Текст книги "Фрося. Часть 2 (СИ)"
Автор книги: Овсей Фрейдзон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Милая моя сестричка, как бы я хотела тебя обнять и расцеловать, как бы я хотела принять тебя в своём доме, и если бы надо было, то и разделить кров. Я уверена, что мы нашли бы общий язык и общие интересы, ведь волей судьбы у нас есть одна дочь на двоих, на которую я только с робостью претендую, боясь обидеть твои материнские чувства. Но ты пиши мне о ней, дай погреться хотя бы издали её успехами, её красотой и умом. Мне так приятно, что она выбрала нашу с Меиром профессию, думаю, что не последнюю роль в этом выборе сыграла ты.
Я бы писала и писала тебе, мне хочется выложить тебе всю душу, поделиться самым сокровенным, ведь у меня после войны не осталось ни одного родного человека, потом появился муж, сын, а теперь и вы с Ханочкой.
Возможно, у тебя, кроме того сына, которого мне посчастливилось принять в свои руки после его рождения, есть и другие дети, – знай, они всегда найдут место в моей душе, и если я смогу чем-то помочь, то сделаю это с большим удовольствием, ведь финансово мы очень хорошо обеспечены.
Дорогая моя сестричка, очень прошу тебя, не задерживайся с ответом, для меня твоё письмо будет светлым лучом из мрачного прошлого. Очень хочется надеяться, что если ты расскажешь обо мне Ханочке (разреши мне её так называть), и она примет в свою душу несчастную мать, потерявшую много лет назад свою кровиночку, и напишет мне письмо, то я мысленно упаду на колени пред тобой и буду целовать стопы твоих ног, потому что твоё согласие на наше общение будет святым поступком.
А если ты решишь, что ей не надобно обо мне знать, я пойму тебя и не буду осуждать, а просто буду надеяться, что хоть иногда ты будешь мне писать и сообщать, как складывается жизнь нашей доченьки.
Вот и пришло время заканчивать моё письмо, мне оно далось очень нелегко, ведь, по сути, я пишу в неизвестность, но почему-то, заканчивая его, я больше и больше становлюсь уверенной, что оно найдёт адресата, и ты проявишь ко мне сестринскую любовь и милосердие. Мой муж тоже верит в это…
Миллион раз целую тебя, пусть хоть несколько поцелуев моих через тебя перейдут и Ханочке…
Фросенька, ты не представляешь, сколько слёз я пролила, пока дописала это письмо. Будьте здоровы, счастливы, в Судный день я испрошу у Бога прощения, очищения от грехов, главный из них – разлука с моей доченькой…
Глава 7
Когда Ицек открыл дверь своей мастерской, он застал Фросю не просто плачущей, – она рыдала в голос по-бабьи, с подвыванием, качаясь взад и вперёд, словно евреи на молитве, повторяя несвязно и неразборчиво какие-то слова… Ицек подскочил к Фросе, схватил её за плечи, поднял со стула и начал трясти:
– Фросенька, Фросенька, успокойся, что с тобой, что случилось? Я же никогда тебя такой не видел… Что, что в этом письме, кто тебя обидел так?..
Фрося уставилась на Ицека мутным взглядом, по щекам из широко распахнутых сапфировых глаз текли и текли слёзы, которые она стирала рукавом плаща, не замечая, что тот уже насквозь промок.
Ицек усадил её обратно на стул, вытащил откуда-то чистое полотенце, намочил под краном холодной водой и стал вытирать лицо обезумевшей от горя женщины… – так он, по крайней мере, думал. В руках у Фроси оказалась большая железная кружка, наполненная холодной водой. Она жадно пила, зубы громко стучали о край кружки, часть воды стекала по подбородку на грудь.
