Текст книги "Фрося. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Овсей Фрейдзон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Annotation

Дорогие читатели! Если вас заинтересовала судьба моей главной героини, то во второй части вас ожидает новая встреча с ней, но уже в 1963 году. Жизненный накал не спадает – повзрослели дети, меняется историческая обстановка, а вот, как меняется и, меняется ли Фрося, вам предстоит узнать, прочитав продолжение моего романа.

Овсей Фрейдзон

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Глава 59

Глава 60

Глава 61

Глава 62

Глава 63

Глава 64

Глава 65

Глава 66

Глава 67

Глава 68

Глава 69

Глава 70

Овсей Фрейдзон

ФРОСЯ

Часть 2

Глава 1

После последней пары студенты весело с шумом покидали аудиторию. Громко переговариваясь, смеясь и толкаясь, двинули на выход из университета. Несколько студентов задержались в вестибюле. Сбившись в кучу и бурно обсуждая тему последней лекции, они, как бы между прочим, артистично жонглировали латынью… – да и понятно, ведь это были будущие медики.

– Ань, Аня… что ты тут стоишь, к тебе мама приехала и ждёт у входа! – крикнула от дверей вышедшая раньше других ребят девушка.

Стройная черноволосая студентка всплеснула руками и, быстро распрощавшись с друзьями, побежала на выход, стуча каблучками. Выскочив на улицу, девушка сразу увидела свою маму и младшего брата, стоявших с сумками у одной из колонн старого здания.

– Мамочка, Сёмочка!.. Какая радость, какая неожиданность! Что же вы не сообщили о приезде, я бы вас встретила, отпросилась бы с последней пары. Господи, как я соскучилась!..

Аня прямо-таки упала в объятия матери, покрывая поцелуями её лицо. Затем она переключилась на тихо стоящего рядом с матерью младшего брата:

– Сёмочка, миленький, а ты подрос, такой серьёзный стал, куда там…

Старшая сестра подхватила на руки пятилетнего Сёмку и стала его тискать и щекотать.

Мальчик для своих пяти лет был явно недорослем: щупленьким, с мелкими чертами лица, только выделялся тонкий нос с горбинкой и пышная шапка чёрных кудрей…

– Ну, Анька, отстань, задушишь, мне уже надоело тебя ждать, ты всегда последняя выходишь, а нам с мамой тут околачивайся, можно подумать, больше делать нечего…

Аня и Фрося залились смехом от такого серьёзного заявления мальчугана. Сестра присела на корточки, её лицо оказалось как раз напротив лица братика, она потёрлась лбом о его лоб:

– Семечка моя дорогая, как я тебя люблю, я бы тебя скушала, не сердись, мы сейчас заедем к тёте Басе, а потом пойдём в город и я тебе куплю мороженное, какое ты захочешь…

– Ну, ладно, ладно, я и не сержусь вовсе, просто я тоже очень соскучился по тебе… – и он вручил свою маленькую руку сестричке.

Фрося привычным жестом остановила такси, и они мигом домчались до дома, где по-прежнему проживала Аня, занимая комнату у ещё более постаревшей и потолстевшей Баси.

Аня открыла своим ключом дверь, и не успели они переступить порог квартиры, как услышали:

– Анечка, догогуша, наконец-то ты пгишва. Ты же знаешь, что мне пвохо без тебя, пога уже кушать, я же говодная. И что мы будем кушать, я же ничего не пгиготовива, тут такое кино показывали, я тебе потом гасскажу…

– Тётенька Басенька, мама приехала с Сёмкой… – девушка, стуча каблучками домашних тапочек, вбежала в зал, где в своём неизменном кресле восседала Бася. Она склонилась над ней и поцеловала в щёку свою любимую хозяйку.

