Текст книги "Фрося. Часть 2 (СИ)"
Автор книги: Овсей Фрейдзон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
Фрося утвердительно кивнула.
– Поэтому остановимся на том, что она самостоятельно будет изучать историю еврейского народа, выучит шабатнюю молитву и будет зажигать накануне субботы свечу, соблюдать кашрут и другие традиционные еврейские обряды, но это всё, если она захочет, потому что рождённому евреем не обязательно об этом перед кем-то отчитываться…
И раввин лукаво улыбнулся в свою пышную бороду.
Глава 13
Фрося следуя инструкциям Пинхаса, написала всё, что знала о Семёне Вайсвасере.
К сожалению, ей было известно очень мало, только то, что он ей рассказал в день их знакомства, по дороге в Сосновск.
Пинхас сокрушался, уж очень скупыми были сведенья о людях, которых ему следовало разыскать.
Но он заверил, что не всё так безнадёжно, ведь за последнее время очень многих репрессированных амнистировали, а фамилия её Семёна достаточно редкая.
Программа визита к раввину на этом была исчерпана и Фрося покинула синагогу, дав слово, навещать его при приездах в Вильнюс.
Ещё было очень рано, далеко до обеда, возвращаться в квартиру Баси и вести с ней пустопорожные разговоры совсем не хотелось.
Фрося огляделась, вдохнула свежий весенний воздух и медленно побрела в сторону Няриса.
Выйдя на берег реки, нашла уютную скамеечку и уселась, греясь на солнышке, и глядя на блики бегущие по воде, глубоко задумалась.
Разговор с Пинхасом всколыхнул в памяти далеко ещё не зарубцевавшуюся рану от её последней любви, а может быть, даже по единственной… яркой и такой скоротечной, от которой у неё остался сынишка.
Калейдоскопом мелькали картины с момента, когда она скоропалительно покинула Сибирь, даже не верилось, что это было ровно шесть лет назад.
Длинная тяжёлая дорога из Сибири в Москву, где она с трудом выяснила, что её Семён отправился в Киев к некоему светиле в области кардиологии Амосову.
Не задумываясь последовала за ним, при этом открыв для себя, поразившую её новость, что она беременна.
Вспомнились её душевные терзания, в связи с этим пикантным положением в самый неподходящий момент.
Тогда сразу не могла чётко определиться, как поступить с этой неожиданной беременностью, так это было не кстати по всем статьям, но всё разрешилось после встречи с умирающим любимым человеком.
Боже мой, она ещё успела застать его живым после сложнейшей операции, провести возле его кровати почти сутки, смачивая потрескавшиеся губы влажной марлечкой, шептать ему ласковые слова и умолять, что бы он открыл глаза:
– Сёмочка, миленький, ты хотел спрятать от меня свою боль и как раненный зверь решил отлежаться в логове, но я нашла тебя…
Дурачок, хотел сбежать от меня, чтобы уберечь от страданий, а чуть не разорвал моё сердце…
Сёмушка, не уходи от меня, ты нам так нужен, я беременная, ты скоро станешь папой…
Любимый мой, умоляю, останься со мной хоть здоровый, хоть больной, только не уходи…
Но, он не послушал.
Ранним утром, когда в окно ворвалось солнце яркими весенними лучами, он вдруг открыл свои печальные еврейские глаза и ей показалось, удивлённо посмотрел на неё, даже несколько раз сморгнул, и затих навсегда.
Как она кричала, глядя в широко распахнутые остекленевшие глаза Семёна, никак не могла смириться, не хотела поверить в то, что он всё же ушёл от неё.
Медперсонал просто силой оторвал её от тела любимого человека и тогда она дала себе слово, что обязательно оставит на земле память по Семёну, ведь кроме неё у него ни одной родной души не осталось в целом свете.
Теперь, даже трудно было представить, каких трудов ей стоило перевезти тело покойного из Киева в Поставы, где она и похоронила Семёна, с мыслью, чтобы хотя бы могила была рядом с ней.
Нет, могильный холмик это всего лишь место, куда она могла изредка придти и поплакать о своей горькой судьбинушке.
