Текст книги "Нет звёзд за терниями (СИ)"

Автор книги: Олли Бонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Нет звёзд за терниями

Эпиграф

За железным плетеньем стеблей и шипов,

Показалось, звездою блеснула мечта.

Никаких сожалений у тех, кто готов

Непомерной ценою стремиться туда,

Отвергая сомненья и страх,

Оставляя себя на шипах.

Ты прошёл это поле, едва уцелев,

Только главного так и не понял. Гляди,

Что манило тебя – отраженье в стекле,

Настоящие звёзды горели в груди.

Ты их все растерял по пути.

Глава 1. Гундольф. Вокруг Вершины

Лето третьего года новейшего мира подходило к концу.

В этот солнечный, но не жаркий день на Вершину Трёх Миров взошли двое – широкоплечий светловолосый мужчина лет сорока и тоненькая девочка, едва достающая ему до плеча. Белые пряди её волос трепал ветер.

Девочка ненадолго отвернулась. Скрестив руки на груди, она оглядывала зеленеющие окрестности. Повела плечом, и плащ, укрывающий её сзади до колен, качнулся.

Впрочем, если приглядеться, становилось понятно, что это вовсе не плащ, а серебристо-белые крылья, сложенные сейчас. Перья едва заметно мерцали, будто окутанные лёгкой дымкой.

– Наверное, я пожалею, – сказала девочка, оборачиваясь и жалобно поднимая брови. – Я уже жалею. Глупость мы задумали...

– Договорились ведь уже, – твёрдо сказал её спутник. – Я буду осторожен, обещаю. Оружие у меня есть, припасы...

– Как и у других, только их шло два десятка, а ты один!

– Так мне потому и легче будет. Одного, глядишь, никто и не заметит, если там враги. Я далеко не пойду, осмотрюсь, а через две недели встретимся с тобой на этом самом месте. Если не смогу прийти в положенное время, я весточку оставлю. В убежище на той стороне, в тайнике.

Девочка всё молчала, грустно глядя на него, и мужчина поторопил:

– Давай же, Марта, открывай врата, пока нас не хватились!

Пернатая вздохнула, покачала головой и повернулась к серебристым аркам, возвышавшимся неподалёку.

Арки эти состояли из цельных стволов, причудливо изогнутых, и не людская то была работа. Корни необычных деревьев уходили в толщу земли, лозы росли и сплетались, оставаясь живыми. Почву вокруг усеивали семена, маленькие, светлые, будто из четырёх половинок сердечка. А вот листьев у серебряных лоз не было.

Однажды их пытались сжечь, убить в них жизнь, и лозы долго стояли чёрные, помертвевшие. И надо же, как изменились за последние годы.

Девочка погладила тонкие стволы, к чему-то прислушалась, ведомому лишь ей, и выбрала одну из арок. Вынула из складок белых одежд нелепый нож, грубо выструганный из дерева. Поморщившись, провела лезвием по ладони и тут же прижала её к серебристой коре.

Арку затянуло туманом, и сквозь его зеленоватый морок проступили очертания иного мира.

– Ну, до встречи, – сказал мужчина, поправил лямку заплечной сумки и торопливо шагнул вперёд.

– Удачи тебе, – донеслись до него прощальные слова. – И обязательно вернись, слышишь?

Открытые ненадолго, врата растаяли, оставив человека один на один с незнакомым ему, неприветливым миром. Первым делом странник огляделся.

Миров было всего три: Лёгкие земли, оставшиеся позади, Ясные, куда пока никто не совался. И Светлые, родной мир Марты, где она когда-то родилась в первый раз.

У пернатых, в отличие от людей, два рождения. Сперва – яйцо. Затем из него, согретого родительским теплом, на свет появляется младенец. Дальше уже дитя растёт, как самое обычное. Крылья прячутся до поры, и со стороны ребёнок пернатых выглядит сущим калекой с кривой спиной.