Напившись, Фрося взяла себя в руки и ещё слезливым голосом, икая и задыхаясь, сказала:
– Ицек, дорогой мой дружок, у моей Ани нашлась настоящая мать, которая всё о ней знает, у которой война, а потом случайно я, отняли кровинушку…
– Что ты будешь делать?.. Впрочем, ты же знала, что она осталась жива, что она где-то живёт в Израиле, и насколько я знаю, и Ане это известно…
– Ицечек, одно дело – нам известно, а другое – ей теперь известно, что её дочь жива и выросла без её материнского тепла. Ицек, поймай мне такси, я хочу срочно увидеть свою дочь…
Через несколько минут Фрося уже звонила в дверь квартиры Баси. Ей поспешно открыла Аня, широко улыбаясь, но, увидев лицо матери, сразу посерьёзнела, помогла ей снять плащ, и, обняв за плечи, провела в свою комнату, плотно закрыв дверь.
Сёмка и Бася в этот момент, как обычно, смотрели телевизор. В Поставах ещё не было телевизионной вышки, и для мальчика телевизор был необычайным чудом.
Аня усадила мать на свою кровать, обняла и стала целовать в заплаканные глаза:
– Мамочка, мамулечка миленькая, родненькая, что случилось, боже мой, я ведь такой тебя никогда не видела… Мамочка, ну, скажи, что случилось? Может, я могу тебе помочь, может быть, я в чём-то виновата, я всё объясню, ты меня поймёшь…
Фрося отстранила мягко от себя готовую расплакаться дочь, раскрыла ридикюль и подала ей голубой конверт, не проронив ни одного слова.
Аня взяла в руки странное письмо с яркими иностранными марками и сразу о многом догадалась. Смуглое её лицо побледнело, она, не мигая, смотрела на мать.
– Читай, читай, доченька, это письмо не только мне, оно в основном тебе. Если ты мне разрешишь, я буду присутствовать. Мне будет очень трудно находиться в другом месте и рядом с кем-то, пока ты читаешь это письмо… Читай, доченька, читай, моя душа сейчас разорвётся от боли…
Аня продолжала смотреть, не мигая, своими искрящимися, медового оттенка глазами на мать, не соображая, как ей правильно поступить, чтобы успокоить самого дорогого человека на свете. От этого взгляда Фросина душа опять взорвалась щемящею болью. Она упала лицом на подушку и горько заплакала.
Тут же она почувствовала руки дочери на своих плечах, которая обнимала и покрывала поцелуями её сохранившие прежнюю пышность волосы:
– Мамочка, я не буду читать это письмо, которое принесло тебе столько горя, меня оно не касается…
– Доченька, доченька, касается, и очень касается… Это не слёзы горя, я плачу от радости за тебя, за Риву и за себя, что смогла сберечь тебя от всего того, что выпало на долю твоей матери… – матери Риве, за то, что ты осталась жива, за то, что ты есть у нас, читай, я постараюсь больше не плакать…
Глава 8
Аня уселась за свой рабочий стол, за которым она готовилась к занятиям в университете, а ранее делала уроки к школе и, включив настольную лампу, развернула первый из двух листов письма, смоченного слезами матери. Фрося буквально не сводила взгляда с лица дочери, на котором, по мере продвижения глаз по строкам, отражалась вся гамма чувств – переживания и сострадание, проблески радости и сочувствия, удивление и удовлетворение…
Всё можно было прочитать по внешнему виду Ани, но только не печаль, она не плакала и не улыбалась, а сосредоточенно скользила и скользила по строкам, и Фрося всё больше понимала, насколько взрослой стала её дочь.
И вот послание прочитано до конца, Аня развернулась на стуле в сторону матери и пристально оглядела её понурую фигуру:
– Скажи, почему ты так плакала, зачем так изводила себя, что ты возомнила или решила за меня?..
Фрося слушала взволнованный голос дочери и не знала, что ответить.
После небольшой паузы Аня продолжила:
– Мы же знали, что она выжила в гетто, и тебе ведь сообщили, что после войны Рива пыталась нас разыскать, и нам было известно, что сейчас она живёт в Израиле… Мы просто не знали, как дальше сложилась её судьба. И я очень рада, что у неё в дальнейшем всё наладилось, что у неё подрастает сынишка, что у меня есть где-то ещё один братик… – и Аня задорно улыбнулась.