Бася, узнав, что у них гости, стала выкарабкиваться из кресла, кряхтя и пыхтя натужно, при этом массивное тело и три подбородка тряслись, как холодец. Подошла Фрося и вместе с Аней помогли старой женщине принять вертикальное положение, и та тут же прижала к себе Фросю, несколько раз попеременно расцеловала её щёки:

– Фгосенька, вапочка, как вы давно не пгиезжали, мы с Анечкой часто о вас газговагиваем. Сёмочка, дгужок, ты когда гасти будешь, надо хогошо кушать, а то будешь маленький и в агмию не возьмут… – и она прижала застеснявшегося мальчика к своему огромному животу.

Фрося занесла на кухню свои тяжёлые сумки и стала выгружать в новенький холодильник «Зил-Москва» привезённые продукты. Чего только тут не было: и свиное мясо, и куры, и разделанный индюк, солёное и копчёное сало, яйца, масло, сметана и любимые Анечкой маринованные огурчики и помидорчики… – девушка только радостно восклицала, видя это вкусное изобилие.

Мать с дочерью в четыре руки быстро нажарили сковороду мяса, сварили картошку и уселись обедать, успев попутно во время готовки обменяться накоротке последними новостями в университете, о жизни в Поставах, и, конечно, сестра хотела побольше сразу же узнать о нынешних делах своих взрослых братьев, Стасе и Андрее.

Аня тормошила словами Фросю, стараясь как можно быстрей всё выяснить об отсутствующих здесь братьях, но мать осаживала дочь:

– Анютка, мы остаёмся здесь ночевать, за вечерним чаем я тебе постараюсь подробно рассказать, поделиться соображениями, а в чём-то и посоветоваться. Не будем пока отвлекаться от нашей словоохотливой хозяйки, она тоже хочет участвовать в разговоре, и Сёмка начинает скучать…

Глядя в глаза матери, Аня поняла, что им предстоит серьёзный разговор. Ей было о чём поведать. Она нуждалась в своевременном совете близкого человека, которым как раз и была её мама. Много пережившая в своей нелёгкой судьбе, она не сломалась и оставалась по-прежнему красивой, умной, практичной и рассудительной женщиной, не раз бравшей на себя ответственность за происходящее в трудные периоды жизни.

Не чаявшая души в Анечке, Фрося по мере её взросления научилась хорошо понимать её трудности и проблемы и стала надёжной опорой и настоящим другом для своей выросшей малышки, которая отвечала ей не меньшей взаимностью и без сомнений доверяла все свои девичьи секреты, сердечные тайны и душевные муки.

Готовая прислушаться к подсказке матери, девушка могла в любой момент спокойно настоять на своём, а упрямства Ане было не занимать. Фрося, в свою очередь, тоже чувствовала в дочери родную душу, с которой могла без страха и сдержанности вести разговор на любую тему, и так сложилась жизнь, что кроме неё это было делать больше и не с кем.

Глава 2

Для Фроси с Семёном подобная еда была не в новинку. Домашнее меню у них было достаточно скромным, да и времени на приготовление каких-то сложных блюд у Фроси просто не было. Варёная картошка с жареным свиным мясом, вприкуску с солёным или маринованным огурцом, были в постоянном их рационе. А вот для Баси с Аней это был настоящий праздник живота, и они нахваливали обед на все лады:

– Фгосенька, мы с Анечкой такими вкусностями газве питаемся, мы чаще всего пельменями, сосисками, макагонами…

– Ай, мамочка, когда нам с этой кухней возиться, я то в университете, то в библиотеке, а иногда с девчонками в кино сбегаем… А тёте Басе тоже некогда – то кино, то концерт, то новости… когда ей едой заниматься… – девушка залилась смехом под осуждающее покачивание головы её любимой хозяйки, которая, в свою очередь, души не чаяла в своей квартирантке.

Фрося радовалась, глядя на них, осознавая, как им повезло в своё время с Басей, но чего греха таить, на её жизненном пути в основном только и встречались хорошие люди, а то, что в личной жизни… – так что об этом… – судьба, а её не обманешь.

