Текст книги "Нет звёзд за терниями (СИ)"

Автор книги: Олли Бонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Глава 11. Флоренц. Нежданная встреча

Флоренц сидел в каюте, сжавшись в комок, и позорно ревел.

Это верно, он сам пожелал остаться, чтобы отыскать Эриха. Брат для него был важнее другого мира и ближе Гундольфа, но почему же сейчас так больно? Отчего не отпускает чувство, что совершил ошибку?

Эмма осталась с ним – он о том не просил! Собиралась в другой мир, но узнав, что Флоренц остаётся, передумала. И чего ради? Чтоб он чувствовал вину за отнятую у неё мечту? Показать, что он несмышлёныш, который не справится без присмотра?

Эмма хотела поговорить, но он её не впустил, не отпер дверь.

В брюхе корабля что-то ревело и дрожало. Машина, долго спавшая без дела, с трудом, но откликнулась на старания людей, ожила. В другое время Флоренц крутился бы там, а прогнали – стоял бы на палубе, глядя, как медленно проплывает мимо берег. Ведь это впервые на его памяти корабль стронули с места! Но вот именно сегодня на всё плевать.

Флоренц погладил по рыже-коричневой спине светляка, сидящего рядом. Гундольф оставил в подарок. Более ценной вещи у мальчишки, пожалуй, за всю жизнь не было, но сейчас не радовал и светляк.

Ещё этот Кори, разведчик, портил всё, а последние дни испоганил просто. Вечно крутился рядом, и Гундольф был к нему слишком добр, а потом эти двое начали так переглядываться, будто между ними есть какая-то тайна. Проклятый разведчик хотел отнять дружбу чужака, и у него получилось почти. Гундольф под конец про Флоренца и забывать начал. Только Кори показал-таки своё истинное лицо, не смог удержаться.

А всё же, зачем он удрал? Ведь и так через день бы отпустили на все четыре стороны. Боялся, может, что без Гундольфа с ним тут церемониться не станут.

Флоренц задумался, окажется ли новая стоянка ближе к Раздолью. Если да, сбежать бы при первой возможности. Не для того же отказался от другого мира, чтобы просиживать штаны в поселении и вести ту же жизнь, что и прежде.

Между тем с палубы донеслись голоса, и в них звучала тревога. Что-то пошло не так, сели на мель? Не похоже, удара не было. Может, скалы впереди? Мальчишка решил подняться и поглядеть.

Небесные лодочки следовали за ними, два лёгких судёнышка. Первое уже нагоняло корабль. Не так уж сложно было догнать эту рухлядь, едва переползающую с волны на волну.

Одна из женщин плакала. Кто-то из мужчин, невидимый на тёмной лестнице, ругался, требуя прибавить ходу. Некоторые, как Эмма, ожидали в мрачном молчании, что последует дальше.

Первая лодка нависла над палубой, медленно снижаясь. Люди поспешили разойтись, прижаться к бортам, сбежать под укрытие каюты, что служила столовой, или на лестницу. Флоренц тоже оказался в столовой: Эмма потянула, затем толкнула внутрь, загораживая собой.

– Не бойтесь! – крикнул человек, стоящий у борта лодочки, прикладывая ладони ко рту. – Мы не причиним вам зла, хотим поговорить!

Днище небесного судна глухо ударило по палубе. Затрещали дорожки из веток и старых досок, обвязанных верёвками – здесь лежали такие, чтобы раскалённый от дневного солнца металл не жёг босые ноги.

Лодочка притихла. То, что фырчало в ней, чихнуло и умолкло, уснули двигатели, но печь под куполом продолжала ровно гудеть.

Разведчиков было двое. Первый, пожилой и лысеющий, в тёмных круглых очках, глядел только на приборы, будто и не волновало его, где очутился, и не интересовали все эти люди. Ветер трепал лёгкие пряди его волос, чёрных, с редкими седыми нитями.

Второй, молодой и светловолосый, сдвинув очки на лоб, улыбнулся людям. Он распахнул дверцу, ступил на подножку, а затем спрыгнул на палубу.

– Всего пара вопросов, – оглядывая поселенцев, миролюбиво произнёс он. – И мы оставим вас в покое.

– Какие ещё у вас вопросы? – спросил Джакоб угрюмо, глядя исподлобья.