И, сидя рядом с надгробной плитой, она приняла твёрдое решение рожать, ведь так было судьбой уготовлено, понести ребёночка от Семёна и пусть останется настоящий живой след от её любимого человека.
С оказией вернулся из Сибири Андрейка, она встретила его в Москве, повзрослевшего, возмужавшего и недовольного возвращением в Поставы.
Он явно затаил в душе обиду на мать, которая, по его мнению, оторвала его от отца и полюбившейся Сибири.
Как он укоризненно смотрел на округлившийся живот матери, явно стесняясь её беременности…
Старший сын тоже смотрел не одобрительно, наблюдая за растущим животом матери, хмуря свои белёсые брови.
Стас ничего не говорил Фросе, но это молчание было хуже громких обвинений.
Только одна Анечка не давала ей усомниться в правильности решения, оставить ребёночка.
Дочь приезжала каждые выходные из Вильнюса, чем только могла, помогала беременной матери, волновалась за неё и интересовалась самочувствием.
Надо сказать, что беременность протекала не легко, как не хочешь, а ей уже было почти тридцать восемь лет и на ранней стадии пришлось столько пережить нервных и физических нагрузок.
И, как не крутись, а ей надо было восстанавливать хозяйство – вновь заводить курей, свиней, следить за огородом, доить корову и не перечесть, сколько всего навалилось на её плечи, а при её беременности справляться со всем этим было совсем нелегко.
Стас, демонстративно отмежевался от огорода и животных, хорошо ещё, что следил за порядком во дворе – чинил крышу, забор, укрепил кое-где развалившийся фундамент дома.
Возвратившийся в конце августа домой Андрей, если и помогал, то только из-под палки, а в основном сидел над книгами, словарями и картами.
Неоценимую помощь ей оказала Оля, соседка и подруга всё свободное время уделяла Фросиному хозяйству, и благодаря ей, они вместе быстро привели всё в прежний порядок.
Ах, Оленька, незаменимая помощница с первого дня их знакомства, всем была хороша, но была не в меру любопытная и совершенно не умела держать язык за зубами.
Её просто съедало отсутствие полной информации, она закидала Фросю вопросами и та, зная, что уже сегодня вечером всё станет известно Оленькиной свекрови, а завтра всем сплетникам Поставам, не вдаваясь в особые подробности, поведала ей вкратце о своей безумной любви.
Да, и как, можно было скрыть, когда тут и похороны Семёна, и уже явная беременность.
Чтобы не возникало вокруг неё лишних разговоров, Фрося рассказала Оле и о том, какая была встреча с Алесем, о том, как она ошиблась, что поехала к нему в Сибирь, и что по-сути ему там и не нужна была, о замечательных людях, которых там повстречала, о природе, погоде… и потихоньку вопросы подруги сошли на нет.
В начале декабря у неё родился мальчик, которого она не задумываясь назвала Семёном.
Господи, это же надо так, все её мальчишки унаследовали черты отцов, и даже характерами пошли в них, и только Анечка, как ни странно, разговор, конечно, не идёт о внешности, но темпераментом, жестами и вкусами очень и очень напоминала Фросю.
Кто его знает, может она с Ривой тоже похожи характерами…
Да, надо будет сегодня вечером обязательно написать ей письмо…
Ах, бедная Ривочка, я всё сделаю, что бы её тоска несколько поутихла, нам нечего и некого делить, это моя девочка, и если она станет немного нашей, кто от этого проиграет…
И, Анютка, пусть тоже напишет, нет, обязательно должна написать, сегодня же усажу, а то завтра уеду в Ленинград, и она засуетится и забудет в её суматошной жизни обо всём.
Да, сегодня она не та богатенькая Фрося, которая явилась из Сибири, ведь в шестьдесят первом, при переходе на новые деньги, потеряла столько, что страшно вспомнить.
Почти всё, то, что ей оставил Семён, превратилось в бумагу, разве она могла засветить такую огромную сумму, хорошо ещё Ицек в Вильнюсе подсуетился и малость спас, хотя люди шли на сделку требуя половину, а иногда и больше.
Нет, евреи не дураки, превращая бумажки в золото, будет наукой на будущее.
Ладно, проехали.