Но, глядя на мать, поняла, что та опять сейчас расплачется, подбежала к ней и обняла за плечи:
– Мамочка, ты ни в чём не виновата ни перед ней, ни передо мной, а, более того, мы с Ривой должны возблагодарить Бога, что он в нужную минуту послал нам именно тебя, потому что я даже представить себе не могу, что на твоём месте мог бы оказаться другой человек. Ты, без всяких сомнений, спасла меня, ты подарила мне жизнь, потому что настоящие родители, каждый день ходившие под смертью, вряд ли смогли бы сохранить её мне в гетто.
Разве ты могла хоть на секундочку представить, что я отрекусь от тебя, что я смогу забыть всё то, что ты для меня сделала и продолжаешь делать… Неужто ты думаешь, что я так просто кинусь на шею чужой для меня женщине только потому, что она родила меня…
Ах, мама, мамочка, я собиралась сегодня серьёзно поговорить с тобой, но твоя реакция на это письмо перечеркнули всё то, что я хотела тебе рассказать и всё то, что я хотела в ближайшее время сделать…
От последних слов дочери Фрося быстро пришла в себя, слёзы мгновенно высохли, и на лице отразились любовь и озабоченность, ведь сегодня вечером им нужно было столько много выяснить и определить. Ей сразу вспомнились предупреждения Баси и Ицека, намёки и не просто намёки раввина Пинхаса, и письмо Ривы отошло на второй план:
– Всё, доченька я успокоилась. Пойми, моя девочка, я обыкновенная, малообразованная баба, у которой, прямо скажем, не совсем хорошо сложилась судьба. Я не имею в виду вас, детей, с этим мне как раз очень повезло. А вот личная жизнь явно не удалась, я осталась одна с четырьмя детьми, трое от разных отцов, и четвёртая, то есть ты, которой я отдала всю свою материнскую любовь, зная, что где-то тоскует родная несчастная мать, давшая тебе жизнь и расставшаяся с тобой ради твоего спасения.
Не перебивай меня, я ещё не закончила на эту тему… Конечно, ты можешь мне возразить и напомнить, что я через раввина Рувена пыталась выяснить о судьбе Ривы, но видит бог, я не собиралась с тобой расставаться, потому что не представляла жизни без тебя.
Нет, я не боялась, что ты отречёшься от меня, но я не могу, пойми, не могу отказать Риве в праве на любовь к тебе и на сердечное общение с тобой. Она в самый ответственный и опасный момент вручила в мои руки самое дорогое, что у неё было, свою единственную кровиночку. Доверила мне тебя, твою будущую судьбу.
Ты даже представить не можешь, какой она прекрасный человек! Они ведь с твоим отцом, рискуя карьерой и своим благополучием, спасли меня и жизнь Стасика. Я тебе об этом когда-нибудь обязательно расскажу поподробней…
И даже если бы они не спасали мне с сыном жизнь, и даже если бы они были мне совершенно чужими людьми, я всё равно не могла бы отказать матери в праве знать, как дальше будет складываться судьба дочери. Она не виновата в том, что проклятая война разлучила вас.
Да, она отдала тебя, по сути, в чужие руки, но она не избавлялась от тебя, она тебя спасала, и я рада, что это именно мои руки приняли тебя, потому что я не представляю теперь жизни без тебя…
Это письмо не должно повлиять на тот разговор, который нас с тобой ожидает после ужина, мы и так с ним припозднились, хотя Басю с Сёмкой не оторвать от телевизора, не зря говорят, что старый, что малый… – и на лице Фроси опять заиграла улыбка.
Глава 9
Фрося решительно проследовала в ванную, где освежила лицо холодной водой, стараясь убрать с него следы недавних горьких слёз.
Быстро вдвоём с Аней накрыли стол и с трудом оторвав Басю с Сёмкой от экрана телевизора, уселись ужинать.
Пожилая женщина внимательно смотрела на Фросю, то через очки, то поверх их:
– Фгося, пагшиво выглядишь, от этих деточек одни цогосы, цогос, это гоге, пусть наши вгаги их знают…
И переведя взгляд на Аню, покачала осуждающе головой.
Мать заверила добрую женщину:
– Басенька, Аня пока здесь не при чём, просто сегодня выпал на мою долю очень тяжёлый день.
Раввин Пинхас передал мне письмо от Ривы из Израиля, и оно разорвало мне сердце.