– О чужаках. Скажите, вы встречали человека, одного или нескольких, которые рассказывали странные вещи?

– Это какие, например?

– А это вы уж мне скажите. Любые чужаки, любые невероятные истории – случалось такое в последние дни?

Флоренц протиснулся мимо Эммы.

– Куда? – прошипела она, пытаясь удержать его за руку, но он стряхнул её ладонь и пробрался вперёд.

– Эрих! – выпалил мальчишка, не зная, что ещё сказать.

Вне всяких сомнений, перед ним стоял он, его брат. Почти не изменился, оставшись таким, как в воспоминаниях Флоренца, разве что окреп, раздался в плечах. Всё те же светлые кудри, не знающие гребня. Глаза теперь, правда, окружены тенями и пролегли уже, потянулись к уголкам тонкие морщинки. Наверное, поэтому и сами глаза кажутся темнее, чем прежде.

Эрих застыл, точно громом поражённый, и глядел не моргая. Ещё бы, мальчишка и сам мгновение назад так стоял, не дыша, не веря до конца в возможность этой встречи.

– Ты же умер, – произнёс Эрих так хрипло, что слова были похожи на шёпот. Затем повторил громче:

– Ты же умер!

– Меня не было в пещерах, когда они обрушились, – пояснил Флоренц. – А после меня приютили местные, и как с тобой связаться, я не знал.

Эрих зажмурился, тряхнул головой, вновь открыл глаза. Затем отчего-то повернулся к спутнику.

– Йохан, он живой? Он не мерещится мне? – спросил, указывая рукой на Флоренца.

– Если мерещится, значит, и мне тоже, – буркнул его неулыбчивый напарник, лишь на мгновение обернувшись.

Только тогда Эрих шагнул вперёд, положил мальчишке руки на плечи и вгляделся в его лицо. Затем крепко обнял.

– Вот так удача! – сказал он, отстраняясь, но не убирая ладоней, будто боялся, что выпустит Флоренца из рук – и тот исчезнет. – И удивил же ты меня, братишка! Я давно уж привык думать, что остался один на свете. Так что, скажи, встречали вы тут чужаков?

Флоренц ощутил досаду. Надо же, столько не виделись, неужто им поговорить больше не о чем? Затем устыдился: у брата важное дело, лодка ждёт, драгоценное топливо растрачивается. А поболтать, конечно, они и после смогут, без лишних ушей.

– Встречали, – с готовностью произнёс он, желая помочь брату. – Только он ушёл уже в свой мир.

– В свой мир? – переспросил Эрих.

– Да, он из другого мира, из Лёгких земель. Две недели здесь провёл, теперь направился к Вершине. Врата откроются, и он уйдёт.

– Вам-то это зачем? Что вынюхиваете? – вмешался в беседу Джакоб.

– Вас это не касается. Городские дела, – ответил Эрих, даже не глядя на старика. – Фло, сумеешь мне показать, где эти врата?

– Конечно! – выпалил Флоренц, придя в восторг от того, что доведётся полетать. И как же давно никто не звал его так!

Тут Эмма вышла вперёд.

– Куда ты собираешься забрать мальчика? – спросила она. – И зачем?

– Сейчас он поможет мне с делом, – подняв бровь, ответил Эрих, – а потом возьму в город. Если не поняла, я его брат.

– Был братом, да с тех пор много воды утекло, – сухо сказала Эмма. – А если его не примут в город, что тогда? Бросишь за стеной?

– Примут, – прозвучал твёрдый ответ. – К моему слову прислушиваются, да и место есть. Фло отправится со мной, это решено.

Мальчишку переполнила радость – так и тянуло рассмеяться, или закричать, или подпрыгнуть. Усилием он сдержал эти порывы, не то ещё брат подумает, что Флоренц слишком мал и глуп для города. А вот за Эмму стало стыдно – лезет куда не просят, да ещё такое мелет! Как бы её грубые слова не обидели Эриха.

– Полезай, – кивнул на лодочку брат, отходя с пути. – Или, может, вещи хочешь собрать? Если что, в городе я тебе что угодно достану. Одежду лучше, башмаки прочнее.

– Нечего мне собирать! – мотнул головой Флоренц.

– Тогда, может, кого-то из людей хотел бы пригласить с собой? Всё же одной семьёй жили столько лет, о тебе заботились. С кем-то жаль расставаться? Слово даю, место в городе обеспечу.

Мальчишка обернулся, поймал встревоженный взгляд Эммы и произнёс, глядя ей в лицо:

– Никого я с нами брать не желаю.

Вот так. Пусть знает, как поучать, и никчёмным и бестолковым его выставлять, и говорить злые слова его брату. Может, поймёт наконец, как портила ему жизнь, как раздражала её навязчивость.

Торопливо поднявшись на палубу небесной лодочки, Флоренц отошёл от края. У бортов были поручни и сиденья, но мальчишка остановился на середине. А то, может, тряхнёт при подъёме, не хватало ещё выпасть да опозориться.

От печи тянуло жаром. Флоренц огляделся, где бы найти себе место. Заметил ящик, но этот Йохан так зыркнул, что садиться перехотелось.

Так что мальчишка просто встал, широко расставив ноги для устойчивости, и постарался принять невозмутимый вид, будто прежде летал не раз.

Эрих взошёл следом, притворил дверцу, слившуюся с бортом, опустил защёлку. Его молчаливый спутник плавно опустил рычаг, ожили двигатели, и палуба корабля ушла вниз и назад. Всё меньше делалась она, но ещё можно было разглядеть фигуры – поселенцы стояли, задрав головы, и глядели лодочке вслед.

– Эрих, а ведь я в другой мир идти хотел, – сказал Флоренц.

Чувства нахлынули, и слова полились потоком.

– Представляешь, ведь чуть не ушёл! И всё-таки остался. Из-за тебя! Думал, сумею отыскать. Эрих, это мне было важнее другого мира, и всё же я так огорчился. Ведь и на тот мир поглядеть хотелось... ой!

Лодочка чуть развернулась, и Флоренцу пришлось ухватиться за локоть брата, чтобы устоять.

– И надо же, как удачно сложилось, правда? – спросил он и тут же продолжил, не дав Эриху и слова вставить:

– Поверить не могу! Отказался от другого мира, чтобы найти тебя – и сразу нашёл! Вот это да! Эрих, а мы с тобой побываем в другом мире? Ты для этого искал чужаков, да?

– Погоди, братишка, – ответил Эрих, улыбаясь. – Меня ждут.

Второе небесное судно, что висело в воздухе, ожидая, сейчас пошло на сближение. Флоренц разглядел, что пассажиров там трое, не считая того, что у рычагов. Все крепкие, у каждого на поясе изогнутые ножны до колена. Мальчишка понял, что это стражи и у них сабли. Видеть не приходилось, но по рассказам знал и теперь загордился, что сообразил.

На том судне открыли дверцу, Эрих тоже открыл и перешагнул с палубы на палубу прямо так, без страха! Ему пришлось сделать широкий шаг, почти прыжок, ведь лодки не могли приблизиться вплотную. У Флоренца даже дыхание перехватило: а ну как одна из лодочек вильнула бы в сторону в этот момент? До воды неблизко, примерно как когда Кори падал. Да, пожалуй, всё-таки не очень весело лететь вниз с такой высоты, теперь разведчика можно понять.

Двигатели шумели, потрескивала печь, и Флоренц не слышал, о чём толковал брат с людьми на том судне, да это и не волновало его. Другое занимало мысли: он попадёт в город! Он нашёл брата, и он летит по небу, как настоящий разведчик!

Каким маленьким, жалким казался теперь корабль внизу. Проржавевший, с выбитыми стёклами палубной каюты, с мятыми бортами, залатанными неумело, нелепый, как вся прошлая жизнь мальчишки. Уж новая будет получше!

Лодка покачнулась – вернулся Эрих. Снова запер дверцу, повернулся к брату:

– Объясняй, куда держать курс.

– К востоку отсюда гора, – охотно пояснил мальчишка. – Высокая, выше остальных. К ней надо. А зачем с вами стражи?

– Слышал, Йохан? К востоку! – крикнул Эрих тому, кто стоял у приборов.

Затем опустился на сиденье у борта, хлопнул ладонью по мягкой обивке, где тёмно-красные полосы чередовались со светлыми, приглашая сесть рядом. Флоренц подошёл, скрывая страх – борта казались слишком уж низкими – и сел, крепко вцепившись в поручень.