Нет, она особо не переживала о потерянных деньгах, ерунда, есть хозяйство, есть базар, есть заветное кресло, где осталось ещё четыре монеты от Вальдемара и золотые украшения Ривы… не пропадёт.
Глава 14
Фрося сидя на уютной скамеечке, так задумалась, так ушла в прошлое, что не заметила, как солнце скрылось за тучами, неожиданно подул порывистый ветер и накрапывающий дождик мигом превратился в ливень.
Она подхватилась и побежала на автобусную остановку.
Уже находясь в автобусе, взглянула на часы и ужаснулась, это же надо скоро пять.
Присела на пол часика, а оказалось, что больше, чем на четыре часа и это она, которая всю жизнь бегом, да, похоже, стареет.
Зонтика у неё с собой, конечно же, не было и промокшая до нитки она вместо того, чтобы явиться к обеду, пришла почти к ужину.
Как ни странно, Ани ещё дома не было, Сёмка сидя на полу рядом с Басей не отводил глаз от экрана телевизора.
Пожилая женщина сладко дремала в любимом своём кресле со свистом прихрапывая.
Услышав стук двери и шаги входящей, она встрепенулась, поправила на носу очки и уставилась на промокшую насквозь Фросю:
– Фгосенька, вапочка. газве так можно, мы с Сёмочкой так воуновались, тебя нет и Аня давно довжна быва пгидти.
Хогошо, что твой мальчик такой спгавный, нам сдевав пегекусить, а надо сказать, очень вкусное саво, боюсь я ского его не покушаю, ты знаешь, Анечка хочет стать настоящей евгейкой, можно подумать, что я не настоящая, есви люблю саво…
Фрося быстро переоделась и стала готовить ужин, ей было неловко перед Басей.
За Семёна она не волновалась, он был привычен, что мамы часто не бывает дома и, что полноценный обед у них был редким явлением.
В этом не было ничего удивительного, когда ей с готовкой особо возиться, столько дел по хозяйству, в дом ей никто ничего не принесёт.
Прямиком на кухню забежала пришедшая Аня, обняла маму и сразу выпалила:
– Мамочка, всё, в стройотряд записалась, с Мишей поговорила, мы остаёмся друзьями и в ту группу еврейской молодёжи, я пока ни ногой.
Да, кстати, ты поговорила с раввином Пинхасом, что он тебе сказал?
Фрося чмокнула дочь в щёку и отстранилась:
– Ну-ну, давай быстренько переодевайся и на кухню, совсем заморили голодом Басю с Сёмкой, хотя они похоже телевизором сыты.
Пока меня не будет, ты всё же постарайся мальчишку куда-нибудь выводить, а то он с утра до вечера будет сидеть у телевизора и слепить глаза…
Аня от души рассмеялась:
– Ну, мамочка, я с этим хорошо знакома, я просыпаюсь под телевизор и под его гудение и засыпаю.
Конечно, когда у меня будет свободное время, буду его вытаскивать из дому и в цирк свожу, и в зоопарк, и на улицу выгонять буду, пусть с мальчишками побегает.
Мама, я уже написала письмо Риве, между парами был перерыв, я отсела от всех и настрочила, может маловато, но пока не знаю, о чём особо писать.
– Анютка, Риве пока будет приятен сам факт письма от тебя, а со временем найдутся у вас общие темы, я в этом абсолютно не сомневаюсь…
После ужина Аня засела за учебники, а Фрося уединилась на кухне и написала ответное письмо Риве:
«Здравствуй, дорогая сестричка!
Мне тоже кажется, что наше такое обращение друг к другу наиболее уместное.
После нашей с тобой памятной и скоротечной встречи, когда ты передала в мои руки свою кровинушку, прошло столько лет и столько событий произошло в твоей и моей жизни, что никакого письма не хватит это описать.
Ривочка, твоё письмо меня очень взволновало, я глупая, вначале даже чего-то испугалась.
Я не знаю, кто из нас больше слёз пролил, ты, когда писала или я, когда читала, как только чернила выдержали, ведь это письмо предстояло ещё и нашей доченьке прочитать…
Нет, я не хотела расстаться с Анюткой, но я тебя с Меиром, ей богу искала, даже в органы обращалась…
О том, что ты осталась жива, я узнала только почти через четыре года после окончания войны.