Я знаю, что вы в курсе нашей истории, а трагедия заключается в том, что Риве через двадцать два года стало известно о том, что её доченька осталась жива.
Я обязательно дам вам прочитать это письмо, ведь вы для нас совсем не чужой человек…
– Ах, Фгося, Фгося, две мамы, гогаздо лучше, чем ни одной, а ведь и так могво свучиться…
После ужина старая и малый уселись опять у телевизора, а мать с дочкой уединились на кухне.
Вымыли посуду, налили по большой кружке чаю и уселись напротив друг друга:
– Доченька, а теперь давай по порядку.
Начнём, пожалуй, с рава Пинхаса, что ты мне должна была рассказать…
Видя неуверенность дочери, Фрося решила подтолкнуть её:
– Пинхас, мне что-то начал рассказывать про твой переход в иудаизм, но ты и так еврейка, и не качай мне головой.
Мы ведь справляли тебе, ты должна хорошо помнить, твою бат-мицву, я надеюсь, правильно назвала это посвящение в женщину…
Я знаю, что ты почти не снимая, носишь эту звёздочку на цепочке, прости, я забыла, как она называется на еврейском.
Думаю, что теперь тебе будет легче объяснить свой будущий поступок, зная, что я во многом в курсе происходящего…
Аня, выслушав словесный напор матери от души рассмеялась:
– Мамочка, от тебя никуда не денешься, повсюду у тебя связи, не успеешь ещё о чём-то подумать, а ты уже опережаешь события, люди просто наперегонки спешат поделиться с тобой информацией..
И посерьёзнев:
– Да, ты всё правильно говоришь.
В своё время, ты всё сделала для того, чтобы я почувствовала себя частью своего народа.
Мамулечка, но я ещё хочу и жить по возможности, выполняя какие-то заповеди, соблюдая традиции, и главное, я хочу знать историю своего народа.
Конечно, всё это я могу сделать, не принимая геура, но это будет как-то не честно.
Я не собираюсь стать глубоко верующей, носить длинные юбки, побрить после свадьбы голову и надеть парик, и многое другое, всё же мы живём в цивилизованное время.
Но я хочу каждую субботу зажигать шабатнюю свечу, соблюдать пост со всем еврейским народом в судный день, и по мере возможности соблюдать кашрут, то есть не кушать свинину и не мешать в еде мясное с молочным.
Ты не улыбайся, я не виновата, что ты сама привезла меня в Вильнюс, сама познакомила с раввином Рувеном, и позже ввела меня в еврейское общество, поселив у тёти Баси.
Фрося слушала аргументы дочери всё выше приподнимая от удивления брови, не скрывая снисходительной улыбки…
– Мамочка, ты, опять улыбаешься, да, тётенька Басенька, совершенно спокойно относится к кашруту и ко многим еврейским традициям, но она всегда зажигает субботнюю свечу и тихо молится.
Ты не знаешь, но она всегда постит вместе со мной в Судный день…
А если бы ты знала, как она интересно рассказывает про жизнь в местечке, про ортодоксальных религиозных евреев, и конечно про то, сколько досталось нашему народу горя за всю его длинную историю.
А ещё, мы здесь иногда собираемся по выходным у кого-нибудь на квартире, я имею в виду еврейскую молодёжь, читаем интересные запрещённые книги, учим еврейские песни и делимся новостями о жизни евреев в Израиле и в штатах…
Фрося слушала Аню не перебивая, но по мере того, как та загоралась в своём объяснении, возбуждённо излагая этот национальный бред, лицо у неё всё больше и больше хмурилось.
Тяжёлые мысли крутились в голове, отдаваясь болью в висках.
Ох, нелёгкий день выпал на её долю, но его надо было пережить и не наделать страшных глупостей.
А, главное, предостеречь от ошибок дочь, она не знала, как правильно это сделать, мягко или жёстко, но главное, как можно мудрей:
– Анютка, а кто такой Михаил Шульман, что он значит для тебя и для твоей будущей жизни?