Это меняется в день пятнадцатилетия, когда дитя проходит Испытание. Поднявшись на Вершину, бесстрашный малыш делает шаг с самой высокой точки, и в падении раскрываются крылья. С этого дня пернатому не повредят уже ни яд, ни оружие, ни болезни – лишь клинок из древесины лозы может разрезать плоть. Глаза меняют цвет, становясь прозрачно-голубыми, точно подсвеченный изнутри лёд. Пернатый, прошедший Испытание и принявший свой истинный облик, может песнями ускорять рост всего, что рождает земля.

Лёгкие земли благодаря Марте вновь начали зеленеть и дышать. Такая юная, да ещё в одиночку, не могла она сделать многого, но и этого хватило, чтобы спасти людей от голода. Его костлявый призрак надвигался уже на деревушки и города, истощённые бездумным правлением господина Ульфгара.

Путник вздохнул, припомнив, как Марта проходила своё испытание три года назад. Не было у неё ни поддержки родителей, ни положенных почестей, ни праздника. Лишь страх да спешка, да кучка случайных спутников, и солдаты господина Ульфгара стреляли вслед. Сам он, Гундольф, пытался тогда остановить девочку, в последний миг узнав, что Испытание не проходят до пятнадцатилетия. Марте в тот год исполнилось лишь одиннадцать.

Он потерпел неудачу, а девочке повезло. Долго потом все удивлялись этому и в конце концов решили, что могли считаться годы от первого рождения.

Ведь несколько десятков лет яйцо, из которого на свет явилось это дитя, держал при себе господин Ульфгар. Это он, ни на что не годный пернатый, у которого даже не оказалось крыльев, в своём стремлении захватить власть истребил собратьев в двух мирах. Двоих только и оставил – родного брата, искалеченного и беспомощного, и его дочь, застрявшую между первым и вторым рождением. Не жалостью руководствовался господин Ульфгар, вовсе нет. Ведь только кровь пернатых могла открывать врата между мирами, а он, отступник и убийца, оказался не способен даже на это. И когда Светлые земли задохнулись, истощённые, превратившись в бесплодную пустыню, кровь брата проложила господину Ульфгару дорогу в Лёгкие земли. А после он задумывал покорить и третий мир.

Путник усмехнулся, подумав о том, что Марта могла сейчас быть старше него самого, сложись всё иначе. Правда, тогда он и не встретился бы с девочкой, да и в другой мир никогда бы не отправился. Как всё могло пойти, не приди на их земли однажды господин Ульфгар?

Гундольф покачал головой. Толку выдумывать то, чего никогда не случится. Здесь он не за тем.

Марта, узнав больше о родных землях, однажды захотела получить ответ, что происходит там сейчас. Господин Ульфгар, уходя, прихватил с собою приспешников и лучших мастеров, но прочие жители остались. Сумели ли они уцелеть в иссохшем краю, продержался ли хоть кто-то до нынешних времён?

Отправили два десятка крепких ребят, но сперва выстроили на Вершине Светлого мира дом-укрепление. Наполнили подвалы припасами, способными храниться долго, устроили пост для дежурств. Два месяца назад эти парни, закончив с приготовлениями, отправились разведывать окрестности.

На связь они больше не вышли, а в доме остался журнал. Предпоследняя запись – о том, как шесть человек, вооружившись, двинулись вниз. Вернуться намеревались спустя день-другой, сделав пробную вылазку. Хотели поглядеть, что происходит в окрестностях Вершины, долго ли можно продержаться. Ведь воздух был так тяжёл и сух, что люди с непривычки страдали от удушья.

С последним, впрочем, придумали, как бороться. Лучшие мастера Лёгких земель соорудили шлемы, закрывающие лица и соединённые трубками с заплечными сумками из металла и прозрачного стекла. В сумках зеленели жёсткие листья с тёмными поперечными полосами и жёлтой окантовкой. Гундольф никак не мог запомнить сложное название этого растения, очищающего воздух и почти не требующего воды.

Когда небольшая партия отправилась с Вершины вниз, это стало первым серьёзным испытанием для изобретения. Может, листья не так уж хорошо справлялись, а может, повлияло что-то ещё, только люди не вернулись.

О том шла речь в следующей записи. Все оставшиеся, прождав почти неделю, решили пуститься на поиски. Они не хотели идти на риск, собирались при первых же опасениях отступить к убежищу. Но когда в условленный день со стороны Лёгких земель открылись врата, пришедших никто не встретил, дом-крепость оказался пуст.

