Текст книги "Чингиз Айтматов"

Автор книги: Осмонакун Ибраимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

ПО ЖИЗНИ, НЕ ПО ФРЕЙДУ:
Песнь о неубитой любви

За свою долгую жизнь Чингиз Айтматов пережил немало самых разных испытаний, оказавших влияние на его взгляды. Было время, когда он восхищался достижениями советской власти, коммунистами, не раз принимался воспевать простого труженика, колхозника, железнодорожного рабочего, состоявшего членом партии. А потом наступала пора разочарования в этой власти, в её идеологии, когда он восставал вначале скрыто, намёками, на языке зашифрованных символов, а далее открыто – против советской автократии, особенно Сталина. И всё же в нём всегда оставалось что-то от сына убеждённого коммуниста, проводника идей коммунизма, каким действительно, а не просто на словах, был его отец Торекул Айтматов.

Тем не менее трудно найти во всей киргизской литературе другого писателя, в чьей личной, семейной истории столь же наглядно отразилась бы вся сложная драма развития СССР от становления до развала. В творчестве Айтматова, как в фокусе, запечатлелась эта сложная и в то же время великая история страны, её слёзы и радости, иллюзии и разочарования, её важнейшие вехи и периоды, и, наконец, трагический, внезапный конец. Пережитое лично, пережитое семьёй, пропущенное через ум и сердце отразилось в произведениях, завоевавших широкую известность и вошедших в историю мировой литературы XX века.

Чингиз с малых лет безоглядно верил в советскую власть. Сочувственно относился к ней и в зрелые годы, хотя мощная творческая интуиция позволяла ему ещё в «Прощай, Гульсары!» (1966 год) ставить трудные вопросы и выносить весьма суровые вердикты. Чего стоит выброшенный за борт, сокрушённый морально и опустошённый духовно, всеми забытый старый коммунист Танабай, всё время мечтавший о мировой революции, но завершивший свой путь в полном одиночестве? А его оскоплённый, мучительно умирающий иноходец, этот «человекоконь», кентавр – образно-психологический двойник Танабая?

Известно высказывание Айтматова о том, что в повести «Первый учитель» он хотел выразить своё понимание образа коммуниста, а также эстетики соцреализма. Да только это понимание оказалось соизмеримым благополучно забытой концепции «положительного героя» и на деле отличалось от уже обновлённых эстетических критериев.

Дюйшен и Алтынай, главные герои этой повести, предстают в финале людьми душевно израненными, психологически измотанными. Алтынай, росшая круглой сиротой в чужом доме, усилиями и самоотверженностью своего учителя Дюйшена получает хорошее образование, достигает немалого в своей жизни, становится академиком. Да, успех есть, а счастья как не было, так и нет. Приходится разлучиться с любимым человеком, каким навсегда остаётся первый учитель, и эта разлука омрачает её жизнь, трагически ломает судьбу. Почему всё так устроено в жизни, почему счастье человеческое так труднодостижимо? Или его не существует вовсе? И что значит память человеческая, память нравственная? Айтматов задаётся этими вопросами, но не даёт ответа, во всяком случае прямого и однозначного. Не даёт и не даст, хотя вопрошать будет всю жизнь. Да и откуда ему взяться? У «проклятых вопросов» ответов нет.

Повесть возвращает нас в далёкие 1920-е годы, когда киргизское село только пробуждалось от вековой безграмотности и темноты. Поэтому стремление к свету, идея просвещения волнует ум первого в своём селе учителя Дюйшена. Этот киргизский Прометей зажигает в глуши огонь, обращаясь к сородичам с такими словами:

« Так вот комсомол послал меня учить ваших детей. А для этого нам нужно какое-нибудь помещение. Я думаю устроить школу, с вашей помощью, конечно, вон в той старой конюшне, что стоит на бугре. Что скажете на это, земляки ?

Люди засмеялись, как бы прикидывая в уме, куда он гнёт, этот пришлый? Молчание прервал Сатымкул-спорщик, прозванный так за свою несговорчивость.