Кое-что мне про него уже рассказали, поэтому не напрягайся, ответь только на мои вопросы…
Фрося видела, как у Ани передёрнулись плечи, как в её ясных глазах загорались и гасли огоньки, как её руки, лежащие на коленях, не находили себе места…
Нет, она не торопила дочь, а спокойно смотрела на Аню, ожидая ответов.
Пусть её словоохотливая дочь сама разберётся в своих чувствах и попробует дать оценку своим поступкам и отношениям с другими людьми.
Пусть она сама дойдёт до истины или опровергнет её аргументы, тут она ей пока не помощник.
Фрося видела по дочери, что та теряет уверенность в правильности своих суждений, что она явно растерялась.
Мать боялась спугнуть Аню она чувствовала, что своими поспешными оценками заставит замкнуться её в себе и тогда она потеряет в лице дочери свою надёжную подругу, а скорее наоборот, она перестанет быть для дочери доверенной подругой.
Нет, ни то ни другое было не приемлемо, они должны были с честью выйти из этого трудного разговора!
Глава 10
Фрося не сводила глаз с дочери, стараясь по её лицу определить, насколько больно ранили хрупкую девичью душу материнские суровые слова.
Молчание явно затягивалось:
– Ну, ну дочь, я слушаю…
Наконец Аня решилась нарушить тревожную тишину:
– Мамочка, я не знаю, что тебе уже рассказали и наверное у тебя уже сложилось определённое мнение об этом человеке, и мне будет трудно опровергать или выставлять его в каком-то ином свете, не совпадающими с твоими сложившимися предубеждениями.
Но, я всё же тебе выскажу своё мнение, что значит для меня Миша.
Это умнейший человек, на всё в жизни у него есть свой взгляд, свой подход и всему он может дать оценку, при этом, не стесняясь в выражениях.
Он смелый, честный, умеет пошутить, а если надо, вести серьёзные разговоры…
Фрося закипая от возмущения, перебила дочь:
– При чём тут смелый и находчивый, я хочу знать, что ты чувствуешь к этому парню кроме этих характеристик, насколько далеко зашли ваши отношения, какие планы на будущее, а ты мне честный и весёлый, я тоже в девках бывала на посиделках, там тоже парни из кожи лезли, хотели казаться и весёлыми, и смелыми, и умными…
Я бы хотела спросить у тебя, собираешься ли ты оканчивать университет, ведь впереди остался последний курс, потом ординатура и возможно аспирантура, а ты мне про еврейские песни, про еврейскую историю, про штаты Америки и Израиль…
Что ты думаешь, КГБ уже не действует и считаешь, что уже не доносят?!
Как мне сказали, этот находчивый с треском вылетел из газеты и живёт теперь, как побирушка.
И, ЧТО ЭТОТ УМНИК, тебя туда же хочет затащить…
Нет, моя дорогая доченька, так не пойдёт, время декабристок закончилось, я была последней из них!..
И она горько рассмеялась:
– Скоро каникулы, что ты будешь делать во время их, помнится, собиралась в студенческий стройотряд?
Я сомневалась раньше, стоит ли тебе туда ехать, а теперь уверенна, стоит и очень даже.
Итак, начнём сначала – в иудаизм или как там это называется, можешь вступать или готовиться.
Я со своей стороны на этот счёт препятствий чинить не буду, там ты только ума наберёшься, а бога ещё никто не отменял, не считая коммунистов.
По мне, можешь, как и раньше ходить в синагогу, хочешь молиться, молись, изучай на здоровье божьи заветы, историю народа, может и меня потом глупую просветишь.
Завтра я пойду к Пинхасу и мы с ним эту тему обсудим.
В ближайшие дни подавай заявку в стройотряд, физическая работа и свежий воздух тебе не навредит.
Что касается твоего парня, ты позволишь мне с ним поговорить или сама объяснишь ему, что хочешь всё же стать врачом, а не подзаборной бродягой или корячиться на моём огороде…
Фрося била словами наотмашь, не жалея хрупкую девичью душу, она понимала, что только этой жестокой правдой сможет удержать от пагубного влечения свою заблудившуюся дочь.
Она смотрела на растерянное лицо Анютки и было видно, что та, что хочешь, могла ожидать, услышать от матери, но только не такой исповеди, не таких голых фактов, против которых не было аргументов.
