Текст книги "Новоорлеанский блюз"

Автор книги: Патрик Нит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

– Последний призыв к чему? – спросил он с раздражением.

– Последний призыв на единственно правильный путь.

Он пристально посмотрел на этого человека. Кто знает, может быть, именно этот знак он и искал. Но сейчас он был усталым, нервы его были напряжены, а потому он ничему не верил.

– А с чего ты вдруг назвал меня братом? – спросил он.

– Мы все братья, – с суровой улыбкой ответил мужчина.

И тут он сорвался. Он был уже по горло сыт всеми этими намеками и фантастическими образами; сейчас, после пятидневного сна, вся эта метафизика особенно нервировала его. Если духи предков, Божественная Луна или даже ширококрылый орел хотели что-то сказать ему, то они могли бы, черт возьми, просто сказать это по-английски, на замба или на каком-нибудь другом понятном языке. И если его история хочет вырваться, то самое время дать ей выплеснуться наружу.

Не раздумывая, он ударил мужчину, затем схватил его за горло и затряс со всей своей африканской силой. Мужчина затрепыхался, стараясь освободиться; газеты, выпав из его рук, рассыпались по тротуару.

– Ах ты, вертлявый змей, – закричал закулу. – Правда всегда извивается, когда ты хочешь ее пригвоздить.

И этот безумец с горящими глазами и волосами, заплетенными в дреды, ударил щеголевато одетого представителя ислама со всей силы в лицо, и тот свалился на землю.

–  Курипе цви Тулоко ваземе ди звозва!А ты? А ты, задница, говоришь загадками!

Какой-то доброхот вызвал полицию, и Мусе, закулу,пришлось побыстрее испариться, чтобы избежать ареста. И Муса, пораженный волшебным городом Чикаго, решил ждать знака, который был бы ему понятен. И он занимался сексом с проститутками мусунгудо тех пор, пока не почувствовал страха за пальцы на ногах.

I: Чертова правда простейшей блюзовой формы

Саут-Сайд [93] 93
  Южная сторона, огромный трущобный район Чикаго, населенный иммигрантами, переселенцами с негритянского Юга и пуэрториканцами.


[Закрыть] , Чикаго, США, 1998 год

Разумеется, старик был очень доволен этим отступлением в рассказе, словно джазовый трубач, сыгравший замысловатую импровизацию на известную тему; впрочем, первые блюзмены, такие как Бадди Болден, Луи Армстронг (до 1938 года) и Лик Холден, никогда не прибегалик подобным приемам.

–  Вы же не знаете, кто я. Вы ничего обо мне не знаете, кроме того, что я – именно тот, кто доскажет вам эту историю, и вы рассчитываете, что она будет такой же ясной и понятной, как звуки, которые издает эта старая труба. Но сначала, мой сладкий, послушай, что я тебе скажу. А скажу я тебе три важные вещи, касающиеся историй, потому что нет ничего более запутанного и сложного, чем история (кроме, конечно, джаза, и я не настолько глуп, чтобы понадеяться на то, что ты сразу все поймешь).

Итак, что бы я ни говорил, ни в коем случае не перебивай меня. Если захочешь что-либо спросить или уточнить, сделаешь это потом, когда настанет время задавать вопросы – запомни, не перебивай меня, что бы я ни говорил. Нет более важной истории, чем та, которую рассказываешь о самом себе. Ведь у каждого есть своя собственная история, так? У некоторых они похожи на рождественские сказочки, у других на страшилки, которые либо поднимают их рано утром с постели, либо заставляют прятать лицо в подушку. И все постоянно рассказывают свои истории, изменяя слова. Все рассказывают их, переиначивая и буквально выворачивая наизнанку. Рассказывают друзьям, врагам, психотерапевтам, барменам. Поверьте, я отвечаю за свои слова; ведь я такой старый, что солнце, обращаясь ко мне, называет меня «сэр».

Поймите, история – это не нечто окаменевшее. Вы слышите, что я говорю? Ха! Вы только посмотритена этого белого петушка, который согласно кивает головой, будто понимает, о чем я говорю. Вы только посмотрите на него, у него вид, будто он знает истину. Эх, братишка в коротеньких штанишках (классно звучит!), так ты понимаешь меня?

История – это не нечто окаменевшее. Подумай об этом, мой сладкий, и я точно знаю, ты поймешь, что я имею в виду. Именно поэтому я никогда не писал никаких книг – ведь страницы книг – тюрьма, и это дано понять лишь чернокожим. Именно по этой причине истинный джаз не живет ни в книгах по музыке, ни на компакт-дисках. Он живет в твоей голове, на твоих губах, в твоем сердце и в твоем сексе – не спрашивай меня о том, где я услышал это! – то же самое можно сказать и об истории. Если история не изменяется со временем, то ее и слушать не стоит Согласен?

И вот еще что. Страницы книги душат историю, но еще сильнее ее калечит ваш собственный мозг. Вы первоначально предполагаете одно, а впоследствии убеждаетесь, что это означает совсем другое. Но это уж не мое дело; я рассказываю вам историю, и она застревает у вас внутри словно головная боль после похмелья. Вообще-то, все истории – это истории о любви. Но от этого они не становятся проще – тут все как в джазе.

И последнее. Хочу сказать тебе, что истории не имеют ни начала, ни середины, ни конца. Это просто нелепые фантазии, рассказанные учителями своим школярам, и они (я говорю про учителей) настолько ленивы или настолько тупы, что не могут рассказать все, как оно есть. Дело в том, что в каждой истории есть как бы свой двигатель, которым является любовь. Это истина, которую мог бы подтвердить и сам святой Павел; это так же точно, как то, что это стол, и так же ясно, как небо над верхушками этих небоскребов. Вижу, мой сладкий, ты понимаешь, о чем я говорю. Вижу это по твоим глазам, хотя сам ты, возможно, этого еще не осознал.

Так позвольте же мне, молодые люди, все вам рассказать (ведь вы, кузина, все еще молоды, хотя уже так не думаете). Я расскажу все как есть. Кое-какие заплесневелые в своем ничтожестве личности приезжают в этот старый город, чтобы изучать джаз, как будто это может им помочь что-то понять. По правде сказать, в джазе есть и определенные формулы, и законы разработки этих формул. Но всякий раз, когда вы начинаете думать, что можете их определить, вы на самом деле оказываетесь в дураках. И это потому, что в джазе будущее, прошлое и настоящее спрессованы в «здесь и сейчас». Вы уверены, что джаз направляется по одному пути, а он вдруг начинает кружить и петлять, словно негр, загнанный в тростниковые заросли. Так бывает в самых простых историях и в самом простом джазе. Эта чертова правда простейшей блюзовой формы! Помните об этом.

Джим и Сильвия ехали на такси через Петлю [94]94
  Центральный район Чикаго, где сосредоточена деловая и культурная жизнь города; проходя по нему надземная железная дорога делает петлю.


[Закрыть]. Оба молчали; Джим сосредоточенно что-то обдумывал, а Сильвия смутно надеялась, что он все-таки объяснится по поводу непомерного количества лжи, которое он обрушил на ее голову прошлой ночью. Но они оба согласились бы с тем, что в этот день что-то зловещее витало над ними. По мнению Сильвии, причиной этого могли быть слишком реалистичные сны, приснившиеся ей накануне (правда, ей не хотелось их пересказывать), и гнетущая атмосфера дня, когда все небо над городом забито тяжелыми серыми тучами, напоминающими тюки с хлопком на спинах вьючных лошадей. А Джим? Он проснулся с такой болью в шее, из-за которой не мог повернуть голову. Сильвия сперва не поняла, в чем дело, и Джиму пришлось с улыбкой объяснять:

– Я с трудом могу повернуться.

Сильвия рассмеялась и сильно вдавила кончики пальцев ему в затылок. Джим вздрогнул от боли, а Сильвия сказала:

– Вам нужен массаж.

Такси повернуло в сторону от озера Мичиган и, проехав немного в юго-западном направлении по Прериа-авеню, остановилось напротив стильного здания из красного кирпича, в котором размещалась Апостольская церковь всех святых. Джим и Сильвия, переглянувшись, как-то неуверенно и нервно улыбнулись друг другу, а потом, как по команде, удивленно подняли брови.

– Вроде мы приехали, – сказал Джим.

– Вы уверены, что это здесь?

Водитель, повернувшись на сиденье, кашлянул, облизал губы и озадаченно поинтересовался:

– А вы точно знаете, что вам сюда?

– Что вы имеете в виду? – спросил его Джим.

– Да должен предупредить вас, что это опасное место. Сутенеры, проститутки, гангстеры, в общем, криминальная публика. Я хочу сказать, что не стану дожидаться вас здесь, только и всего. Может, сразу поедем обратно?

– Ох, – вздохнул Джим.

Но Сильвия уже открыла дверь и протянула водителю десятидолларовую банкноту.

– Мы уверены, что нам сюда, – сказала она, а затем повернулась к Джиму и с улыбкой добавила: – Вперед, мой белый рыцарь.

Стоя на тротуаре, они проводили глазами отъезжающий таксомотор, а потом Сильвия, подняв голову, окинула взглядом фасад здания церкви. Над красной кирпичной кладкой вилась надпись из позолоченных латинских букв: «И стало слово плотью, и живет оно средь нас». На другом конце фронтона стоял флагшток с укрепленным на нем сверкающим зеленым плакатом, на котором было начертано: «Открой свое сердце Иисусу». На стене рядом с входной дубовой дверью красовалась яркая надпись-граффити: «Саут-Сайдские дьяволы».

Джим медленно обвел взглядом улицу, для этого из-за больной шеи ему потребовалось повернуться всем телом. Черт бы побрал эту болячку! Он подумал, что чикагский Саут-Сайд выглядит как зона военных действий. Иногда, бывая в Нью-Йорке, он посещал похожие места для того, чтобы там выпить; бывал он в некоторых кварталах Бруклина и Бронкса [95]95
  Район Нью-Йорка к северу от Манхэттена; некоторые его кварталы принадлежат к числу наиболее криминализированных и опасных районов города.


[Закрыть], бывал он даже и в Статен-Айленде [96]96
  Район Нью-Йорка к югу от Манхэттена; самый отдаленный от центра и малонаселенный; в районе кое-где еще сохранились фермы.


[Закрыть], который местные жители называют «Шаолинь». Но такого он нигде не видел. Каждая вторая квартира казалась выгоревшей после пожара, на всех углах тусовались наркоманы и какие-то подозрительного вида парни разного цвета кожи со знаками своих банд на одежде, объясняющиеся друг с другом знаками и взглядами. Стоя на тротуаре, Сильвия и Джим напоминали сейчас двух котят, рядом с которыми происходит собачья драка; у Джима, почувствовавшего на себе горящие взгляды десятков глаз, сразу пересохло в горле, и он закурил сигарету.

– Думаю, – тихо произнес он, – нам лучше зайти в церковь.

Сильвия все еще смотрела на массивную дубовую дверь, а потому не замечала того, что происходит вокруг.

– Она закрыта, – ответила она.

– О, черт.

К ним приближалась группа из шести молодых парней с оранжевыми повязками на лбах, старшему из которых было на вид не больше семнадцати. Парни были одеты в мешковатые, не по росту большие джинсы; при ходьбе они поводили плечами, стараясь этим показать свою крутость.

– О, черт, – снова пробормотал Джим, и тут Сильвия, оторвав взгляд от двери, посмотрела вокруг.

Подойдя ближе, старший парень чуть склонил голову набок, словно, как показалось Джиму, примериваясь, как половчее полоснуть его по горлу. Его зубы были цвета спелой кукурузы, а один заплывший глаз был с бельмом.

– Ку-ку, Рокфеллер, – произнес парень неестественно писклявым голосом, который в другой ситуации мог бы и рассмешить. – Ты никак заблудился? И ты, наверное, хочешь, чтобы кто-нибудь из негров помог тебе выбраться отсюда в центр?

– Простите? – не понял Джим.

Парень, причмокнув губами, покачал головой, а его приятели загоготали:

– Да скажи ты ему, Твит. Скажи же ему все, Твити.

– Послушай, козел, ты что, немец? – спросил парень.

– Англичанин.

– Англичанин? Тогда мне придется обложить налогом твою ароматную задницу. Ты, братец, сейчас в Саут-Сайде, а здесь задаром не играют. Ты понял меня? Так что давай предъявляй лопатник, пока я не разрисовал твой козлиный мордофон. Ты понял меня?

Парень выразительно похлопал по карману своей куртки и, подняв брови, уставился на Джима здоровым глазом.

– Я тебя понял, – кивнул Джим, хотя не понял ничего из того, что сказал парень. Он заметил, что Сильвия стоит рядом с ним, и, сделав шаг вперед, встал впереди нее – только бы она не вмешалась.

– А ты на что зыришь, сучара? – спросил парень; его приятели радостно заржали:

– Затраханная старая Пам Грир. Ну-ка вынь изо рта челюсти, да пососи у нас!

Джим посмотрел на Сильвию. Глаза ее горели, но лицо было непроницаемо. Он понимал только то, что попал в опасную ситуацию, но не знал, как себя вести.

– Тебя мать научила так разговаривать? – спросила Сильвия, в упор глядя на парня, которого приятели называли Твит, и тот на мгновение смутился.

– Ты тоже англичанка? Вот блин! Английская негритоска. И ты, сука, решила, что это дает тебе право говорить о моей маме? – оправившись от смущения, прежним тоном заговорил вожак.

– Если я сука, то и твоя мать сука.

– Заткнись! – заорал парень. Его писклявый голос, казалось, повысился на октаву. Он снова похлопал по карману, и тут Джим наконец-то понял, что означает этот жест. Но Сильвия не собиралась молчать:

– А что у тебя за хрень с голосом? Твоя мамаша, должно быть, и вправду жалкая сучка, раз родила такого щенка с пенисом как огрызок карандаша!

Вожак, моргнув своим бельмастым глазом, резким движением вытащил из кармана пистолет. Тяжелый «Орел пустыни» [97]97
  Самозарядный пистолет, разработанный в США и производимый в Израиле фирмой «ИМИ».


[Закрыть]с хромированной рукояткой и вороненым стволом. Заученным жестом киногероев он направил пистолет на Сильвию.

– Черт побери! – вырвалась у Джима; Сильвия не проронила ни слова.

– А как насчет того, бабуля, чтобы как следует потрахаться? – осклабился парень.

– Я, наверное, ослышалась, или ты вправду собираешься трахаться со мной?

– Еще не решил как. Может, я прострелю тебе башку и оттрахаю тебя в дырку от пули.

– Лучше не придумаешь, – с презрительной усмешкой ответила Сильвия. – Вот только твой дохлый член и этом отверстии будет болтаться, как палка в ведре.

Джим наблюдал эту словесную перепалку со смешанным чувством страха и неверия в реальность происходящего. Ему казалось, что он смотрит фильм, в котором главный герой (конечно же, он сам) вот-вот расстанется с жизнью, а конец досказанной до половины истории, ради которой он все это затеял, где-то совсем рядом. Внезапно он пожалел, что обладает даром предчувствия. А кроме того, и это было более существенным, он вдруг понял, что видит Сильвию в совершенно ином свете. Конечно, она рассказывала ему о том, как занималась проституцией на лондонских улицах. Слушая эти рассказы, он только смеялся и качал головой – ведь эти рассказы совершенно не вязались с обликом этой элегантной спокойной дамы. А теперь она как бы доказывает ему, что все рассказанные ею истории правдивы; доказывает это без страха и с бездумной удалью. Сейчас она словно догола раздевалась перед Джимом, пробуждая в его сознании постыдную мысль о том, что она, возможно, и есть самая настоящая проститутка,и ничего больше.

– Послушай… – начал Джим и, вынув из кармана бумажник, стал отбирать мелкие долларовые купюры.

Но Твит был не в настроении вести переговоры или слушать.

– Ты думаешь, дерьмо, мне нужна твоя мелочь? Как тебе понравится, если я всажу пулю в твою суку, ну так как, понравится?

Джим не сводил взгляда с пальца Твита, лежащего на курке. Парень, казалось, сделает это без малейших колебаний. Он выглядел абсолютно спокойным и, несомненно, делал такое и раньше. Джим посмотрел на Сильвию, словно спрашивая ее, как быть, но она, не замечая его взгляда, пристально смотрела перед собой, и только легкое подрагивание подбородка и напряженные шейные мышцы выдавали ее волнение. Джим закрыл глаза.

И в тот же самый момент раздался визг тормозов и скрежет шин по асфальту. Джим мгновенно открыл глаза. Блестящий черный «лексус» въехал на тротуар и остановился рядом с ними. Окна автомобиля были тонированными, колесные диски сверкали, двигатель ревел, как мотор реактивного самолета на взлете. Громадный мужчина в черном костюме вылез с водительского сиденья. Черная кожа его бритого черепа сияла, словно полированное красное дерево, а кожа на толстой шее морщилась, как у мастифа. С шеи свешивалась толстая золотая цепь, на которой висело тяжелое золотое распятие размером не менее шести дюймов; шея выглядывала из белого воротника, похожего на собачий ошейник. Голос мужчины звучал словно ухающий бас в оркестре.

– Твит, ты соображаешь, что делаешь? – спросил мужчина.

Но Твит даже не посмотрел в его сторону.

– Это не ваше дело, пастор.

– Ты вытащил пистолет на пороге моей церкви и считаешь, что это не мое дело? Ты дурак, сын мой. И знай, что я всажу в тебя пулю прежде, чем сам ты выстрелишь в кого-либо. Да простит меня Бог.

Джим перевел взгляд с Твита на пастора, потом на Сильвию, потом на других подростков, стоявших вокруг. Их прежняя бравада улетучилась, и сейчас они стояли потупившись, не рискуя поднять глаза. Джим опять ощутил нереальность происходящего. Он за свои двадцать пять лет повидал немало странных вещей и ситуаций – в особенности в Африке, – но то, что происходило здесь и сейчас, было, несомненно, самым непостижимым.

Твит наконец обернулся и посмотрел на пастора. Дуло его пистолета все еще было нацелено на переносицу Сильвии.

– Пастор, она непочтительно отозвалась о моей матери, – сказал он.

Вожак шайки вдруг сделался меньше ростом, младше годами, спесь с него слетела, и он выглядел как мальчишка, пойманный с поличным за кражу в магазине.

Пастор рассмеялся, и смех его прозвучал гулко, словно грохот большого барабана.

– Послушай, я и сам не очень высокого мнения о твоей матери. Она просто укуренная замухрыга, и ты это знаешь не хуже меня. Что ты творишь и чего ради? Око за око? Но ведь гла́за лишили тебя не эти люди, Твит. Ты слышишь меня? Ты волен участвовать в разбойничьих делах вместе со своей шайкой. Это твои личные дела, и меня они не касаются. Но перед дверью моей церкви ты никого не смеешь и пальцем тронуть. Ты слышишь?

Пастор умолк, помахал в воздухе пальцами, похрустел суставами. Улыбнувшись, он провел большим пальцем под воротником.

– Господи! Ну и жара сегодня, – сказал он голосом, в котором слышались скука и усталость. – Да, чувствую, надо снять пиджак. А ты, Твит, знаешь, что бывает, когда я снимаю пиджак. Ведь ты же не хочешь, чтобы я снял пиджак, ведь так, сын мой?

Твит заморгал; его лицо с бельмастым глазом вдруг стало каким-то страдальческим. Он медленно опустил пистолет и надул губы. Улыбка на лице пастора стала шире, он шагнул прямо к вожаку; мальчишки, стоявшие за его спиной, попятились назад. Было видно, что они с радостью пустились бы наутек. Пастор осторожно взял «Орла пустыни» из руки Твита и покачал на громадной ладони, словно определяя на глаз вес пистолета.

– Хорошая вещь, – заключил он.

– Вы не можете отобрать у меня пистолет, пастор, – запротестовал Твит.

– Не могу? – Пастор широко улыбнулся, а затем улыбка стала еще шире; его щеки, казалось, вот-вот лопнут. Посмотрев на Джима, он удивленно поднял брови. – Не могу? – снова спросил он перед тем, как повернуться к Твиту. – Вот что я скажу тебе, сын мой. Ты получишь назад свою собственность после субботней службы.

– Пастор! Я…

– Ровно в десять тридцать. И не опаздывай.

– Но…

Пастор широко зевнул.

– Ну и жара, я весь мокрый и липкий. Думаю, тебе лучше всего унести свою черную задницу отсюда, и как можно скорее, пока я не снял пиджак. Ты слышишь? Сейчас же.

Твит в знак согласия опустил голову, а пастор, протянув ему свою громадную ладонь, предложил:

– Дай мне руку, мой младший брат.

Твит неохотно протянул руку для примирительного рукопожатия.

– Да пребудет с нами любовь, – изрек пастор.

– Но не мир, – ответил Твит и двинулся прочь, сопровождаемый сникшими приятелями.

– Мир, – закричал ему вслед пастор. – Ты слышишь, Твит? Мир.

Пастор со все еще растянутым в улыбке лицом повернулся к Джиму и тут до Джима дошло, что его собственный рот широко раскрыт.

– Вы заблудились, люди, или кого-то ищете? – спросил пастор.

– Что-то вроде того, – сказал Джим, но пастор его не слушал; он наблюдал за бредущей вдоль улицы шайкой. Судя по писклявому выкрику Твита: «А что я должен был делать?» – парни обсуждали случившееся.

– Вы только посмотрите на их штаны! – ужаснулся пастор. – Я могу понять, почему они таскают с собой оружие, втянуты в дела с наркотиками, в бандитизм. Но их одежда? В мое время ни один зачуханный сезонный работяга не надел бы на себя такого.

В громовом голосе пастора были сила и страсть; размышляя о чем-то, он покачал головой; потом, убедившись, что «Орел пустыни» на предохранителе, опустил его в карман пиджака. Джим посмотрел на Сильвию. Сильвия посмотрела на Джима, и вдруг ее лицо скривилось, дыхание участилось, она наклонилась, и ее обильно вырвало на тротуар. Упершись ладонями в колени, она, напрягаясь всем телом, выплевывала желчь.

– Мне кажется, эта дама не местная, – глядя на Сильвию, сочувственно произнес пастор, извлекая из кармана брюк внушительную связку ключей.

Войдя в церковь, они сели на прохладную деревянную скамью; Джим и пастор начали беседу, а Сильвия, глубоко дыша, протирала гигиенической салфеткой вспотевший лоб. Джим, положив руку на плечо Сильвии, мысленно корил себя за прежние недобрые мысли об этой женщине. Ведь у Сильвии была определенная цель, и уж он-то должен был бы верно понять ее выходку. Она была проституткой, это так. Но разве толькопроституткой? Не может быть человек только кем-то или чем-то.

Пастор, качая головой, протянул Сильвии стакан воды и сочувственно произнес:

– Успокойся, сестра. Преподобный Джозеф Т. Джексон-третий, – представился он, сжимая руку Джима в своей могучей ладони, сухой и холодной, словно змеиная кожа.

– Джим, – назвал себя Джим. У него было такое чувство, будто он обменялся рукопожатием с супергероем из комикса.

– Друзья зовут меня Бумером из-за моего голоса. Ха-ха! Понимаете? Я не пользуюсь микрофоном, когда выступаю с проповедями, а это немалая экономия в работе во славу Господа. Ну а все остальные, они зовут меня пастором. А вы можете называть меня так, как будет угодно вам и удобно вашим языкам.

– Хорошо, Бумер, – сказал Джим и, прочистив горло, добавил: – У вас весьма необычные методы работы.

– А именно?

– Я… не знаю… я просто наблюдал… с этими парнями… да и ваша машина. Вы похожи на…

– Гангстера? – подсказал Бумер и засмеялся рокочущим грудным смехом, разнесшимся эхом под сводами пустой церкви. – Послушайте, что я вам скажу, Джим. Пути Господни неисповедимы – и лично ему нет никакого дела до того, нравится это старому Бумеру или нет. Вы меня слушаете? К тому же эти парни не знают других игр. Больше того, они, к моему великому сожалению, даже не знают, кто они такие, и в этом самое большое несчастье сегодняшних чернокожих. Сестра, разве я не прав?

Сильвия, поднеся к губам стакан, молчала.

– Я знаю, что вы имеете в виду, – громко сказал Джим.

Бумер впился в него серьезным взглядом.

– В таком случае вы исключение из общего правила, – медленно произнес он, но Джим был уверен, что в этот момент пастор подумал о чем-то еще.

– Так, – сказал после паузы Бумер, а потом хлопнул в ладоши, и этот хлопок отрикошетил от стен гулким эхом. – Так что, дети мои, привело вас в мой приход? Уверен, что вы пришли повидаться со мной не по поводу вашей свадьбы.

Джим посмотрел на Сильвию. Она сидела, закрыв лицо руками и растирая пальцами виски. Джим провел языком по сухим губам, ему до смерти хотелось курить, но он не мог зажечь сигарету в храме.

– Мы ищем одного человека, – сказал он, и пальцы Сильвии сразу замерли на висках.

– И кого? – спросил Бумер.

– Понимаете… дело в том, – замялся Джим. – Мы и сами не знаем кого.

Джиму потребовалось почти полчаса на то, чтобы рассказать Бумеру всю историю, из которых пять минут ушло на дополнительные разъяснения, поскольку пастор по ходу рассказа задавал уйму вопросов, стараясь поглубже вникнуть в суть дела. Сильвия все это время сидела неподвижно с закрытыми глазами. Джим рассказал пастору все, что ему было известно, о Бернадетте Берлоне, встретившей Лука Ди Наполи в гарлемской пиццерии. Он рассказал о том, как те, став супругами, эмигрировали в Англию; о том, как Ди Наполи открыл ресторан в Сохо. Рассказал он и о том, в какой шок повергло супругов рождение Сильвии.

– Родители ее были белыми, а она родилась черной, – сказал Джим, воздев руки к небу.

– Могу представить себе, – согласно кивнул Бумер.

Джим не стал рассказывать подробно обо всех ужасах, которые Сильвии довелось вытерпеть в детстве. Описывая эту часть ее жизни, он ограничился одной фразой:

– Отец не очень хорошо вел себя по отношению к ней.

Он рассказал Бумеру о том, как Сильвия бежала из родительского дома и почти тридцать лет не виделась с родителями. Он не сказал, что она занималась проституцией, потому что… ну… а зачем об этом говорить? Он рассказал пастору о Фабрицио Берлоне, брате дедушки Сильвии, и о его запущенной квартире в Гарлеме, о проститутке Розетте – здесь Бумер разразился хохотом, похожим на грохот водопада. Джим рассказал о бабушке Сильвии, перебравшейся в Нью-Йорк и вышедшей замуж за Тони Берлоне; через четыре месяца после свадьбы у них родилась дочь Бернадетта. Он поведал Бумеру и о том, что бабушка Сильвии иногда приезжала в Чикаго повидаться с сестрой, жившей в браке со священником Апостольской церкви всех святых.

Джим говорил, и в это время Сильвия чуть приподняла голову. Она не могла поверить своим ушам – как мог он запомнить так много из того, что она рассказала ему? Возможно ли, чтобы кто-нибудь – хоть кто-нибудь– мог слушать другого человека так внимательно? Теперь, когда ее желудок успокоился, она искоса посматривала на Джима; она купалась в ласковых волнах его голоса; ее тронула стыдливость, с которой он избегал встречи со взглядом пастора; у нее чуть не полились слезы при виде его неподдельного гнева в те моменты, когда он рассказывал самые печальные эпизоды ее истории. Странно слышать, как кто-то рассказывает историю твоей жизни. При этом у нее возникло такое чувство, словно все изгибы жизненного пути и повороты судьбы вдруг встали на свои места и соединились в одно целое, как на картинке, правильно собранной из отдельных кусочков. И впервые у нее появилось страстное желание дойти в своих поисках до конца, до развязки, которая как бы уже написана, и даже известны номера страниц, а ей осталось только прочесть их. На мгновение Сильвия почувствовала удовлетворение от того, кем она была. А может быть, это чувство возникло от того, что на ее вопрос уже существовал ответ, хотя ответ очень не простой. Но стоило Джиму закончить рассказ, а пастору заговорить, как это чувство исчезло.

В церкви воцарилась благостная тишина. Снаружи, с улицы, донесся громкий выхлоп автомобильного мотора, и Сильвия подняла голову. Бумер смотрел ей прямо в глаза взглядом, в котором сочувствие было смешано с чем-то еще, чего она не поняла. Они смотрели друг другу в глаза. Сильвии казалось, что взгляд пастора прожигает ее насквозь. Она сперва зажмурилась, а потом часто заморгала.

– Где мудрец?! Где книжник?! – риторически спросил Бумер. – Где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?

– Простите?

– Послание к коринфянам, – задумчиво произнес Бумер, сжимая переносицу большим и указательным пальцами. Лицо его сразу сделалось усталым и измученным. – Итак, сестра, ты хочешь узнать, каким образом ты родилась черной?

– Хотелось бы.

