Текст книги "Островитяния. Том второй"

Автор книги: Остин Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

– Похоже, кто-то скачет, – сказал я.

– Да, но кто?

– Скачут по озеру, к нам…

– Я их вижу! – пронзительно воскликнула Наттана, схватившись за меня обеими руками. Несколько фигур, как тени, отделившись от темного берега, двигались в нашу сторону.

Дыхание у меня перехватило.

– Пересечь ущелье верхом в это время года невозможно, – сказал я.

– Они могли взять наших лошадей.

Я обнял девушку за плечи, и она еще теснее прижалась ко мне.

– Конечно, это могут быть Эк и Атт, они могли поехать встречать нас, но мне страшно, Джон.

– Они, наверное, видят нас.

Я понимал, что если это набег, то спастись нам не удастся, что я не вооружен, что за себя я бы вообще не беспокоился, будь Наттана в безопасности, и что, наконец, все эти страхи скорей всего ребяческие и пустые.

Мы стояли не шевелясь; прошло несколько томительно долгих мгновений…

– Пойдемте, – сказала Наттана. – Если это Эк и Атт, они удивятся, отчего мы стоим обнявшись.

Мы двинулись навстречу незнакомцам. Теперь было ясно видно, что это верховые… Наттана держалась мужественно.

– Я вижу Фэка! – громко крикнула она. – Да, это он – он другой масти. Его ведут в поводу. – Она неожиданно звонко рассмеялась: – Ну и глупые же мы, Джонланг!

Но я думал сейчас о предложении Дона, о том, что мне придется очутиться под его руководством и что в свое время я обязательно расскажу об этом Наттане. Ее страхи придавали рассуждениям Дона еще больший вес.

Всадниками оказались Эк и Атт. Эттера видела, как мы с Наттаной направились к другому берегу. Испугавшись, что сестра, катаясь на коньках, может расшибиться, она попросила братьев по дороге от Самеров захватить лошадей и подвезти нас.

Как приятно было видеть их теперь, когда все страхи остались позади, хотя в первые минуты они, такие знакомые, выглядели чужими, почти как враги. Наттана радостно уселась в седло Фэка.

Все вчетвером мы подъехали к конюшням и, как обычно, через кухню вошли в дом; Наттана на ходу рассказывала Эку, что за прелесть коньки.

Эттера ждала нас.

– Все в порядке, Наттана? – первым делом спросила она.

– Абсолютно… всего пару раз упала.

Эттера издала звук, в котором слились сестринская ласка, неодобрение и злорадство при мысли о том, что Наттана все же ушиблась – и поделом.

26
УЩЕЛЬЕ ВАБА

Поскольку мы с Наттаной все-таки оставались друзьями, долг дружбы повелевал нам блюсти осторожность, следить за каждым своим словом и не слишком засматриваться друг на друга.

Дни шли за днями. Жизнь Верхней усадьбы отличалась от той, что я вел у Файнов. Там все было благоустроено, жили не спеша, ценили удобства и досуг. Умственные и физические усилия многих поколений направлялись на создание такого уклада жизни, при котором для каждого нашлось бы дело, но никто не ощущал бы принуждения и имел вдоволь свободного времени. Объем посадок, количество леса, подлежащего рубке, часы труда, необходимого на то или иное, были точно рассчитаны. Не существовало внешнего рынка с его постоянно меняющимися запросами, который нарушал бы установившееся в хозяйстве равновесие. Устойчивость жизни, при которой ни одно обусловленное обстоятельствами усилие не пропадало даром, давала человеку свободу самому добывать свое счастье. Во всем, что касалось крова и пропитания, обитатели усадьбы не ведали тревог. Творческие порывы, жажда любви, стремление видеть мир не сталкивались с препятствиями, столь многочисленными в более сложно устроенном обществе. Они открывали для себя новизну, по которой так томится всякая душа человеческая, в изучении жизни окружающей их природы, в своих дружеских и любовных отношениях, в увековечивании института семьи, в том, наконец, что умели сделать любой труд, будь то починка изгороди или резьба по камню, здоровым и прекрасным.

По-иному выглядела жизнь Хисов, хотя конечная цель ее оставалась той же. Эк и Атт трудились, чтобы достичь – если не для себя, то для своих детей и внуков – того, что Файны уже имели и что они имели бы тоже, не заставь их напряженные отношения внутри семьи перебраться на другое место. Они были первопроходцами, однако в отличие от многих первопроходцев так ясно представляли себе, чего хотят, что суетливость и беспокойство были им неведомы. Они трудились, не изнуряя себя, не растрачивая силы попусту в мятежном порыве – зачастую в результате бесцельной жажды активности. Трудившаяся рядом с ними Эттера, однако, не была столь же довольна своей участью, поскольку плоды ее труда были менее осязаемы. Эк и Атт воочию видели, как ложатся ряд за рядом камни и стена нового амбара становится все выше, она же каждый день видела лишь очаг и пустые после еды миски. Но представься Эттере выбор – делать то, что она делала, работать вне дома или не работать вообще, – она все равно предпочла бы свое нынешнее занятие. Чувство алиив ней было так же глубоко. Эти трое и составляли ядро новой общности, вполне в островитянском духе.

Несколько особняком, как существо более редкой породы, держалась Наттана. Она ткала холсты, кроила и шила одежду, и потому ей требовалось более широкое поле деятельности, не ограничивающееся лишь собственным поместьем. В Островитянии жило немало таких людей, удовлетворявших нужды своих соседей. Наттана вполне могла обшивать всю семью, но ей, так или иначе, требовался совет со стороны, чужой опыт, чтобы шить одежду на продажу. Выручаемые деньги принадлежали бы ей самой, но тратить их на себя было особенно негде, и, конечно, она вносила бы эти деньги в семью, где на них можно было бы приобрести то, в чем нуждалось хозяйство. Ее заинтересованность, ее причастность алии,таким образом, носила более косвенный характер, чем у тех, кто непосредственно трудился над обустройством поместья.

Все это и было бы так, останься Наттана в Нижней усадьбе. Тамошний ткач, человек преклонных лет, подумывал об отдыхе, и кому-то надо было его заменить. Наттана же обладала к ткаческому ремеслу склонностью и талантом, если не сказать более. Соседи по Нижней усадьбе знали это, и их было достаточно много, чтобы Наттане не пришлось сидеть без дела. Рядом с Верхней усадьбой, в десяти милях вниз по долине, уже давно жил местный ткач, чьим делам Наттана не хотела мешать. В дальнейшем, если ее пребывание в Верхней усадьбе затянется, кто-нибудь сможет занять ее место, а вернувшись, Наттана не захочет вторгаться в чужие интересы и разрушать чье-то благополучие. Итак, она не вкладывала денег в хозяйство Верхней усадьбы, не работала на него, как Эттера, и не получала в полной мере удовольствия от своих трудов, потому что нахождение ее здесь было лишь временным. Тем не менее она накрывала на стол, помогала мыть посуду и, кроме того, прибиралась в комнате сестры, в своей и приглядывала за порядком в моей. Но ей хотелось ткать, и, забрось она свой станок, свою работу, приносившую творческое удовлетворение ее глазу, уму и рукам, она превратилась бы в несчастнейшее существо. И Наттана не оставляла своего дела, стараясь ограничивать количество производимого, употребляя бóльшую часть времени на всевозможное совершенствование и разнообразие своей продукции.

Похоже, здесь вошло в привычку каждый второй день делать «сокращенным». Иногда «выходная половина» таких дней просто посвящалась какой-либо иной работе. Так поступал Эк, Атт же седлал лошадь и уезжал кататься до вечера. Эттера уходила гулять одна, всегда возвращаясь в добром расположении духа. Мы с Наттаной катались на коньках, и стоило нам покинуть дом, как ощущение жизни менялось. Внимание мое было полностью поглощено моей спутницей, которая день ото дня становилась все желаннее. Иногда желание оказывалось настолько сильным, что мешало моему счастью, а иногда счастье заставляло забыть о желании. Однако мы ревностно сохраняли видимость дружеских отношений и частенько без слов так хорошо понимали друг друга, что не могли не смеяться над своим притворством.

Прошло немногим более недели, и за перистыми облаками – предвестниками ненастья, – тянувшимися со стороны Островной, и в самом деле последовала сильная метель, прорвавшаяся через горный заслон. Наутро мы проснулись от неистовых завываний восточного ветра, кружившего вокруг дома, от гулявших по комнатам ледяных сквозняков; снег валил такой плотной пеленой, что ничего не было видно, кроме мутно-белой завесы. Для меня утро выдалось хлопотное: приходилось постоянно следить за огнем в очаге, то и дело совершая вылазки в сарай за дровами – путь недолгий, но ветер все время норовил свалить с ног, и снежные вихри вились кругом, залепляя глаза и обжигая щеки.

Сегодня как раз «сокращенный» день был у нас с Наттаной. О коньках нечего было и думать, даже выходить из дому было небезопасно. За ленчем Наттана сказала, чтобы я ждал, когда она позовет меня в свою мастерскую: ей хотелось чем-то удивить меня.

Я устроился у гостиной, но чтение не шло, и я гадал, что же такое задумала Наттана. Из комнаты ее слышались звуки станка, потом они смолкли, но прежде, чем голос девушки позвал меня, еще долго стояла тишина.

Я одним духом очутился наверху. Наттана ждала стоя на пороге; глаза ярко горели, но во взгляде сквозило сомнение.

– Долго же вы заставляете себя ждать, Наттана.

– Мне хотелось закончить так, чтобы никто не мешал… Не знаю, понравится ли вам то, что у меня вышло.

Она подошла к столу, где обычно держала работу; на станке ничего не было, от затопленного очага исходило тепло. Сотканный холст она то растягивала на руках, как портниха, то накидывала на плечи, драпируясь в него так, что оставался виден только открытый зеленый ворот. Потом она повернулась, и изменчивый свет пробежал по мягким тепло-коричневым складкам. Круглый нимб рыже-золотых волос ярко горел на фоне залепленного снегом окна.

– Когда вы сказали, что вам понравилась эта ткань, я так обрадовалась! Я ткала ее для вас, правда сомневалась насчет цвета, потому что решила заранее не спрашивать. Я чувствовала, что выбрала правильный оттенок, но у вас, может быть, и другой вкус. А то вы все носите одно темно-синее, словно вам лень подбирать себе еще какие-нибудь цвета, те, что вам больше к лицу. Если я ошиблась и вам не нравится, вы ни в коем случае не должны это брать.

– Наттана, это именно то, что я хотел, и как раз то, что мне нужно!

– Да, вам нужно новое платье… Разрешите, Джонланг?

Подойдя ближе, она набросила ткань мне на плечи, потом, отступив, окинула мою фигуру придирчивым взглядом:

– Жаль, что вы не можете посмотреть. Мне вы очень нравитесь…

Небольшая пауза.

– Можно я теперь что-нибудь из этого сошью?

– Конечно, разумеется, Наттана!

– Так, значит, можно мне шить для вас?

– Наттана, – не выдержал я, – вы такая добрая! Я просто слов не нахожу…

Я схватил и сжал ее руку. Любовь и благодарность переполняли меня.

– Вы замечательная, и все, что вы делаете, так похоже на вас. Вы – чудо…

Краска бросилась ей в лицо, она стояла с видом пристыженного ребенка, чуть отступив и напряженно сжав губы, но глаза ее горели ярко, как никогда.

– Тогда начнем! – Она мягко высвободила руку.

Ткани вполне могло хватить на бриджи, короткие брюки, пиджак, длиннополую куртку и плащ – и то и другое с капюшоном. Мерку она не снимала, пользуясь как образцом моим костюмом. Действовала она расторопно, не колеблясь, и вот уже материал был разложен на столе, и ножницы Наттаны уверенно порхали над ним.

В мои обязанности входило, сидя на скамье, развлекать девушку разговорами. Впрочем, она с головой ушла в работу. Движения ее были быстрыми и экономными. Она была само очарование – склоненная над столом, пристально следящая за поворотами ножниц; работала каждая мышца ее тела, а подол юбки вздрагивал и колыхался в такт движениям ее рук.

Пожалуй, единственная тема, на которую она сейчас могла говорить, тут же наглядно ее иллюстрируя, было портняжное искусство.

Она рассказала, что материал был соткан из особой длинноволокнистой шерстяной нити с добавлением льняной, для прочности. Работу она начала вскоре после моего приезда. Много сложностей возникло, когда она красила пряжу, стараясь получить желаемый цвет, но красок не хватало, так что Атту пришлось специально съездить на тележке в Нижнюю усадьбу.

Почти целых шесть недель Наттана отдала исключительно этой работе. Я был изумлен как масштабами ее труда, так и тем, насколько он захватывал ее.

И мне снова захотелось сказать, как я ей благодарен. Я сказал, что она – настоящий друг, способный прийти на помощь в нужде, на что она отвечала, что я и вправду нуждаюсь в помощи, а когда я возразил, что не заслуживаю подобной доброты, ответила, что должен же кто-то наконец позаботиться о моем гардеробе. Ловко парируя мои благодарственные излияния, она все же казалась польщенной, повторив несколько раз: «Я очень рада! А как приятно было работать… А уж оттого, что и вам нравится, я рада вдвойне».

Наблюдая девушку за работой и думая о том, что она делает ее для меня, да еще с таким самозабвением, я увидел в этом верный залог того, что мы могли бы быть счастливы вместе, будь мое чувство к ней равносильно и самозабвенно. И мне все больше казалось, что я способен на подобное. К мыслям моим примешивалось желание обладать Наттаной, – желание столь жгучее и безотлагательное, что мне окончательно стало ясно ее состояние и ее слова, сказанные неделю назад: все или ничего. Ограничиться поцелуями значило остановиться на полпути.

Разговор сошел на нет. Чтобы хоть как-то оправдать свое присутствие, я подбрасывал в очаг дрова и придерживал материю, пока Наттана кроила. Кипа деталей будущего костюма росла, на полу повсюду валялись ненужные лоскутки и обрезки.

Наттана сказала, что проголодалась, а когда я вышел на кухню налить ей стакан молока, то, к своему удивлению, увидел Эттеру, сидящую за столом подперев лицо руками. При моем неожиданном появлении она вздрогнула и вскочила. Чтобы избежать обоюдного замешательства оттого, что я невольно застал Эттеру врасплох, я объяснил, зачем пришел и чем мы занимаемся с Наттаной.

Эттера встала, налила молока. Потом, обернувшись, посмотрела мне прямо в глаза:

– Я не хотела говорить, Ланг… но я беспокоюсь за вас и за Наттану. Обещайте мне…

Кровь бросилась мне в лицо, и первым моим побуждением было заверить Эттеру, что я не собираюсь, что у меня и в мыслях нет совершать что-либо… предосудительное.

– Что вы хотите, чтобы я пообещал?

– Вы сами знаете, Ланг!

Я почувствовал себя превратно понятым, оскорбленным.

– Эттера, – начал было я, но тут же вспомнил о Наттане. Я готов был на любые клятвы и заверения, если только речь шла о ней.

– А у самой Наттаны вы не просили дать вам слово?

– Я говорила с ней, – потупилась Эттера.

Наттана отказалась связывать себя обещаниями. И я потрачу время зря, пытаясь в чем-то уверить Эттеру.

– Мне не хотелось бы огорчать вас, – сказал я. – Пока мы с Наттаной просто друзья. Мы договорились вместе решать, как сложатся дальше наши отношения. И я ничего не могу обещать вам, не нарушив обещания, данного ей.

Эттера отвернулась, закусив губу.

– Да, – неожиданно ответила она, – теперь я вижу, что не можете. Ах, Ланг, одного прошу: вам обоим следует быть очень осторожными! У вас еще все впереди.

– Я хочу, чтобы она стала моей женой, – сказал я.

– Мне жаль вас обоих, – только и ответила Эттера.

Я вернулся к Наттане. Ей я пока не спешил открыться. Она все равно скоро все узнает.

Девушка взяла кружку с молоком. Пальцы ее коснулись моих. Меня била дрожь; она же казалась спокойной, безмятежной: волосы слегка откинуты назад, взгляд зеленых глаз задумчив и отрешен. Не спеша выпив молоко, она сразу же вновь погрузилась в работу.

Я присел на скамейку.

Наттана проворно вдела нитку в иглу. Выдвинув свой высокий табурет, она уселась на него, скрестив ноги, и принялась за первый шов.

– Самое скучное в этом деле – шитье, – заявила она. – Хотя мне даже оно нравится.

На мгновение оторвав глаза от работы, она улыбнулась. По всему было видно, что она и не подозревает о моих мыслях, и мне стало неловко. Положение Наттаны, занятой делом, было более выигрышным.

– Вам нужно обзавестись швейной машинкой.

– А что это такое?

Я объяснил, добавив:

– Вот если бы вы посетили мою «Плавучую выставку», то увидели бы сами.

– Отец ходил, когда она стояла в Баннаре, но из нас, молодых, взял только Айрду… Расскажите, как шьют одежду у вас.

Последние слова она произнесла ласковым тоном, как бы извиняясь за прежнее раздражение в разговорах на эту тему. Я постарался нарисовать ей как можно более подробную картину изготовления и торговли платьем, особенно подчеркивая то, что было ясно и знакомо любому американцу, но неведомо островитянам: разницу между дешевым и дорогим товаром, между одеждой, сшитой на заказ, и готовым платьем, между «модным» и «немодным».

– Ответьте мне только на один вопрос, – сказала Наттана, когда я развернул перед ней свое полотно во всю ширь. – Вы видели мою работу и знаете, на что я способна. А что было бы со мной, окажись я в вашей стране?

– Если бы вышли замуж?

– Положим… или если отправилась бы работать.

– Больше всего вас интересует ткачество, – ответил я не сразу. – Учитывая особенности вашего производства, не думаю, что вы нашли бы себе применение как ткачиха, разве что какое-то время спустя и при определенном везении вы могли, но все же под чьим-то руководством, заняться моделированием одежды, чтобы воплотить свои идеи, но ткать самой вам в любом случае не придется. Вы всегда нашли бы работу, потому что вы хорошая швея. Это видно по тому, как уверенно и быстро вы работаете. Но вам придется вести ограниченную, замкнутую городскую жизнь, даже, может быть, бедную, если заниматься только рукоделием. О сокращенных днях придется забыть, так же как и о постоянных прогулках, путешествиях верхом, о том, чтобы свободно выбирать, как и над чем работать. Сердце разрывается, как представлю себе вас, Наттана, в маленькой комнате, из окон которой видны одни глухие стены, снаружи доносится назойливый шум, какого здесь вы даже не можете себе представить, а вы, вы сидите за работой, полностью повинуясь чужим приказаниям и капризам!

Девушка выслушала мой до избитости правдивый рассказ, не проронив ни слова.

– Но если вы выйдете замуж, – продолжал я, – картина может измениться. Вы сможете ткать для вашей семьи, и шить одежду тоже. Вы научитесь понимать капризы моды и постигнете их смысл. Это может оказаться любопытным для вас. Вы сможете стать реформатором в области моды.

– И конечно, – сказала Наттана, – рядом будет мужчина, которого я сама выберу в мужья, и тогда дела пойдут еще лучше. Может, я и смогла бы отказаться от своей работы, своего станка…

Сердце бешено забилось у меня в груди от счастья.

– Послушайте, Наттана…

Но она знаком прервала меня и продолжала:

– Мне нравится ваша откровенность, Джонланг. Но если я брошу свое дело, мне понадобится какая-то замена. Я все думала и думала об этом. Одного лишь дела в жизни – мало.

Неожиданно она в нерешительности умолкла. Руки ее, скрещенные на коричневом лоскуте, лежавшем на коленях, дрожали. Ветер стих, и в комнате тоже стало очень тихо.

– А если бы вы нашли своего избранника, Наттана, что тогда?

– Вы хотите сказать, если бы я вышла замуж за кого-нибудь вроде вас?

– Да, Наттана, за кого-нибудь, кто вам по душе.

– То есть за вас!.. Я уже сама не знаю, что говорю. Вы вынуждаете меня… Ах, Джонланг, отпустите мои руки. Мне нужно хорошенько подумать!

Я стоял перед ней, плохо понимая, где нахожусь. Она взглянула на меня снизу вверх, все лицо ее мелко подрагивало.

– Еще рано! – сказала она наконец. – Прошу вас, выслушайте меня. Я столько раз уже думала об этом – о том, как мы поженимся и уедем к вам, в вашу страну. Случись это так, вам, я знаю, было бы хорошо, ведь для вас все знакомо и нет ничего странного в той жизни, которую бы мы вели. Неужели вы не понимаете, сколь велик соблазн для меня! Но как сложится наша жизнь – зависит и от того, что мне придется стать такой, какой я стать не могу. Такая ноша мне не по силам! Ваша жизнь заставит меня изменить моим ценностям и не позволит быть собою. Возможно, я трушу, но из-за меня наш брак может принести несчастье нам обоим, Джонланг…

Она протянула ко мне руки, но тут же отдернула их и, крепко сжав, снова положила на колени.

– Я не боюсь, Наттана. Я хочу вас, хочу, чтобы вы стали моей женой. Если и вы хотите того же, как вы можете сомневаться?

Девушка выпрямилась:

– Ответьте мне, Джонланг: вы хотите, чтобы я родила вам ребенка?

– Да, Наттана! – сказал я после паузы.

– Вы ответили не сразу! – Она заломила руки. – Впрочем, я и сама точно не знаю.

– О, как бы мне хотелось быть островитянином!

– Какая разница? Это могло что-то значить раньше, но не сейчас.

– Выходит, я не гожусь для вас!

Наттана резко встала, схватила меня за плечи:

– Не смейте так говорить! Не смейте даже думать.

Она разрыдалась, я все крепче прижимал к себе ее безвольное, обмякшее тело.

– Да! – сказала она. – Что-то не так, но это не моя и не ваша вина. Мы ничего не скрываем друг от друга, но ни вы, ни я не чувствуем ании.И в нас не может появиться это чувство при наших различиях!

Она уронила голову мне на плечо. Волосы ее терлись о мою щеку; она гладила мои руки, мои плечи, я же изо всех сил прижимал к себе ее вконец сломленное, но упругое, крепкое тело.

– Вы – самый странный из всех, кого я знаю, – прошептала она слабым, оттаявшим голосом.

Кто-то, казалось, очень издалека звал меня по имени: «Ланг! Эй, Ланг!» – и эти звуки резко вторглись в объявший нас сладостный сон мечты.

Наттана подняла голову.

– Эттера зовет вас, – сказала она удивленно.

Крик доносился с площадки:

– Вы здесь, Ланг? Дон приехал. Он хочет видеть вас.

Услышав это имя, Наттана снова схватила меня маленькими сильными руками.

– Что ему от вас нужно? – воскликнула она.

– Я сам точно знаю.

– Но вы хотите уехать, да? Да?!

– Нет, Наттана.

– Ступайте к нему, – вдруг сказала она другим тоном, слегка отталкивая меня. – Поговорите с ним, но прежде, чем решиться на что-то, подумайте. Обещайте же мне это!

– Обещаю, Наттана.

– Он не имеет права… впрочем, ступайте. Он ждет.

Стоя в центре комнаты, она глядела на меня широко раскрытыми глазами. Шитье беспорядочной кучей коричневых лоскутов валялось на полу.

Приезд Дона отрезвил меня. Он ждал в гостиной в сопровождении еще двоих мужчин и, несмотря на их внушительные размеры, был выше и мощнее, хотя по-прежнему выглядел стройным в своей тесно облегающей, длиннополой куртке.

Незнакомцы представились: Гронан, брат, и Самер, племянник.

Дон объяснил причину их появления. Метель улеглась, выпавший снег сделал возможным передвижение на лыжах там, где раньше была голая земля; еще несколько дней погода должна простоять хорошая. Не желаю ли я подняться вместе с ними на перевал и немного покататься с гор?

– Скажите, зачем я нужен вам? – спросил я. – Прежде чем отправиться, я хотел бы знать.

Ответ был краток. После того как островитяне сняли свои заставы на границе, Дон с друзьями патрулировали северные ущелья. Требовались еще люди, поскольку, похоже, немецкие дозоры не проявляли особой бдительности и весной вполне можно было ожидать набегов горских племен. Признаки подготовки к ним заметны были повсюду. Для своего отряда Дон отбирал мужчин, которых мало что удерживало дома, в чьем труде не особо нуждались. Пока опасность была невелика, но в дальнейшем могло разразиться большое несчастье. Цель данной вылазки – обучить Гронана, Самера и Ланга, если тот, конечно, согласится, навыкам скалолазания и познакомить с рельефом. Мы выступим, как только я буду готов, и за несколько часов доберемся до сторожки, где заночуем, чтобы завтра ранним утром отправиться в путь. На все вместе, полагал Дон, уйдет трое суток.

– Итак, вы согласны? – спросил он. – Три дня в горах вместе с нами?

– Согласен, – отвечал я.

– Мы выступаем, как только вы будете готовы.

Эттера внесла свечи – начинало темнеть.

– Ланг идет с нами, – сказал Дон своим высоким голосом. Эттера нахмурилась.

Я бегом поднялся наверх переодеться, сложить вещи и попрощаться с Наттаной.

Она тоже зажгла свечи, и коричневые лоскуты вновь лежали у нее на коленях. Входя, я заметил, что девушка встрепенулась и быстро сделала стежок, словно боясь, что я застану ее без дела.

– Что он хотел? – спросила она, не поднимая головы. Я повторил ей слова Дона; пальцы ее проворно сновали над шитьем, как будто новости были из разряда самых что ни на есть обыденных.

– И что вы ему ответили?

– Я сказал, что согласен.

– Вы подумали прежде, чем согласиться?

– Да, Наттана.

– А о том, что я могу отказать вам?

– Это не имеет значения. Я люблю вашу страну… Есть и еще одна причина. Это вы. Никогда не забуду, как вы рассказывали мне о набегах, когда я гостил в Нижней усадьбе и мы ехали по долине… Да и сам Дон – человек незаурядный. Я хочу пойти с ним… Все равно – какая от меня польза, будь то здесь или у меня дома? В Америке я никто. И я не островитянин. Это шанс…

Наттана решительно воткнула иголку в шитье, и я невольно умолк; потом положила работу на стол. Поднявшись, она медленно подошла ко мне и остановилась, держа руки за спиной.

Она глядела на меня в упор, грудь ее вздымалась и опадала.

– Не говорите так! – воскликнула она высоким, незнакомым голосом. – Не смейте говорить, что от вас нет пользы!

Я обнял ее, притянул к себе. Она нерешительно откинулась назад, удивленно глядя на меня широко открытыми глазами. Я прижал ее к своей груди, и она откликнулась на мое движение так легко и просто, словно уже давно была моей.

– Мы не должны заставлять Дона ждать. Можно я помогу вам собраться?

– Вы можете помочь мне… – ответил я, по-прежнему ее не выпуская. – Вы замечательная, Наттана.

– А вы так дороги мне, Джонланг.

Я поцеловал ее, она ответила на мой поцелуй – огонь пробежал по жилам, покой разлился в душе.

– Я счастлив с вами, Наттана.

– Я тоже счастлива. Сама не знаю почему. Но вам пора.

– Моя Наттана…

– Я люблю ваши губы и ваши ясные глаза.

– А я – ваши волосы.

– Вам пора, – повторила она, пытаясь оттолкнуть меня и одновременно прижимаясь ко мне. – Пора.

Она рванулась, и я отпустил ее. В мгновение ока Наттана превратилась в расторопную, практичную хозяйку. Она побежала в мою комнату и, пока я надевал теплую одежду, в которой был во время первого путешествия с Доном, аккуратно сложила мои вещи в мешок.

– Пока вас не будет, – сказала она, плавно двигаясь по маленькой комнате, – я буду шить ваш костюм. Он может вам очень понадобиться. Когда вернетесь, кое-что можно будет уже примерить.

– Всего три дня, Наттана. Ведь это недолго.

– Не очень… и я постараюсь быть спокойной.

Она помогла мне закинуть мешок за плечи, и мы обернулись друг к другу.

– До свидания, Наттана. Вы всегда были милой и доброй, а теперь значите для меня еще больше.

Я взял ее руку, уверенная и крепкая, она немного дрожала.

И, словно повинуясь некоей силе, мы снова обнялись и поцеловались. Уже спускаясь, я обернулся: Наттана застыла на верхней ступеньке.

– Ты сказала, что не выйдешь за меня, но это важно: я чувствую, что ты – моя.

Нагнувшись и протягивая ко мне руки провожающим и удерживающим, любящим жестом, она шепнула:

– Твоя… да – твоя.

Шурша лыжами по свежевыпавшему снегу, мы уходили во тьму. Дон шел первым, Гронан, Самер и я, Ланг, – следом. Ветер ненадолго стих, было довольно тепло. Самер сказал мне, что путь наш лежит на север, к неровной гряде, протянувшейся к востоку от Дорингклорна в направлении ущелья Лор. Мы поднимались по горным пастбищам, иногда незначительно отклоняясь то влево, то вправо, что было почти неощутимо в темноте. Неожиданно путь наш преградила изгородь, и пришлось сделать небольшой крюк, чтобы найти ворота. Появлявшиеся в небе звезды быстро гасли в сгущающемся тумане. Луны не было.

Время продвигалось скачками. Вкус поцелуев Наттаны и ощущение крепко прижавшегося ко мне девичьего тела защищали меня, как доспехи. В усадьбе уже, наверное, отужинали, и Наттана сейчас моет на кухне посуду вместе с сестрой. О чем они говорят? О чем она думает, моя новая избранница, подарившая мне такое счастье?

Начался лес, темный, и тропа настолько сузилась, что ветки хлестали по лицу. Я двигался легко, как во сне. Прошло около трех часов, и если ориентироваться на американское время, то было восемь-девять вечера. Дон то и дело выкликал свое имя, чтобы мы не потерялись в темноте. Наши имена звучали одно за другим на разные голоса, как во время школьной переклички: Дон! Гронан! Самер! Ланг!

После подъема мышцы ног болели, бруски пощелкивали, не давая лыжам соскользнуть назад. Я устал, и мне казалось, будто я это не я, – так внезапен был переход в новый мир, где я впервые лицом к лицу столкнулся с неведомым, где вполне реальный, полный ненависти враг поджидал в засаде.

Еще через час мы добрались до сторожки в лесу, одной из многих, разбросанных в здешних горах. Некоторые, сооруженные очень давно, были построены охранявшими ущелья солдатами. После отвода гарнизонов их поддерживали частные лица, в том числе Дон и участники его «патрулей».

Большая хижина была рассчитана на восемь человек. Койки, в три яруса, располагались вдоль стен; они, очаг, небольшая поленница и шкаф с запасом провизии, оружия и снаряжения составляли всю обстановку. Огонь скоро жарко заполыхал в очаге, и все мы, кроме Дона, разместились на койках, чтобы не путаться друг у друга под ногами. Наш предводитель выступил также и в роли добровольного повара. Приготовленная им горячая мясная похлебка и растопленный снег с красным вином – таков был наш ужин.

Кругом царила тишина. Близких друзей среди нас не было, но общее дело связывало всех узами не менее крепкими. Заинтересованность и взаиморасположение звучали в голосах, находя отклик в каждом биении моего сердца.

Уставший больше других, Гронан заснул. Самер какое-то время лежал, напевая что-то вполголоса, потом тоже затих. Дон сидел перед очагом. Ничто не мешало мне думать о Наттане, снова и снова желать ее, и с этими мыслями я задремал…

Было уже совсем поздно, когда я проснулся. Дон все еще сидел на полу, уронив на грудь свою большую черноволосую голову, однако он не спал. Сильная, с длинными пальцами рука вытащила полено и умело подсунула его в очаг. Искры взметнулись снопом. Дон вновь принял свою задумчивую позу…

Казалось, он вообще мог не спать. Наутро, еще до зари, он поднял нас.

Звезды густо запорошили небо, когда мы вышли из сторожки, но восток уже светился. Идя вдоль русла замерзшего ручья, мы вышли к верхнему краю леса, а между тем снег уже розовел в лучах солнца.

И вот начались бесконечные часы карабканья вверх по крутым снежным склонам; используя ледорубы и веревки, взятые в хижине, мы преодолевали узкие скальные карнизы, огромные снежные поля, протянувшиеся на несколько миль и почти идеально ровные, продвигаясь все выше между гигантскими валунами по коварному льду. У нас просто не оставалось времени подумать о чем-либо постороннем, ничего, кроме желания изучить приемы, используемые при восхождении, и запомнить рельеф места, где рано или поздно кому-то из нас придется нести постоянное наблюдение.