Об этом мне сообщили здесь в Вильнюсской синагоге, а чуть позже поведала соседка, что ты спрашивала у неё обо мне, но я тогда находилась в деревне и про это никто не знал.
Ривочка, в ту же ночь, после того, как приняла из твоих рук Анечку, я уехала в деревню и затаилась.
Даже в моей глухой деревне внешность Анютки вызывала вопросы и недоумение, но мне удавалось отшутиться.
Там мы отсиделись до конца сорок пятого.
Во время войны я родила ещё одного мальчика, но не от Степана, а от другого человека, если ты помнишь, в Поставах был старый ксёндз Вальдемар, а у него был племянник Алесь?
Так, вот, он меня любил ещё до моего замужества, а потом уехал в Польшу, а тут вскоре наши места вошли в состав Советского Союза.
С приходом немцев, Алесь вернулся из Польши в наш город.
Степан в начале войны ушёл на фронт, перед тем, как мы расстались, я его предупредила, что с ним не останусь в любом случае.
Ты же должна помнить, как он относился ко мне во время родов и после…
Алесь помог нам с детьми перебраться в деревню.
Он работал у немцев переводчиком в комендатуре и был в местном подполье.
Я не буду тебе описывать подробно все события, но после войны его арестовали и отправили в Сибирь. Я до пятьдесят шестого года и не знала, жив он или нет.
Затем поехала к нему в те далёкие края, там мы разочаровались в друг друге и расстались.
Там же я встретила самую большую любовь в своей жизни, но она оказалась очень короткой, мой любимый человек умер, но я в тот момент была уже беременной и оставила от него ребёнка. У меня сейчас три мальчика и наша с тобой девочка.
Перед тем, когда ей исполнилось двенадцать лет я рассказала нашей девочке обо всём, кто её настоящие родители и как она попала ко мне.
Конечно, для Анютки это был шок, но она очень достойно из него вышла и не отреклась от меня и своих корней.
На её бат-мицву мы поехали в Вильнюс, к тому времени у меня со здешним раввином Рувеном сложились очень хорошие отношения и он устроил нашей девочке праздник по всем правилам, я зажигала двенадцать свечей, как сказал раввин, за каждый подаренный мной нашей доченьке годик…
Фрося тяжело вздохнула, каково будет это читать Риве?!
…Наша Анечка живёт в Вильнюсе у очень хорошей женщины, ни в чём не нуждается, заканчивает четвёртый курс университета, учится на врача, она захотела получить эту профессию, ведь я ей рассказывала, что вы с Меиром были врачи, и что твой муж спас нам со Стасиком жизнь.
Я ей рассказала, как ты, будучи беременной ею на восьмом месяце самоотверженно ухаживала за мной, когда я после родов находилась неделю без сознания.
Что именно твои руки приняли моего первенца и две недели ухаживали за ним, пока я чуть окрепла.
Ривочка, ты можешь гордиться нашей дочерью, она умненькая, скромная, внешне лицом и фигурой очень похожа на тебя, я ей скажу и она в следующем письме вышлет тебе фотографии.
Думаю, что для первого письма я тебе написала достаточно много.
Милая сестричка, можешь не волноваться, мои дети ни в чём не нуждаются, у меня большое хозяйство, я торгую на базаре, да, и что мне надо самой, а детям хватает, тем более Стасик уже работает и себя полностью обеспечивает.
Ривочка, конечно же, я к тебе питаю сестринские чувства, да, нет, гораздо большие, ведь мы две матери одной дочери.
Это наши первые друг другу письма и трудно сразу так окунуться в душу, но ты написала очень сердечное письмо и я попыталась ответить тебе тем же, но я же малограмотная, Алесь в Сибири даже меня стеснялся.
Пиши, задавай вопросы и мне тогда будет легче писать, отвечая на них.
Крепко тебя обнимаю и целую, привет мужу и сынишке.»
Фрося взглянула на часы, уже было за полночь.
Глава 15
На столе перед Фросей лежал сложенный вдвое листок – письмо Ани к Риве, которое она попросила прочитать перед тем, как вложит в конверт.
Фрося развернула лист:
«Здравствуйте!