– Ты постой, парень, — проговорил Сатымкул, прищуривая глаз, словно бы прицеливаясь. — Ты лучше скажи, зачем она нам, школа ?

– Как зачем ? — растерялся Дюйшен.

– А верно ведь! – подхватил кто-то из толпы.

И все разом зашевелились, зашумели.

Кровь схлынула с лица Дюйшена. Обрывая дрожащими пальцами крючки шинели, он вытащил из кармана гимнастёрки лист бумаги, сложенный вчетверо и, торопливо развернув его, поднял над головой:

— Значит, вы против этой бумаги, где сказано об учении детей, где поставлена печать Советской власти? А кто вам дал землю, воду, кто дал вам волю ? Ну, кто против законов Советской власти, кто ? Отвечай!

Он выкрикнул слово “отвечай ” с такой звенящей, гневной силой, что оно, как пуля, прорезало теплынь осенней тиши и, словно выстрел, отозвалось коротким эхом в скалах. Никто не проронил ни слова. Люди молчали, понурив головы».

В этом своём фанатизме Дюйшен трогательно-смешон, когда он с вязанкой курая на спине тащится к заброшенной конюшне, и одновременно героически-монументален. Для Айтматова Дюйшен – эпический герой и одновременно мученик, своеобразный киргизский Дон-Кихот, каким он выглядит, когда голодный и окружённый стеной непонимания пытается растолковать сельчанам амбициозные просветительские планы социализма.

Любовь и моральный долг, преданность и одиночество, бремя всевозможных предрассудков, условностей, отягощающее жизнь людей, – вот содержательная сторона этой самой историчной повести киргизского писателя. Историчной в том смысле, что ни одно произведение Чингиза Айтматова не насыщено столь же плотно, как «Первый учитель», суровой, предельно натуральной материей тех лет. В то же время грустная история любви Дюйшена и Алтынай стала как бы продолжением истории Сейита и Джамили, только в зеркальном отражении. И, быть может, именно в этом повествовании окончательно оформилось то, что стало как бы перманентной философской, мировоззренческой доминантой произведений киргизского мастера – глубокий трагизм, ощущение вечной дисгармонии бытия, мировая скорбь.

«Первый учитель» – рассказ о реальных событиях, случившихся в реальное время в реальном месте. И вместе с тем это философское раздумье над вечными темами счастья, долга и, более того, самого смысла жизни. История Дюйшена – это история покинутого человека, быть может, история забытого подвижничества. Но главное – история несчастной любви. История о том, как два человека нашли друг друга, нашли навсегда, но социум, обстоятельства никак не благоприятствовали тому, чтобы они были вместе. Это стало их трагедией.

Повесть Айтматова, при всём своём лаконизме и бесхитростности сюжета, чрезвычайно многослойна.

Кто для Алтынай её первый учитель? Спаситель, благодетель, первая любовь? Когда к ней, круглой сироте, собирающей кизяк, с открытой душой и улыбкой обращается Дюйшен и приглашает её учиться в его «конюшне»-школе – он для неё старший товарищ и просто славный человек. Это один уровень отношений. Затем он добивается того, чтобы её отпустили, она поступает в школу, и тогда Дюйшен уже не просто первый учитель, но едва ли не идеал личности. Для любви пока места нет, это табу, это воспрещено моралью и культурой.

Но далее по ходу повествования дорогой учитель из наставника и носителя знания превращается в кого-то вроде старшего брата, а затем и в красивого молодого мужчину. Наиболее остро этот сдвиг ощущается, когда Дюйшен, не дающий против воли отдать замуж Алтынай, становится жертвой свирепого избиения. Тут он предстаёт рыцарем, настоящим джигитом. Наконец, он – спаситель, вызволяющий её из рук насильника-мужа.

Исключительным драматизмом и глубокой символикой насыщен эпизод, в котором несчастную Алтынай, обесчещенную и оболганную, Дюйшен оставляет у небольшого водопада – привести себя в порядок:

«– Алтынай, я не сумел уберечь тебя, прости меня, — сказал он. А потом взял мою руку и поднёс к своей щеке. — Но если ты даже простишь меня, я сам никогда не прощу себе этого...

