартанский интерьер, слишком просторный для Клонфертовой меблировки, выглядел, как будто бордель переехал в монастырь и еще там не успел расположиться как следует. Размеры каюты еще увеличивали два больших зеркала, захваченных Клонфертом с «Оттера» – одно на правом, другое на левом борту. Клонферт прохаживался между ними, рассказывая Стивену подробную историю одной из свисавших с потолка ламп, а Стивен, сидя по-турецки на софе, заметил, что при каждом повороте Клонферт машинально смотрит на свое отражение, с видом одновременно неуверенно-сомневающимся и самодовольным.
Во время обеда капитан углубился в свои турецкие и сирийские приключения с сэром Сиднеем Смитом, и, в какой-то момент, Стивен осознал, что для Клонферта он из застольного собеседника обратился в театральную публику. Это было совершенно непохоже на их дружеское общение до того, и теперь Стивен все больше скучал. Ложь и полу-ложь, нагромождаемые Клонфертом друг на друга в попытке создания образа, которому он желал соответствовать, уже были явно избыточными, при этом назойливыми и агрессивными, как будто в слушателя пытались прямо-таки вколотить восхищение, о взаимном же общении уже и речи не шло. «Уже даже как-то неловко», – думал Стивен, глядя в тарелку, когда Клонферт не обошел в своих рассказах и злосчастного единорога. Тарелка была красивая, с выгравированными крестами Скроггсов по ободку, но это была тарелка из Шеффилда, и сквозь эмаль просвечивала медь. «Неудобно и довольно тяжко. Но хоть из человеколюбия надо бы ему посочувствовать. Что у него за нервное возбуждение!»
Хотя Стивен всячески выражал сочувствие Клонферту, молча проглотив даже единорога и еще кучу невероятнейших подвигов, просить о продолжении было выше его сил. Наконец до Клонферта дошло, что он чересчур увлекся, а его «публика» совершенно не впечатлена, а, скорее, ушла в себя, и в его глазах снова появился огонек неуверенности. Он попытался изменить тон, вновь заговорив о том, как он благодарен Стивену за его помощь в момент приступа.
– Это жалкая, недостойная мужчины болезнь, – заявил он, – и я просил Мак-Адама пустить в ход нож, если это может помочь. Но он, кажется, решил, что это нервное, вроде родимчика. Не думаю, чтоб коммодор страдал чем-то похожим, а?
– Если б и страдал, я бы, естественно, не разглашал бы это, как я не разглашаю болезни любых своих пациентов, – отрезал Стивен. – Но, – продолжил он мягче, – вы не должны думать, что в вашей болезни есть что-то постыдное. Уровень боли превышал все, что я когда-либо видел при коликах, независимо от их происхождения.
Клонферт выглядел польщенным, и Стивен продолжил:
– Это тяжелый случай, несомненно, и вам повезло, что у вас всегда под рукой есть такой консультант, как Мак-Адам. Да, с вашего позволения, мне бы надо пойти помочь ему.
– Честный Мак-Адам, да, – ответил Клонферт, возвращаясь к своей недавней манере, – да. Хоть он и не Соломон, и приходится признать некоторые его пороки и ужасные манеры, я верю, что он искренне предан мне. Этим утром он был несколько недееспособен, иначе бы он не преминул поприветствовать вас на борту, но, надеюсь, он уже восстал с одра в настоящее время.
Мак-Адам был в лазарете, и его порок сквозил в его внешности. К счастью для команды «Нереиды», его помощник, мистер Фентон, был надежным судовым врачом-практиком, ибо Мак-Адам мало интересовался медициной тела. Он продемонстрировал Стивену несколько своих пациентов, и они засиделись над матросом, у которого неоперабельная гранулема давила на мозг так, что его речь имела обратную логическую последовательность.
– Интересный случай, – заметил Мак-Адам, – хотя едва ли в моем вкусе. Ибо мало добавляет к моим штудиям на военных судах. Пошли вниз, выпьем по капельке.
Внизу, в запахе трюмной воды и грога, он продолжил:
– Чертовски мало. Нижняя палуба вообще слишком занята, чтоб тут развилось что-нибудь кроме обычных извращений. Не подумайте, что я вдруг стал сторонником порки, цепей, голодовок и холодных обтираний старого Бедлама, но плетка и жизнь в тесном контакте не способствуют появлению чего-нибудь, стоящего выеденного яйца. В этом плавании среди нижних чинов и приличной-то меланхолии – и то не было. Мании, да, были – так их всегда на пятачок пучок. Нет, настоящие, хорошие помешательства надо искать на корме, не упуская клерков, баталеров и наставников – тех, кто пребывает более-менее в одиночестве. А уж венец всего – капитаны, вот где встречаются истинные брильянты! Как вы, кстати, нашли нашего пациента?
– На подъеме. Действие морозника, полагаю?
Некоторое время они обсуждали действие валерианы, корешков дуба и ириса вонючего, и Стивен порекомендовал умеренность в употреблении кофе и табака, и тут Мак-Адам изменил тему разговора, спросив:
– А он говорил про капитана Обри, вообще?
– Самую малость. И в данных обстоятельствах, я полагаю, подобное избегание весьма показательно.