– Рассказывай, что за людей ты видел, – сказал ему брат.

– Был один человек... Эрих, неужели он тебя сейчас заботит больше всего? Как ты жил, как устроился в городе? Так ты разведчик? Ты искал меня тогда, да? А дом, какой у тебя дом? Я всё хочу знать!

Эрих улыбнулся, подавшись к нему. Вокруг глаз прорезались морщинки.

– Фло, я сам жду не дождусь, когда смогу тебя расспросить. Но давай отложим на вечер, хорошо? Хочу беседовать, не прерываясь, а сейчас с делом бы покончить. Согласен? Подождёшь?

– Подожду, – кивнул мальчишка, устыдившись. Ведь понимал же, что дело, и всё-таки не удержался, полез. Да ещё, может, брат не хочет расспрашивать при посторонних. Кто знает, каков этот Йохан и стоит ли при нём болтать.

– Так что за человек, говоришь, приходил? Всего один, точно?

– Да, один. Сказал, до него сюда ушли другие, да пропали, а он разведать решил, что с ними стало. Да толком ничего и не узнал кроме того, что в пустошах какие-то злые люди на них напали. Пришлецы с собой носили ценное – зелёные листья, настоящие, живые. Наверное, кто-то позарился на такую добычу.

– И что ж он, человек этот, сказал? Обещал других привести?

Флоренц пожал плечами.

– Он вроде говорил, что сюда ещё придут люди из их мира, но неясно, когда. Часть поселенцев с ним ушла, за остальными он обещал вернуться и тоже забрать, если они надумают, а то и помочь чем. Да ты сам его расспросишь, врата ещё не сегодня откроются. Все они, должно быть, уже на Вершине, решили загодя пойти и там подождать. Ушли поутру, а мы пока корабль с места стронули, полдня прошло.

– А зачем же вы решили отплыть с прежнего места? – спросил Эрих.

– Так наши боялись людей из Раздолья. Думали, им вред какой-то причинить могут.

– Из-за чего это?

– Да цветок виноват. Один из наших, Ник, повёз такой цветок в город и не вернулся. У нас решили, в Раздолье из-за этого всполошились. Может, подумали, краденое, да мало ли что. В нашу сторону и разведчики принялись летать, чего раньше не было. Потому и решили уйти от греха подальше.

– А это хорошо, что ваши не догадались ночью плыть. Мы и не поглядели бы на это ржавое судно, если б только оно не двигалось, и я бы тебя не встретил. Фло, ты бы знал, до чего я рад!

– И я рад, ужасно рад! – ответил мальчишка, расплываясь в улыбке. – Так ты тоже разведчик, да?

– Точно, – кивнул Эрих.

– Скажи, а других разведчиков ты знаешь, или их слишком много и не упомнить? К примеру, знаешь Кори?

Брат даже изменился в лице.

– Знаю. Тебе откуда известно это имя?

– Да парень этот свалился в воду неподалёку от поселения, а Гундольф – так чужака зовут – его вытащил. И этот Кори сказал мне, что тебя не знает! Значит, врал, гад такой. Он вообще мне подозрительным сразу показался.

– И где же он сейчас, на корабле или ушёл к Вершине?

– Да поутру сбежал, а может, ещё и ночью. Спёр у нас машину...

Тут Эрих резко обернулся к своему товарищу и крикнул:

– Йохан, гони! Так живо, как сможешь, в город! К горе потом.

И спросил тревожно, наклонясь уже к Флоренцу:

– Быстрая машина?

– Да нет, из хлама всякого, – растерянно пожал плечами тот. – Я сколько видел, едет лишь чуть быстрее, чем ногами идти. Просто в ней удобнее, меньше устаёшь, да и от ветра защита. А в чём дело-то?

Но брат не ответил, даже не поглядел на него больше. Его внимание поглотил мир за бортом. Он закричал гневно:

– Йохан, я что сказал тебе!

– Да вот она, рукой подать, – откликнулся его спутник. – Только глянем, не спутал ли чего мальчишка, и сразу к Раздолью. Может, гора не та, чего потом зря гонять?

Вершина приближалась, росла на глазах. Пыльные вихри окутывали её, размывали очертания. Сухой колючий ветер доставал даже до лодочки, пляшущей в вышине.