Я зарыдала и припала к гриве коня. А Дюйшен стоял рядом, молча гладил мои волосы и ждал, пока я наплачусь.

– Успокойся, Алтынай, поедем, – сказал он наконец. — Послушай, что я тебе расскажу. Третьего дня я был в волости. Ты поедешь учиться в город. Ты слышишь?

Когда мы остановились у звонкой светлой речушки, Дюйшен сказал:

– Сойди с коня, Алтынай, умойся. – Он достал из кармана кусочек мыла. — На, Алтынай, не жалей. И забудь обо всём, что было, и никогда не вспоминай об этом. Выкупайся, Алтынай, легче станет. Ладно?»

Наверное, поклонник Фрейда нашёл бы в этой сцене, как и во всей повести, массу скрытых намёков. Но Айтматову-художнику, если уж говорить о культурных ассоциациях, куда ближе Хемингуэй с его эстетикой «айсберга», когда ограничиваясь лаконичными штрихами, многое опускаешь в расчёте на воображение читателя. Так и строится рассказ об отношениях между учителем и ученицей. Безусловно, их связывают глубокие чувства, но вслух о том не говорится ни слова. Называются эти чувства любовью и любовь эта трагична, ибо слишком много было на их пути различных преград и запретов: учитель и ученица, национальные предрассудки, насильно выданная замуж женщина, поруганная девственница и многое иное.

Таким образом бытовая история вырастает под пером Айтматова до уровня высокой трагедии. Да, Алтынай действительно спасена, её не постигла участь тысяч несчастных сирот, так ничего не добившихся в жизни. Она получила хорошее образование, стала видным в стране человеком, но неизбывная печаль на сердце осталась. И, прощаясь на железнодорожной станции, откуда она держала путь в Ташкент, Алтынай говорит Дюйшену: «Поезд миновал туннель, вышел на прямую и, набирая скорость, понёс меня по равнинам казахской степи и к новой жизни...

Прощай, учитель, прощай моя первая школа, прощай, детство, прощай моя первая, никому не высказанная любовь...»

Между тем к революционной тематике, к тематике просветительской киргизская литература обращалась задолго до появления в ней Чингиза Айтматова. Можно привести целый ряд произведений, действие которых происходит в 1920-е годы – их принято называть периодом культурной революции в Киргизии. Время коллективизации, ликвидации неграмотности, эмансипации весьма успешно описывается в литературе довоенных лет. Достаточно назвать такие книги, как «Темир» и «Среди гор» Т. Сыдыкбекова, «Каныбек» К. Джантошева, поэму «Своими глазами» А. Токомбаева, «Долину Курмана» К. Баялинова. Иное дело, что сама эстетика творчества этих и других писателей той поры отличалась явным схематизмом. Как правило, главный герой представал в образе либо батыра-богатыря (как, например, тот же Каныбек из одноимённого романа К. Джантошева), либо жертвы тягот текущей действительности. Таков, к примеру, Самтыр из романа Т. Сыдыкбекова «Среди гор». Образ Самтыра, первого «маленького человека» в киргизской литературе, порой смешон, иногда трогателен в своей наивной непосредственности, но начисто лишён какой бы то ни было индивидуальности. Словом, это был социалистический реализм в его канонической форме.

Нет смысла вдаваться в рассуждения об этом основном «методе» советской литературы, достаточно сказать лишь, что поколение, бесспорным лидером которого в Киргизии стал Чингиз Айтматов, коренным образом трансформировало эту нормативную эстетику. Повесть «Первый учитель» свидетельствует об этом самым красноречивым образом.