– Мам, ну, мам, сколько вы ещё будете сидеть, Анька обещала мороженым накормить, а всё лопает и лопает картошку, можно подумать первый раз…

Аня выскочила из-за стола и взялась за грязную посуду. Фрося остановила её:

– Идите, идите уже, а то этот нытик все мозги продырявит, только попробуй ему что-нибудь пообещать, ночь спать не будет, а я сейчас помою посуду и пойду схожу на кладбище, надо раввина Рувена проведать, как мне его не хватает…

– Ой, мамочка, совсем забыла, раввин Пинхас хотел с тобой поговорить… – при этих словах Аня почему-то опустила глаза.

Фрося ничего не сказала дочери, хотя и внимательно посмотрела на неё, достала из ридикюля деньги и вручила девушке, та зарделась:

– Мамочка, ну, зачем, у меня есть, я недавно стипендию получила…

Мать на это только махнула рукой и улыбнулась:

– Идите вы уже кушать мороженное, а мне некогда с вами заниматься, надо ведь и в синагогу зайти, хотя после смерти Рувена пусто стало на душе…

За Аней с Семёном закрылась дверь. Бася, кряхтя и тяжело дыша, опустилась в своё излюбленное кресло и вдруг произнесла:

– Фгосенька, это не моё дево, но у Анечки есть пагень, он намного стагше её, Ицек говогил, что он быв женат и гебёнок есть у него, но я тебе ничего не говогива…

Сердце матери замерло на мгновение, а затем бешено заколотилось, в висках застучала кровь, подгоняя тревожные мысли. Конечно, она понимала, что когда-нибудь подобное случится и у её детей появятся пары, но это всё были отвлечённые рассуждения, а здесь она впервые столкнулась реальностью.

У Стасика с Андреем, наверно, тоже были девушки, но они воспринимались, как само собой разумеющее, по поводу их Фрося не заморачивалась и близко к сердцу не брала, а тут новость как обухом по голове, да ещё и со стороны, и явно не с одобрением выбора, а Бася со своим сыном Ицеком были не последними людьми в её жизни.

– Басенька, я сегодня вечером поговорю с дочерью, спасибо Вам, что предупредили, но я думаю, что она и сама рассказала бы мне обо всём, но всё равно спасибо…

Сердце матери подсказывало, что это правда.

– Ай, Фгося, Фгося, я же не со зла, ты же знаешь, как я люблю нашу девочку и хочу ей только счастья, я надеюсь, что ты вегишь мне…

Фрося наклонилась к расстроенной старой женщине и поцеловала её в щёку:

– Конечно верю, кому же мне тогда верить, если не Вам…

Фрося накинула плащ, хоть и конец апреля, но вечерами прохладно, а ей ещё предстоит столько дел. Надо посетить кладбище, где покоится рав Рувен, и в синагогу заглянуть, поговорить, что же ей интересного хочет сообщить раввин Пинхас, который занимает место умершего два года назад Рувена, да и Ицека теперь необходимо срочно навестить, от него она получит исчерпывающую информацию об Анином ухажёре, если действительно такой есть.

После кладбища она зашла в хорошо ей знакомую боковую комнату в синагоге, где её встретил раввин Пинхас, мужчина лет пятидесяти, рослый с широкими плечами, с красивым круглым лицом. С лысоватой головы на плечи спадали локонами длинные волосы, пышная окладистая борода спускалась на грудь, что-то величественное исходило от него, и Фрося робела в его присутствии. После смерти старого раввина она только дважды встречалась с ним, и то, когда они были не одни.

– Ааа, мадам Фрося, проходи, проходи, давненько поджидал. Знаю, знаю, что не часто бываешь в нашем городе и не всегда есть время для посещения синагоги. Да будет его память хранима в наших сердцах, Рувена нет, а я осведомлён, как вы трепетно относились к друг к другу, но поверь мне, что в моей душе к тебе не меньше уважения, чем было у него.

