Текст книги "Миссия на Маврикий"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
С уходом лейтенантов Джек посидел немного, размышляя. Он не сомневался, что они полностью разделяют его мысли, они были из тех людей, которых он любил. Однако сделать предстояло еще много. С их помощью из «Боадицеи» можно было создать смертельно опасную плавающую батарею значительной мощности, но эту батарею еще и надо было доставить к месту действия, доставить так быстро, как только возможно. Он послал за боцманом и штурманом и заявил им, что недоволен ходом фрегата – ни его скоростью, ни курсовыми углами в бейдевинд.
Последовала высокотехническая конференция, во время которой капитану пришлось преодолевать постоянное сопротивление Бьючэна, штурмана, старейшего из встреченных им моряков, который не разделял его мнение, что переукладка трюмов, с тем, чтобы подгрузить нос, даст заметный эффект. Всегда этот корабль был медленным и всегда таким будет, он всегда укладывал трюмы именно так, с тех самых пор, как впервые появился на борту. С другой стороны, боцман, довольно молодой для этой должности, но уже просоленный моряк, выросший на угольщиках Северного моря, был всецело на стороне командира. Да, надо сделать все возможное, чтобы улучшить мореходность «Боадицеи», и если для этого надо попробовать что-то новенькое, что ж, так тому и быть! Он с одобрением отозвался о швиц-сорлинях, он полностью согласился с изменением наклона фок-мачты, и сердце Джека потеплело.
Среди прочего несговорчивость мистера Бьючэна объяснялась растущим чувством голода. Кают-компания отобедала в час, время уже давно прошло, и хотя сегодняшний обед был неважный, его отсутствие погружало штурмана в меланхолию. Боцман пообедал в полдень, вместе с плотником и канониром, и Бьючэн, ощущая запахи пищи и грога, идущие от него, ненавидел его жизнерадостное лицо, и еще больше изливающийся из него поток слов.
Джек также испытывал желание заморить червячка, и, отпустив боцмана и штурмана, он прошел в столовую. Тут он обнаружил Стивена и мистера Фаркьюхара, закусывающих печеньем. «Я не помешал?» – спросил Джек, и они ответили, что, естественно, нет, и расчистили ему место за столом, среди книг, документов, карт, прокламаций и плакатов, которые они перебирали, пытаясь привести в порядок после внезапной смены места жительства.
– Надеюсь, вы в порядке, сэр? – обратился он к мистеру Фаркьюхару. Тот страдал от морской болезни больше других еще с Бискайского залива, что, однако, не мешало ему, вставая с койки, совещаться с доктором Мэтьюрином, зарывшись по уши в бумаги и общаясь на иностранном языке, к неудовольствию их слуг – двух корабельных юнг. Мальчишки эти проявляли изрядную любознательность, еще более подстегиваемую любопытством старших товарищей по кубрику, желающих быть в курсе дела. Фаркьюхар потерял целый стоун, и его тонкое, интеллигентное, крючконосое лицо все еще имело зеленоватый оттенок, но он ответил, что никогда в жизни себя лучше не чувствовал, и что гром орудий, подобный божественным громам, довершил старания (с вежливым поклоном) доктора Мэтьюрина, чьи медицинские приемы бесподобны. Фаркьюхар заявил, что чувствует себя снова неутомимым мальчишкой с волчьим аппетитом.
– Но, – добавил он, – позвольте мне сердечно поздравить вас с великолепной победой. Такая оперативность, решительность, отвага, и такой отличный результат!
– Вы слишком добры, сэр. Но, что до результата, что вы так любезно упомянули, есть один аспект, который не может не порадовать всех нас. У нас на борту кок французского капитана, и я зашел (повернувшись к Стивену) спросить, не использовать ли нам его?