Вся романтика навеянная в их группе, все громкие декларации и призывы потонули в жёстком тоне матери.
Там, в той группе была, теперь она вдруг осознала, безнадёжность и мнимая борьба, заранее обречённая на провал.
Фрося, видя, насколько сильно расстроилась дочь, вдруг смягчила голос:
– Анютка, не принимай за любовь восторг юной души, поезжай на каникулы со студентами и там, вдали от этого парня проверишь свои чувства.
А, когда вернёшься, тебя ожидает тяжёлый последний курс в университете, если не передумаешь, то учёба в синагоге, вот только беда, придётся мне свиней всех извести, а иначе и дом ко мне не зайдёшь…
И она откинув голову, неожиданно от души рассмеялась.
Аня не поддержала смеха матери даже не улыбнулась:
– Мам, не надо тебе встречаться с Мишей, я сама с ним поговорю, всё выложу ему начистоту, о чём ты мне сейчас сказала.
Я очень хочу стать врачом, и ты меня серьёзно напугала, я поняла, что ты права, ты во всём права, а я дура, романтическая дура…
И редкий случай, Аня заплакала…
Глава 11
Фрося не спешила, успокоить расстроенную дочь, она знала, что иногда нужно и поплакать, особенно им, бабам.
Аня продолжала всхлипывать, иногда поднимая зарёванные глаза на мать и та, наконец, смягчилась:
– Всё, хватит Анютка, горя никого не произошло, просто ты начинаешь по-настоящему взрослеть.
У меня детство закончилось, когда мне было восемнадцать лет, у тебя попозже, а именно – сейчас.
Наступает пора, когда нужно принимать самостоятельные решения и я по себе знаю, что это ох, как не легко.
Хорошо, когда рядом с тобой есть люди, которые вовремя подскажут, одёрнут или направят, но всё равно, решение жизненноважных вопросов только за тобой, потому что твоё будущее зависит от того, какое ты сама выберешь направление сегодня.
Доченька, я ничего не имею против этого Миши, как человека, он сам выбрал свой путь, кроме того, у него нелёгкая судьба и чует моё сердце, что его горести ещё не закончились.
Свяжешь или нет, ты с ним свою жизнь, от меня это очень мало зависит.
Что ты чувствуешь по отношению к нему мне понятно, а вот, что он думает о будущем своём, твоём и может быть совместном вашем, я не знаю.
Конечно, если ты не хочешь, чтобы я с ним встречалась, то не надо, но я хочу услышать от тебя внятный ответ на мои предложения, предупреждения и рассуждения о твоём ближайшем, и не только, будущем…
Аня вдруг порывисто поднялась со стула, уселась, как в детстве к маме на колени, обняла её за шею, уткнулась лицом в волосы, ещё немножко повсхлипывала и притихла.
Фрося нежно гладила своей жёсткой наработанной рукой дочь по голове в чёрных кучеряшках, давая ей время успокоиться, сама она была совершенно спокойна.
К ней пришла уверенность, что в ближайшее время, ничего дурного её девочка не сделает.
Безусловно, она приняла правильную линию разговора, а от слёз у дочери только легче станет на душе, сколько она сама выплакала их в своей жизни и не вспомнить.
Вдруг Аня резко отстранилась, вскочила на ноги и заметалась по маленькой кухне, а затем резко остановилась напротив матери:
– Мамочка, мне нечего возразить, против твоих слов. Ты, безусловно, права.
С Мишей я разберусь сама, я не хочу, чтобы вы схлестнулись с ним в словесной перепалке, хотя я уверенна, что победу он не одержит…
И лицо её озарила улыбка.
– Завтра же я запишусь в студенческий стройотряд, но с раввином Пинхасом, ты, пожалуйста, всё же поговори на счёт геура, он лучше тебе объяснит что, зачем и почему.
Я обязательно стану врачом, потому что я этого очень хочу.
Мамочка, я не разочарую тебя, ведь ты столько души и денег вложила в моё образование.
Я постараюсь стать достойной памяти моего отца Меира и оправдать надежды мамы Ривы.