Скоро вечерняя молитва и у меня почти нет времени на разговоры, а жаль, но, надеюсь, впредь ты чаще будешь навещать меня, нам есть что обсудить…

Глава 3

Фрося с Пинхасом уселись за знакомым уже старым и длинным столом, и новый раввин так же, как это делал раньше Рувен, налил из самовара в большие кружки чай, выставил вазочки с печеньем, вареньем и другими сладостями. Затем он откашлялся, прикрыв рот ладонью, погладил бороду и, обхватив своими толстыми пальцами кружку с чаем, заговорил:

– Прежде, чем я поведаю о том, о чём я хотел рассказать, мне всё же хотелось бы услышать от тебя историю твоей жизни. Это не праздное любопытство, я много слышал о тебе от других, но это ничто, по сравнению с тем, что ты сама откроешь мне, если, конечно, захочешь. Ты пришла не на исповедь, я не ксёндз, и ты передо мной не добропорядочная католичка. Меня не интересуют подробности из твоей личной жизни, хотя наслышан, насколько она не проста, но это твоё сокровенное и ты вправе хранить это в глубинах своей души.

Повторяю, это не праздное любопытство, потому что в дальнейшем разговор пойдёт о твоей дочери Ане, поэтому мне важно выяснить кое-какие подробности из твоей жизни. И если ты не хочешь рассказать вкратце о своей нелёгкой судьбе, то расскажи, пожалуйста, историю появления у тебя Анечки и всё, что связано с ней в дальнейшем.

Не пугайся, пожалуйста, никто у тебя не отберёт дочь, она уже достаточно взрослая и самостоятельная, я хорошо знаком с нею и не раз вёл душевные разговоры, таких девочек ещё надо поискать. Она всегда отзывается о тебе с такой любовью, с таким теплом, что многие мамы могут этому позавидовать.

Возможно, ты знаешь, что на Ближнем Востоке есть страна Израиль, ставшая Родиной для многих евреев после ужасной войны, на которой наш народ понёс такой урон, что без слёз и говорить трудно. Но тебе и самой известно об этом не понаслышке… Так вот, в Израиле мы обнаружили следы биологической матери Ани, и больше того, я получил письмо от Ривы Янковской, адресованное тебе…

Фрося вцепилась побелевшими пальцами в столешницу, краска отлила от лица, в широко раскрытых глазах, уставившихся на Пинхаса, отразилась и радость, и боль… – они так и плескались, сменяя друг друга.

– Уважаемая Фросенька, в Израиле открыт мемориал памяти жертв евреев во второй мировой войне, но кроме жертв Холокоста в нём свято чтят всех праведников мира, а именно таким человеком ты и являешься, так называют людей, которые ценой собственной жизни спасали от гибели евреев.

Сегодня политические отношения Израиля и Советского Союза трудно назвать дружескими, поэтому мы осторожно подойдём к этому вопросу. Но мне хотелось бы, чтобы ты с доверием отнеслась ко мне, с таким же, как прежде относилась к раву Рувену, – вечная ему память! Тогда мы сможем обойти все подводные камни, приготовленные нам жизнью, – ну, если не все, то многие из них.

Как я тебе уже говорил, Анечка часто бывает здесь и мы подолгу разговариваем с ней. Ты не подумай, здесь нет моей инициативы в том, что она хочет пройти геур, это переход к иудаизму, по рождению ей это и не обязательно делать. Я даже знаю от многих участников того празднества, что она здесь отмечала бат-мицву с твоим участием и ты зажгла двенадцать свечей за каждый ей подаренный год жизни, но, конечно же, ты об этом тогда и не думала.

Не осуждай дочь, что она доверила мне сообщить тебе об этом, она знает, что ты поймёшь её, но боится, что не сможет объяснить толком свои намерения.

Должен предупредить, что я ничего не рассказывал ей о матери, живущей в Израиле. Это, если захочешь, сделаешь ты сама. К сожалению, если бы ты даже настаивала, у меня уже нет времени выслушать твой рассказ, через пятнадцать минут начнётся вечерняя молитва, и мне надо поспешить обратить мысли и молитвы к богу вместе с добропорядочными евреями, которые уже собираются в синагоге. Завтра после утренней молитвы я готов встретиться с тобой, но ты сама решишь, захочешь ли этого после разговора с дочерью и прочтения письма Ривы Янковской…

С этими словами он подал Фросе голубой конверт с яркими иностранными марками.