– Я с ним уже общался, – ответил Стивен. – Молочный поросенок, один из выжившего большого помета, оказался одной из потерь «Хиби», и послужил доказательством мощи его поварского таланта. Я также заметил, что вина и прочие мелкие радости мсье Бретоньера были также перемещены, а к этому, полагаю, весьма подойдут запасы покойного капитана: фуа-гра, трюфеля в гусином паштете, гусятина в паштете, колбаса, байонская ветчина, анчоусы в банках. А среди вина – двадцать одна дюжина «Марго» 88-го года, с длинной пробкой, и почти столько же «Шато лафит». Мне даже страшно подумать, как мы управимся со всем этим, это же будет позор на весь мир, если мы привезем хоть одну бутылку такого благородного вина обратно! Не говоря уж о том, что к новому году это вино будет бледной тенью себя самого.
Но кларет так и не увидел нового года, не пропал зря: постоянным применением и с помощью самого мсье Бретоньера и других гостей из кают-компании по прошествии некоторого времени было выпито все до капли. А времени прошло достаточно со всех точек зрения, так как попутные ветра оставили их еще далеко к северу от экватора, и частенько судно лежало на маслянистой воде, медленно дрейфуя к Америке вместе с экваториальным течением, кружась в водоворотах. Десять дней провели они с висящими бессильно парусами, окруженные плавающими отходами жизнедеятельности 300 человек (старые члены команды называли их «адмирал Браун»). Бочонки из под говядины, шелуха, отбросы окружали судно так плотно, что Джеку пришлось брать ялик и отходить от судна на добрые четверть мили для ежеутренних купаний, пока, в конце-концов, он не приказал спустить шлюпки и отбуксировать фрегат на чистую воду, заодно потренировав экипаж в гребле. Таким образом, удалось убить сразу двух зайцев, и даже трех – теперь на «Боадицее» появился обычай спускать в чистую прохладную воду парус и устраивать купание команды в этом импровизированном бассейне. Те, кто не умел плавать, могли безопасно плескаться в нем и, чем черт не шутит, даже научиться держаться на воде.
Но, в конце-концов, они пересекли экватор под лиселями, с весельем даже большим, чем обычно. Убавили паруса, чтоб дать Нептуну взойти на борт, и когда он поднялся, сопровождаемый распутной Амфитридой и морским чертом Баджер-Бэгом, он обнаружил, что лишь 123 души еще не проходили посвящения, что с ними и проделали, вымазав прогорклым жиром (запасы смолы были на исходе), а затем заставив отскребаться бочарными обручами и окунув потом в воду.
На юг, на юг, с Канопусом и Ахернаром высоко над головами, и Джек показывал внимательным гардемаринам новые созвездия: Муха, Павлин, Хамелеон и многие другие, сияющие в теплом, прозрачном небе.
Их встретила странная, непредсказуемая погода, ибо даже когда «Боадицея» достигла пассата на 4 градусах южной широты, он оказался слабым и порывистым. Становилось ясным, что быстрого похода не получается, и, хотя Джек часто пытался высвистывать ветер, продолжительность плавания не сильно пугала его. Корабль был в отличном состоянии, несколько дождевых шквалов пополнили их запас воды, люди были вполне здоровы. Недели складывались в месяцы, но Джек понимал, что это счастливое время отстраненности от забот, вдали и от домашних неурядиц и от грядущих тревог, ждавших его в Индийском океане. И хотя он томился по «настоящему делу», он понимал, что нет такой силы в мире, которая бы могла доставить его на место раньше. Они с Феллоузом старались использовать это время, чтобы улучшить ходовые качеста фрегата – и они достигли многого, но ветер не был им подвластен. И поэтому со спокойствием и фатализмом, которыми должен обзавестись любой моряк, чтоб не сойти с ума, Джек занялся превращением своего корабля в настоящий фрегат, как он представлял его себе, в боевую машину, управляемую опытным экипажем, военными моряками – каждый отличный артиллерист и просто дьявол с абордажным топориком или тесаком.