С того дня в Светлые земли больше никого не отправляли. Размышляли, как лучше поступить, чтобы не потерять людей вновь. Не помешали бы машины, возможно, даже летающие, вот только узкие арки не пропускали крупных предметов. Так что мастера трудились над деталями, а собрать их намеревались уже на той стороне. Работа шла всего месяц и не была пока сделана даже наполовину.

Нашлись, конечно, и те, кто осуждал промедление. Может быть, пропавшие оставались ещё живы, и если пуститься на поиски прямо сейчас...

Впрочем, даже сторонники этой идеи не знали, как избежать при этом неведомых опасностей и не пополнить число бесследно исчезнувших.

А Гундольфу было тошно, до того тошно, что он не радовался, просыпаясь по утрам.

Всё у него шло ладно: работал в охране, да не где-нибудь, а в самой столице, при Марте. Девочка жила во дворце, хотя, конечно, не могла по-настоящему править из-за малого возраста. Многому ей ещё предстояло учиться, и главную работу делали советники. Но население, особенно простой люд, почитали Марту едва ли не как божество. Так что попасть в охрану считалось великой честью, а он, Гундольф, без труда попал. Не просил даже, его самого попросили.

И с друзьями ему везло. Он ведь ничего для этого и не делал, а вот пожалуйста, нынешний главный советник – его лучший друг. Когда-то давно, мальчишками, росли они вместе на Моховых болотах. Враждовали, ладили, опять враждовали. Да что там, много всего случилось, из-за чего товарищ имел полное право от него отвернуться. И лучше б отвернулся. Может, всё не так гадко было бы на душе. Потому что не мог Гундольф глядеть на счастье друга и страдал вдвойне – и от счастья этого, и от осознания собственной низости.

Так уж сложилось, оба полюбили одну женщину. Гундольф до сих пор не мог смириться, что выбрала она не его, хотя времени прошло предостаточно – считай, вся жизнь. Он всё ещё искал встреч, о которых после жалел. Надеялся на их размолвку, желал своему другу неудачи и тут же с отвращением гнал от себя такие мысли. Наконец, однажды утром понял, что готов пустить себе пулю в лоб, только бы всё это уже прекратилось.

И тогда, упросив Марту, он отправился в Светлые земли. Отправился тайно – кроме девочки, никто о том не знал, никто не дал одобрения. Гундольф не испытывал страха и не боялся смерти. Он лишь надеялся, что сумеет принести хоть немного пользы, а большего ему и не требовалось.

И вот он здесь. Врата закрылись, и в ближайшие две недели дома ему не видать.

Путник обошёл убежище снаружи, огляделся. Рука ветра стёрла следы с пыльного склона, свежих не оказалось. Значит, никто тут не побывал с прошлого раза.

Отпер дверь ключом, сел за стол, притянул к себе журнал, взятый из тайника в стене. Задумался ненадолго и сделал запись:

«Похоже, с того времени, как написаны последние строки, в убежище никто не возвращался. Я, Гундольф, спущусь с Вершины и направлюсь на восток. Каждые сто шагов буду бросать на землю семечко лозы. Далеко уходить не собираюсь, но если не вернусь, сможете проследить мой путь».

Он хотел было прибавить что-то ещё. О любви, толкнувшей его на этот шаг, или пожелание счастья оставшимся в другом мире и просьбу о нём не жалеть, или подобную глупость. Но удержался всё-таки, захлопнул журнал и вернул его в потайной отсек. Мало ли кто мог сюда прийти, вломиться внутрь. Записи должны находиться в безопасности, где позже их отыщут свои.

И тут путник насторожился: над головой раздался звук. Лёгкий совсем, будто кто негромко стукнул раз или два. А после всё затихло.

Может, конечно, и разболталось что на кровле от ветров. Или птица, если есть здесь птицы, прилетала ненадолго. Звук был негромок, больше не повторился, и Гундольф думать о том забыл.

Он проверил бочки, наполненные ещё два месяца назад. Вода в них застоялась, и осталось её немного. Вскарабкался на крышу, где находились баки, но не обнаружил ничего, кроме сухой пыли. Такого он не ждал.

С собой-то он, конечно, брал и питьё, и припасы, но не на две недели же. Рассчитывал найти что-то здесь или пополнить фляги при первом дожде, но иного плана не было. Ладно, цветку за стеклом подойдёт и затхлая вода, а сам он постарается расходовать запасы бережливо.

Причин долго сидеть в доме Гундольф не видел, потому уложил сумку заново, прихватив лишь самое необходимое, и решил до темноты прогуляться в окрестностях Вершины. Выйдя наружу, он натянул маску, чувствуя себя глупо, и порадовался, что никто его не видит. Поступающий по трубкам воздух тонко пах травой, что было куда приятнее, чем давиться сухой и жаркой пылью, но окружающий мир сжался до двух круглых затемнённых стёкол. Гундольф не видел, что творится по сторонам, да и звуки стали глуше, хотя в области ушей кожаный шлем имел вставки из ткани. Ветер, со свистом вьющийся у скал и налетающий на дом-крепость, будто примолк. Путник ощущал его толчки, но мало что слышал.

– До чего неудобно, – проворчал Гундольф себе под нос. – Вот не удивлюсь, если те оступились сослепу и найдутся внизу со свёрнутыми шеями.

Маску он, впрочем, не снял. Запер дом и побрёл осторожно по каменистой тропе, то и дело пропадающей. Раз или два пришлось спускаться с высоких валунов, пачкая рубашку и обдирая руки, стараясь не разбить стекло заплечной сумки. Наверное, удалось бы отыскать и путь удобнее, да лень было петлять по склону.

У подножия путник остановился, чтобы отдышаться и оглядеться.

Куда ни глянь, тянулась бурая равнина. Ветер гонял пыль, то рождая небольшие вихри, то рассеивая их. Пыльная волна внезапно накрыла Гундольфа с головой, и где-то с полминуты он ничего вокруг не видел. Даже попытался машинально протереть глаза и в первое мгновение удивился, наткнувшись на стёкла. Да, если б не маска, долго пришлось бы откашливаться.

Он поглядел на компас, закреплённый на запястье, а затем по сторонам. К востоку, куда Гундольф изначально собирался,тянулась скучная пустошь – кое-где валуны, кое-где жёсткий коричневый кустарник, а по большей части голая пыльная земля. Потому он решил для начала обойти здешнюю Вершину по кругу – глядишь, наткнётся на следы пропавшего отряда. А перед тем, как идти, бросил под ноги семечко лозы, как и собирался.

Он шагал неторопливо, тщательно оглядывая землю в поисках следов. Наверное, четверть пути осталась за плечами, когда под ногами что-то блеснуло. Присев, Гундольф поднял небольшой запылённый осколок. Не пришлось долго думать, чтобы сообразить: от заплечной сумки. Такая была у каждого в том отряде.

Путник оглядел всё вокруг. Коричневые стёкла маски спасали от солнца и пыли, но вот обзор затрудняли порядочно. Не доверяя глазам, Гундольф руками ощупал землю, но больше ничего не обнаружил. Странно, ведь если сумка разбилась, не мог же отлететь всего один осколок! Хотя, может быть, остальное собрали, надеясь позже склеить. Но отчего могло разбиться стекло? Тот человек здесь упал?

Гундольф ещё немного постоял в задумчивости, решая, то ли ему вернуться в дом и оставить запись о находке, то ли этот пустяк не стоит и упоминаний. Склонившись к последнему, он продолжил путь вокруг Вершины.

А ветер между тем разыгрался. Порой он налетал с такой силой, что Гундольф, никогда не считавший себя слабым, оступался, опираясь рукой о камни. Клубящаяся пыль застила небо, покалывала открытые ниже локтя руки, с тонким песчаным звоном колотила по стеклу заплечной сумки. Путнику стало ясно, что пора или поворачивать назад, или искать ближайший путь наверх, к дому. Из чистого упрямства он решил двигаться вперёд, держась вплотную к Вершине, что вставала здесь крутой стеной. Дорогу к убежищу он рано или поздно найдёт, да ещё и осмотреть успеет больше, чем если бы вернулся.

Справедливости ради, стоило признать, что при таких обстоятельствах можно проглядеть и весь пропавший отряд, даже если он окажется прямо перед носом. Но Гундольф надеялся, что ему повезёт.

Путь преградил здоровенный, выше плеча валун, почти не присыпанный пылью и по виду лежащий здесь недавно. Путник поглядел на него с опаской, затем перевёл взгляд наверх. Не собирается ли упасть ещё один такой?

Но пылевая буря окутала Вершину, скрывая из виду её склоны.

Гундольф решил идти вперёд не мешкая. Может быть, прошлый отряд заплутал именно в такой пыльной круговерти, а позже люди не отыскали дорогу назад? Хотя сложно не заметить Вершину, когда ветер уляжется. Вон она какая...

Позади раздался то ли скрип, то ли треск, приглушённый тканью шлема. Гундольф долго не раздумывал: если это камень, нужно скорее убраться с дороги, а глазеть не время. Он ринулся вперёд, надеясь лишь, что не окажется на пути летящего валуна, а за спиной раздался вроде бы человеческий крик, точно окликнул кто. Да и треск утих, ничего не катилось с грохотом, не рушилось. Потому, отбежав немного, Гундольф остановился, чтобы поглядеть назад.

То, что он принял за валун, оказалось машиной. Замшелая и нелепая, покачивалась она на четырёх подпорках, приподнявшись над землёй. И что-то ужасно напоминала.

– Жаба, – прошептал Гундольф, догадавшись.

Он, выросший на Моховых болотах, в детстве видел этих тварей едва ли не каждый день. Но никогда они его так не пугали, как это страшилище в полтора человеческих роста. И ведь знал он, слышал не раз, что в Светлых землях тоже мастерили механизмы в прежние времена, пока не истощились запасы топлива. Только Гундольф представлял поезда, экипажи, но уж никак не механических жаб. Как же она движется, что даёт ей эту силу? И если такая прыгнет, останется ли от него хотя бы мокрое место?

– Стой! – раздался окрик. – Не беги!

Теперь голос прозвучал отчётливее, и Гундольф разобрал слова.

Чудищем, похоже, кто-то управлял, и поди разбери, что в голове у незнакомца. Один на один вести с таким беседы не хотелось. Рука невольно потянулась к револьверу, висевшему на поясе, хотя не было уверенности, что оружие поможет.

Жаба дёрнулась вперёд, и Гундольф, плюнув на револьвер, бросился бежать. Он надеялся на то, что вверх по склону машина не заберётся или отстанет, выискивая удобный путь, тогда получится спрятаться в доме, за крепкими стенами. Но успел пробежать не больше шести шагов, как почувствовал, что его охватывает ремень.

Кожаная петля натянулась, сбивая с ног, и земля полетела навстречу.

Глава 2. Флоренц. Чужак в поселении

Мальчишка потянулся, жмурясь. Не хотелось размыкать веки: казалось, сон тогда сразу улетит и забудется. А сон был хорошим.

Снился Эрих, снились прежние времена...

Койка мягко покачивалась, но мальчишка так уже привык к постоянному движению, что вовсе его не замечал. Он всё-таки раскрыл один глаз, чтобы поглядеть на портрет.

Прямо над его головой по низкому потолку каюты расползалось ржавое пятно, очертаниями напоминающее лицо Эриха. Вот здесь изгиб – улыбка. Неровности по краям – как будто кудри, такие же светлые, как и у самого Флоренца.

Мальчишка однажды развёл комок глинистой почвы с водой, подкрасил пятно, как умел, добавил теней. Наверное, если бы Эрих увидел, то пожурил за грязь над кроватью. А может, и не стал бы. Если бы понял, как Флоренц тосковал по нему все эти годы, как хотел, чтобы они были рядом – хотя бы вот так.

Но сейчас, приглядевшись, мальчишка вздохнул разочарованно: во сне брат выглядел куда более живым и похожим на себя, чем эта жалкая попытка его нарисовать. И образы, что приснились, конечно же, сразу умерли. Воскресить их никак не удавалось, даже если зажмуриться вновь.

Их отцов родила одна мать. Эрих был братом и лучшим другом, хоть и старше на добрый десяток лет. Сколько мальчишка себя помнил, он находился рядом. Всегда терпеливо выслушивал, мастерил нехитрые игрушки, неизменно улыбался. Ни единого раза не случилось, чтобы подосадовал или отослал. А ведь нашлись бы у него, надо думать, дела интереснее, чем с мелочью возиться. Да и обязанностей хватало.

Жили они тогда в другом месте, у небольшого источника, ближе к Раздолью. В пещерах, где тянуло влагой – не здоровой, солёной морской влагой, а сыростью больного камня, незаметно выпивающей жизнь. У всех, кто постарше, ныли кости. Флоренц помнил ещё, как жаловались старики.

В том поселении насчитывалось три десятка человек, больше даже, чем здесь, в приморском. Люди выращивали сладкие мучнистые корни – и жарили их, и варили, а чаще сырыми грызли, стараясь беречь огонь и воду. Иногда ходили к городу, обменивали запасённую воду или хворост на сушёную рыбу, на чёрствые лепёшки – их полагалось размачивать в воде, пока не выйдет жидкое месиво. Из одной лепёшки выходил обед на троих, и мальчишка хлебал через край, передавая миску матери, а та – Эриху. Завтраков и ужинов у них не бывало, да и с обедом везло не всегда.

Эрих брал его с собой, отправляясь за хворостом. Часами бродили по пустоши, ноги уставали, но никогда бы мальчишка в том не признался брату. А то в другой раз, пожалуй, и не взяли бы, а он эти прогулки любил.

Брат рассказывал ему о Раздолье. О настоящем живом городе, единственном в Светлых землях, где ночуют не как придётся, не в осыпающихся пещерах, а в красивых домах.

Жилища в Раздолье, уж наверное, были хорошо укреплены и не обрушивались людям на головы, как непрочные каменные своды. Когда Флоренцу исполнилось года три, так погиб его отец вместе с частью поселенцев. Они пытались установить подпорки, но, видно, камни уже едва держались, и для работ оказалось слишком поздно.

Ещё брат говорил, что в Раздолье хватает еды и воды, там не накатывает страх, что придётся голодать. Этого Эрих всегда боялся: его собственный отец умер в голодный год однажды давно, ещё до рождения Флоренца. Мать ушла и того раньше.

Если день стоял не слишком ветреный, братья забредали далеко, к старым руинам. Вот там было веселье! Эти дни мальчишка любил больше всего.

Там тоже стояли дома, пусть побитые непогодой, но настоящие, с четырьмя стенами, некоторые даже и с крышами. И хотя булыжник во многих местах вспучился, а то и раскатился, вытесненный жёстким кустарником, всё-таки брошенный город расчерчивали настоящие дороги! Шаги по ним звучали звонко и непривычно, ноги двигались легко, не ожидая подвоха. Не то что на каменистой или изрытой выбоинами почве.

У дорог встречались машины. Чаще всего небольшие, с сиденьями внутри и четырьмя колёсами по бокам. Флоренц любил, забравшись внутрь, дёргать рычаги. Правда, те, заржавевшие, обычно не поддавались.

– Эрих, – спрашивал он, – а отчего прежние глупые люди строили машины с колёсами? Они что, не знали, что такие нигде не проедут, или катались на них только по городу?

– А что, если раньше дороги пролегали везде? – задумчиво отвечал ему брат. – Что мы с тобой знаем о прежней жизни, а?

Если время позволяло, они добирались до башни – самого высокого строения, которое только существовало. Серой горой возвышались стены её над городом, и с верхней площадки можно было разглядеть все дома, все дороги между ними, и брошенные экипажи, и остатки иссохших садов, и пробитые спины теплиц. А дальше, за городом, тянулась бескрайняя бурая пустошь, как ржавчина, покрывающая землю. Спустившись по непрочным ступеням, предстояло идти туда, к далёкому поселению, да ещё и хворост тащить. Эта часть дня была мальчишке не по душе, но что поделать – неизбежная плата за развлечение.

– Представь, Фло, что этот город живой, – говорил Эрих. – Стёкла в окнах целы, стены крепки и крыши на месте. На каждой – печная труба, и в холодный сезон трубы дымят, потому что дров достаточно, и жителям тепло, и они едят горячую пищу. А дороги ровные, как гладь воды, и по ним разъезжают колёсные машины туда-сюда. Слышишь их шум?

Мальчишка закрывал глаза... нет, тогда ему и глаз не требовалось закрывать, чтобы живо представить подобное. Он глядел вокруг – и видел город таким, как описывал брат.

– А вокруг люди, и нет на их лицах тревоги. На них чистые и новые одежды – и на нас тоже. А вот наш дом, и перед ним живые растения, зелёные. Вон та комната с балконом на втором этаже – моя...

– Я тоже хочу комнату с балконом! – выкрикивал Флоренц.

– Хорошо, она твоя. У меня другая, с выходом на крышу. По ночам я лежу в гамаке и гляжу на звёзды.

– И я...

– И ты, конечно. Крыша ведь большая. Там висит и второй гамак, для тебя. А знаешь что, Фло? Всё это у нас будет взаправду, слово даю. Ещё год подожду и двину в Раздолье. Если стану сильнее и крепче, меня обязательно примут.

– И я с тобой!

– Конечно, только не сразу. Сам знаешь ведь, детей не берут, не то я прямо сейчас бы пошёл, не ждал. Ты подрасти, и я заберу тебя. А до тех пор буду передавать гостинцы из города, если получится. Ох, до чего там, наверное, хорошая и вкусная еда! Да и всё остальное тоже.

– Эрих, а вдруг тебе откажут? – спрашивал мальчишка, и в душе его мешались страх и надежда.

– Не откажут, – уверенно отвечал брат.

Прищурившись, он глядел вдаль с лёгкой улыбкой, и казалось, ясно видел будущее, где всё складывалось так, как нужно ему.

– Я всё сделаю, Фло. Слово даю, всё, что в моих силах, только бы попасть в Раздолье. Хуже нет, чем голодать и думать всякий раз: неужели вот он, конец? Я так устал. Хочется жить и знать точно, что завтра будет еда, и после будет. Да и вам с матерью помогать смогу, я надеюсь.

Мечталось легко и приятно. Но когда Эрих ушёл, взаправду ушёл, Флоренцу стало совсем не радостно. Два дня он проплакал, затем стащил припасы и в одиночку сбежал к заброшенному городу.

– Вот это наш дом, – бормотал он, – и сад перед домом. А комната с балконом – моя.

Но без Эриха город не оживал, оставаясь пыльным и пустым. Сад не появлялся, на улицы не выходили весёлые горожане, лишь чудились недобрые взгляды из провалов разбитых окон. И что-то скрипело в домах от ночного ветра, и тянулись чёрные тени, стремясь поймать случайно забредшего мальчишку, опутать сетями, оставить и его таким же холодным и неподвижным, как всё вокруг. Самая страшная то была ночь.

Вернувшись домой на следующий день, Флоренц получил от матери как следует. Было всё – и крики, и побои. Удрал, не сказавшись, унёс еду, предназначенную двоим на три дня. Вина немалая, конечно, что тут спорить. Но мальчишка, опустошённый первой большой потерей, видел лишь одно: новую несправедливость. И едва только смог, он вновь сбежал, твёрдо решив остаться в заброшенном городе, да там и помереть. И пусть мать жалеет, что избила, и пусть Эриху станет совестно, что бросил...

Странно, но это его и спасло. На четвёртый или пятый день – со счёта сбился – мальчишка вышел на шум. Думал, за ним явилась мать, а может, даже Эрих, но то оказались незнакомцы. Они пришли в брошенный город в поисках материалов и инструментов.

По счастью, у них с собой оказалась вода. Флоренц не помнил, чтобы до того времени или после его так мучила жажда. С собой-то он прихватить флягу не догадался, а в окрестностях города источников не было. Не зря же это место забросили люди.

– Да так и нам на обратный путь не останется, – со смехом сказал один из мужчин, и мальчишка тогда только с испугом оторвался от горлышка. – Ты откуда здесь, птенец?

– Я из поселения, недалеко оно, в паре часов пути всего. У нас источник есть, вам позволят взять немного, должны позволить! Я расскажу, что вы со мной делились.

Чужаки переговорили и решили сделать крюк, но не ради воды, а чтобы отвести мальчишку домой.

– А то ведь родные, поди, с ума сходят, куда запропастился. Да и опасно мальцу такому в одиночку через пустошь идти. Люди-то всякие могут повстречаться.

– Ну, мать вряд ли обрадуется, – угрюмо пробормотал Флоренц. – Опять три шкуры сдерёт небось...

Он шагал впереди, показывая дорогу, и чем дальше, тем труднее становилось идти. В горле комом стояло неприятное предчувствие. Прошлые синяки не сошли ещё, теперь заработает новые.

А позже, уже у поселения, он понял: что-то не так. Ни единой души вокруг, и драгоценная влага утекает в сухую землю, переливаясь через край широкой металлической ёмкости. Обычно всегда кто-то крутился рядом, наполняя бочки и фляги, подставляя под тоненькую струю вёдра для полива. До наступления ночи воду вычерпывали почти всю, и к утру она не успевала достичь даже середины стенок. Что же случилось, что об источнике забыли так надолго?

– Мама! – закричал мальчишка дрожащим голосом, забыв напрочь о том, что опасался тумаков. – Мама, мама!..

Он бросился вперёд, и спутники догнали его лишь у входа в пещеры. Точнее, у того места, где прежде был вход. Каменные жилища, все три, обрушились. И случилось это ночью, раз ни единого поселенца было не видать снаружи.

Чужаки попробовали разобрать завал, но валуны наверху шатались опасно, а изнутри не доносилось ни звука.

– Пещеры глубоки? Другой выход из них есть? – спрашивали мальчика.

На оба вопроса ответ был – нет. Значит, рассудили его спутники, в живых не осталось никого.

Они взяли мальчишку с собой, хоть он им приходился никем. Не сын, не брат, не ахти какой помощник в шесть-то лет. Да ещё и заболел после, долго провалялся, ослаб – лишний рот да лишние заботы, не больше.

В прошлом Флоренц слышал разные страхи – и такое, что в пустошах Запределья можно встретить охотников на людей. Изголодавшие, пожирают они себе подобных. Мать всякий раз напоминала о том, отправляя их с Эрихом за хворостом, и приказывала не задерживаться.

Так что боялся мальчишка тогда, не к таким ли попал, но ему повезло. Эти люди оказались приморцами с побережья и жили совсем неплохо. Тут он и провёл восемь лет, больше половины жизни.

Домом для всех служил старый корабль, а пищу и тепло давало море.

В этих синих водах, обычно спокойных, водилась рыба, попадались и крабы. Один терпеливый рыбак мог, потратив половину дня, обеспечить едой всех остальных. Море приносило и удивительные растения – полупрозрачные зелёные, без корня, и красные, напоминающие крошечный сухой кустарник. А ещё на камнях росли бурые, длиной с руку, а то и больше, разлапистые. Зелёные шли в пищу, остальное просушивали на палубе и пускали на растопку.

Жаль только, что морская вода не годилась для питья. Обидно: много её, но она горько-солёная... Подумав об этом, мальчишка так и подскочил на койке, едва не ударившись головой.

Как же он мог забыть про опреснитель! Вечером следовало слить остатки и набрать морской воды в ёмкости, но отвлёкся на что-то, а там и спать отправился, не завершив дело. Ох, только бы ещё никто не встал! Может, удастся всё провернуть незаметно.

Сунув ноги в башмаки, он заторопился на палубу. Но там уже был Джакоб, и не где-нибудь, а именно у опреснителя. Он опрокинул ведро над ёмкостью, а заметив мальчишку, поглядел на него укоризненно.

Неподалёку лежали снасти – видно, старик собирался на рыбный лов, да прежде проверил баки.

– Я сам, – произнёс негромко мальчишка, стыдливо втягивая голову в плечи. – Я закончу...

– Иди уж, – неприветливо бросил Джакоб, угрюмо глядя из-под седых косматых прядей, спадающих на лоб. – Развлекайся, спи, или чем таким важным ты там был занят, что обязанности позабыл. Что прежде от тебя толку не было, что сейчас. Нахлебничек...