Глава 4

Выйдя из синагоги, Фрося медленно побрела по вечернему Вильнюсу. На улицах зажглись фонари, и в их свете ярко зеленели молодыми листочками кроны деревьев, стоящие вдоль дорог на тротуарах. Пахло весной, обновлением природы, мимо неё в одну и другую сторону спешили люди, у каждого из них была своя жизнь, свои заботы, свои хорошие и плохие новости.

Фрося переваривала всё сказанное ей равом Пинхасом. Она не могла до конца осознать, насколько это является хорошим или плохим для неё, что грядёт за этим, как это повлияет на её дальнейшую жизнь… Надо или нет завтра явиться в синагогу к раву Пинхасу, хочет она или нет рассказать о себе раввину, внушившему ей доверие своей откровенностью и добротой слов…

В зажатом под мышкой ридикюле лежало письмо от Ривы, которое она хотела и боялась прочитать. Бедная, бедная Рива, через столько лет узнать, что её дочь жива, что она уже взрослая девушка, и ничего-ничего не знать, как она росла, училась, какой у неё характер, какие наклонности, что она знает о своей настоящей матери…

Фрося оглянулась, зайти в кафе и читать на людях письмо явно не стоило, она была уверена, что без слёз не обойдётся. Вернуться в квартиру к Басе и там прочитать письмо ей тоже не хотелось, не будет же она прятаться от Ани, от её таких проницательных глаз, а читать вместе без предварительного ознакомления она не отваживалась, кто знает, что в этом письме…

Она вдруг резко тряхнула головой, будто отгоняя непрошеные мысли, и уверенно зашагала в сторону дома, где жил Ицек. Фрося увидела, что в подвале дома, где он работал сапожником, горит свет. Ну, слава богу, не надо являться пред ясные очи его «обаятельной» жены, вот уж выбрал пару, так выбрал.

Ицек, увидев Фросю, вскочил со стула, раскрыл объятья и, широко улыбаясь, пошёл навстречу неожиданной гостье… Расцеловав Фросю, он усадил её на стул для клиентов и внимательно всмотрелся своими печальными глазами в лицо некогда любимой женщины, да кто ж знает, может, и поныне:

– Хорошо выглядишь, время на тебя не влияет, как будто и не прошло пятнадцати лет с первой нашей встречи…

Фрося, несмотря на то, что на душе у неё было неспокойно, рассмеялась в голос, вспомнив, как первый раз увидела Ицека и подумала, что Иисус Христос сошёл с иконы, как заливисто хохотал раввин Рувен, когда она поведала ему об этом:

– Ицечек, расскажи о том, что пыталась мне ввести в уши твоя мама, насколько это серьёзно, и что ты знаешь об этом парне?..

Ицек смутился, отвёл глаза и сказал:

– Ой, эта мама, всегда со своей прямотой… Фросенька, его зовут Михаил Шульман, как ты понимаешь, он из наших. Ему уже за тридцать, был женат, но его жена умерла при родах, и у него осталась на руках дочка, которой уже четыре года.

Он бывший журналист, работал в газете «Советская Литва», говорят, что был сильным журналистом, но его оттуда попёрли за антисоветскую агитацию, хорошо, что не посадили, но сейчас он практически не работает, так перебивается случайными заработками.

У него тяжёлый характер, он вечно спорит и что-то доказывает, любит шумные пьяные компании, курит, как паровоз… Говорят, что пишет стихи и романы, но никто не берёт их печатать… – может, плохие, а может быть, опасные для издания… Я в этом мало смыслю, но только одно знаю, что он для нашей Анечки неподходящий кавалер, а она ему в рот смотрит, вот мы и хотели тебя предостеречь на будущее…

Всё это Ицек буквально выпалил и с облегчением, с шумом выдохнул воздух. Фрося понимающе кивнула головой. Что она могла ответить и сказать, не переговорив предварительно с дочерью, хотя и не понимала, как сможет выйти с ней на разговор об этом мужчине, если она сама этого не захочет:

– Ицек, ты можешь меня оставить здесь на полчасика одну, мне надо прочитать письмо, которое мне передал раввин Пинхас, оно от Ривы, матери Ани. Мне надо спокойно, без свидетелей прочитать его и, наверное, поплакать…

Глава 5

Дважды просить не пришлось. Ицек снял рабочий фартук и закрыл за собой дверь мастерской на ключ, чтобы никто не мог побеспокоить Фросю.