Нечувствительно и оставшиеся «салаги» становились моряками, по мере того, как их без остатка поглощала неизменная военно-морская рутина. Всех высвистывали наверх в восемь склянок ночной вахты, и даже отъявленные сони вылетали пулями из коек и строились перед штурманом, а затем начинали драить палубу с первыми лучами рассвета. К обеду свистали в восемь склянок полуденной вахты. Обед состоял в понедельник из сыра и пудинга, во вторник из двух фунтов соленой говядины, в среду из сушеного гороха и пудинга, из одного фунта соленой свинины в четверг, в пятницу из сушеного гороха и сыра. Еще на два фунта больше соленой говядины полагалось в субботу, и фунт соленой свинины и сладкий пудинг с изюмом в воскресенье. Каждый день выдавался фунт сухарей, а в первую склянку к обеду – пинта грога. После ужина с еще одной пинтой грога под бой барабанов все занимали места по боевому расписанию, а койки неизменно вешались так, чтобы вахтенные могли поспать четыре часа до подъема в полночь для новых священнодействий на палубе.
Неизменное живое движение палубы под ногами, и один лишь Атлантический океан вокруг до горизонта – только бесконечные вода и небо, полностью отрезали бывших «сухопутных крыс» от прошлого. Дом и земля стали другим миром, не имеющим к ним никакого отношения.
Даже вид новички приобрели вполне морской. Ровно через час сорок минут после того, как «Боадицея» пересекла тропик Рака, помощник плотника вбил два медных гвоздя в палубу на расстоянии 12 ярдов. 12 ярдов парусины на каждого, иголка с ниткой – для изготовления тропической формы: бушлата, брюк и широкополой шляпы. И после того, как они сделали это, иные с помощью своих более рукастых товарищей, в следующее воскресное построение неряшливые бродяги, одетые в обноски из каптерки, в старые кожаные бриджи, грязные мундиры и сальные шляпы, исчезли. Капитан шел мимо чистых белых рядов, сияющих не хуже морских пехотинцев на квартердеке в их ярких красных мундирах.
Конечно, оставалось несколько дураков среди полуютовых, годных только для «неси-подай», в каждой вахте было около дюжины тех, кто не выдерживал усиленной порции грога и постоянно оказывался среди наказанных за пьянство, было и несколько совсем тяжелых случаев, но в целом Джек был доволен командой: человеческий материал был более чем пристойным. Он был доволен также и офицерами, кроме Бьючэна и казначея, высокого желтолицего человека с вывернутыми внутрь коленями, и большими косолапыми ступнями, за чьими книгами приходилось внимательно следить; все три лейтенанта помогали ему с похвальным рвением и старшие гардемарины также были весьма неплохи.
Не последнюю роль в чудесном превращении «Боадицеи» сыграло отличное обеспечение фрегата боеприпасами после эпизода у Селваженс. Правила ограничивали Джека сотней ядер на каждую его длинную восемнадцатифунтовку, и ему приходилось хранить их, как сущему скряге, так как не было уверенности, что склады Мыса позволят пополнить боезапас. Дурацкая ситуация, так как требовалось, конечно, обучить орудийную прислугу, а без боевой стрельбы – какая наука? С другой стороны, остаться к решающему моменту без снарядов тоже не хотелось. Однако с того благословенного дня ежедневные упражнения у орудий перестали быть обычной пантомимой. Конечно, отрабатывать занятия с бортовыми восемнадцатифунтовками приходилось вхолостую, откатывая и накатывая их, выполняя все операции, как при реальной стрельбе. Но, поскольку 24-х фунтовые ядра «Хиби» подошли к карронадам «Боадицеи», а ее 9-ти фунтовые снаряды – к погонным орудиям, каждый вечер теперь оглашался внушительным пушечным ревом. Каждый член экипажа на практике познакомился со смертоносными прыжками откатывающегося орудия, со вспышками и оглушающим грохотом канонады, с тем, как наводить орудие, передвигая лафет ганшпугами, банить ствол и прибивать заряд со скоростью автомата в клубящейся пороховой мгле. И вот настал день, когда команда салютовала тропику Козерога залпами с обоих бортов, и радостно было видеть их воодушевление, когда с пяти сотен ярдов разносили они в клочья плот из связанных пустых бочонков, опять и опять накатывая орудия к портам с сумасшедшими воплями и гиканьем, делая выстрел меньше чем в две минуты. Конечно, это был еще далеко не тот губительный град снарядов, которого добивался Джек. Это не были еще ни три залпа в пять минут, что считалось нормой у капитанов, знающих толк в артиллерии; ни, тем более, три залпа в две минуты, чего удавалось добиться Джеку с его лучшими экипажами, но это была уже точная и достаточно быстрая стрельба.
