Текст книги "Новоорлеанский блюз"
Автор книги: Патрик Нит
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)
V: Сильвия рассказывает свою историю и оказывается одиночкой. Джим слушает и оказывается пьяным
Манхэттен, Нью-Йорк, США, 1998 год
Сильвия знала, что удачно вышла из неловкого положения, и хотела окончательно избавиться от этой неловкости. Пока Джим принимал душ, она решила осмотреться. Необходимости в этом не было, но была сила привычки, а пересилить себя она не могла. Годы, потраченные на визиты к прелюбодействующим мужьям (а случалось, что и к женам), привили ей какое-то патологическое любопытство, и для нее не было более приятного занятия, чем порыться в ящиках комода или шкатулках с драгоценностями и бижутерией, пока мужчина, утомленный сексом, спал в оскверненной брачной постели. Она ни разу ничего не украла – она была проституткой, а не воровкой, – но она испытывала огромное удовольствие, примеряя трусики светлого оттенка, которые сама никогда бы не купила, или сережки, совершенно недоступные для нее по цене. В этой роскошной квартире на Манхэттене, конечно же, не было ни дамского белья, ни драгоценностей. Но там было множество разных безделушек, которые могли насытить ее любопытство. И пока до нее доносился шум воды, она чувствовала себя в безопасности.
Сильвия взяла абстрактную африканскую статуэтку – гладкий камень, изрезанный извилистыми переплетающимися бороздками. Статуэтка оказалась более тяжелой, чем казалась с виду, и едва не выпала из ее рук. Она осторожно поставила ее на тяжелую столешницу красного дерева.
«Что это вообще за место?» – подумала она.
Когда Сильвия и Джим вышли из самолета в аэропорту имени Кеннеди, они церемонно простились, пожав друг другу руки. Джим пожелал ей удачно добраться до родственника в Гарлеме. Сильвия, в свою очередь, пожелала ему успехов в делах. И в эту самую минуту до нее дошло, что это она вела главную партию в их многочасовой беседе в самолете, и он знает о ней многое, а она о нем почти ничего. Это смутило ее – ведь ее первоначальная скованность и скрытность вдруг неожиданно испарились и дали дорогу потоку самой что ни на есть личной информации; неужели то, что их кресла были рядом, настолько расположило ее к откровенности в самых интимных делах? Да, надо было быть более сдержанной. Интересно, а какиедела она имела ввиду, когда желала ему успеха. Хотя успехи нужны каждому, с этим не поспоришь.
Простившись, они пошли каждый своей дорогой. Ведь, по сути дела, они были чужими друг другу людьми. Но судьба решила так (а может быть, произошло недоразумение, одно из тех, которые так часто играют на руку судьбе), что они снова оказались рядом в очереди к стойке иммиграционного контроля, и оба не знали, что сказать. А ведь в воздухе их беседа шла самым непринужденным образом – видно, языки развязались под воздействием скуки и алкоголя, – но здесь, на земле, они чувствовали себя неловко и скованно.
Подойдя к стойке, они оказались перед разными окошками. Сильвия подала документы плотному коренастому чиновнику, который, взяв паспорт, оглядел Сильвию с ног до головы суровым взглядом, каким ветеринар, должно быть, смотрит на бродячую собаку. Он похож, подумала она, на того датчанина-программиста, у которого была фригидная жена, – такие же кустистые усы и лицо, словно сделанное из консервированной ветчины. Встретившись с ним глазами, она почувствовала, как ее ладони вспотели.
– Какова цель вашего приезда в Соединенные Штаты? – спросил чиновник.
– Отдохнуть. Просто отдохнуть. Несколько недель.
– Чем вы занимаетесь?
– Чем занимаюсь?
– Ну да. Кем работаете?
– Я певица, – ответила Сильвия. – Пою джаз.
– И вы намерены здесь работать?
– Нет.
– Это точно?
– Абсолютно.
– У вас есть обратный билет?
Сильвия, протянув чиновнику свой обратный билет, почувствовала жгучее желание сразу же им воспользоваться. Тупая задница, подумала она. Может, это из-за того, что я черная. Проклятые янки. Сволочная, тупая, самодовольная задница!