Признаюсь, мне было очень тяжело взяться за написание этого письма, ведь я знаю про вас только по рассказам мамы.
Мне мама в своё время сообщила, что вы, слава богу, остались живы после ужасной войны и всего того, что вам пришлось пережить в гетто.
Вы, сильная женщина, нашли в себе душевные силы, после стольких тяжёлых потерь не пасть окончательно духом, а вновь сумели обрести своё место под солнцем.
Я ни в коем случае вас не осуждаю, за то, что вы вручили мою судьбу в руки мамы, а более того, благодаря вашему поступку скорей всего уцелела, не попав в адские условия гетто.
Не осуждайте и вы меня, пожалуйста, а постарайтесь понять, трудно так в одночасье, не обменявшись даже двумя живыми словами, прильнуть к вашей израненной душе.
Но я обещаю, что со временем постараюсь относиться к вам, как это положено дочери, ведь я не отрекаюсь от своих корней и с двенадцати лет считаю себя еврейкой, хотя до этого возраста понятия не имела о своём происхождении.
Мы с моей мамой, с мамой Фросей, долго обсуждали ваше письмо, вашу судьбу и кроме сострадания, и сердечного тепла в ваш адрес ничего не питаем.
Если когда-нибудь так случится и я смогу прильнуть к вашей груди, то с радостью отдам вам своё дочернее уважение.
Вы должны правильно меня понять, я уже вряд ли когда-нибудь смогу любить, вас той любовью, которую питаю к маме.
Безусловно, вы в этом не виноваты, но и моей вины в том нет.
Я не сомневаюсь, что вас шокирует моё обращение на Вы, мне пока трудно это переступить, но я обязательно пересилю себя и в следующем письме буду уже обращаться, как положено дочери к маме.
У меня здесь есть три брата, которых я очень люблю, но я с радостью приняла весть о том, что оказывается у меня есть и четвёртый, и я его уже мысленно люблю сестринской любовью.
Надеюсь, что он уже знает, что у него есть такая взрослая сестра…
Наверное, когда мне мама рассказала о моих настоящих родителях и о том, что вы были врачами, и что вы спасли жизнь ей и моему брату Стасику, тогда я видимо и приняла решение тоже стать врачом.
К этому моменту я уже заканчиваю четвёртый курс университета и всё сделаю для того, чтобы стать достойной памяти доктора Меира, моего героического отца.
Мама Рива…
Я с робостью пишу эти два слова, но надеюсь останется одно, ведь я не зову маму, мамой Фросей.
Я мысленно Целую вас с братиком Меиром и мой сердечный привет Майклу»…
Фрося дочитала письмо и всхлипнув, смахнула с ресниц слёзы:
Моя девочка, почему у меня так получилось, не родная по крови дочка, оказалась намного ближе ко мне, чем мои сыновья, хотя, что ещё говорить о Сёмке, который стал усладой моей набегающей старости….
Невольно она вздрогнула, ласковые руки дочери неожиданно обвили сзади её шею:
– Мамочка, я не могла никак уснуть, не поговорив с тобой.
Завтра ты уедешь, а утром и на вокзале уже не пообщаешься, как следует наедине.
У меня столько вопросов к тебе…
Очень волнуюсь, как ты восприняла моё письмо к Риве…
Так ты мне и не сказала о вашем разговоре с Пинхасом…
И ещё, не думаешь ли ты переехать в Вильнюс, так хочется, что бы ты жила рядом со мной и что Сёмке делать в той дыре…
Фрося обняла Аню за талию, усадила, как в детстве на колени и прижавшись лицом к худым лопаткам дочери, плавно покачивая из стороны в сторону, заговорила:
– Анюточка, ты написала, как чувствуешь и умеешь, я бы так не сумела, куда мне со своим образованием, это вы с Андрейкой говорите и пишите, как Лев Толстой.
И засмеялась, целуя дочь в шею.
– А теперь очень серьёзно, послушай девочка, не надо тебе сильно часто маячить в синагоге, с этим и раввин согласился.
Опасно светиться в божьих храмах, все эти процедуры – крещения, венчания и прочее, заносятся в церковные книги.