Эрих опустил очки, спрятал глаза. Флоренцу укрываться было нечем, и он жмурился, пряча лицо в сгибе локтя, но это не очень помогало. Глаза слезились.

Лодку трясло, раз или два сиденье вовсе ушло из-под мальчишки, и свободной рукой он так вцепился в поручень, что даже пальцы заболели от напряжения.

– Что это? – крикнул Эрих, чтобы шум ветра не унёс слова.

Полуобернувшись на сиденье и привстав, он глядел вниз. Флоренц не понял, кому брат задал вопрос, ему или этому Йохану, и потому осторожно поглядел тоже.

Вершина была пуста, ни одного человека. А серебряные стволы, которые Гундольф описывал как арки и рисовал на песке, валялись изломанными. Тут же стояла и знакомая Флоренцу жаба, видно, разбитая в борьбе с лозой.

– Это наша машина и есть! – вскричал мальчишка. – А это врата, их сломал кто-то... Кори! Это только он мог сделать! Он сломал врата! Люди теперь никак не уйдут! Зачем, зачем он это сделал?

– Йохан, к городу! – скомандовал Эрих, и лодочка, немного замедлившая ход над Вершиной, вновь устремилась вперёд.

– Погоди, Эрих! Нужно найти наших и Гундольфа! Ведь он был тебе нужен?

– Не страшно, отыщем позже, ведь теперь они никуда не денутся. Сейчас нам важнее успеть к городу прежде...

– Прежде чего?

Брат поглядел на него, помолчал, не спеша с ответом. Затем всё же произнёс:

– Тебе, Фло, чего-то лучше и не знать. Но запомни: Кори – плохой человек, опасный. Если вдруг увидишь его в городе, не приближайся к нему, а тотчас сообщи мне. Не заговаривай и не верь ни одному его слову, понял? Хотел бы я, чтобы ты этого парня никогда больше не встречал.

– Я запомню, – кивнул мальчишка.

И пока летели к городу, он радовался своей проницательности. Надо же, сразу почуял неладное, когда даже Гундольф не распознал чёрной души Кори.

И ведь про врата этот гад не зря выпытывал, только Флоренц ему не сказал тогда ни словечка, не поддался. Кто же обмолвился? Знал старый Стефан, но тоже бы не стал болтать с разведчиком. Неужели сам Гундольф такому доверился? Это было обидно, и сердце кольнуло, точно от предательства.

Тут мальчишка вспомнил, что позабыл светляка в каюте, и радость его окончательно угасла.

Глава 12. Кори. Путь через пустошь

Ржавый мечтал о крыльях.

Кори едва удавалось брести, переставляя натруженные ноги. Казалось, они отлиты из чугуна. Каждый шаг – волевое усилие.

Ржавый подхватывал все задумки Сиджи, но больше всего его поразили крылья. Он мечтал о полёте.

Дышалось тяжело. Казалось, внутри всё превратилось в такую же растрескавшуюся пустыню, как и снаружи. Несмотря на вечерний час, было душно. Зной поднимался от земли. Веки царапали пересохшие глаза. Всё как тогда...

Ржавый без конца твердил им с Немой, что нет вещи лучше крыльев. С ними можно улететь куда угодно, хоть на другой берег. Уйти туда, где не достанут.

Он мечтал о крыльях, и он всё пытался их смастерить. Плевать, что старшие изломали поделку, отругали жестоко за насмешку над Хранительницей. Глупцы, они верили в неё даже на этой вонючей Свалке! Разве это место не служило самым надёжным доказательством того, что на свете не существует ни справедливости, ни Хранительницы?

Хотелось пить. Умыться. Ботинки, даром что сделаны по мерке, натёрли ноги. Рубашка сперва промокла от пота, затем высохла.

Пульсировала боль, волнами расходясь от плеча, но Кори не станет делать ничего, чтобы её уменьшить. Эта боль нужна, чтобы не уснуть, чтобы не упасть, чтобы двигаться дальше. Чтобы наказать себя за самонадеянность и глупость.

Ржавый сделал их, свои крылья. Он крал проволоку и кожу, утаскивал обрезки труб – всё, что годилось ещё на переработку и должно было вернуться в Раздолье. Запускал руку в ящики, когда поблизости не оказывалось стариков, чтобы не увидели.

Поделка вышла грубой и неуклюжей. Что оставалось сказать, кроме правды?

– Они не полетят.

– Полетят! – возразил Ржавый запальчиво. – Полетят, нужно только верить в это!

Немая верила.

Глупые дети, они ведь тогда даже и не знали толком, как выглядят настоящие крылья.

Путь Кори по большей части лежал вдоль старой колеи. Раньше, если верить Леону, туда и сюда спешили поезда, дыша паром. Далеко разносились их гулкие, трубные голоса, дрожала земля, пели песню колёса. То были могучие машины, не чета подвесным вагончикам, что кружили между Свалкой и Раздольем.

Давно уже смолкли те звуки, и нет больше поездов. Всё, что годилось на переплавку, сменило свою форму. Деревянные шпалы растащены, сожжены в кострах и печах, и не осталось от них даже пепла. Рельсы разъехались, покривились. У них не было больше причин держаться вместе.

Знакомая гряда показалась впереди. Когда видишь, что почти у цели, идти становится легче. И всё же предстояло ещё спуститься вниз, в овраг, преодолеть крутой спуск без лишнего шума, чтобы не заметили.

Из этих склонов там и сям торчали искривлённые корни, остатки прошлого. Они уходили в самое сердце земли, так крепко сливались с ней, что даже жадные до топлива люди не сумели их вытащить.

Что за деревья росли здесь прежде, неведомо. Но точно не плодовые, не похожие на городские. Эти наверняка были крепче и выше, раз каждый корень толщиной едва не с человека.

Говорили, эти склоны когда-то покрывал лес. Сотни исполинов стояли плечом к плечу, сплетаясь ветвями, и зелёные волны перекатывались над ними. А по дну оврага пробегал ручей, а может, даже река. С того времени сохранились только рисунки, и если бы Леон не показал, Кори никогда бы и не подумалось, что мир так отличался от теперешнего. Да и на рисунках, казалось, действительность порядком приукрашена. Но Гундольф рассказывал, что в их Лёгких землях остались и реки, и леса – он бы не стал врать. Значит, такое бывает.

Что же он будет делать завтра, когда увидит, что осталось от врат? Проклянёт, не иначе. Ощутит беспомощность, утрату – и пускай. Никак ему, значит, удобный случай не подворачивался, чтобы сказать правду. А ведь времени было предостаточно!

Мужская одежда всегда служила защитой. Это мать ловко придумала, и Кори потом оставалось лишь следить, чтобы другие не узнали правду. Ни к кому не возникало доверия настолько, чтобы открыться.

В городе в своё время подвернулась возможность начать новую жизнь, но Кори не захотелось ничего менять. Как оказалось позже, решение было верным. К женщине мог подойти любой, распустить руки. Вреда, конечно, особого не причиняли, пугали только, сводили к шутке, но что у Кори ниже плеча металл, нащупали бы мигом. Потом и господин Первый не спас бы.

Кори больше никому никогда не откроется. В Гундольфе было что-то особое, раз он так быстро завоевал доверие, и это у неё-то, наученной жизнью. И хотелось взять от него столько воспоминаний, сколько получится унести, ведь сразу было ясно, что времени мало.

А сейчас никак не удавалось понять, была прошлая ночь обретением или потерей. Она выпросила её, выклянчила, как подачку – какой стыд! А о чём хотела сказать после, того лучше и вовсе не вспоминать. Счастье, что не успела. Как только можно было поверить, что он откажется от своего мира ради такой, как она?

На Свалке не раз доводилось видеть грубые, торопливые слияния без капли нежности, даже без особого сочувствия к тому, кто рядом. Слепым, наверное, казалось, что если они не видят ничего вокруг, то и их никто не заметит. А кто, и правда, мог? Калеки обитали на отшибе. Оставались только старики и дети, но первые не любопытствовали обычно. А вот детям, тем было дело до всего.

Кори считала, что уж здесь-то ей всё известно. Думала, так оно всегда и происходит между людьми. Эта часть жизни вызывала лишь отвращение, особенно после того, что случилось с Немой. А поцелуи, подсмотренные в городе, привлекали и отталкивали одновременно. Кори не удавалось понять, что движет людьми, чтобы делать такое.

Но вот впервые пришла мысль, что если рядом особый человек, тогда, может, не так мерзко. Но что это можно делать так по-доброму, бережно, стало невероятным открытием.

Тогда-то к Кори и пришла надежда, что Гундольфу, должно быть, она не совсем безразлична. Иначе стал бы возиться, столько давать? Откуда взял бы это тепло? И вот ведь некстати это всё – и не отказаться от нежданного счастья.

Но так же быстро оно и разбилось. Не зря чувствовалось, что Кори его не заслуживает. Никакая это оказалась не любовь – да как можно было посметь даже думать о ней? Какая ещё любовь, если ты урод, калека, отвратительное существо? Нужно совсем лишиться рассудка, чтобы поверить, что такую полюбят.

Вот и он это понял. Сообразил, что кроме него никто и не поглядит на Кори, и сжалился, не оттолкнул.

Жалость!.. Самое дрянное, что могло случиться. Можно стерпеть насмешки, ругань, но только не жалость. Её ощущают лишь к самым слабым, таким никчёмным, что даже и презирать их не удаётся. Насмехаются над равными, ненавидят сильных, а жалеют только отбросов.

Так будь он проклят, другой мир с его мягкосердечными людьми, со всей их ненужной жалостью, ранящей больше, чем грубые слова! Их теперь никак не прогнать, эти воспоминания о горячих ладонях, о чутких губах, о словах, прошёптанных в ночи, лживых, незаслуженных. Они родили жажду, неведомую доселе, затуманили рассудок. Это было не для таких, как Кори, и не стоило поддаваться глупому желанию. От этого ещё больнее было вспоминать последний разговор. Какая же она жалкая!..

Ловко спуститься со склона не вышло. Часть пути Кори проехала на спине. Комья земли весело запрыгали следом, будто радуясь нежданному развлечению. Один из корней задрал рубаху, оставил ссадину на боку ниже повязки.

Но люди, обитающие внизу, кажется, ничего не услышали. Их жилища находились по ту сторону гряды, и в этот поздний час ни у кого не нашлось причин прогуливаться здесь. Только один человек мог поглядеть в эту сторону, но он-то и был нужен.

Шевелиться после падения не хотелось. Тело отказывалось слушаться. Кончились силы, иссякла и злость, толкающая вперёд. Всё перемешалось – мысли о прошлом, о чужаке, усталость, жажда и боль. Хотелось забытья, чёрной пустоты, где нет ничего.

Но удалось заставить себя сесть. Затем подняться, хотя колени и подламывались. Осталось проковылять ещё немного вперёд, ближе к гряде. Туда, где наверху – не добраться – темнел зев пещеры.

Жаль, что солнце уже закатилось. Безопаснее послать луч света, не поднимая лишнего шума, но выбора нет.

Перчатка всё не поддавалась. Руки тряслись, не слушались, пришлось помогать зубами. На языке, без того пересохшем, остался привкус земли и крови.

Поднеся руку к растрескавшимся губам, Кори согнула указательный палец и дунула в костяшку. Лёгкий звук, переливающийся и чистый, пролетел по дну оврага, отразился от склона. Хотелось верить, что на той стороне его не уловят. С теми лучше было не встречаться, если хотелось жить.

Услышала ли Леона? В голове туманилось...

Ржавый мечтал о крыльях, и он собрал эти крылья. И хотя говорил, что верит в их силу, но испробовать не решался. Хранил на дальнем конце Свалки, чтобы никто не нашёл, и всё мечтал о дне, когда полетит. Изломать бы их тогда, но казалось, у Ржавого вовек не хватит духа на прыжок с края.

И не хватило бы, если б не то проклятое время. Если бы не жара, небывалая прежде, иссушившая часть источников. Если бы не Большой Дирк, решивший изменить закон распределения воды.

Ржавый отыскал их тогда, совсем обессилевших, готовых даже к смерти. Хорошо, что он знал о том укрытии, ведь иначе бы и не догадался. Путь лежал сквозь трубу, покачивающуюся при движении влево-вправо. При этом в куче хлама, которую пронизывал этот узкий тоннель, что-то поскрипывало.

За трубой вставал на дыбы старый вагон, насквозь проржавевший, ощерившийся пастью сгнившего днища. Под ним приходилось двигаться ползком, не то цеплял длинными зубами, рвал волосы и одежду, оставлял ссадины. А хуже того, стоял непрочно, грозил упасть.

За вагоном скопище хлама расступалось, открывая простор. Ещё когда был жив Сиджи, дети натянули здесь старый купол небесной лодки, однако его дырявая тень не спасала от зноя.

Ржавый притащил воду – две фляги, и они распили одну, а вторую приберегли. Старались не налегать, чтобы Немой досталось больше.

– Вы бы видели, что случилось! Ой, что случилось! – бормотал Ржавый, раскачиваясь из стороны в сторону. – Вы бы видели!

Был он тогда то ли напуган, то ли так впечатлён увиденным, что Кори не удалось понять его объяснений. Да он и сказать ничего связно не мог. Это уже позже стало известно, какая заварилась каша.

Калеки впервые решились выступить против остальных. Истощённые, слабые, они всё же нашли силы вооружиться трубами, осколками стекла и прутьями – всем, что сумели найти, не желая умирать без воды.

Когда рассвело, старик обнаружил тело Большого Дирка и поднял шум. Тогда же пришли и калеки. Уроды, может быть, и не хотели драки, только отбить бочонок, но их обвинили в смерти Дирка, и началось побоище.

Слепые, хоть и более здоровые и сильные, оказались уязвимы из-за того, что не видели врага. Их направляли старики, выкрикивая, куда двигаться. Удивительно ли, что калеки постарались уложить стариков первыми? Уцелели лишь те, что догадались убраться.

Незрячие преступники сбились в кучу у бочки, рассудив, что обрубки постараются добраться сюда. Это время и выбрал Ржавый для того, чтобы стянуть фляги у павших, слить остатки воды и удрать, пока не попал под горячую руку. По крайней мере, так показалось Кори из его невнятной речи.

Долго дети не могли решить, стоит ли покидать убежище. Они просидели там следующий день, затем ещё день без воды, а потом к Кори пришло понимание, что нужно идти. Пока не поздно, пока ещё есть силы, не то они так и сгниют здесь, в куче хлама, как ненужный мусор.

Идти пришлось в одиночестве, потому что Ржавый всё больше сидел и бормотал, раскачиваясь, не откликаясь. Казалось, он и не чувствовал, что его треплют по плечу. Немая же будто погрузилась в оцепенение, сжалась в комок, и на любые попытки её растормошить сжималась ещё сильнее.

Первым на глаза попался старик, что прежде прислуживал Дирку. Раскрыв рот, он лежал, глядя в небо. Жидкие седые волосы венчиком рассыпались вокруг головы, а на шее и груди темнели рваные раны.

Поодаль лежали другие: однорукий со свёрнутой шеей, старуха с перерезанным горлом. Сплелись в последних объятиях слепой преступник и безногий. Калека ещё сжимал в окровавленных пальцах длинный осколок, запачканный в буром и густом, а голова его была разбита о камни.

Вонь Свалки стала привычной и не оскорбляла нюх, но от этих людей смердело так, что выворачивало. Ох, да было бы чем. Здесь и прежде умирали, но тех сразу сбрасывали вниз, в ущелье, а об этих никто позаботиться не захотел.

Хоть и мерзко, а пришлось обыскать каждого. Удалось найти две фляги, но одна оказалась пуста, во второй воды на дне. Кори нужно было поглядеть, что с бочкой.

У бочки лежали остальные. Четверо, нет, пятеро мужчин, что обычно работали на дробилке, пара стариков. Их всех достали длинными прутьями, и умерли они не быстро. Двое успели кое-как перевязать свои раны, но это им не помогло.

Здесь же лежала и мать. Она тоже пыталась сражаться, рыжий обрезок трубы валялся подле, а ладонь покрывала ржавчина. Эта труба оказалась короче того прута, что пригвоздил её к земле.

На душе стало пусто. Не больно, не страшно – пусто. Эта женщина когда-то дала жизнь и догадалась выдать Кори за парня, но больше их ничего не объединяло. Разве что ночевали рядом. Мать не рассказывала ни о своём прошлом, ни о том, за что угодила на Свалку. И если ей везло раздобыть лакомый кусок, она давно уже не делилась. Но это пустяки, дети Свалки сами умели добыть пищу и не скулили, если приходилось голодать. А вот простить сделанное с Немой было нельзя.