– Я думаю, что смогу помочь тебе. Ты черная по той же самой причине, что и я: в твоих жилах есть африканская кровь. Все очень просто.

– Но я хочу знать, откуда она появилась во мне.

– Из Африки, – коротко ответил Бумер и погрузился в молчание.

Сильвия молча облизала губы, а Джим, все еще не остывший после рассказа, нетерпеливо спросил:

– Так вы не расположены помочь нам?

Бумер молчал, его молчание длилось не меньше минуты, и тишина, казалось, отдавалась таким же гулким эхом, как и его голос. Он все сидел, не двигаясь и уставившись в одну точку, словно решал в уме сложнейшую математическую задачу.

После долгой паузы Бумер ответил наконец на вопрос Джима, но обратился при этом только к Сильвии.

– Конечно, я помогу вам, – сказал он. – Только для начала позвольте дать вам один совет. Не возражаете?

– Буду рада, – ответила Сильвия.

– Мне сдается, что вы сейчас путешествуете…

– Нет, это деловая поездка.

– Хорошо, пусть будет деловая поездка. У вас есть много вопросов, на которые вы хотели бы найти ответы; возможно, на некоторые из них ответы существуют, а на некоторые – нет. И может случиться так, что ответы на некоторые вопросы вам не понравятся, а может быть, эти ответы породят новые вопросы. Вы меня слушаете? Дело в конечном счете заключается в том, что вы всегда будете такой же черной, какая вы сейчас. Это вам понятно? И именно в этом вы должны себя убедить.

Бумер тяжело вздохнул, словно только что сказанная тирада донельзя утомила его.

– Подобно самому Иисусу Христу, – задумчиво произнесла Сильвия. – Вы ведь знаете Иисуса?

– Лично не знаю. Но знаю, что Иисус Христос удалился в пустыню на сорок дней и ночей, а Сатана искушал его посулами власти и славы. Но Иисус не имел желания слушать дьявола, а потому вернулся в Галилею. У Иисуса была миссия, и ради этого он отправился в путь. И он завершил свою миссию там же, где и начал, а все, что он узнал по дороге, касалось лишь его самого.

– И этому поспособствовал дьявол, – сказала Сильвия, вызывающе глядя на пастора.

– Точно! – воскликнул Бумер. – А у вас за спиной тоже дьявол?

Сильвия, слабо улыбнувшись, ответила:

– У меня только Джим.

– Точно!

Джим напряженно вслушивался в их разговор, не понимая, к чему клонит Бумер. То, что речь идет о нем, он чувствовал, но не понимал, что именно пастор имеет в виду, а поэтому беспокойно заерзал на скамье.

– Вы считаете меня дьяволом? – смущенно спросил он.

– Мы все дьяволы по отношению к своим ближним, Джим. Но в то же время мы и боги. Ты слышишь, что я говорю?

– Слышать-то я слышу, – угрюмо подтвердил Джим, – но ни черта не понимаю.

Бумер нахмурился и поднес палец к губам.

– Это дом Бога, Джим, – сказал он. – Помни об этом. Ты пребываешь сейчас в доме Бога, где даже Сатана не смеет сквернословить. Итак, – продолжил он и вдруг неожиданно улыбнулся во весь рот, улыбнулся так, словно все необходимое было уже сказано и все стало ясно, как вид из распахнутого настежь окна, – позвольте мне рассказать вам то, что мне известно. Я являюсь пастором этого прихода уже почти пятнадцать лет, а до этого учился в Детройте. Ну, это, я думаю, вам неинтересно. Я знаю, что до моего появления здесь пасторами этого прихода с самого его основания в тысяча девятьсот семнадцатом году были выходцы из одной семьи. Церковь, а стало быть и приход, основали преподобный Исаия Пинк и его супруга миссис Томасина Пинк. Я полагаю, что миссис Томасина Пинк могла быть той самой сестрой, к которой приезжала в гости ваша бабушка. То есть она была вашей близкой родственницей – сестрой вашей бабушки. Однако Исаия и Томасина умерли задолго до моего приезда сюда. Единственным пастором этого прихода, которого я знал, был преподобный Исаия Пинк-младший. Но и он умер – постойте, когда же это произошло? Должно быть, осенью восемьдесят четвертого года.

Бумер сделал паузу, дабы усилить драматический эффект сказанного. Сильвия сгорала от нетерпения.