Оставшись одна, она достала из ридикюля странный голубой конверт необычайной удлинённой формы. Вгляделась в буквы, написанные на английском и русском языке. По-русски был написан адрес Вильнюсской синагоги, а на английском – явно адрес Ривы, и Фрося вгляделась в латинский шрифт.

Куда ей?! Английским она не владела, как, впрочем, и многими другими языками, но умела читать по-польски, а тут буквы были очень похожи. Фрося разобрала – письмо пришло из Иерусалима.

Нет, она не могла больше оттягивать вскрытие письма, любопытство победило страх и неуверенность, пальцы быстро отвернули загнутый клейкий край конверта, и на свет появились два листа плотной белой бумаги, исписанные мелкими буквами. Фрося сразу отметила, что почерк был неразборчивым, и это усилило её нетерпение:

– Фросенька!

Я долго подбирала слово, которое можно поставить перед твоим именем. В голове крутилось и «милая», и «дорогая», и «уважаемая», и «несравненная», и, боже мой, какие только эпитеты не приходили в голову, но ни один не соответствовал тому, какой ты заслуживаешь. Я ужасно волнуюсь, эмоции перехлёстывают через край, и поэтому не нахожу достойных слов, отражающих ту нежность к тебе, что поселилась в моей душе.

Не буду тебе описывать, каким образом до меня дошла весть о том, что моя доченька жива, здорова и учится в университете. Благодаря твоей отзывчивой душе она уцелела, и я до конца своей жизни буду молиться Всевышнему за то, что он послал мне ангела в твоём лице. Мысленно целую каждую клеточку твоих божественных рук, которые вынянчили нашу девочку (слово нашу было жирно подчёркнуто).

Милая моя сестричка Фросенька, от тех людей, которые мне привезли счастливую весть о Ханочке (я знаю, что ты её называешь Анечкой), мне удалось выяснить, как она выглядит и чем занимается.

Фросенька, постарайся меня понять, и заранее прошу прощения, что своим письмом рву твою ни в чём не повинную душу, но у меня к тебе будет много, очень много вопросов, и, надеюсь, на большинство ты сможешь, если захочешь, милостиво ответить.

Тут я задумалась и не знаю, о чём спрашивать… Может, о том, когда ты заметила её первый зубик, когда и как она сделала первый самостоятельный шажок, любила ли она куклы, животных, природу…

Нет, это невыносимо, я не буду больше задавать вопросов, иначе сойду с ума. Мне очень тяжело даётся каждая строка этого письма, потому что невероятно трудно передать всю боль, что я пережила, потеряв дочь, и эту радость, когда вновь обрела её. Но радость эта далеко не полноценная, потому что я по-прежнему не рядом со своей дочерью, и, по сути, только начинаю с ней знакомиться, как будто делаем с ней первые шажки.

Ты решишь сама, о чём поведать мне в первую очередь, а о чём в ходе дальнейшей переписки. А теперь я напишу вкратце о себе, начиная с того момента, когда я передала в твои руки нашу девочку.

Меир, когда увидел меня без Ханочки, чуть с ума не сошёл, но я ему объяснила, в какие руки она попала, и он успокоился, насколько можно было успокоиться в нашем положении. Нас пешком гнали до Мяделя, а там, собрав тысячи евреев со всех окрестных городков и местечек, усадили в товарный поезд и привезли в Минск, поместив в местное гетто. Однако предупредили, что, возможно, скоро повезут дальше в Польшу в Варшавское гетто или Освенцим.