В ближайшее время обязательно напишу ей письмо, но отправишь ты в своём конверте, негоже мне светиться, как не хочешь, а это связь с заграницей и так за последний период наделала много глупостей.
Ты, абсолютно права, меня в следующем году ждёт распределение, а это тоже во многом зависит от моей лояльности и общественной активности.
Всё, мамочка, хватит обо мне, но только замечу, что сам Господь привёл тебя в эти дни в Вильнюс, боже мой, сколько я могла наделать ошибок!
Фрося, глядя на изменившееся настроение дочери оттаивала душой, она видела снова свою Анечку задорной, порывистой, улыбающейся… а ума и сноровки этой девочке занимать не надо, сама, кого хочешь за пояс заткнёт:
– Говоришь, Господь меня привёл, нет, моя доченька, не Господь, а материнское сердце. Ведь, я думала вначале ехать в Ленинград к Андрею, но в последний момент резко передумала, не зная даже, чем руководствуюсь, но поменяла билеты и рванула сюда, поэтому даже не предупредила о своём приезде, а Андрейке отбила телеграмму.
Ох, он революционер ещё покруче тебя будет. После того, как его не приняли в институт международных отношений, озлобился на весь белый свет, не стал поступать в институт иностранных языков, а пошёл в геологический, решил так удовлетворить свою душу путешественника и это не так уж страшно.
Страшно, что стал колючим и отдаляется от семьи, и с этим мне тоже надо разобраться.
Про Стасика особенно рассказывать нечего, во двор нашего дома скоро зайти будет невозможно, недавно приволок старую «Победу», и целыми днями возится с ней, как с работы придёт, поест и всё что-то стучит, крутит, смазывает… двух слов за день от него не услышишь.
После возвращения со службы, он так и работает на заводе тракторных запчастей, там его очень ценят, рукастый этот хлопец у меня.
Если вы с Басей не против, Сёмку я оставлю временно у вас, не хочу я его тянуть в Ленинград, ведь там мне даже остановиться негде.
Ну, вот, всё тебе выпалила, а теперь спать, завтра у нас тоже весьма насыщенный день…
Глава 12
Утром Аня наспех позавтракала и убежала на свои лекции в университет, а Фрося отправилась в синагогу к раввину Пинхасу.
Утренняя молитва уже закончилась и она постучала в знакомую боковую в дверь.
Вчера было письмо от Ривы, а что за этой дверью ждёт её сегодня?!..
Пышнобородый раввин будто поджидал её:
– Доброе утро Фрося, рад, рад, почему-то был уверен, что придёшь ко мне с самого утра, ведь наш разговор вчера только начался.
По виду женщины он сразу догадался, что накануне у неё был не лёгкий вечер, а возможно и ночь.
Да, и не трудно было догадаться, она же получила неожиданное письмо из Израиля, о содержании которого было не сложно предположить.
Скорей всего и разговор с дочерью отнял немало душевных сил.
Припухшие от слёз глаза и побледневшее лицо ясно говорили о многом.
Фрося отказалась от традиционного чая:
– Уважаемый раввин, я не хочу отнимать у вас много времени, поэтому не будем ходить вокруг да около.
Моя дочь мне о многом поведала, даже о большем, чем бы хотелось.
Вы вчера только затронули эту тему, я имею в виду переход в иудаизм и поэтому сегодня с этого начнём.
Я всё равно не понимаю для чего ей проходить этот геур, она и так по рождению стопроцентная еврейка, и если ей хочется придерживаться определённых традиций, то я этому не помеха.
Я даже не могу пока предположить для чего, ей это понадобится официально, но если даже да, то и тогда, с этим не будет теперь проблем в свете того, что обнаружилась её настоящая мать, с которой у нас нет и не может быть разногласий.
Вы отлично знаете, что Аня учится в университете и не дай бог, дойдёт туда кляуза о её религиозности.
Мы хорошо понимаем какие будут тогда последствия, поэтому светиться ей здесь нужно, как можно реже.
Я прожила бок о бок со старым ксёндзом, дядей одного из моих мужей и он, несмотря на всю его набожность, умолял меня не играть в героя и не шутить с властями.
В органах КГБ я бывала и не раз, и только, благодаря предупреждениям ксёндза Вальдемара, я в Сибирь поехала, по своему почину, а не распоряжению властей.
В моей биографии по меркам властей далеко не всё чисто и ясно, достаточно того, что все три моих мужа по разным причинам отсидели в лагерях.
Простите меня за резкость, но вам нечего копаться в моей жизни, а после того, как нашлась мать Ани, то вовсе не стоит ворошить прошлое, факт появления у меня дочери, она может вам легко подтвердить, по тому же каналу, по которому вы получили от неё письмо, а до этого разыскали её в далёком Израиле.
И последнее, что решилась вам сегодня рассказать, а скорей всего попросить, и сама не понимаю даже почему это делаю, но кто его знает, может и тут будет в ваших силах найти какие-то концы…
Пинхас не сводил глаз с Фроси, в его глазах она не видела недовольства от её прямоты и напора, осуждения выше ею сказанного, а скорей восхищение:
– Да, Да, продолжай, пожалуйста, всё, что в наших силах и возможностях мы с удовольствием сделаем для тебя.
– Мой третий муж, а в законном браке я была только с первым, был тоже евреем, звали его Семён Вайсвасер.
Так вот, в конце двадцатых или вначале тридцатых его родителей арестовали, а они были какими-то шишками у новых властей.
Их дальнейшая судьба была сыну неизвестна, который волею судьбы после ареста родителей оказался на улице, он умер в пятьдесят седьмом от раны полученной на войне.
У меня остался от него сын Сёма, и возможно у него живут на земле где-то близкие родственники.
Я хочу попытаться найти кого-нибудь, ведь он подрастёт, и у него, возможно, возникнет ко мне масса вопросов…
Я умоляю вас, простите меня за сегодняшнюю болтливость, вчера был очень тяжёлый день и ночью я почти не сомкнула глаз, всё думала о предстоящем нашем разговоре.
Вы же знаете, что я сама привезла Анечку в Вильнюс и привела в синагогу, и нисколько об этом не жалею.
У неё тоже нет ко мне на этот счёт претензий.
Оттого, что я раскрыла правду о её происхождении, она меня меньше любить и уважать не стала.
Поэтому я хочу также поступить со своим сыночком, а вы бы его увидели, какой он Вайсвасер…
И Фрося вдруг разразилась заливистым смехом…
– А когда он пойдёт в школу, а возможно и раньше, у него возникнут трудности, я это уже проходила.
У меня такое чувство, что любовь к евреям кроме меня мало кто питает…
И она опять залилась смехом…
– Сообщаю вам, что все мои дети носят мою девичью фамилию, они Госпадарские.
Вот, вроде и всё, что хотела вам рассказать и, чем хотела поделиться, можете осуждать, не соглашаться, а можете и попросить уйти и больше не приходить…
После своего бурного монолога Фрося как-то приосанилась, плотно облокотилась о спинку стула и прямо посмотрела в глаза раввина.
Тот не задержался с ответом, может, что-то подобное он ожидал, а может быть природная сметка и мудрость подсказали ему мгновенные решения:
– Да, мадам Фрося, в смелости и находчивости тебе не откажешь, и я во многом с тобой согласен.
Судя по тому, что ты сейчас мне поведала и как поведала, бога в твоей душе предостаточно, а вот религиозностью явно не отличаешься, а ведь я хотел предложить тебе пройти геур вместе с дочерью, и об этом мы с ней говорили, но похоже она, а теперь и я, понимаем, что это бесполезно.
Ты, очень практичная и дальновидная, и хоть ты говоришь, что наделала в жизни много ошибок, но я вижу, что из всех передряг ты вышла с честью.
У тебя доброе отзывчивое сердце и ты у людей, которые встречаются на твоём жизненном пути, ничего не вызываешь к себе, кроме симпатии.
На счёт Ани, я вынужден с тобой согласиться, ей надо делать карьеру, иначе в этом мире еврею плохо.
Ей действительно нет нужды подтверждать своё еврейство при живой биологической матери, с которой, если я правильно понял, вы собираетесь поддерживать отношения…