Этот «таймаут», этот счастливый промежуток времени, с ясной и понятной задачей перед ним, с плаванием по теплым водам с ветрами, хотя и слабыми, но редко противными, на юг, на большом удобном судне, с отличным коком, богатыми припасами и в хорошей компании, имел, однако, и неприятные стороны.
Одной из них оказался его телескоп. Не то, чтобы он не мог видеть Юпитер – планета сияла в видоискателе, как золотой персик, но из-за движения судна он не мог сфокусироваться на время, достаточное для определения фаз его лун, что требовалось для вычисления долготы. Ни теория, ни сам телескоп были, конечно, не виноваты, последний был установлен в хитроумно подвешенной к штагу грот-бом-брам-стеньги люльке, которую он разработал для компенсации килевой и бортовой качки, и которая, однако, не вполне работала, несмотря на все изменения конструкции. И вот ночь за ночью болтался он наверху, изрыгая проклятия и богохульства, окруженный гардемаринами, вооруженными чистыми швабрами, чьими обязанностями было обеспечить дополнительную компенсацию, подталкивая его аккуратно по его команде.
Он устроил веселенькую жизнь молодым джентльменам, требуя высочайшей активности и расторопности, но кроме этих бдений вокруг телескопа, коих они терпеть не могли, равно как и занятий навигацией, они очень привязались к своему капитану и, конечно, к великолепным обедам и завтракам, на которые он их частенько приглашал. И это не смотря на то, что в случае провинности Джек вполне мог отходить виновного со всей силы по голой заднице в своей каюте (провинностями обычно были воровство на камбузе или неоднократные прогулки по палубе с руками в карманах). Со своей стороны он считал их компанией приятных молодых парней, хотя иногда жадных, любящих и поваляться в койке, и поискать где полегче. В одном из них, мистере Ричардсоне, более известном как «Пятнистый Дик» из-за своих прыщей, Джек обнаружил подающего большие надежды математика. Джек стал учить его навигации лично, так как наставник «Боадицеи» оказался не в состоянии поддерживать должную дисциплину в классе. И вскоре ему стало ясно, что надо держать ухо востро и стараться изо всех сил, дабы ученик не превзошел учителя в сферической тригонометрии и астрономии.
Ну и мистер Фаркьюхар. Джек оценил его, как интеллигентного, одаренного, воспитанного человека, отлично умеющего поддержать беседу, что делало его душой компании за столом (хотя будущий губернатор не употреблял ни капли спиртного). Недостатком было лишь то, что, будучи законником, разговор мистер Фаркьюхар частенько вел в форме расспросов, что вызывало иногда у Джека неприятное чувство школяра на экзамене – за своим собственным столом! К тому же, губернатор обильно пересыпал свою речь латынью, что весьма напрягало Джека, равно как и ссылки на авторов, которых Джек и в руках не держал. (Впрочем, надо быть справедливыми к собеседникам, довольно трудно было бы найти автора, которого Джек читал, если только он не писал об охоте на лис, морской тактике или астрономии.) Стивен, кстати, имел ту же привычку, но Стивен – другое дело. Джек любил его и не имел ни малейших возражений против демонстрации другом своей широчайшей эрудиции (при этом будучи абсолютно уверенным, что в делах, не связанных с медициной, доктора ни в коем случае нельзя оставлять одного). Мистер Фаркьюхар же был явно другого поля ягода, демонстрируя глубокое знание законов и вообще всех сфер повседневной жизни.