Оказалось, что и о «настоящих коммунистах» (как единодушно охарактеризовали Дюйшена местные критики) можно писать страстно и проникновенно. Характерно и то, что почти все критики как Киргизии, так и далеко за её пределами увидели в новом произведении автора повествование о трудных делах просвещения, о заслугах советской власти перед ранее отсталыми народами. Вскоре Андрей Кончаловский снял по нему фильм, который имел большой зрительский успех. На него откликнулся сам Жан-Поль Сартр. Но мало кто из доброжелателей повести обратил внимание на то, что судьба коммунистов-первопроходцев представлена в ней как историческая драма, даже трагедия. Примечательно и то, что в «Первом учителе» Айтматов впервые затронул тему, которая станет для него впоследствии стержневой, – тему памяти. Памяти исторической и памяти сердца.

Современники первой публикации повести – читатели и критики начала 1960-х – уловили в ней прежде всего публицистические ноты – призыв к новым поколениям выполнить свой моральный долг перед теми, кто в неимоверно трудных условиях, ценой огромных жертв закладывал основы новой жизни.

Что ж, в таком прочтении была своя правда – первостроителям действительно было чем гордиться, и далеко не в последнюю очередь новой и весьма эффективной системой образования. И автор тоже отдавал ей должное. Но уже тогда Айтматова беспокоило историческое беспамятство, некий нравственный ущерб, коренящийся в самих основах системы. Понадобилось время, чтобы угол зрения на повесть существенно изменился. Историю, случившуюся много лет назад, прочитали как трагедию, оставившую «сплошные рубцы» на сердце и сломавшую судьбы людей.

Произошло это в перестроечные годы, когда в читательском восприятии тема повести отодвинулась на задний план, превратилась в фоновую величину, а на авансцену вышла символическая судьба двух людей – Алтынай и Дюйшена, их жизненная драма, заключающаяся в том, что в борьбе за социальные права они потеряли личное, человеческое счастье.

САГА О ВОЙНЕ:
«Материнское поле» и «Лицом к лицу»

Известна вековая мудрость: за всё хорошее в жизни мы всегда чем-то расплачиваемся.

Размышляя о жизни Чингиза Айтматова, поневоле думаешь о том, как складывалась она на ветрах, дувших в самых разных, часто противоположных направлениях.

Безоблачное детство, грубо оборванное арестом отца, полные унижений и борьбы за выживание годы. Столичная Москва – и отдалённый Талас. Отрочество в маленьком киргизском селе. Обида, печаль – и встречи с простыми, но невероятно добрыми и отзывчивыми людьми, открывшими ему, как он любил говорить, красоту «человека труда». О том, как Чингиз был крайне чувствителен к чужой беде ещё в детстве, что у него была привычка расплакаться во время просмотра какого-нибудь душещипательного фильма, мы говорили в предыдущих главах. Кроме того, Бог его действительно погладил по голове в том смысле, что у него был удивительный талант воспринимать чужое горе как своё. И вот счастье приобщения к истокам – к народной речи, образному слову, русско-киргизской литературе и культуре – сменилось обрушившимся на всех и на него горем – войной. И улавливал он эти свойства и качества не в орденоносных героях, о которых слагались песни и поэмы, а в самых простых людях, ничем не выделявшихся в обыденной, повседневной жизни.

Вот как сам Айтматов вспоминает военное лихолетье.

«Когда началась война, мне было тринадцать лет. Этим началось открытие большого мира для моего поколения. Самому теперь не верится, в четырнадцать лет от роду я уже работал секретарём аилсовета. В четырнадцать лет я должен был решать довольно сложные общественные и административные вопросы, касающиеся самых различных сторон жизни большого села, да ещё в военное время. Но тогда это не казалось ничем таким из ряда вон выходящим.

... Самое страшное было раздать “чёрную бумагу”, оповестить о гибели близких семьям погибших. И хотя сообщали эту горькую весть с положенным достоинством старики аксакалы и оплакивали погибшего всем аилом, саму бумагу, “чёрную вестницу”, приходилось вручать на дому мне. Не сразу, попозже, уже после взрыва отчаяния и страданий. И всё равно жутко вынимать из казённой полевой сумки, доставшейся мне по наследству от прежнего секретаря, небольшую, размером с ладонь, печатную бумагу с военным штампом и подписями майоров, капитанов или других штабных лиц. Текста несколько строк. Тихо зачитываю, перевожу слова на киргизский язык и умолкаю. Слышу тяжкий, опустошённый вздох, будто каменистая осыпь зашуршала с горы и поползла, покатилась вниз. Трудно поднять мне глаза, хотя я ни в чём не виноват. Я отдаю бумагу. “Спрячьте”,– говорю. И тут сдерживаемый, сдавленный плач матери прорывается вдруг судорожными рыданиями и затем долгим, бесконечно горестным плачем. Неужели эта бумажка дана взамен живого сына?!

Я не могу ни встать, ни уйти, ни утешить. Как тут утешить, какими словами! В такие минуты мне хочется выскочить из дверей, схватить пулемёт, да, именно пулемёт, и бежать с ним без передыху прямо туда, на фронт, откуда пришла эта бумага. И там, крича от ярости и гнева, расстреливать фашистов очередями, очередями из не иссякающего и неумолкающего пулемёта.

...Теперь, по истечении многих лет, я благодарен судьбе, что мне довелось, как говорится, сызмальства встретить интересных достойных людей и сделать тогда, как требовалось.

А требовалось многое в ту тяжкую, суровую пору. Мобилизации шли одна за другой. На фронт, в трудармию, на шахты, на лесозаготовки и даже на Чуйский канал, который продолжали строить и в те годы. Мы не ограничивались вручением людям повесток и положенной при этом канцелярской регистрацией».

Театр военных действий был очень далёк от Киргизстана, но колоссальное напряжение сражений на фронтах чувствовалось и здесь. И делалось всё, что можно было сделать ради победы. Из республики на войну ушли более трёхсот тысяч человек, из них 72 воина стали Героями Советского Союза.

В первый, начальный период своего творчества Айтматов о войне не писал, считал эту тему очень ответственной и сложной, долго не решался взяться за неё. Он писал о послевоенной жизни, о молодых тружениках села, о душевных переживаниях и моральных, духовных исканиях своих современников. Просто не чувствовал себя готовым сказать слово, а в общий хор славословий гений свой голос вплетать не хотел.

Его первая военная повесть «Лицом к лицу» появилась в 1957 году. Написал он её в Москве, будучи слушателем Высших литературных курсов. Тогда же Айтматов начал, но завершил уже во Фрунзе повесть-реквием «Материнское поле». Опубликована она была сначала в журнале «Ала-Too» на киргизском языке, позже, уже в 1963-м, на русском – в «Новом мире». Обе впоследствии вошли в сборник «Повести гор и степей».

Повесть «Лицом к лицу» написана уже зрелым мастером. Ну и, конечно, время поработало – в прежние, сталинские, годы о публикации такого произведения не могло быть и речи, ведь сюжетный его стержень – побег солдата (советского солдата!) с фронта. А дезертирство в те годы в любой его форме равнялось измене родине и каралось жестоко, вплоть до расстрела. Малейшее сочувствие к «изменникам» не могло восприниматься иначе, как отклонение от «ленинских норм», от коммунистической морали и советского патриотизма. Впрочем, даже в годы хрущёвской оттепели тема оставалась рискованной, и Айтматов на этот риск пошёл, рассматривая поведение своего героя в свете высокой человеческой морали и гуманизма.

Дезертирство во время Второй мировой войны, особенно первых её месяцев, было явлением довольно распространённым. Как известно, имели место случаи, когда в руки нацистов сдавались даже целые группы войск. Дезертиры скрывались в горах, в степях Казахстана, за ними гонялся и охотился НКВД.

Как пишут исследователи творчества Айтматова, и в родном селе будущего писателя были свои дезертиры. О них ходили слухи, люди догадывались. В конце концов их поймали и судили. Один из них, приговорённый к длительному сроку заключения в ГУЛАГе, выживший и вернувшийся домой, стал прототипом Исмаила в повести «Лицом к лицу». И чрезвычайно гордился тем, что о нём написал художественное произведение сам Чингиз Айтматов[19]19
  Айтматова Р. Белые страницы истории. Бишкек, 2013. С. 45.


[Закрыть].