Думаю, что так обстоит и с этим геуром, а если даже нет, то обязательно найдутся добрые люди, которые донесут куда надо.
Тебе это совершенно ни к чему, ты ведь комсомолка, общественница и отличница, а за религиозный культ можно легко вылететь из университета…
Я тебя сама привела к твоему народу, а с появлением на горизонте Ривы, тебе этот геур сто лет сдался.
Басе и Ицеку ведь ничего не надо доказывать и подтверждать, так и тебе.
Не хочешь кушать свинину, не кушай.
Хочешь зажигать в субботу свечи, зажигай, молись, пости… кто тебе в этом может помешать, я точно нет.
Я тебе уже говорила, скажешь и свиней изведу со своего двора и стола, нам с Сёмкой, и от курей не тошно, а Стасу всё равно, мне такое чувство, что он даже не разбирает, что кушает, абы побыстрей сбежать к своим болванкам и гайкам.
А вот про Вильнюс или другой большой город пора подумать и ради Сёмки, и ради тебя с Андрейкой.
Ох, доченька, боюсь я эту нашу страну, не отпускает она грехи мнимые или настоящие, поэтому надо мне затеряться на её просторах.
Стас между работой и вознёй с железяками похаживает к одной девчонке…
Так, ничего себе, смазливенькая, работает у них не то учётчицей, не то диспетчером, не ровён час и в дом скоро невестку приведёт.
Я знаю себя, мне со своим характером не ужиться с кем-то в одном доме…
Нет, две хозяйки на кухне это гражданская война…
Всё, моя девочка, пора спать, завтра тебе с утра в университет, а в шесть вечера мой поезд на Ленинград.
Глава 16
Поезд Калининград-Ленинград, проходящий через Вильнюс, набирая ход, стремительно уносил Фросю от одних проблем к другим.
Расцеловав Аню с Сёмкой на перроне, мать отправилась к среднему сыну, которого явно потеряла в этой сутолоке жизни.
Сидя в уголке своего купе, она с интересом смотрела в окно.
Мимо пролетали поля и пролески, озерца и речушки, полустанки и деревни, также быстро промелькнули её Поставы, но ничего не дрогнуло в сердце.
Попив перед сном вместе со случайными попутчиками чаю, а это были молодая пара, совершающая свадебное путешествие, Фрося прилегла на жёсткую узкую полку и под ритмичный стук колёс поезда, несмотря, на тяжёлые мысли вскорости уснула.
Утром быстро убрав постель, не оглядывая купе, пошла совершить необходимые процедуры.
Хорошо отдохнувшая за ночь, освежила лицо холодной водой, наспех расчесала свои по-прежнему пышные волосы, вплетя в них привычно голубую ленточку, вернулась в купе.
Расположилась на своём месте возле окна, подняла глаза…
И, вдруг увидела, что её бесцеремонно разглядывает мужчина средних лет в форме морского офицера.
Сидевший напротив за столиком человек, нисколько не смутился, встретившись глазами с Фросей.
Поймав на себе удивлённый взгляд женщины, он улыбнулся:
– А не позавтракать ли нам вместе, так и скоротаем несколько оставшихся часов пути?
Не смотрите на меня так удивлённо, молодые люди сошли в Витебске, а я как раз там сел в поезд.
Так можно проспать всё царство небесное, всё же на посадке было достаточно шумно, а вы даже не пошевелились, наверно крепко вымотались до этого…
Фросе было не привыкать ездить в поездах.
Она легко сходилась со случайными попутчиками, ей не доставляло неудобств вести с ними ни к чему не обязывающие разговоры и, конечно же, вместе кушать, обмениваясь походной трапезой, ведь по отдельности это делать было весьма неудобно в узком пространстве купе, в присутствии чужих глаз.
Фрося доброжелательно улыбнулась в ответ:
– А почему и нет?!
И достала из-под своей нижней полки небольшую сумку, где у неё хранилась снедь, собранная в дорогу.
Она выкладывала на столик сало, колбасу, вареные яйца, солёные огурцы, литовский белый сыр, печенье, конфеты…
Мужчина уже не улыбался, а от души смеялся в голос:
– Уважаемая, это для нас двоих, а что мне тогда делать со своим тормозком?!