Однако Джек готов бы был простить мистеру Фаркьюхару его превосходство в знаниях о политике и даже гораздо более обидное превосходство в шахматах, имей тот хоть каплю музыкального слуха – но увы! А ведь именно любовь к музыке объединила Джека и Стивена – один играл на скрипке, другой на виолончели, не то чтоб виртуозно, но достаточно хорошо, чтоб наслаждаться совместными вечерними концертами. Они играли в каждом совместном плавании, и воспрепятствовать этому могли лишь служебные обязанности, шторм или враги. Но нынче мистер Фаркьюхар делил с ними большую каюту, будучи безразличным и к Гайдну и к Моцарту, как он сам признавался. Он говорил, что оба они и Гендель в придачу не стоят и фартинговой свечки. Шуршание страниц его книги, стук табакерки и последующее чихание портили весь настрой. И Джек, связанный традициями военно-морского гостеприимства, дабы уважить гостя, вынужден был откладывать скрипку ради партии в вист, который он терпеть не мог, да еще и звать четвертым партнером лейтенанта морской пехоты, которого он терпеть не мог еще сильнее.
Их гость, к счастью, не всегда был с ними: во время длительных штилей Джек часто брал ялик и отплывал подальше – искупаться, оценить оснастку фрегата на расстоянии и поболтать со Стивеном наедине.
– Ты не можешь позволить себе роскошь не любить его, я понимаю, – говорил он, скользя над волнами к скоплению плавающих водорослей, где Стивен предполагал найти южного морского конька или пелагических крабов того же вида, что и открытый им на экваторе. – Но, честное слово, я не буду сильно горевать, когда он сойдет на берег.
– Я не люблю его очень сильно, когда, например, он делает вилку моим ладье и королю своим хитрым конем, – ответил Стивен, – в остальном же я считаю его ценным компаньоном с бодрым, ищущим, проницательным умом. Да, конечно, ему медведь на ухо наступил, но он не лишен поэтической жилки. Он делился со мной своей теорией о мистической роли королей, которая родилась у него во время штудий прав землевладения мелкого рыцарства.
Знакомство Джека со средневековьем было столь поверхностным, что он предпочел продолжить главную тему:
– Видимо, я слишком долго был командиром. Когда я был лейтенантом, ел и спал вместе с остальными, я спокойно терпел куда более невыносимых людей. На «Агамемноне» был врач, который обожал играть «Зеленые рукава» на своей флейте. И каждый вечер он сбивался на одном и том же месте! Гарри Тернбулл, наш первый, его убили потом на Ниле, обычно все бледнел и бледнел, по мере того, как тот подбирался к этому месту. Это было в Вест Индии, нервы у всех были на пределе, но ни один не сказал ни слова, кроме Клонферта. Я понимаю, это звучит пустяком, подумаешь, «Зеленые рукава», но это хороший пример, как надо относиться друг к другу во время длительной кампании. Стоит кому-то один раз сорваться – и прощай навсегда, спокойствие и нормальные отношения на борту, ну, ты же знаешь, Стивен. Надеюсь, на моей терпимости не скажутся возраст и привычка к капитанской привилегии уединения.
– То есть, ты знаком с лордом Клонфертом? Скажи, что он за человек?
– Наше знакомство довольно поверхностное, – ответил уклончиво Джек, – он появился на корабле как раз перед нашим отбытием домой, а здесь сразу перевелся на «Марс».
– Способный и лихой, полагаю?
– Ну, – начал Джек, глядя поверх головы Стивена на красиво лежащий на тихой воде фрегат, – в кают-компании «Агамемнона» была такая толчея, ведь он был флагманом. Поэтому я едва знал его. Но с тех пор он создал себе репутацию.
Стивен фыркнул. Он прекрасно знал, как Джек не любил говорить плохо о старых сослуживцах, и, уважая этот принцип теоретически, на практике находил его раздражающим.