С Джимом они снова встретились в секции выдачи багажа и обменялись несколькими шутливыми репликами типа: «Вы так и будете ходить за мной?» или «Что-то нам никак не расстаться». Джим помог ей снять багаж, закинул на плечо свою сумку, а ее чемоданы погрузил на ручную тележку, пока она отлучалась проверить, все ли в порядке с ее одеждой и лицом. Затем они вдвоем направились к выходу – в Америку.
– Итак, Сильвия, прощайте еще раз, – произнес Джим.
– Прощайте еще раз, Джим.
Они еще раз пожали друг другу руки, но вдруг Джим, быстро обернувшись, стал смущенно переминаться с ноги на ногу.
– А как вы собираетесь добираться до Гарлема? Вас кто-нибудь встречает?
– Нет. Возьму такси.
– Уже поздно.
– А сколько сейчас времени?
– Должно быть, около одиннадцати. Вы не хотите объединиться?
– Как это?
– Поехать в одном такси. Мне надо в Митдаун [58]58
Средний Манхэттен, аристократический район Нью-Йорка.
[Закрыть]. Так что мне с вами по пути. Или вам со мной. Как вам будет угодно.
Они вышли из здания аэропорта и сразу почувствовали на щеках уколы холодного воздуха весенней ночи. Джим быстро, с ловкостью коренного ньюйоркца, поймал такси. Сильвия, садясь на заднее сиденье, спросила:
– Вы здесь частый гость?
– Был несколько раз, – ответил Джим.
Шофер был плотным белым парнем в круглой шапочке, надвинутой почти на лоб. Он так цепко держал баранку, словно еще до рождения судьба уготовала ему быть водителем такси (он походил на одного из регулярных клиентов Сильвии, приходившего по вторникам – тот тоже был таксистом, – но в этом чувствовался явный американец). Он резко вырулил из очереди, подрезав машину своего коллеги, и прорычал: «Давайте!» таким голосом, каким ведущий шоу объявляет массовый выход в студию.
– Долбаные зеваки! – выругался он про себя и, повернувшись в сторону Джима, искоса взглянул на него. – Не обижайтесь, это я не вам.
– Понятно.
– Итак, куда едем?
– В Сент-Патрик, – ответил Джим. – А там я укажу вам дорогу.
– Вы англичанин?
– Точно.
– Люблю англичан! Бенни Хилл! [59]59
Benny Hill (1924–1992) – английский комедийный актер. С 1952 года на телевидении. Создал популярную программу «Шоу Бенни Хилла», состоящую из небольших эпизодов, полных динамичного юмора. Являлся сценаристом, автором музыки и исполнителем главных ролей в своих шоу.
[Закрыть]Тут вы наверняка встретитесь с безумными мамашками из его шоу!
– Это точно. С безумными мамашками. Это точно.
Джим с легкостью копировал манеры и разговорные привычки американцев. Он повернулся к Сильвии. В его глазах было такое веселье, что она не удержалась от улыбки, но в улыбке ее чувствовалась какая-то нервозность.
Минут десять они молча наблюдали, как огромные американские машины мчатся по широкой автостраде. Время от времени водитель, слегка отклонив голову назад, криком обращал их внимание на мелькавшие за окном достопримечательности.
– Справа от вас район Куинз! [60]60
Район Нью-Йорка к востоку от Манхэттена.
[Закрыть]Вы слышали, Куинз? Он назван так в честь королевы Екатерины! Вы это знаете?
Сильвия почувствовала сильное сердцебиение – Нью-Йорк казался удручающим местом: город, где все спешит и несется вперед, где в конце каждого предложения ставится восклицательный знак. Нет, этот город скорее походил не на плавильный тигель, а на мешок с камнями, в котором каждый камень притупляет и одновременно заостряет грани другого камня. Это город был как раз для Сильвии – город пропащих душ.
Боже, как же я устала, подумала она.
Возможно, это упадок сил.
Сильвия уселась поглубже, опустила подбородок в воротник водолазки и снова надела солнцезащитные очки, чтобы спрятать глаза. Она наблюдала за Джимом, прильнувшим к окну, как маленький ребенок.
А ведь он уже видел все это раньше, подумала она.
– Мы въезжаем на мост, – закричал водитель. – Сейчас вы кое-что увидите!
Они пересекли мост Куинсборо [61]61
Мост над Ист-Ривер, соединяет остров Манхэттен с Куинсом.