Продолжая смеяться, он пристроил на плотный лист, расстеленной Фросей бумаги, куски жареной курицы и домашний пирог, и после этого представился:
– Меня зовут Виктор, именем хотел бы и ограничиться, к чему тут звания и официальности за таким узким и почти семейным столом, даже обращение на ты будет уместно.
Фросю подкупила простота и подкупающая обаятельность мужчины, она не стала церемониться и протянула через столик с едой свою крепкую руку:
– Рада познакомиться, условия обращения друг к другу меня вполне устраивают, Фрося.
– Вот и отлично.
Сказал мужчина, пожимая осторожно своею ухоженной ладонью пальцы женщины, явно указывающие на то, что физической работы они не чураются.
– Мне бы хотелось предложить, выпить за знакомство по рюмочке коньячку, но не знаю, как ты на это посмотришь, всё же утро.
И женщина повторила уже раз сказанную в этом купе фразу:
– А почему бы и нет.
И Фрося задорно взглянула на симпатичного попутчика.
Из объёмного саквояжа Виктора на свет быстро появилась бутылка армянского коньяка и походные пластмассовые стаканчики.
Рюмочкой они не отделались, но на трёх остановились.
За выпивкой и едой они вкратце поведали о себе, не углубляясь, и не задавая друг другу конкретных вопросов.
Фрося сообщила, что едет в Ленинград к взрослому сыну, который учится там в институте, а живёт она в Поставах.
А Виктор поведал, что в отпуске проведал свою довольно старую мать, живущую в Витебске и возвращается на службу в тот же Ленинград, где он живёт, а служит естественно на Балтийском флоте.
За непосредственной беседой пробежали три часа, как три минуты, поезд подходил к Ленинграду.
Случайные попутчики быстро нашедшие общий язык, собрали вещи и приготовились к выходу.
Неожиданно Виктор поинтересовался:
– Фрося, а как я смогу отыскать тебя в Питере, так мы называем между собой по-прежнему Ленинград, я бы хотел продолжить наше знакомство.
У Фроси кружилась от выпитого с утра коньяка голова, мужчина явно произвёл на неё хорошее впечатление и она совсем не была против продолжения их знакомства, но даже и предположить не могла, где остановится, и об этом поведала Виктору.
Тот на секунду задумался и предложил встретиться возле Казанского собора в семь вечера, каждый из встречных укажет ей, где это находится.
Поезд остановился и пассажиры двинули к выходу.
Виктор подхватил свой саквояж и сумку Фроси, лёгкой походкой сбежал по ступенькам, и опустив ношу на перрон, подал руку спускающейся следом Фросе.
Невдалеке стоял Андрей и наблюдал за матерью и её бравым ухажёром.
Глава 17
– Привет, мама…
Подошедший не спеша, Андрей, чмокнул мать в щёку, проигнорировав протянутую руку для знакомства Виктора, подхватил тяжёлую сумку и пошёл по перрону в сторону вокзала. Фрося смутилась от бестактности сына, виновато посмотрела на элегантного морского капитана, стоявшего перед ней во всем блеске формы с белой фуражкой на голове:
– Прости Виктор, я с этим разберусь.
– А, ерунда, юный максимализм, жизнь обтешет.
Капитан порывисто притянул к себе Фросю, поцеловал в шею и прошептал:
– В семь у Казанского, буду ждать…
Ещё больше смутившись, Фрося отстранилась, кивнула и поспешила следом за сыном, который даже не оглядывался на мать.
Она догнала Андрея уже около входа на вокзал и молча пошла рядом.
Всю дорогу до остановки такси она искоса разглядывала сына: высокий, под метр девяносто, стройный, горделиво посаженная голова, светлый волнистый чуб спадающий на левую бровь, голубые, чуть светлее, чем у мамы глаза, узкое лицо и высокие скулы такие же, как у Алеся… – ничего не скажешь, симпатичный парень вырос у неё.
Подойдя к остановке такси, он соизволил заговорить:
– Мать, у меня нет денег на таксо, угощаешь?
Фрося задержала дыхание, гнев на сына готов был вырваться наружу, но она сдержалась, не место и не время, и непривычно тихо для себя сказала:
– А, что мне привыкать, небось и от денег не откажешься, я тебе присылала не так давно, неужто закончились?