Конечно же, писатель ни дезертирства как явления, ни самого дезертира ничуть не оправдывает, хотя ноты сочувствия и уловимы. Он пытается его понять. В его глазах беглеца оправдывает только одно – дома остались больная, престарелая мать, жена с грудным ребёнком. Его возлюбленной Сейде, вначале воспринявшей тайное возвращение мужа как тревожную, но всё-таки радость, ещё предстояло осознать и прочувствовать всю меру своего заблуждения. Ведь война со всеми её слезами, кровью, смертями миллионов – доля всеобщая, доля всех и каждого, и, выходит, муж их предал. Точно так же и сам Исмаил, оказавшийся в тепле родного очага, рядом с близкими, в понятном для себя мире, упрямо гонит от себя мысль, что фактически он предал людей, однополчан, и совершил моральное самоубийство. Исмаил забивает единственную кормилицу соседней многодетной семьи – их дойную корову, и Сейде выдаёт мужа. Финал повести однозначен и суров – жена, увидев глубокое моральное падение мужа, осознав всю пагубность выбора, выбросившего мужа из общепринятого круга человеческих ценностей и личное своё спасение поставившего выше спасения всего народа, ведёт сотрудников НКВД в пещеру, где скрывается Исмаил.

Таким образом, с появлением айтматовской повести в киргизской прозе была заявлена принципиально новая концепция литературного героя. Главная героиня обрисована в постоянном психологическом развитии, когда мысль прорастает действием, убеждение – поступком. В литературу пришёл герой активной, «трудолюбивой» души и столь же активного поведения. Правда, само это поведение порой отдаёт некоторой театральностью. Постепенное прозрение Сейде изображено сурово и точно, а вот в развязке ощущается некоторая зависимость автора от стереотипов общественного мнения.

Правы были те исследователи, которые указывали на неорганичность такого финала. «Возможно, здесь тема преображения человека раскрыта излишне прямолинейно, – замечал один русский критик, – но вслед за этой ранней повестью вышла “Джамиля”, где исследование духовных сдвигов ведётся обстоятельно, поэтически возвышенно»[20]20
  Лавров В. Человек. Время. Литература: Концепция личности в многонациональной советской литературе. Л.: Художественная литература, 1981. С. 117.


[Закрыть].

В общем, в данном случае художник явно уступил идеологу. И всё-таки это никак не дискредитирует попытки писателя понять «падшего» героя и проявить милосердие.

Как известно, спустя почти 30 лет Айтматов добавил к повести несколько новых эпизодов. Случай в литературе не частый, особенно если речь идёт о тексте едва ли не хрестоматийном. Но на него произвёл сильное впечатление роман Валентина Распутина «Живи и помни» (1974 год). Словно бы оглядываясь на него, Айтматов пишет сцену смерти престарелой матери, на похороны которой Исмаил так и не приходит, опасаясь быть схваченным сотрудниками НКВД. Как и героиня Распутина, Сейде беременеет, что должно усугубить драматизм ситуации. Тем не менее идейная суть повести существенно не изменилась.

«Лицом к лицу» – это книга о войне, о том, что внесла она в жизнь простых тружеников села, как радикально поменялись жизненные и моральные ценности людей. Более того, Айтматов, человек и писатель вообще-то сдержанный, для которого сумрачный гений Достоевского, при всём восхищении им, оставался не близок, – отважился заглянуть за грань, где открывается бездна морального падения, крушения человека. В его лирико-психологической повести о дезертире впервые обозначилось то, что критики потом назвали айтматовским гуманизмом. Автор «Повестей гор и степей» понимал, что каждый человек военного времени живёт в жёстком морально-психологическом климате общества, что он более зависим от общих интересов, нежели от интересов собственных, даже семейных. И в этом писатель уже тогда усматривал основные противоречия человеческой жизни, отдельно взятой личности.

Повесть «Лицом к лицу» стала новым шагом в этом направлении.

А «Материнское поле», ещё одна книга о войне, окончательно закрепила за Айтматовым положение одного из лучших писателей нового поколения не только в Киргизии, но и во всём Советском Союзе.

В художественный центр повести поставлена мать – обыкновенная колхозница, любящая трудиться на поле, видящая в этом своё призвание и находящая душевное, моральное удовлетворение. И вот эта простая женщина не может понять, почему и из-за чего в мире затеваются войны, почему люди убивают друг друга, почему такие люди, как её муж Субанкул, безотказный труженик, и их сын Касым, также любящий работать в поле и выращивать хлеб, должны погибнуть?

О пределах моральной и физической выдержки человека, об испытаниях, которые он готов и может перенести, писатель задумывался давно. Что помогает людям превозмогать боль и страшные потери, не утрачивая в себе человечности, воли к жизни и к труду? Теперь эти раздумья обрели особенную остроту.

«Материнское поле» – это книга о том, что такое истинная человечность и как эту человечность пытается изничтожить война. В ней нет или почти нет традиционных идеологических заклинаний, штампов о «советском патриотизме», несгибаемости советского человека. Это просто повесть о войне, о том, как выдерживают её тяготы простые люди, особенно женщина, мать. Это повесть о том, что такое воля к жизни и откуда она берётся. И берётся она не из лозунгов, висящих на каждом углу, а из любви к людям, к ближнему, к труду, а также из неизбывной веры в торжество добра. По Айтматову, только это способно спасти человека от отчаяния, от потери нравственных ориентиров, от морального саморазрушения. По крайней мере, в таком ключе изображена Толгонай, главная героиня произведения.

Толгонай – это реальное лицо, её хорошо знал писатель, о ней снято даже кино, не раз показанное на экране. Лучшее, что было в её жизни, – это шуршащие колосья пшеницы и встреча во время жатвы с простым сельским парнем Субанкулом, в мозолистых руках которого увиделась ей вся красота рода человеческого. И антигуманная сущность войны в том, что она убивает именно таких людей, пытается вытравить в трудовом человеке его истинную сущность.

Жизнеутверждающий пафос повести огромен. С начала произведения взят возвышенно-скорбный аккорд, задающий тон всей книге.

«В белом свежевыстиранном платье, в тёмном стёганом бешмете, повязанная белым платком, она медленно идёт по тропе среди жнивья. Вокруг никого нет. Отшумело лето. Не слышно в поле голосов людей, не пылят на просёлках машины, не видно вдали комбайнов, не пришли ещё стада на стерню.

– Здравствуй, поле, — тихо говорит она.

– Здравствуй, Толгонай. Ты пришла? И ещё постарела. Совсем седая. С посошком.

– Да, старею. Прошёл ещё один год, а у тебя, поле, ещё одна жатва. Сегодня день поминовения.

– Знаю. Жду тебя, Толгонай. Но ты и в этот раз пришла одна ?

– Как видишь, опять одна.

– Значит, ты ему ничего ещё не рассказала, Толгонай ?

– Нет, не посмела.

– Думаешь, никто никогда не расскажет ему об этом ? Думаешь, не обмолвится кто ненароком ?

– Нет, почему же? Рано или поздно ему станет всё известно. Ведь он уже подрос, теперь он может узнать и от других. Но для меня он всё ещё дитя. И боюсь я, боюсь начать разговор.

– Однако человек должен узнать правду, Толгонай».

Доведённая до края человеческих страданий, потерявшая мужа, двоих сыновей женщина думает о том, что и как сказать ребёнку, которого родила сноха, только не от её сына, а от другого мужчины. Саму сноху, Алиман, она ни в чём не винит, – и это, между прочим, один из лучших образов женщин, когда-либо созданных пером Айтматова. Толгонай видит и понимает, что первопричина всех бед – война.

Война и мир, мать и война, неиссякаемость человеческой воли к жизни в произведении подняты на уровень поистине бетховенского трагизма и героики. Красота мирной жизни и нравственная полнота созидательного труда настолько резко контрастируют с бесчеловечной сущностью войны, что те страницы повести, где изображён довоенный быт семьи Толгонай, читаются как высокая ода жизни, труду, радости.

Конечно, трагедию, подобную той, что пережила Толгонай, люди выносят по-разному, и она изображается в литературе в разном идейном и философском ключе. Примерно в то же время, что и «Материнское поле», была опубликована другая весьма заметная повесть – «Солнце не окончило автопортрет» Кубатбека Джусубалиева, киргизского прозаика более молодого поколения. Герои её, пережившие лишения войны в молодые годы, погружены в настолько глубокое, неизбывное отчаяние, что даже солнце не может внушить им чувство радости и ощущение красоты жизни.

Айтматов строит повествование совершенно иначе. Толгонай потеряла и сына, погибшего на фронте, и сноху Алиман, от которой остался «только росточек – ребёнок», и вообще всех близких. Ей кажется, что лучше «умереть, чем жить так», но это ещё не конец. Это ещё не конец истории, это ещё не конец человека, его жизненных сил. Вслед за Хемингуэем Чингиз Айтматов мог бы повторить: человека можно уничтожить, но нельзя победить. И здесь ни при чём идеалы коммунизма или вообще любых доктрин и учений. Представляя крайнюю степень человеческого отчаяния и безвыходности, писатель неустанно размышляет о путях спасения человеческого в человеке. По убеждению писателя, этот путь может быть найден, если люди ещё способны слышать друг друга, если в душе человека не погибла любовь. Любовь к ближнему, к людям, к жизни.

Айтматов всегда был уверен в том, что мир держится на людях труда, что именно простые труженики являются носителями высочайших моральных и нравственных ценностей. Эти люди – соль земли, её непоколебимый фундамент. Только труд способен возвысить человека и победить эгоизм. Только труд является тем спасительным началом, которое оградит человека от морального и нравственного падения и победит инстинкт разрушения, не допустит всеобщей деградации. В финале повести эта мысль звучит с особенной силой.

«– Мать-земля, почему не падают горы, почему не разливаются озёра, когда погибают такие люди, как Суванкул и Касым ? Оба они — отец и сын – были великими хлеборобами. Мир извечно держится на таких людях, они его кормят, поят, а в войну они его защищают, они первые становятся воинами. Если бы не война, сколько бы ещё сделали Суванкул и Касым, сколько бы людей одарили они плодами своего труда, сколько ещё полей засеяли бы, сколько ещё зерна намолотили бы... Скажи мне, Мать-земля, скажи правду: могут ли люди жить без войны?»

Айтматов никогда не был приверженцем социал-дарвинизма, вообще не преувеличивал значения биологических факторов в поведении человека. В кругу художников и мыслителей XX века молодой Айтматов среди тех немногих, кто вслед за гуманистами эпохи Ренессанса верил в силу активного добра и бессмертие человеческого духа.

Потом эта стоическая вера несколько пошатнётся, её прежней силы уже не ощутишь ни в «Прощай, Гульсары!», ни в «Белом пароходе», ни тем более в романах «И дольше века длится день», «Плаха», не говоря уже о романе-прощании «Когда падают горы».

Но в 1960-е годы Айтматов был твёрдо убеждён, что любые трудности жизни преодолимы, испытания истории можно вынести, и, более того, именно они есть лучший индикатор крепости человеческих убеждений и принципов. Это вполне ощущается в «Повестях гор и степей», которым присущ именно высокий пафос, некий идеализм, особенно когда речь идёт о войне. Забегая несколько вперёд, заметим, что самой яркой литературной манифестацией айтматовского активного гуманизма стала повесть «Пегий пёс, бегущий краем моря», написанная в 1980-е годы. В этом произведении люди идут на сознательную смерть не потому только, что исчерпались в них ресурсы биологического выживания, а из высоких гуманистических побуждений. Дальневосточные нивхские рыбаки верят, что смерть во имя жизни не только возможна, но является продолжением самой жизни и, больше того, её торжеством. Но эта повесть станет практически последним произведением Айтматова, в котором гуманистический пафос определяет и поведенческие линии героев, и их дух «благоговения перед жизнью» (Альберт Швейцер).