– Точно так, коллега, и важно, очень важно. Его мысли вертелись вокруг капитана Обри последние дни, и я обратил особое внимание на приступы потливости, на которые вы указывали. Они совпадали с точностью до часа. После каждого приступа ему приходилось менять мундиры. Правая сторона груди каждого была просто белой от соли, только правая сторона.
– Интересно было бы проанализировать эту соль. Беладонна может подавлять потливость, конечно. Нет, хватит грога, благодарю. Но для меня теперь ясно, что для нашего пациента правда – это то, во что он может заставить верить других. В то же время, поскольку он обладает сложной натурой, я полагаю, что если вам удастся пробиться сквозь его доводы и убедить отказаться от этой странной самозащиты, преодолеть его отчаянное сопротивление и убедить его использовать только правду для самоутверждения, то не будет более нужды в беладонне и других ангидротиках.
– Вы начали мыслить как я, но пока не очень продвинулись по этому пути. Причина залегает куда глубже, и попытка преодолеть эту неразумность приведет к атаке на все мыслительные связи в целом. Ваша беладонна и ваша логика – все из одного ящика, они борются всего лишь с симптомами.
– И как вы предлагаете добраться до корней?
– Слушайте сюда, вы, – заорал Мак-Адам, расплескивая бокал, пододвигая свой стул и дыша Стивену в лицо, – и я вам все расскажу!
В своем дневнике этой ночью Стивен написал: «...если он сможет провести реконструкцию всей ирландской истории за несколько последних веков, которая и сформировала нашего пациента, а затем еще выстроить заново его разум от самых его начал, заложенных в детстве, то его принципы заслуживают восхищения. Но, во-вторых, что за инструменты у него есть для этого? Киркомотыга, только. Киркомотыга для ремонта хронометра, да еще и в пьяных руках. Со своей стороны я гораздо более высокого мнения о разуме Клонферта, если и не о его суждениях, чем мой бедный, пропитанный грогом, коллега».
Высокое мнение подтвердилось следующим вечером, когда «Нереида» проложила свой путь через зловещие ряды рифов у мыса Брабант, и гичка доставила Стивена и капитана на берег, в устье мелкого ручья. Черный лоцман не только доставил их в лагуну, но и провел через лес к деревне, где Стивен смог поговорить с потенциальным союзником. Несколько дней спустя это было повторено в ходе прогулки за портом Зюд-Эст с пакетом бумаг подрывного содержания.
– Тем лучше, – воскликнул Джек. – Рад слышать это, слово чести. Я занимался сам подобными делами с молодым Ричардсоном, он многообещающий гидрограф. Мы картографировали большую часть ближнего побережья, с дублированными пеленгами и кучей ориентиров. А я еще и открыл место для забора воды на Плоском острове, несколько лиг к северу, так что нам теперь не надо постоянно мотаться к Родригесу.
– Не будет Родригеса! – произнес Стивен убитым голосом.
– Увидишь еще снова свой Родригес, – успокоил Джек. – Нам приходится все равно ходить туда за припасами, туда – сюда, туда – сюда, но хоть не так часто.
Туда – сюда, туда – сюда болтались они по морю, пока французы упрямо торчали в своей мирной гавани, переоснащаясь до последнего ржавого болта, и раз за разом, когда не отправлялся на «Нереиде» вдоль побережья, Стивен перемещался на каждый отходящий корабль. Его известковые пещеры на Родригесе оправдали все ожидания, полковник Китинг был любезен, предоставил в помощь команды слабосильных и осушил небольшое болото. В третий раз Стивен смог сообщить Джеку, что из костей, найденных в иле он обещает в течении следующих двух месяцев сложить полный скелет солитера и показать его, и что потом его можно будет покрыть перьями и кусками кожи, найденными в пещерах.
Все остальное время это была обычная унылая блокада, ближе к берегу ночью, за мысы – днем, но никогда не отходя далеко, чтоб француз не мог, пользуясь береговым бризом, проскользнуть в темноте к северу и уйти в богатые воды Индийского Океана, оставляя эскадру далеко к ветру. Туда – обратно, туда – обратно, и все это время парусина ветшала на тропическом солнце и под внезапными тропическими ливнями, бегучий такелаж, постоянно пропускаемый через бесчисленные блоки при работе с парусами, разлохмачивался и приходил в негодность, корпуса обрастали водорослями, а корабельные черви через щели в медной обшивке буравили дуб.
Рождество прошло с грандиозным праздненством на верхней палубе «Боадицеи», бочонок предусмотрительно засоленной пингвинятины с Мыса послужил заменой гусю и индейке, по еде было и веселье, сливовый пудинг отсвечивал синим под растянутой от свирепого маврикийского солнца парусиной. Новый Год прошел в непрерывных визитах с корабля на корабль, на Двенадцатую ночь мичмана угостили кают-компанию двухсотфунтовой черепахой. Опыт оказался неудачным, черепаха оказалась не того вида, панцирь расплылся в кисель, а все, кто ел злосчастное создание, начали мочиться изумрудной зеленью, Джек же начал каждую вахту поглядывать на барометр.