[Закрыть], и Манхэттен сразу возник перед ними словно диаграмма со множеством вершин. Джим повернулся к Сильвии; в его глазах плясали веселые искорки.
– Посмотрите на это! – сказал он. – Не знаю, сколько раз я смотрел на все это, и никак не могу наглядеться.
Сильвия кивнула головой и облизала пересохшие губы, но не смогла заставить себя посмотреть в окно. Джим резко отвернулся и снова уставился на городские пейзажи, проносившиеся за окном, а потом вдруг также резко повернулся к ней, словно сообразив что-то.
– Вы в порядке?
– Да, все хорошо.
Джим кивнул и в задумчивости затеребил свою куцую бородку.
– Послушайте, – произнес он, – только поймите меня правильно, но ехать в Гарлем уже поздно. Тем более что вы не уверены в том, дома ли ваш родственник.
– Не переживайте за меня, все будет в порядке.
– Мне оставили квартиру в Манхэттене. Мой друг. Его сейчас нет. Три спальни. Почему бы вам не переночевать там? А в Гарлем поедете утром.
Сильвия посмотрела на Джима, затем подняла темные очки на лоб. Джим, посмотрев ей в глаза, улыбнулся и продолжал голосом Джимми Кэгни [62]62
James Cagney (1904–1986), американский киноактер, игравший в основном роли гангстеров.
[Закрыть]:
– Что скажешь, милая?
– Я не собираюсь с вами спать, – выпалила она, но тут же пожалела об этом. Ведь совершенно ясно, что Джим даже и не помышлял об этом. Он выглядел ошарашенным, будто его неожиданно ударили, потом на лице его отразилось смущение, потом панический испуг, потом озадаченность.
Да он и не хочет спать со мной, подумала она. Он считает меня слишком старой. Да, черт дери, я и вправду слишкомстарая.
Сильвия почувствовала, как у нее запылали щеки и уши, пересохшие губы задрожали. Секунду, а может, две Джим молча смотрел на нее, надеясь, что она произнесет какие-либо другие, более подходящие к ситуации слова. Он поморгал, плотно стиснул зубы и молча сжал кулаки.
Наконец, придя в себя и улыбнувшись, он сказал:
– Я не обиделся. Но мое приглашение остается в силе.
За эти слова Сильвия была благодарна ему вдвойне.
Она вспомнила этот недавний разговор, глядя на свое отражение в стенном зеркале гостиной. Она почувствовала, как лицо ее вновь заполыхало; краска стыда придала ее коже цвета кофе розоватый оттенок, делавший ее моложе. Она пристально рассматривала каждую морщинку на лице, словно пыталась восстановить позабытый маршрут на карте. Она вспомнила, как собиралась начать делать упражнения для лица; затрат никаких, а польза была бы наверняка. Она открыла рот, вытянула вперед челюсть, растянула губы. Зубы, подумала она, старые и сточенные, желтовато-серого оттенка, как на старой фотографии с коричневым фоном. Она высунула язык, но даже он выдавал ее возраст.
У молодых людей, подумала она, языки розовые, аппетитные, сексуальные. А мой язык бледный и дряблый.
Рассматривая себя в зеркале, Сильвия мысленно представляла себе, как ее лицо постепенно старело и увядало – такой киноэффект нередко используется в низкопробных фильмах. Особого расстройства она при этом не почувствовала, поскольку воспринимала эти изменения, как естественный процесс старения, непосредственным свидетелем которого является она сама. Покончив с осмотром лица, она принялась рассматривать комнату; это была двухуровневая гостиная; натертые до блеска паркетные полы, элегантный кофейный столик, со вкусом подобранные шторы и драпировка стен; множество африканских артефактов; огромное окно, в котором, словно на киноэкране, виднелись величественные очертания Манхэттена на фоне ночного неба. Внезапно она почувствовала дикую тоску.
Я здесь чужая, подумала она. Я везде чужая.
Сильвия взяла с настенной полки африканскую маску, уродливую вещицу с дикими глазами навыкате и разинутым вопящим ртом. Она надела маску, затем сняла ее и усмехнулась – после маски ее собственное лицо не выглядело таким удручающим.