Сразу скажу, что из Минска мы никуда не уехали. В гетто мы нашли себе комнату в полуподвале и стали мыкаться, как и многие другие несчастные люди. Вокруг было много больных, калеченных, свирепствовали инфекции… Наши знания пригодились, мы стали работать с Меиром в организованном небольшом госпитале. Конечно, почти не было лекарств, бинтов, ваты и прочего необходимого для лечения людей, но перебивались тем, что попадало под руки, чем делились добрые люди и что выменивали на оставшиеся золотые вещи у полицаев и немцев, да и местные граждане тоже не брезговали обменять буханку хлеба на золотое кольцо.

Мы с Меиром проводили в этой больничке дни, а бывало, и ночи напролёт, благодарные люди нас подкармливали, чем только могли, хотя и голодать приходилось довольно часто.

Почти каждый день крытые машины вывозили партии людей, которые назад никогда не возвращались, и до нас доходили слухи, что их расстреливали, травили газом в специальных машинах-душегубках.

В гетто была подпольная организация, которая была связана с лесом – с партизанами. Руководством подполья было принято решение переправить нас с Меиром в один из партизанских отрядов. Эти события происходили летом сорок третьего, когда уже наметился некоторый перелом в войне. Мы согласились без размышлений, понимая, что наша очередь быть расстрелянными очень близка. До сих пор нас спасала только наша больничка, куда наведывались часто полицаи, а бывало, и немцы, ведь Меир сразу дал понять, какой он сильнейший врач.

Во время нашего побега Меир был убит. Оставалась самая малость до обретения свободы, но нас обнаружили. Одна из пуль проклятых полицаев сразила моего любимого мужа.

В отряде я лечила партизан, а после прихода советских войск я вернулась в Поставы в надежде отыскать тебя с моей доченькой… Но от тебя и след простыл, никто после того августовского дня, когда гнали колонну евреев мимо твоего дома, тебя не видел, как сквозь землю провалилась.

У меня не было ни сил, ни слёз, ни средств и времени горевать. В наш дом меня не впустили, даже остановиться мне было не у кого, люди забыли, наверное, сколько добра им сделали мой Меир и я.

Приехав в свой родной Вильнюс, я тоже нашла очень мало своих близких и знакомых, всех съела эта проклятая война. Тогда была возможность попасть в Польшу, а оттуда в Палестину, чем я и воспользовалась, благодаря группе энтузиастов. Ведь в Вильнюсе и в Поставах меня больше ничего не удерживало. Муж погиб, дочь пропала бесследно…

Фрося оторвала от глаз первый лист письма, её ожидал ещё второй, но она отложила их на рабочий стол Ицека и, подойдя к водопроводному крану, тщательно вымыла промокшее от слёз лицо.

Глава 6

Фрося с замиранием сердца читала письмо Ривы, и все её невзгоды отходили на задний план. Разве она выстрадала столько, сколько досталось на долю этой сильной и прекрасной женщины?..

– Фросенька, прошло уже восемнадцать лет, как я покинула страну, в которой, оказывается, осталась моя кровинка. Нашей девочке уже двадцать два года, а на моих руках она была всего два недолгих месяца. Я не видела, как она сделала первые самостоятельные робкие шаги, не слышала первого милого детского лепета из её уст, не отвела в первый класс и не ввела в аудиторию университета. Всё это видела, слышала и сделала ты, моя сестричка, и, если это тебя не коробит, я и дальше буду так тебя называть…

Не знаю, покажешь ты или нет моё письмо нашей доченьке, мне трудно даже предположить, как она отнесётся к тому, что у неё есть родная, а точнее, биологическая мать, ведь по-другому я себя и назвать не могу, только два месяца я прикладывала к своей груди её зовущие материнское молоко губы.

Открывать или нет нынешнее положение дел и сложившиеся новые обстоятельства, решать только тебе. Повторяю, всё это зависит только от тебя, как сложатся наши отношения с моей потерянной кровиночкой, и так, как ты поступишь, по-любому будет правильно. Ни за одно из принятых тобою решений я не буду тебя осуждать, но почему-то глубоко уверена, что ты проявишь милосердие и найдёшь правильный выход из создавшейся ситуации.