Знакомство Джека с лордом Клонфертом действительно было коротким, но оно оставило свой след. Они оба были посланы на шлюпках захватить, сжечь или потопить приватирское судно, укрывшееся в широкой, изобилующей мелями речушке, вне досягаемости орудий «Агамемнона». Эстуарий зарос мангровыми кустами, каналы через илистую отмель не были размечены, и проход ими и сам по себе был довольно сложной задачей, в данном случае еще усугублявшейся огнем с приватира и с береговой батареи.
Шлюпка Клонферта пошла северным каналом, Джек выбрал южный; перед финальным броском через открытый плес к борту ошвартованного приватира шлюпка Клонферта была прикрыта небольшим выступом берега, находясь при этом ближе к противнику.
Джек вылетел из узкого прохода, размахивая шляпой и издавая воинственный клич, подбадривая своих людей криками «Навались!», и направился сквозь густой дым к клюзам правого борта. Он был уверен, что Клонферт поддержит его с другого борта, но ответный клич был криком скорее зрителей, чем участников: шлюпка Клонферта и не думала двигаться с места. Джек понял это, когда до вражеского борта оставалось каких-нибудь пятьдесят ярдов – отступать было поздно, и они рванулись вперед. Экипаж приватира дрался отчаянно, несколько человек из команды «Агамемнона» было убито, среди прочих гардемарин, которому Джек симпатизировал, еще больше было ранено. Несколько минут вообще было неясно, чей будет верх – жестокая страшная короткая схватка, рукопашная глаза в глаза в свете умирающего дня. Наконец капитан приватира швырнул свои разряженные пистолеты в голову Джеку и, прыгнув за борт, поплыл к берегу, сопровождаемый большей частью оставшейся команды. Они искали не спасения – на берегу стояла вторая батарея из снятых с судна орудий, которую они развернули, чтобы картечью в упор вымести с палубы англичан.
Хотя Джек успел получить тяжелый удар по голове, разум он не потерял и еще до первых выстрелов обрубил канат и отдал фор-марсель под начинающийся вечерний бриз, так что судно уже получило ход, когда началась пальба. Удача не оставила его, он смог провести судно через канал, не посадив его, и легкий ветерок вынес их в море. Картечный залп все-таки достал их, ранил одного матроса, перебил бегин-гардель, а самого Джека зацепил по ребрам, бросив в лужу крови на палубе и оставив след, как от раскаленной докрасна кочерги. Они подобрали другую шлюпку и вернулись к «Агамемнону», командование принял Клонферт.
Джек был едва в сознании, когда они вернулись на борт «Агамемнона». Он очень горевал об убитом мальчишке, его разум был затуманен болью и лихорадкой, что наступала так быстро в том климате, и жаркие оправдания Клонферта: «Я сел на илистую отмель – я оказался под прицелом береговой батареи – двигаться дальше было самоубийством – я как раз собирался высадиться на берег и зайти с тыла, когда Обри начал свой великолепный штурм», – виделись ему чем-то мелким и неинтересным. Позже, когда Джек вновь встал в строй, ему показалось странным, что в официальном донесении его имя пропустили, зато уделили немалое внимание Клонферту. Впрочем, старшим был Клонферт, к тому же, дюжина матросов из команды приватира спряталась внизу и сдалась, когда судном уже командовал он, так что их записали на его счет.