Ей снова вспомнилась ее идиотская реакция на предложение Джима. Сейчас ей не верилось, что она могла себя так повести. Она всегда делила проституток на два вида: на тех, которые ожидали сказочного принца, который вытащил бы их из грязи; и тех, для кого все мужчины одинаковы. Большинство известных ей девушек ее профессии начинали свою карьеру как первые, а заканчивали ее как вторые. Да и ее отношение к мужчинам претерпело такую же эволюцию. К тому же у девушек, приобретших определенный опыт на этом поприще, возникали иллюзии, что они распоряжаются своими жизнями и контролируют свое половое влечение. Но со временем и эти иллюзии исчезли. Сейчас Сильвия твердо знала лишь одно: все мужчины воспринимали ее по-разному, каждый на свой манер – ее отец, ее клиенты, а сейчас этот мальчик, уверенный, что для него она слишком стара.
Ее отрывочные мысли были похожи на лозунги, которые пишутся на плакатах и крепятся на бамперах машин.
Жена на время… Проститутки исполняют свои временные супружеские обязанности стоя, лежа, в припаркованных автомобилях, в отелях, в темных аллеях. Проститутки не умирают, они просто… Просто что? Выживают?
Сильвия непроизвольно чуть сильнее сжала маску, и хрупкая древесина треснула. Как раз в этот момент Джим с полотенцем, обмотанным вокруг бедер, возник в дверном проеме. Он сбрил свою кустистую бородку, и от этого казался еще моложе. Его тощая бледная грудь была безволосой, как у ребенка.
– Что делать? – спросила Сильвия. – Я сломала маску.
– Ерунда, – махнул рукой Джим.
– Это ценная вещь?
– Да нет. Дешевая безделушка. Не пойти ли нам куда-нибудь выпить?
Сильвия смотрела на него внимательным взглядом, смотрела, как он приглаживает ладонью мокрые волосы. Он поежился под ее взглядом; капли воды, стекая с края полотенца, падали на пол. А Сильвия ощущала растущее в ней чувство, что она здесь лишняя и не к месту. Сколько лет она думала о том, кто она и что представляет собой в этой жизни. И вот теперь не понимает, ни где она, ни что она делает.
– Ну так как, идем? – повторил вопрос Джим и еще до того, как она смогла ответить, скрылся за дверью хозяйской спальни и примерно через минуту вышел оттуда полностью одетый. Он вынул бумажник, пересчитал купюры и сунул в карман пиджака ключи.
– Вы готовы? – спросил он.
Проходя через вестибюль на первом этаже, Джим кивнул головой консьержу в униформе и в ответ на его пожелание: «Доброй ночи, Джим» – ответил: «Пока, Бенни».
Они свернули направо, на Пятую авеню, и пошли в сторону 52-й улицы. Сейчас, около часа ночи, улицы были совсем пустынны; холодный ветер пронизывал до костей. Сильвия, несмотря на кашемировый свитер и шерстяное пальто, дрожала от холода; она взяла Джима под руку и, шагая в такт с ним, прижалась к его боку Он не возражал, а она чувствовала волнение. На улицах пахло чем-то незнакомым – в этом запахе было что-то зловещее, – а дома были такими высокими, что сколько ни задирай голову, крыши не увидишь.
– Все уже закрыто, Джим, – с сожалением произнесла Сильвия. – Такая позднота.
– Я знаю здесь одно местечко, – ответил Джим и показал рукой на небольшую причудливую неоновую витрину, тускло светящуюся впереди. Когда они подошли ближе, Сильвия рассмотрела трилистник с надписью «У ирландца Тони».
Когда они вошли, над дверью негромко звякнул колокольчик, и посетители повернули головы, чтобы посмотреть на новых посетителей. В другой период своей жизни Сильвия, возможно, испугалась бы, но сейчас, когда она уже вдоволь повидала дешевых заведений для простолюдинов, ее не сильно смутило то, что она увидела. К тому же посетителей было немного – четверо или пятеро пожилых белых мужчин с нездорового цвета лицами; перед ними стояли пустые стаканы и полные окурков пепельницы, а бармен (который напомнил ей одного из бывших клиентов, проводивших с ней ночи с понедельника на вторник) приветствовал Джима радушно, как приятеля, с которым давно не виделся.
– Джим! – воскликнул бармен. – Сколько лет…
Джим улыбнулся и зажег сигарету.
– Как поживаешь, Тони?
– А кому, скажи, стало лучше от жалоб на судьбу? Ты к нам надолго?
– Еще не знаю. Может, на пару дней, а может, на несколько недель.
– Да? У тебя что-нибудь серьезное?
На лице Джима появилась какая-то болезненная гримаса, но через мгновение лицо его вновь стало беззаботно-веселым. Он, пожав плечами, произнес:
– Ты же знаешь, как все происходит.
– Да, я знаю, – подтвердил Тони. – И я тебя понимаю. Ты один?
Джим легко коснулся руки Сильвии.
– Нет, Тони, я не один. Тони, это Сильвия. Сильвия, это ирландец Тони.
– Искренне рад познакомиться с вами, Сильвия. – Он крепко пожал ей руку. – Так чем же мне угощать вас, люди?
Секунду Джим смотрел на Сильвию вопросительным взглядом. А потом, словно обдумав и решив что-то, повернулся к бармену.
– Две порции нигерийского гиннеса [63]63
Крепкий ирландский портер.
[Закрыть], – ответил Джим.
– Две порции чего?
– Нигерийского гиннеса.
– А что это, черт возьми?
– Да ладно. Тони! Ты же угощал меня им прежде. Ты наливал гиннес в кружку, а потом добавлял черносмородиновый ликер. Это и есть нигерийский гиннес.
– Ты серьезно? И ты что собираешься пить это дерьмо?
– А от него на груди начинают расти волосы, – сказал Джим, а Сильвия слегка улыбнулась то ли его словам, то ли своим мыслям.
Они отошли от стойки и сели в пустую кабинку недалеко от входной двери. Джим от почти докуренной сигареты прикурил новую. Он выглядел усталым, усталым маленьким мальчиком. Глядя на него, Сильвия подумала, какую странную пару они, должно быть, представляют собой: подросток с бледным усталым лицом и видавшая виды старая шлюха. Подумав об этом, она горько усмехнулась и, чтобы не затягивать молчание, сказала:
– Я не пью гиннес.
– Нет? Зря, но ведь надо же когда-нибудь начать. Гиннес…
– …от него на груди растут волосы, – закончила за него Сильвия.
– Нет… он сделает вас взрослой и сильной.
– Я уже и так взрослая.
– Он сделает так, что вы всегда будете молодой, – сказал Джим, подумав.
Сильвии стало ясно, что Джим сел на своего конька и спорить с ним бесполезно.
Ирландец Тони принес им выпивку и молча поставил на стол; выражение лица его было теплым и дружеским.
– Итак, пьем гиннес, – произнес Джим и поднял стакан.
– Пьем гиннес.
Сильвия пригубила стакан. Напиток был хорош: мягкий, с фруктовым вкусом, он казался некрепким и походил на молочный коктейль, в который добавили немного алкоголя.
– Я много не пью, – сказала Сильвия.
– А я пью много, – ответил Джим и подтвердил сказанное, выпив сразу полстакана черного напитка.
– Вы собирались рассказать о себе.
– Я?
– Да, вы.
– Может, вы первая расскажете мне свою историю?
– Так я уже все рассказала.
– Нет, что вы. Вы только рассказали мне, что вы проститутка (бывшая) и джазовая певица (без работы). Так не пойдет. Прежде всего, вы ничего не сказали мне о том, что собираетесь делать в Нью-Йорке.
– Я же сказала, что собираюсь найти дедушкиного брата.
– Это я помню. А для чего?
– А почему бы мне его не отыскать?
– Тогда расскажите зачем. Держу пари, ваша история очень интересная. Расскажите.
Сильвия поднесла к лицу стакан и поверх него посмотрела на улыбающееся лицо Джима. В нем было что-то необычное, что именно, она не могла сказать, но было… было… Он был похож на эдакого проницательного дурачка, невинного, как розовый бутон, и одновременно усталого, как цветок на могиле через неделю после похорон. Это и было тем самым «необычным», что заставляло Сильвию откровенничать с ним. А может быть, причиной этой откровенности были ее отчаяние и безысходность. Ведь никто никогда не просил ее рассказать о себе, и у нее было такое чувство, что история ее жизни медленно задыхается в ее груди от слишком долгого пребывания взаперти (истории, чтобы они выжили и не забылись, необходимо иногда выводить на свежий воздух). Вот поэтому она и стала рассказывать ему о том, кто она; она пыталась рассказать ему, что делала в жизни, пыталась рассказать ему свою историю. И получилось так, что эту историю она и сама начала понимать. А пока она говорила, Джим все пил и пил свой нигерийский гиннес, пока не сполз под стол.
Через полтора часа, когда она уже заканчивала свой рассказ, Джим вдруг встал на ноги.
– Я пьян, – объявил он.
– Вы меня слушали? – спросила Сильвия.
– Конечно, слушал. Но сейчас я пьян.
– Ты в порядке, Джимми? – закричал из-за стойки ирландец Тони.
– Я пьян, – ответил Джим.
Тони рассмеялся и, обращаясь к Сильвии, сказал:
– Тащите-ка его в кровать, милая.
На этот раз, когда они шли два квартала от бара до дому, Джим висел на руке Сильвии, а она смеялась над его заплетающейся походкой, над тем, как он поминутно спотыкался и чуть не падал – хорошо, что улица была пустынной и их никто не видел.
– Спокойной ночи, Джим, – пожелал консьерж, когда они вошли в лифт.
– Я пьян, Бенни, – успел крикнуть Джим до того, как двери лифта закрылись.
Войдя в квартиру, Джим неопределенно махнул рукой в сторону гостиной; потом, с трудом вписавшись в дверной проем, вошел в спальню, непослушными руками стащил с себя брюки и пиджак и, как мешок, рухнул на хозяйскую кровать. Сильвия отправилась в другую спальню, отделанную с большим вкусом в голубом и аквамариновом тонах, разделась и нырнула под легкое одеяло. Но спать ей не хотелось, ей никогда не доставляло удовольствия ложиться в кровать одной. К тому же рассказанная ею история собственной жизни все еще пребывала в ее сознании; а сейчас перед ее внутренним взором прокручивался один эпизод, отчетливо всплывший в памяти: один пьяница по имени Флинн (не клиент, а бойфренд) пытался сделать невозможное – снова запихать двадцать сигарет в пустую пачку, а она, наблюдая его усилия, понимала, что такая операция требует машинной точности работы рук. За полчаса она вся извертелась на удобной кровати, но заснуть ей так и не удалось. Она встала и, не накинув на себя даже футболку, прошла через гостиную, мягко ступая по полу босыми ногами.
Подойдя к двери спальни Джима, она легонько постучала.
– Джим, – шепотом позвала она.
Она приоткрыла дверь и прислушалась: Джим тяжело, словно на нем была маска для подводного плавания, дышал во сне. Она неслышно, только бы не разбудить его, вошла в спальню и, юркнув под одеяло, легла рядом с ним и прижалась всем телом к его спине, но он и не шевельнулся. От него исходил неприятный запах – смесь алкоголя и табака, – но Сильвия с удовольствием вдыхала его: так же пахло от Флинна.
Сильвия внезапно проснулась около шести утра: Джим говорил во сне. Он громко выкрикивал ругательства и матерные фразы. Через некоторое время сон его стал спокойным, но теперь разволновалась Сильвия. Интересно, думала она, вспомнит ли Джим, проснувшись, все, что она рассказала ему накануне? А сама она хочет, чтобы он вспомнил? Она встала с кровати и вернулась в свою спальню; легла в постель, сцепив ладони на затылке. Она мысленно прокручивала в памяти и события вчерашнего вечера, и историю своей жизни, рассказанную в баре ирландца Тони. Она уже совсем проснулась. Сильвия не только не любила ложиться спать одна, но и не привыкла просыпаться в одиночестве.
– Я назвала вам свою фамилию? Ди Наполи. Сильвия Ди Наполи. Вы можете этому поверить?
Джим, на лице которого не дрогнул ни один мускул, зажег очередную сигарету. Сильвия – хотя практически не курила – инстинктивно потянулась к пачке, взяла сигарету и тоже закурила.
– Ди Наполи. Вы знаете, почему я так настойчиво спрашиваю вас об этом? Это же итальянская фамилия. По-итальянски она означает «из Неаполя». Я никогда не была в Италии, а стало быть, и в Неаполе. Да и по внешности меня вряд ли можно принять за итальянку, согласны? Но я из итальянской семьи. Ну, если можно так сказать, из итало-американской. Из семьи белых итало-американцев.
– Белых? – Джим выдохнул облако табачного дыма и удивленно уставился на Сильвию, а затем, не отрывая от нее пристального взгляда, поднес к губам стакан с нигерийским «Гиннессом».
– Понимаете? – спросила Сильвия. – Вы понимаете, что я говорю? Я была для всех сюрпризом. Мои папа с мамой никак не ожидали, что у них родится чернокожий ребенок.
– Так вас удочерили?
– Нет! В том-то и дело. Вы слушаете, что я говорю? Если вы не слушаете…
Сильвия с нескрываемым раздражением посмотрела на Джима и тяжело вздохнула. Облокотившись спиной на спинку стула, она отвела взгляд от его лица и некоторое время безучастно смотрела в сторону. Рассказывать о себе ей было нелегко. А если Джим не расположен слушать, то и незачем.
На стене, позади барной стойки, за которой ирландец Тони протирал до блеска стаканы, висела черно-белая фотография какого-то боксера, запечатлевшая его в момент нанесения удара. Лицо его показалось Сильвии знакомым. Как же его зовут? Барри… а вот как его фамилия… Крупное зерно фотографии делало его похожим на латиноамериканца. Но она знала, что он был ирландцем.
– Извините меня, – сказал Джим. – Продолжайте.
Сильвия поднесла к губам стакан и сделала глоток. Теперь нигерийский «Гиннесс» показался ей отвратительным Она внимательно посмотрела на Джима и слизнула кончиком языка липкую пену, приставшую к верхней губе. Джим, растерянно моргая, смотрел на нее.
– Мой отец бросил нас сразу после моего рождения. Мама тогда была в Лондоне, где прожила уже, наверное, месяцев семь, а он… он просто снялся с якоря и исчез. Так поступают затраханные итальяшки, у которых на плечах не головы, а кое-что с яйцами. В конце концов он вернулся и, полагаю, очень старался изображать хорошего отца. Но одновременно с этим он делал все, чтобы и мама, и я знали, что он не верит в свое отцовство. С этим связаны мои самые ранние воспоминания. Мы жили в квартире на Дин-стрит в Сохо; ниже, под нами, был ресторан; когда они дрались (хоть бы один день прошел без драки!), он с сигарой во рту носился по квартире, ежесекундно подтягивая обеими руками брюки. «Господи боже мой, Бернадетта! Ну как, черт возьми, у меня мог родиться черномазый ребенок? По-твоему, я похож на черномазого? Ты что, думаешь, я похож на черномазого? Господи, Бернадетта, скажи, чем я так провинился? Скажи, почему тебе захотелось потрахаться с черножопым?».
Описывая художества своего отца, Сильвия невольно повышала голос, и немногочисленные клиенты бара ирландца Тони поворачивали головы и подолгу смотрели на красивую женщину с лицом цвета кофе и молодого белого парня. А когда она четко произнесла слово «черножопый», они опустили головы, склонившись над своими стаканами и триктраком Джим, видя это, рассмеялся.
– Вы произвели хорошее впечатление на присутствующих.
– Да? Но он именно так и говорил, – словно оправдываясь, сказала Сильвия и сама рассмеялась. – Клянусь вам, именно так он и говорил, а его реплики перемежались со стенаниями и стонами. «Ой! Бернадетта! Ну что мне делать? Ох-ох-ох!» Да, именно так он и говорил. Такое можно увидеть в гангстерских фильмах.
– А кто был вашим настоящим отцом? – спросил Джим.
– Не знаю.
– Но мать ведь что-то говорила вам об этом?
– Она всегда утверждала, что была верной женой. До самой смерти. Мы не виделись с ней почти двадцать лет а когда встретились, она повторяла то же самое, уже лежа на смертном одре. «Сильвия, ты должна мне верить. Я никогда не спала ни с одним мужчиной, кроме твоего отца Призываю Пресвятую Деву в свидетели». Вот что она тогда сказала.
– И давно она умерла?
– Почти шесть недель назад.
– Я вам сочувствую.
– Спасибо. Да она в принципе и не была мне матерью. Быть матерью – это нечто большее, чем родить,вы же это понимаете. Это намного больше. Клянусь, будь у меня дети…
Сильвия вдруг замолкла. Только что сказанное, казалось, было камнем на ровной дороге, о который она споткнулась.
– Если бы у меня были дети, я была бы им настоящей матерью; кормила бы, поила, рассказывала бы на ночь сказки, заставляла бы чистить зубы. Вы не можете…
Она вновь запнулась. Когда она говорила, в ее голосе слышалась какая-то нервная хрипотца. Было похоже, что мысли ее текли свободно и непринужденно, а вот ее рассудок всячески старался сдерживать этот поток.
– Вы знаете, я почти уверена, что мать меня ненавидела. Так же как и отец, который толькочто не говорил об этом вслух. Я видела ненависть в ее глазах. Мы не виделись с матерью почти двадцать лет, но и после этого в ее глазах я видела то же самое.
Сильвия вытянула вперед руку, положив ладонь на стол тыльной стороной кверху, словно предлагая рассмотреть линию жизни Джим оставил этот жест без внимания, а может, сделал вид, что ничего не замечает. Он лениво помахал рукой, подавая сигнал Тони, стоявшему за стойкой, а потом, подняв брови, вопросительно посмотрел на Сильвию.
– Хотите еще выпить? – спросил он.
Сильвия покачала головой. Зажав картонную подставку между пальцами, она двигала ее туда-сюда по столу.
– Еще один нигерийский гиннес! – крикнул Джим, обращаясь к Тони, а затем снова повернулся к Сильвии. – Итак, на чем вы остановились?
– Это неважно.
Сильвия, наклонив голову, начала рвать картонную подставку на узкие полоски, похожие на сухарики, которые макают в сваренное всмятку яйцо. Ее лицо выражало чрезвычайную сосредоточенность – словно она решала сейчас самую сложную задачу из всех, какие есть на свете, – но мысли ее были где-то далеко. Джим, наблюдая за ней, понял, что она целиком погрузилась в свою историю и он для нее сейчас не существует.
– Итак, – повторил Джим. – Итак, чего ради вы ищете брата своего дедушки?
Пальцы Сильвии, складывающие фигурку из полосок картона, замерли. Судя по выражению ее лица, она не решила, заниматься ли ей и дальше оригами или продолжать рассказывать о себе.
– Это долгая история.
– Так расскажите.
– Вам хочется слушать?
– Конечно.
– Вы действительно хотите слушать меня? Повторяю, это длинная история.
– Да. Я хочу слушать. Расскажите, прошу вас.
– Хорошо. Как я уже сказала, это долгая история, и я узнала большую ее часть, только когда снова встретилась с матерью. Конечно, я и до этого знала кое-что, но это были какие-то обрывки, намеки – ни мать, ни отец не любили говорить о прошлом Вы понимаете, что я имею в виду? Они смотрели на меня так, будто я носила в себе какую-то тайну, которую им необходимо было раскрыть. При этом они вели себя так, словно нормальный разговор со мной может чем-то запятнать их. Почтипо поговорке: «Детей должно быть видно, но не слышно». Черт бы их побрал! Меня не должно было быть видно, меня не должно было быть слышно, я не должна была ничем выдавать своего присутствия, раз это было для них непереносимо. Я…
– Прошу вас, начните с начала, – прервал ее Джим.
– Что?
– Прошу вас, начните с начала и расскажите мне всю вашу историю.
– С начала? Хорошо. – Сильвия провела кончиком языка по губам. – Не будете возражать, если я возьму еще сигарету? Вообще-то я не курю, но о том, что я собираюсь вам рассказать, я говорю нечасто.
– Пожалуйста, вот сигареты.
Сильвия зажгла сигарету и глубоко затянулась. Она оперлась ладонями о стол, устроилась поудобнее на стуле и заговорила ровным монотонным голосом словно ей было абсолютно безразлично то, о чем она рассказывала.
– Моя мать и мой отец были итальянцами и жили в Нью-Йорке. Понимаете, типичными долбаными нью-йоркскими итальянцами; оба из больших католических семей, которые собираются за обедом вокруг громадного стола, обязательно покрытого скатертью в красную клеточку, и поглощают огромное количество макарон. Я не могу ручаться за то, что в их семьях дело обстояло именно так, но так я себе это представляла. Понимаете, что я имею в виду?