Фросенька, я ничего не знаю о том, как сложилась твоя жизнь, насколько ты счастлива или нет в супружестве, по-прежнему ли замужем за Степаном? Так, кажется, звали твоего мужа?.. Даже не могу предположить, сколько у тебя детей и какого они возраста, и где ты в данный момент проживаешь…

Исходя из рассказа моих знакомых, сообщивших о том, что моя девочка жива и здорова, поняла, что ты по-прежнему продолжаешь жить в Поставах, но я не знаю твоего настоящего адреса. Только хорошо помню, где находился твой дом, ведь моя память тысячу раз проигрывала момент, когда я собственноручно передала тебе во имя спасения свою доченьку. И я благословляю этот момент и преклоняю перед тобой колени, все дальнейшие события показывают, что мне вряд ли удалось бы сохранить ей жизнь.

Я не хочу больше в этом письме рвать тебе и себе душу, и так достаточно выплеснула на тебя своих переживаний. Если ты найдёшь правильным написать мне в ответ, то я буду регулярно слать тебе свои весточки.

Поверь, сестричка, в мою искренность, я буду писать тебе не только для того, чтобы справляться о доченьке, но и для того, чтобы узнать, как ты поживаешь, и если тебе это будет интересно, сообщать о том, как продолжается моя жизнь.

Я пока не знаю, как это сделать, но обязательно хочу помочь вам материально, мне это вполне под силу.

А теперь о том, как я устроилась и как живу здесь в Израиле…

Я добралась в Израиль только в конце сорок седьмого года, и почти сразу же здесь началась война за независимость. Нужны были воины, очень требовались, конечно же, и медики, а я, как не хочешь, дипломированный врач, хоть и без документов.

Но на войне не нужны документы, надо было спасать человеческие жизни, и я сразу же попала работать в больницу Адаса в Иерусалиме. Война позже закончилась, а я так и осталась работать в этой больнице, на том же месте, в хирургическом отделении, Меир бы мной гордился.

Долгое время я даже помыслить не могла, что на месте моего погибшего мужа может оказаться другой мужчина, хотя на протяжении всего этого времени ко мне подъезжало немало ухажёров.

Но жизнь продолжается, в пятьдесят пятом году я была в Штатах на семинаре, куда меня послали от больницы, и там я познакомилась с одним профессором, светилом в области кардиологии, и у нас возникли дружеские отношения, быстро переросшие в любовные.

Мой нынешний муж, зовут его Майкл Фишер (речь идёт о том профессоре, с которым я познакомилась на семинаре), был тоже вдовцом, его жена лет за пять до этого умерла от онкологии, по стечению обстоятельств он оказался евреем.

Мой будущий муж, конечно, хотел, чтобы я перебралась в Штаты, но об этом даже помыслить не могла, ведь если случится, не дай бог, ещё какая-нибудь страшная война, я должна быть рядом со своим народом, потому что навидалась предостаточно предательства, равнодушия и откровенного антисемитизма в стране исхода.

Это, конечно, ни в коей мере не касается тебя, но таких, как ты, были единицы. Я не хочу здесь писать об этом, я думаю, что и ты не раз сталкивалась с проявлениями нетерпения одного народа к другому, и что греха таить, возможно, и с нашей девочкой у тебя тоже были проблемы, ведь она типичной еврейской наружности…

Майкл принял беспрецедентное решение – оставил кафедру, преподавание, практику в известной клинике и приехал ко мне в Израиль, где мы и живём вместе до сих пор. Муж гораздо старше меня, почти на двенадцать лет. У него в Штатах остались двое взрослых сыновей, но он хотел нашего совместного ребёнка, а, может быть, он пошёл на это и ради меня, зная, как я тоскую о потерянной дочери. Но в начале пятьдесят восьмого у нас родился сынок, которого мы назвали Меиром.

Сейчас нашему мальчику шестой год, и мы души в нём не чаем. Мы с мужем работаем в одной больнице, он ещё преподаёт в Иерусалимском университете. У нас хороший дом с садом в живописном районе Иерусалима, на высокой горе.