Анютка девушка, вроде расходов и побольше, но очень скромно тратит, и никогда не попросит, знает, что на огороде денюжки не растут, в него надо труда вложить и немало.
А тебе то что, ты на нём не пашешь.
Подошла их очередь и наверно во время, недовольные друг другом мать с сыном уселись в машину, и Андрей назвал адрес.
Они подъехали к общежитию, где жил Андрей, Фрося рассчиталась и они поднялись на второй этаж в комнату, которую он занимал вместе с другими тремя студентами.
В этот момент в комнате находился только один парень, поздоровавшись с Фросей, он поспешно вышел, что бы не мешать встрече матери с сыном.
Фрося оглядела комнату, не хоромы, но ничего, так живёт большинство студентов.
Она уселась на кровать Андрея и стала вынимать из своей большой сумки продукты, привезённые для сына.
Она выкладывала на тумбочку стоящую у кровати куски сала, копчёного мяса, кольца вяленой колбасы и пару кругов литовского сыра купленного в Вильнюсе.
Скоропортящиеся продукты она не могла взять с собой, хранить в общежитии было
Андрей, увидев это богатство, явно повеселел:
– Ну, мать, ты в своём репертуаре, голод в ближайшие дни нашей братии не угрожает.
Вот, закатим пир, все святые вздрогнут.
Фрося смотрела на своего когда-то такого романтичного, мягкого парня, на которого она смело могла положиться во время трудного путешествия в Сибирь, он тогда был таким внимательным, заботливым… куда, что девалось.
Андрей смотрел на мать холодными безразличными глазами и эта алчность при виде продуктов, и ни одного вопроса о своих братьях и сестре.
Нет, возможно она всё же ошибается:
– Сынок, а ты подумал, где я буду ночевать, не в этой же комнате с ребятами?
– Мам, не дрейфь, я договорился с комендантом, переспишь в красном уголке, там есть довольно мягкие стулья, одеяло и подушку я тебе дам свои…
– Ладно, подумаем, расскажи ты о своей учёбе, друзьях, занятиях вне института… в редких твоих поздравительных открытках обычный набор слов и намёки на очередное пополнение твоего прохудившегося кармана.
Второй курс заканчиваешь только, а как будто сто лет не был дома.
Прошлым летом и то, только на неделю заехал и куда-то сбежал…
– Мать, не доставай, что на огороде надо было ковыряться или со Стасиком гайки крутить?!
Я поехал с ребятами на шабашку, деньжат срубить.
Брови Фроси взметнулись кверху:
– А, где твои нарубленные деньги, только успеваю тебе слать и слать, правда, вижу, одет неплохо – брючки дудочки, остроносенькие туфельки, и перстень на пальце, и цепочка на шее, одним словом, стиляга.
– Ну, мать, ты выдаёшь, я же не в Поставах задрипанных живу, чай Питер, тут и расходы другие, и запросы иные, что ты меня сравниваешь с Анькой и со Стасом, с последним я чуть не сдох от тоски за неделю в прошлое лето.
Видя, как нахмурилась Фрося, он быстро перевёл разговор на другую тему:
– Ты, тут спрашиваешь про учёбу, так я один из лучших на курсе, профилирующий предмет может чуть похуже, а зато иностранный, история, география, литература – попробуй равного сыскать, спасибо папочке, поднатаскал меня неплохо…
Тут Фрося заметила:
– Папочка с тобой и трёх месяцев не пробыл рядом, как ушёл от меня, так и тебя кинул…
– Мамулечка, не передирай карту, он не ушёл, ты его ушла, не забывай, мне тогда уже было четырнадцать, кое-что понимал и многое видел.
Там же твой Сёмочка появился на горизонте, богатый, щедрый, куда там моему папе…
Разговор явно принимал скандальный характер.
Фросе было, что сказать сыну, но понимала, что всё бесполезно, он всё увидел в другом свете, в том, который его больше устраивал, тот в котором он видел себя жертвой её отношения к Алесю и в этом она сама виновата, с рождения питала детей рассказами о прекрасном человеке и отце, впрочем, в это она и сама верила:
