Текст книги "Нет звёзд за терниями (СИ)"

Автор книги: Олли Бонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

Глава 5. Флоренц. Третий лишний

Чужак пробыл у них только три дня, а Флоренц уже хотел, чтобы он остался насовсем. Вот уж чьи рассказы можно было слушать целыми днями, и вовек не надоест!

Поселенцы-то что? Хорошие они, конечно, да скучные. Попроси их занятную историю поведать, расскажут, как у Хильды с верёвки портки улетели в море, а Ник на лодке их догонял. Или вот старый Стефан сделал первую жабу, влез, а она возьми да и развались. Да ещё Эмма однажды рыбу поймала мало не в человеческий рост, а Мартин с причала в воду свалился, оступившись. А больше, пожалуй, и вспомнить-то нечего, день на день тут похож.

Зато Гундольф не таков. Ох, как начинал он вспоминать о своей работе в страже, так Флоренц и дыхание задерживал, чтобы ни словечка не пропустить. Даже сны теперь начали видеться новые – не про Эриха и дом с балконом, а про чужой город, где в тёмных закоулках можно и на нож нарваться. И он, Флоренц, конечно же, выслеживал злодеев и ловил. Ни один от него не ушёл.

И форму ему выдали красивую, с блестящими пуговицами. Стоило девчонкам поглядеть на эти пуговицы, как они влюблялись, а воры да убийцы от страха тряслись.

Впрочем, девчонок вообразить было сложно – в приморском поселении и самые младшие из женщин годились Флоренцу в матери. Зато бандитов он представлял с лёгкостью.

Вот только старики, если оказывались рядом, всё портили. Аж выть от досады хотелось. Всё расспрашивали про Мильвуса Пресветлого, никак не хотели соглашаться, что он не за помощью к Хранительнице ушёл, а просто сбежал туда, где легче живётся. Ладно ещё один раз про это послушать, но они прямо-таки не унимались.

А если про Лёгкие земли спрашивали, то тоже про скучное. Сколько там населения, много ли городов и деревушек. Какой работой занимаются жители, да охотно ли примут новых, выделят ли жильё. Сомневались, хватит ли еды на всех, и пытали, есть ли в Лёгких землях море, а в море рыба. А когда Гундольф в который раз им терпеливо растолковывал всё, качали головами, до конца не веря в доброту незнакомых людей. Не веря в живые города, где товаров и еды в избытке, в поля, где шепчутся высокие колосья, и в небо, не выцветшее, а голубое, откуда временами сама собой падает вода. В воду эту, правда, и Флоренц не очень-то верил.

Нет, куда лучше было, когда они с чужаком оставались вдвоём и никто не встревал с глупыми вопросами.

Гундольф похвалил мальчишку. Сказал, что следить за опреснителем – важная работа, от которой зависит жизнь всего поселения, её доверишь не всякому. Отчего Флоренцу прежде никто такого не говорил? Он теперь заглядывал в баки по двадцать раз на дню, подливал воды, ни разу о деле не забыл!

И как рыбачить, чужак ему показал. Оказалось, мальчишка слишком торопился, боясь, что рыба уйдёт, а именно потому она и срывалась. А уж когда Гундольф ему крючок наточил, дело и вовсе пошло как по маслу. Впервые за всю свою жизнь, чуть не лопаясь от гордости, Флоренц поставил на причале ведро с тёмными круглобокими рыбёшками, полнёхонькое! Греметь при этом старался погромче, чтобы все, кто рядом, заметили и оценили. Вот так-то, вот вам и нахлебничек, съели?

А главное, этому человеку можно было спокойно доверить все свои мечты. Мальчишка рассказал и про Эриха, и про город, и про прежнее желание туда уйти – и Гундольф не стал упрекать в неблагодарности. Не сказал он, мол, поселение тебя растило, пришло время отдать свой долг, помочь старикам. Всё он прекрасно понял и растолковал, что жизнь Флоренца лишь ему самому и принадлежит, ему и решать. Захочет – в город уйдёт на поиски брата, захочет – вернётся. Да к тому же есть теперь дорога в иной мир, старики могут перебраться туда, доживать беззаботно, и помощь мальчишки им не потребуется.

А вот этот самый иной мир Флоренца вроде как и не радовал. Здорово, конечно, что есть такое место, где жизнь легка, где стоят большие города, окутанные сетью дорог, где ездят экипажи, а в полях колосится будущий хлеб. Да только Гундольф вернётся туда и сразу станет чужим. Даже если отправиться следом, не будет больше причин оставаться рядом с этим человеком. И вот так проводить дни за разговорами, за рыбалкой они больше никогда, никогда не смогут.

Здесь, конечно, где-то оставался Эрих, с которым не виделись восемь лет – для мальчишки это составляло больше половины жизни. Знать бы, как всё сложилось у брата, обрадуется ли встрече. А то ведь, может, давно оплакал младшего братишку да позабыл, завёл семью, и живут они теперь в доме с балконом, а для Флоренца там и места не отыщется. Но нет, нет, Эрих не такой, он не бросил бы!

– Гундольф, а у тебя есть семья? – спросил однажды мальчишка, замирая.

– Не сложилось с этим, – хмуро прозвучал ответ. – Отец да мать померли давно, я тогда чуть старше тебя был. В ту пору и девушку встретил, лучше неё для меня никого не было, да только выбрала она другого. Ну, а мне другие не надобны.

– Жалко, – сказал тогда Флоренц, а сам порадовался, что у чужака нет детей. Хотя чего радоваться, будто тот случайного знакомца в сыновья возьмёт.

Но время ещё оставалось, целый десяток дней, и можно было просто наслаждаться каждым мгновением, гоня прочь мысли о том, как оно устроится дальше.

На четвёртое утро, так рано, что солнце ещё не показалось, а у воды становилось даже зябко, мальчишка отправился с Гундольфом ловить рыбу. После они собирались поискать раковины у камней – поселенцы не обращали на них внимания, не считая за пищу, а оказалось, внутри этих чёрных наростов скрывается мягкое и нежное. И если подогреть на железном листе, раскалённом от солнца, створки раскроются. Это Гундольф показал.

В тени высоких камней, погружённых в воду, устроен был небольшой причал. Неказистый, из листов металла, несхожих по размеру, цвету и форме: вот тёмный, почти чёрный квадрат с выпуклыми полосами, вот гладкий рыжий лист, проржавевший уже, а вот криво обрезанный серый, с крыши какой-то машины, прихваченный по углам разной величины болтами. В воду уходили подпорки – какие из круглых труб, а какие из планок, согнутых уголком.

Лодку, привязанную здесь, скрывали валуны, да и рыбаков с берега никто не сумел бы увидать. Так местные сделали нарочно, на случай, если разведчики из Раздолья окажутся неподалёку.

Только раздольцев никто и никогда здесь не видал. Те к побережьям совались редко, всё больше облетали Запределье и поселения, выросшие у источников. Потому-то Флоренц и удивился, завидев лёгкую лодочку.

Её, если по правде, первым заметил чужак. Толкнул мальчишку локтем, спросил негромко, указывая рукой:

– А это что такое?

Флоренц уставился в небо. Определённо это было не облако, а летающая машина, вот что такое. Лодка, похожая на рыбацкую, только стройнее и изящнее, серебристая, блестящая, с изогнутым носом. А над ней – светлый шар из материи. Хотя нет, это спереди он казался шаром, а как лодка развернулась, стало видно, что вытянут вперёд и назад, точно рыбий пузырь.

– Небесная лодочка, – шёпотом почему-то ответил мальчишка. – Никогда прежде не видал, но точно она, я уверен. В таких, говорят, люди из Раздолья по небу плавают, разведчики.

– Что ж они здесь забыли-то? – хмыкнул Гундольф. – Пожалуй, лучше, чтобы нас не заметили.

А лодка, как назло, зависла напротив камней. Мальчишка надеялся, причал скрыли глубокие тени, но как знать, со стороны ведь не оценишь. А вдруг разведчики именно сюда сейчас и пялятся?

У борта показались две фигуры. Один указал рукой в море, обнимая второго за плечи. Флоренц съёжился, поджав ноги, ощущая спиной сырой каменный холод, даже дыхание задержал. Может, те и не собираются причинять вреда, да мало ли! Старики не раз вспоминали о прежнем разорённом поселении, о пропавших бесследно людях, только о том не думалось всерьёз до этой минуты. Ох, лишь бы не заметили, лишь бы на корабль внимания не обратили, лишь бы...

Как это случилось, мальчишка не понял, увидел только уже, что вниз летит фигурка и уходит в воду с плеском. Море сомкнулось над человеком, брызги улеглись, и поверхность в том месте снова стала маслянистой и ленивой.

А лодочка развернулась да и полетела прочь, будто тот, второй, и не думал спасать товарища. Впрочем, может, у него не нашлось верёвки, и он хотел посадить лодку, а затем вернуться вплавь.

– Ой! – только и успел сказать Флоренц. – Будем сидеть тихо, пусть сам выплывает?

Но на последних его словах Гундольф уже прыгнул в воду как был, прямо в рубашке и подкатанных брюках. Повезло, что рыбачить отправился без ботинок. А плавал он здорово – пожалуй, даже и быстрее мальчишки.

Флоренц, подумав недолго, принялся отвязывать лодку. Забравшись внутрь, погрёб торопливо, борясь с течением, хорошо заметным здесь, у камней. Ведро, в котором плескались уже три рыбёшки, бросил на причале.

Гундольф ушёл под воду, и мальчишка завертелся, выглядывая его. Он уже потерял место, куда упал человек, и не был уверен, доплыл ли. Со дна здесь поднимался целый лес бурых стеблей, ничего не разглядишь толком.

Мальчишка ждал, ждал, и ему стало страшно. А если они потонули, и его новый друг, и упавший разведчик? Запутались в длинных морских листьях, не сумели выплыть, и не видать Флоренцу больше хороших дней, и нового мира не видать. Нахлынула паника, туманящая голову, как тогда, в далёком детстве, у обрушенных пещер.

– Гундольф! – крикнул мальчишка, будто тот мог его расслышать сквозь толщу воды. – Где ты?

И тут он заметил в стороне, ближе к берегу, две головы – тёмную и светлую. Налегая на вёсла, заспешил туда.

Помочь, правда, никому не успел, до берега добрались одновременно. Гундольф, пошатываясь, выволок из воды незнакомого парня и бросил на песок. Тот, по счастью, оказался жив: закашлялся, а затем его вывернуло водой.

Тут только Флоренц вспомнил о небесной лодочке. Огляделся, но и след её простыл. Тот, второй, ничего не сделал для спасения товарища. Может, решил, что всё равно не успеет? Но как же это – даже тело не стал искать?

Случись такое с Эрихом, он, Флоренц, прыгнул бы следом. Да и народ в поселении, пожалуй, тоже бы вот так никого не бросил. А эти, в Раздолье, не дружные совсем. Ну да, люди рассказывали: там, в городе, каждый житель на счету. Может, второй разведчик обрадовался, что место освободилось. Может, своего кого давно хотел позвать в Раздолье.

В груди похолодело от мысли: а вдруг и с Эрихом что-то случилось? Вдруг и его вот так же бросили, оставили без помощи в трудный час, чтобы вместо него принять другого?

Мальчишка замотал головой, стараясь не думать, и поглядел на незнакомца, который всё ещё не мог откашляться, нагнувшись над песком. Тёмные волосы упали, скрывая лицо.

Странный какой – на руках перчатки! Зачем бы, если днём от жары помереть можно? Рукава у рубахи длинные, не подвёрнуты, застёгнут на все пуговицы. Хотя как знать, может, разведчикам так полагается. А может, в небе и не жарко вовсе?

– Эй, ты как? – спросил Гундольф. Он стянул рубаху и как раз выжимал её. – Вещи сбрасывай давай, просушим на камнях.

– Не надо, – хрипло ответил незнакомец. – Сами высохнут.

Всё ещё сидя на песке, он выпрямился, откинул волосы назад, и Флоренц увидел, что это совсем ещё молодой парень. Может, на пару лет старше его самого. И такого уже приняли в Раздолье, вот счастливчик!

Хотя ещё как поглядеть, если вспомнить последние события.

– Как тебя свалиться-то угораздило? – полюбопытствовал Флоренц.

– Самому интересно, – ответил парень, хмуря широкие брови. Затем вновь со стоном нагнулся над песком.

– Твой товарищ, похоже, не вернётся, – сказал Гундольф, озирая окрестности из-под руки. – Ну так пойдёшь пока с нами, там и решим, что делать с тобой дальше. Здесь-то вы зачем вертелись?

– Не ваше это дело, – сказал незнакомец не очень-то вежливо.

– Не наше дело и утопленников всяких из воды тащить, – возразил Гундольф, – да только мы тебя не бросили. Ну, бывай тогда. Возвращайся в свой город, или откуда ты там, и погляди ещё, будут ли тебе рады. Уж я-то могу разглядеть, когда человек сам падает, а когда его пинком под зад вышвыривают.

Разведчик тут же утратил всякую надменность.

– Я... хорошо, я бы с вами пошёл, – тихо сказал он. – Мы просто местность осматривали, а что дальше случилось, того не ждал я. Непременно мне нужно вернуться в город и разобраться, но чую, нельзя бросаться напролом. Да и не дойду, пожалуй, без помощи. Отсюда путь не близок и опасен.

– Звать-то тебя как?

– Я Кори, разведчик.

– Ну, Кори-разведчик, я Гундольф, а это вот Флоренц. Будем знакомы.

– А я вот не знаю, стоит ли тащить такого в наше поселение, – с сомнением произнёс мальчишка. – Разнюхает, как у нас что, а после своим разболтает, да и перебьют нас.

– Если вы со мной пойдёте, не перебьют, не успеют, – сказал Гундольф. – А этого при себе продержим, а как уходить сами станем, отпустим. Пусть тогда идёт своей дорогой.

Когда Флоренц подал голос, парень впервые поглядел на него, да с таким видом, будто удивился несказанно. Неужели это слова о раздольцах так изумили его?

А может, конечно, и показалось, потому что разведчик тут же отвернулся к песку, и упавшие волосы вновь скрыли его лицо. А когда выпрямился, вроде как ничего странного в его взгляде уже и не было.

– С чего это раздольцам на вас нападать? – хрипло спросил незнакомец, затем прокашлялся и продолжил:

– Плохим чем-то занимаетесь, что ли?

– Просто живём, – хмуро ответил мальчишка. – Да только ж вам не нужно, чтобы кто-то в Запределье хорошо жил, да? Нашим уже однажды переломали опреснители, а мастеров забрали и перебили, наверное.

– Это когда ж такое случилось? – с недоверием спросил разведчик. – Правители города подобным не занимаются, в этом я уверен. Может, кто другой виноват был. Честные поселения мы не трогаем никогда.

– Старому Стефану расскажи, – фыркнул мальчишка.

Гундольф почесал щёку, где пробивалась уже светлая щетина, и поглядел задумчиво вдаль.

– Ты, Флоренц, ведро там оставил? – спросил он. – Вот что, давай-ка ты вернёшься да ещё наловишь, люди ведь будут ждать. Справишься? А мы с этим по берегу пройдёмся к кораблю.

Мальчишка, вздохнув, согласился, хотя страсть как хотелось отправиться с ними. Вернулся на причал, удил рыбу, торопясь, и она вновь срывалась, как прежде. Больших трудов стоило успокоиться, унять спешку.

Ведро заполнилось едва за середину, когда Флоренц рассудил, что хватит и этого. Смотав удочку и прихватив улов, он направил лодку к поселению.

И конечно, самое главное он пропустил! Этот проклятый разведчик держался теперь за плечом Гундольфа, как приклеенный. По настороженным взглядам остальных ясно было, что встретили парня неласково. Один только чужак, видно, и вступился.

И оказалось, поселили этих двоих в одной каюте! Так-то понятно, хороших комнат на корабле больше и не осталось. Где не живут, там и порядок не наводили, проржавело всё, дыры в полу или коек нет. Только днище чистилось и латалось, чтобы корабль держался на плаву и при необходимости мог пойти вдоль берега, сменить место стоянки. А всё-таки Флоренц сам бы не отказался жить вместе с Гундольфом, чтобы и перед сном ещё истории слушать, да попросить постеснялся. А этот попросил, значит! Или ему самому предложили?

Разведчик уже переоделся, кто-то добрый одолжил сухие штаны и рубаху. Мокрые ботинки скинул, а перчаток не снял. Очень странно гляделся этот парень в широких, но коротких для него штанах, в линялой синей рубахе, рукава которой лишились пуговиц, и в тёмных перчатках до локтя, а то и выше. Дуралей какой-то, что тут ещё сказать.

Он оказался высоким, почти с Гундольфа ростом, но костлявым. Флоренц с завистью подумал, что тоже не отказался бы стать повыше. Впрочем, может, подрастёт ещё, какие его годы.

Разведчик спросил было, каким делом может тут заняться, да его быстро осадили. Сказали, такому лучше уйти в каюту и не высовываться – ишь, разнюхать пытается, как поселенцы живут! Ну, он и ушёл в конце концов.

Флоренц, обрадованный, подошёл к Гундольфу, но тому оказалось не до разговоров – искал Стефана, выпросить машинного масла. Это разведчик попросил, сказал, часы смазать после падения, чтобы не заржавели. Они отцовские, жалко потерять, а сам спросить о масле не решился, такому точно откажут. Мальчишка на месте Гундольфа тоже бы отказал, а тот пожалел человека.

С маслом этим вышла целая дурацкая история.

Старый Стефан отказался делиться, но согласился взять часы и привести в порядок самостоятельно. Против этого возразил уже разведчик – мол, вещь сроду не давал в руки чужим людям, и сейчас не желает. При этом он расселся в каюте, и на переговоры со стариком вновь отправились только мальчишка с Гундольфом.

Гундольф кое-как упросил старика, разжалобил, и тот вручил им пузырёк масла с кряхтением, не переставая ворчать, какая это ценная в их положении вещь, да чтобы остатки вернули непременно. А этот Кори, разве он поблагодарил? Он, негодный, поглядел на масло с кислым лицом и сообщил, что ожидал порции побольше. Ему бы не помешал бочонок, к примеру. Пить он его собрался, что ли?

Флоренц просто вылил бы масло на голову этому дурню, да и оставил его так. А Гундольф полюбопытствовал, что за часы – настенные, что ли? И где Кори их прячет?

Тот вспыхнул и вынул из кармана часы с крышкой, крошечные совсем. Уложи на руку, и ладонь не закроют. Потом согласился вроде, что масла должно хватить.

Мальчишка хотел поглядеть, как разведчик станет разбирать часы, а тот их погнал. Как только наглости хватило распоряжаться, будто он у себя дома! Да он, Флоренц, вырос на этом корабле, а Гундольфу выделили эту самую каюту. Никто не имел права их выпроваживать, тем более этот! Сказал, не любит, когда под руку глядят. И задвижку за ними с шумом запер, не постыдился.

А пузырёк после вернул пустой. Конечно, не ему пришлось идти к старому Стефану и выслушивать, что тот сказал. Старик до того рассердился, что сам пошёл поглядеть, что ж за часы такие здоровенные, но проходимец этот лёг рожей к стене и прикинулся спящим. Небось пролил половину и пятно прикрывал.

Нет, Флоренц был совсем не рад, что они выудили такого невежу и грубияна. Пусть бы лучше потонул.

Глава 6. Кори. Вынужденный отдых

Опять эти сны, чтоб им провалиться! Ведь давно пережито всё, забыто давно. Падение с лодки, видно, виновато, и проклятый Хаган, предатель. Что же он задумал, или это был приказ? Но снился не Хаган.

Опять вагончики медленно ползли над пропастью, и пальцы с трудом цеплялись за горячий металл подножки – неудобной, не обхватить. Только не Сиджи болтался там, под брюхом вагона, в этот раз, а Кори.

И почти удалось – всё ближе, ближе делался тот берег. И хотя пальцы онемели, верилось, всё получится. Выйдет продержаться ещё немного, а там – свобода.

Но как всегда в этих снах, что-то пошло не так. Всё так же скрипели механизмы, покачивался вагон, плыли мимо столбы опор, а расстояние не сокращалось. Сил оставалось всё меньше, а поезд будто завяз в одной точке.

Потом что-то грохнуло о стену вагона, больно толкнулось в ногу. А здесь и не увернуться никак, и голову не прикрыть. Только молить Хранительницу, впервые в неё поверив отчаянно: защити!

Будто в ответ на мольбу дверь вагона распахнулась, и на шум выглянул стражник. Молодой совсем, чуть старше Кори. Должен же он понять, до чего невыносимо жить на Свалке, когда впереди вся жизнь! Пусть сделает вид, что не заметил! Пожалуйста, пожалуйста!

Камень тяжело ударил в спину, вышибив дух – а дальше были только падение и боль, боль и падение...

Кто-то затормошил, затряс за плечи. Должно быть, Немая, кто же ещё. Но нет, сквозь липкую и душную пелену сна пробился чужой голос.

– Эй, парень, приди в себя! Да слышишь ты?

Ох, до чего приятно было осознать, что сон – это только сон! А чужие руки уже ощупывали лоб, расстёгивали верхнюю пуговицу на рубахе.

– Отвяжись! – удалось наконец сказать Кори, отталкивая чужака.

– Моя бы воля, и шагу в твою сторону не сделал, – обиженно ответил тот. – Да только ты вопишь так, что и мёртвого поднимешь, ещё и не добудиться тебя. Не удивлюсь, если сейчас все поселенцы сбегутся к нашей каюте. Думал, у тебя жар поднялся – так вроде нет...

А прежде на Кори никто не жаловался. Что ж, тем и был хорош уединённый домишко в разрушенном квартале. Да и кошмары терзали не всегда.

Ещё и рука разболелась нещадно – видно, из-за неё и пришли страшные сны. Ну, хотя бы от этого имелось проверенное средство: нужно только откупорить пузырёк, болтающийся на шее на цепочке, и уронить каплю – не больше – в кружку с водой, загодя оставленную на столе.

Кружка оказалась пуста, и Кори захлестнула ярость.

– Где моя вода?

– Моя, твоя, какая разница? – пожал плечами этот несносный человек, с которым приходилось делить помещение. – Ну, пить захотелось, а кружка на двоих у нас одна. Уж прости, не мог я выложить твою воду на стол да за своей сходить.

Можно было вынести многое: кошмары, внезапное предательство Хагана, вынужденную остановку в чужом враждебном поселении и нестерпимую боль в руке, но поодиночке. Всё сразу – это уже слишком. Горло сдавило, и всхлип не удалось сдержать. Тут же нахлынули стыд и досада на себя.

Несмотря на стиснутые зубы Кори трясло. Свидетель постыдной слабости замер – тёмный силуэт на фоне круглого окна. Провалиться бы, исчезнуть, стереть себя из его памяти! Сейчас откроет рот, скажет что-то едкое...

– Ах ты, пресвятая Хранительница, – смущённо пробормотал сосед. – Да принесу я тебе воды, не реви только. Что ж ты нежный такой!

Он ушёл и, действительно, вскоре вернулся, поставил на стол доверху полную кружку. Осталось только уронить туда каплю, но пробка никак не вынималась. Правая рука болела так, будто в неё вонзили дюжину раскалённых спиц, и совсем не слушалась. И сдерживать слёзы становилось всё труднее. Одна уже поползла, щекоча и обжигая.

Что стоило выпить проклятые капли с вечера? Нет же, вздумалось поберечь. Будто не ясно было, чем такое кончается!

– Давай помогу, – предложил чужак.

Не дожидаясь ответа, он поднялся с места, потянул к себе пузырёк и легко вынул пробку.

– Болеешь чем? – спросил он сочувственно позже, глядя, как Кори с шумом пьёт из кружки. – С руками беда, наверное? Не зря ж ты даже спишь в перчатках этих.

– Не т...

«Не твоё дело», – привычно хотелось сказать Кори, но вовремя пришла мысль, что незнакомец не заслужил грубого ответа. Может, только он один здесь и отнёсся по-доброму. И не окажись его рядом в нужный час, не удалось бы выплыть. Да мало ли причин с ним поладить! Поступок Хагана выбил из колеи, а проклятая боль затуманила голову, но давно пора взять себя в руки.

– Да, старая рана. Что под перчатками, того лучше никому не видеть, да и мне не так больно. Но лекарство сейчас подействует, и всё пройдёт. Напомни, тебя зовут Гун...

– Гундольф, – ответил тот.

– А покороче никак?

На щеках собеседника появились вдруг пятна краски, заметные даже в этот серый предрассветный час.

– Никак, – отрезал он. – Как-то дама одна звала меня Дольфи. Бр-р, до сих пор, как вспомню, мороз по коже! Я тогда был наивным пареньком вроде тебя, а она – матерью одного из моих товарищей по службе. Вечно пирогами угощала, в гости звала, а я пироги люблю, я и не думал даже... Словом, будь добр, зови меня полным именем.

– А если не Дольфи, а Гун...

– Нет, – прервал тот. – Тоже нет.

На губах Кори невольно появилась понимающая усмешка.

– Другая дама?

– Ага.

– Слушай, Гундольф, а ты правда из иного мира? Довелось слышать разговоры.

– Ну... да, – с некоторой настороженностью ответил собеседник.

– Расскажи, а?

– Рука прошла? – внезапно сурово спросил Гундольф. – Ну, вот и спи, пока есть ещё пара часов. А у меня ничего не выпытывай. Сам вон о себе и двух слов не сказал.

Что ж, ничего не поделать – не доверял. Ну да ладно, будет ещё время для расспросов, а сейчас можно было и доспать. Но не успела голова Кори опуститься на подушку, как припомнилась важная вещь.

– Гундольф!

– Чего тебе ещё?

– Спасибо, что вытащил. Мне самому бы не выплыть ни в жизнь. Я ведь не благодарил тебя, кажется.

– Подумаешь, великое дело, – смущённо буркнул тот. – Я же не ради благодарности, а ради себя.

– Как это – ради себя?

– Ну, не смог бы жить с таким, зная, что мог помочь, а ничего не сделал. Не по мне это.

Кори стало смешно.

Ты чего это? – с недоумением спросил сосед.

– Что-то ты мягок для стража! Ты ведь стражем прежде был, там, в своём мире? Наверное, у вас там и злодеев нет.

– Как же нет? – обиделся Гундольф. – Как я начинал только, сразу бросили на самые грязные участки. Мы зелёные ещё, а пришлось обходить бедные кварталы, пьяные драки разнимать да воришек на горячем ловить. Знаешь, сколько раз мне ножом угрожали? Пару раз досталось даже, несильно, правда. Мы-то по одному не ходили, а по трое, реже по двое.

– Пьяные драки – это как?

– Ну, это напьются когда... погоди, а в вашем мире есть пиво? Брага какая-нибудь, вино, спирт?

– Не понимаю, о чём ты.

– Ну да, вы ж на такое, небось, зерно не переводите. Тогда не знаю даже, как пояснить. Знаешь, пьёшь, а оно голову туманит. И кажется, все тебя любят, и поёшь красиво сразу, и о тревогах забываешь. Да только всё ложь, и проснуться после можешь в грязи, с больной головой. Не вспомнишь даже последних событий. Так и без кошельков остаются, и друзей убивают, да много чего гадкого делают, что после не исправишь.

Гундольф вздохнул.

– Если в небольших дозах, до такого зла не доходит, конечно. Да только многие остановиться вовремя не умеют, а потом за порцию этого зелья на всё готовы становятся. Разменивают и свою жизнь, и близким её портят. Уж не знаю, понятно я объяснил или нет.

– Такое мне понятно.

В голосе Кори прозвучало больше горечи, чем хотелось бы.

– Вот это, что у меня в пузырьке... Одна капля снимает сильнейшую боль. И знал бы ты, чего мне стоит держаться, чтобы не принимать больше одной в день. Потому что будет именно так, как ты описал.

– Ого! Забористая, должно быть, штука, – удивился Гундольф. – Из чего ж вы такое делаете?

– Пещерный гриб. Он ядовит, но как-то обрабатывают. Большего и сам не знаю.

– Так что ж с руками-то твоими, что на подобной дряни сидеть приходится?

– Знаешь, сосед, давай-ка и правда спать.

О руке ни говорить, ни даже думать не хотелось. Пожалуй, Кори вовек не смириться со случившимся. Отчего одним живётся легко, а другим судьба шлёт испытание за испытанием?

Койку едва ощутимо покачивало. Подушка слегка похрустывала и пахла морем. Она, сшитая из остатков заношенных рубах и другой одежды, набита была подводной травой.

Лоскутное одеяло, немного истрёпанное, зато мягкое, ласково обнимало плечи. А простыни у поселенцев оказались самыми обычными, а не сшитыми из чего придётся. Видно, когда-то выменяли готовые в городе, больше такой товар сейчас нигде не взять.

По стене прямо перед лицом проходил шов и красовалась заклёпка. Палец невольно обвёл её по кругу. Металл, должно быть, прохладный, но нет возможности это почувствовать. Всегда эти перчатки, в которых неудобно, и ничего больше не узнать на ощупь, и движения неловки, как ни пытайся приспособиться. Проклятье! Но бить кулаком по стене, пожалуй, не стоило.

– Это у тебя развлечение такое – стены ломать? – ехидно раздалось за спиной. – Ясно тогда, отчего рука болит.

Хотелось ответить, но удалось сдержаться. Вскоре пришёл и сон, накатил мягкой волной и унёс в безбрежные дали – по счастью, без кошмаров.

С утра Гундольф и мальчишка собирались к скалам, нырять за какими-то раковинами. Кори не улыбалось сидеть весь день в каюте. Повезло, что удалось напроситься с этими двумя.

Удивительно, но море не пугало, хотя знакомство с ним началось нехорошо. Прежде разве что издалека доводилось видеть эти просторы, то чёрно-синие, то зеленоватые, расчерченные белыми гребнями или глянцевитые, как желе. А сейчас даже не верилось, что можно было и остаться навсегда в этой воде, в бурых зарослях среди камней.

Сидеть на причале, уже нагретом, несмотря на ранний час, было приятно. И болтать ногами, погружёнными почти до колена в воду, тоже, хоть ссадину и щипало. Поднять лицо к солнцу, зажмуриться – и только слушать, как с плеском разбиваются о валуны и сваи причала небольшие волны. Да ещё доносились негромкие голоса тех двоих, что ныряли неподалёку и время от времени возвращались сюда, чтобы с грохотом уронить добычу на листы металла. Кори оставалось лишь неспешно перекладывать раковины в ведро. Таких спокойных дней, не заполненных делом, не удавалось и припомнить.

Рука легла на ноющую грудь.

Это время могло бы стать лучшим во всей жизни, если бы только не донимали поселенцы. Прямо хоть из каюты не выходи. Свежая ссадина на ноге – вчерашняя, от ржавых перил, и повезло ещё не сосчитать ступени лицом. А из кружки всё выплеснулось, и пришлось возвращаться наверх, медля и озираясь, но тот, кто толкнул, будто испарился.

И Гундольф потом выпил эту воду.

А сегодня заметили, что Кори идёт к бочке, и тут же двое влезли вперёд. У них даже кружек не было! Перекрыли путь и завели разговор о паршивце, который ест и пьёт вволю.

– Это ж какая кружка у него за сегодня, Берта?

– А я и со счёта сбилась. Скоро, должно быть, с ведром приходить начнёт, а чего стесняться!

Кори пришлось глядеть в сторону и не отвечать. Хватило того, что было накануне. И угораздило же тогда задержаться после столовой, не уйти в каюту! Хотелось посмотреть ещё на море, а эта Берта оказалась рядом.

– А-а-а, морда гнусная! – взвизгнула она. – Что ты пялишься?

Кори тут же толкнули в грудь тяжёлым кулаком. Удалось устоять, но ответить нельзя: этих больше, налетят толпой, и всё. И от того, что пришлось стоять покорно, не смея голову поднять, было больнее, чем от удара.

Повезло ещё, старик вмешался.

– Ты, девица, желаемое за правду не выдавай, – погрозил он узловатым пальцем. – Сама-то, небось, рада-радёшенька, если парни на тебя глазеют, только этот, вон, в другую сторону глядел.

Мужики утихли. Повезло отделаться всего одним ударом. А Берте, конечно, и слова никто не сказал.

В столовой для Кори сперва не нашлось миски. Потом нашлась, но раздатчики обнесли. Жаловаться и требовать было стыдно, а чужак хотя и сидел за тем же столом, но глядел лишь в свою тарелку и ничего не заметил. А может, и заметил, но дела не было.

Что ж, тому, кто жил впроголодь на Свалке, нетрудно пропустить обед или ужин. Хотя и обидно, конечно, сидеть при этом в столовой, где другие набивают животы. Но долго страдать не пришлось: одна из женщин, Эмма, отчего-то решила вмешаться и проследила, чтобы у Кори была миска, а в миске еда. Наложила и протянула молча, а на благодарность только махнула рукой. И с вечера так поступила, и сегодня тоже.

Что людям в этом поселении жилось беззаботно, было видно хоть по столовой. Утро, дневные труды впереди, но здешние обитатели никуда не спешили, за едой вели разговоры. Перед трапезой тут обязательно возносили хвалу Пресветлому Мильвусу, только не добавляли, как в Раздолье, «честь и слава троим, что стоят за его спиной». Сейчас хвала звучала, правда, не так уверенно. Чужак постарался, рассказал этим людям правду о Мильвусе. Многие теперь начинали по привычке – и осекались виновато. Одни лишь старики произносили эти слова громко и как будто с вызовом.