Но в это время Клонферта перевели на «Марс», и Джек, приписанный к «Агамемнону», вскоре забыл об инциденте, сохранив лишь внутреннее убеждение что Клонферт либо нерешительная бестолочь, либо трус. Ни один из других офицеров своего мнения не высказывал, но их молчание было красноречивым. В суете последующих успешных лет Джек едва помнил Клонферта, и то в основном благодаря шуму, который периодически поднимался вокруг имени последнего в газетах. То он был приговорен к возмещению ущерба за преступные разговоры с миссис Дженнингс, то оказался под военным судом за рукоприкладство в отношении другого офицера на квартердеке «Рэмиллиса», то вдруг удостоился похвал в «Газетт». Военный суд закончился увольнением со службы, и, хотя позже Клонферт был восстановлен приказом, он потерял в продвижении. Однако за время отставки своей он успел послужить в Турции и опыт этот сослужил ему добрую службу потом, когда, уже вновь королевским офицером, он сопровождал сэра Сиднея Смита. Он был с этим расфуфыренным джентльменом в Акре, когда Смит заставил Бонапарта отступить, и в других весьма достойных делах, в основном на берегу. Смит всячески превозносил Клонферта в своих открытых письмах, впрочем, судя по всему, они неплохо подошли друг другу. Их часто видели гуляющими вместе по Лондону в восточных одеждах, и именно Смиту Клонферт был в итоге обязан своим нынешним званием коммандера.
Джек прекрасно представлял, как «Газетт» может скрыть правду и распространять заведомую ложь, но он также знал, что они не выдумывают победы, по крайней мере, такие, как уничтожение турецкой эскадры или заклепывание орудий в Абидосе, и, поэтому, начал считать, что, возможно, ошибался, приписывая Клонферту недостаток отваги. Однако, Джек недолго размышлял об этом: не говоря о том, что Клонферт был не из особо привлекательных людей, он еще и был сторонником Смита, а Смит, хотя и не без отваги, был самовлюбленный фат, причинивший в свое время Нельсону массу неприятностей на Средиземноморье. А уважение Джека к Нельсону было таково, что противники адмирала никогда бы не снискали расположения капитана Обри. Его разум перешел на соперничество адмиралов и на его последствия, часто гибельные, на проблемы, создаваемые высшим, при этом, естественно, удаленным от театра военных действий командованием.
– Ну, братец, о чем-то ты здорово задумался – окликнул Джека Стивен, – мы этак пройдем аккурат через мои водоросли, если ты не придешь в сознание. Что это так захватило тебя? Страшные французы, не иначе?
– Безусловно, – ответил Джек, поднимая весла, – и из-за них тоже у меня сердце не на месте. Но что занимает меня куда больше по мере приближения к Мысу, так это возможный вымпел, и то, что он за собой влечет.
– Я тебя не совсем понимаю... Чуть левее, пожалуйста, мне показалось, я вижу какое-то головоногое среди водорослей. Удрал, шельмец... Греби аккуратно, а я спущу свою маленькую сетку. Так вот, я не понимаю: наш корабль уже несет вымпел, совсем неплохой вымпел, полагаю, ты это замечал.
Стивен кивнул в сторону «Боадицеи», с мачты которой свешивалась длинная лента, демонстрируя ее принадлежность к действующему флоту.
– Я имел в виду широкий вымпел.
Стивен, ничего не понимая, смотрел на Джека.
– Широкий вымпел, Стивен, указывает, что ты являешься коммодором. И на всякие привилегии, сопутствующие этому званию. Ты, по сути, являешься флагманом, адмиралом, и несешь адмиральскую ответственность.
– Ну и что с того? Ты давно уже командуешь, и, на мой взгляд, неплохо. Я бы так не смог. Ты командуешь: «Так держать!» – и они так и держат. Чего же тебе еще надо? – Стивен говорил, но основную часть его внимания занимало все то же головоногое, хотя что-то у него в голове прошелестело о коммодорах, которых он неплохо запомнил: командир Ост-Индского конвоя, так замечательно поддержавший их в деле с месье де Линуа, звался именно коммодором.
– Ну как ты не понимаешь! – воскликнул Джек, чьи мысли сейчас как раз вертелись вокруг этой темы, – до этого всегда было командование одиночным кораблем. К нему идешь постепенно, это дело привычки. А вот высшее командование застает врасплох, опыта-то нет. Под твоим началом капитаны эскадры, каждый – царь и бог на своем квартердеке, это тебе не собственную команду пасти. Не в твоей власти их выбирать, и от них так просто не избавишься. Не смог найти с ними правильный тон – все, толку от эскадры никакого, и плату за это получишь смолой от чертей. Взаимопонимание тут – все! Нельсон с этим управлялся, как нечего делать... У него в эскадре отношения были, как между родными братьями.
Голос Джека замер и, глядя, как Стивен прочесывает водоросли, он задумался об адмиралах и коммодорах, нарушавших заветы Нельсона. Грустный список жалких, нерешительных шараханий, великолепных шансов, упущенных из-за отсутствия поддержки, слепое следование инструкциям, военные суды... А в результате – спокойно разгуливающий по неконтролируемому морю враг.
– Репутация Корбетта говорит сама за себя, то же можно сказать и про Пима, – пробурчал он себе под нос. И добавил уже громче:
– Но сейчас я подумал, ведь ты, Стивен, должен бы больше знать о Клонферте. Он ведь твой земляк и важная шишка в Ирландии, кажется.
– Ну да, у него ирландский титул. Но Клонферт такой же англичанин, как и ты. И фамилия его – Скрогг. У них несколько акров болота и то, что они называют «замок» около Дженкинсвилла, на самом севере. Я эти места неплохо знаю – там растет Антея фотидиссима. А поместье у них южнее Карраха, что в Киллдаре, конфискованные земли Десмондов, но, полагаю, там никогда и ноги никого из них не было. Там управляющий-шотландец рыщет в поисках – какую еще ренту стрясти с бедных арендаторов.
– Но он же пэр, разве нет? Большой человек?
– Святая простота! Ирландский пэр вовсе не обязательно хоть какая-то величина. Я бы не хотел ругать твою страну, многие из моих друзей – англичане, но, к твоему сведению, последнюю сотню лет английское правительство практикует награждение своих малосимпатичных помощников ирландскими титулами. Мелкого политикана венчают дворянством страны, где он – иноземец, жалкое выходит зрелище. Этакая мишурная бирмингемская подделка. Я бы просто стыдился, если бы ирландские пэры (по крайней мере, их большая часть) были бы ирландцами. Кроме известных лордов из флотских, которым правительство не рискнуло дать английского дворянства, все остальные – жалкая компания, чужие в Ирландии и бесполезные в Англии. Я не говорю, конечно, о Фицджеральдах или Батлерах, ты же понимаешь, и не о нескольких сохранившихся исконных родах, но о тех, кого обычно именуют «ирландские пэры». Дед Клонферта был просто... Джек, что ты делаешь?
– Снимаю рубашку.
– Плавать сразу после обеда, и какого обеда! Я бы не рекомендовал тебе. Ты нынче изрядно растолстел, а соки твоего организма загустели после этих недель обжирания блюдами Пуарэ. Мой врачебный долг, кстати, дорогой мой, предостеречь тебя против обжорства, против твоего безудержного аппетита. Чудовищный порок, полагаю, вызванный грехопадением Евы... Эх, булимия, булимия... Обеды прикончили больше народу, чем вылечил Авиценна, – продолжал Стивен, пока Джек снимал брюки.
– Итак, ты упорствуешь в своем желании искупаться? – спросил он, глядя на голого компаньона. – Позволь глянуть на твою спину?
Он провел пальцами по бледно-синему шраму и спросил:
– Не беспокоит?
– Было чуток, этим утром. Но, с другой стороны, со времени, как мы вышли из Ла-Манша и до вчерашнего дня – ни разу. А плавание ..., – Джек соскользнул за борт, погрузился глубоко в чистую синюю воду, окутанный шлейфом своих распущенных длинных соломенных волос, – ...это лучшее средство от всех болячек! – продолжил он, вынырнув и отдуваясь.
– Господи, как освежает, хоть она и теплая, как парное молоко! Давай, Стивен, искупайся, пока можно! Завтра мы войдем в холодное северное течение, нас ждут зеленая вода и западные ветры. Получишь своих капских голубей и больших и малых альбатросов, но вот с купанием придется распрощаться до самого Мыса.
