Текст книги "Нет звёзд за терниями (СИ)"

Автор книги: Олли Бонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Глава 8. Флоренц. Неприятные разговоры

– Так вот, значит, у нас три народа живёт – пернатые, хвостатые и просто люди, – звучал негромко голос Гундольфа.

Они лежали на горячем песке, обсыхая. И этот ненавистный разведчик сидел неподалёку, прислонившись к камню, и слушал. Плавать он с ними не плавал, а всё же потащился следом.

– Пернатые и у вас раньше жили, пока один из них не пошёл против своих. Всех истребил, кроме родного брата да его дочери.

– Так мора, значит, не было? – спросил Кори без особого удивления.

– Какой там мор, враньё одно. Уж я об этом точно знаю. Друг, которому доверяю, слышал это от самого Альседо, который и приходился братом вашему Мильвусу Пресветлому – тьфу! Перерезал этот гад всех ради власти, и родных не пожалел. А чтобы землями с толком распорядиться, на то ему ума не хватило. Загадил всё и сбежал.

– В это мне верится легче, чем в сказки, которыми люди себя утешают, – задумчиво произнёс разведчик.

Опять они завели речь о скучном. К чему говорить о том, что было десятки лет назад?

– Нравилось ему машины строить, и столько понастроил, что уже топлива не хватало, – продолжался между тем рассказ. – Леса не успевали расти, да и запасы угля истощились. Да ещё я так думаю, не только из-за этого земля пришла в запустение. Сами пернатые как-то с нею связаны, без них всё умирать начинает. Вот и у нас так...

Гундольф зевнул и потёр глаза. Они у него сегодня были покрасневшими – не выспался, видать, и ясно, почему. Кори каждую ночь так громко кричит из-за кошмаров своих, что половина корабля просыпается.

А историю эту про другой мир уже доводилось слышать не раз. Для разведчика она была в новинку – наверное, для него Гундольф и повторяет. Он вообще что-то слишком много возится с этим Кори.

– О чём я?.. Ну, у нас сейчас только одна пернатая и осталась... – пробормотал Гундольф и умолк. Флоренц ждал-ждал продолжения, обернулся и увидел, что его новый товарищ крепко спит, уронив голову на руку.

– Не шуми, – прошептал Кори, прижимая палец к губам. – Давай отойдём в сторонку.

Выглядел он виноватым – не иначе, понимал, что всё из-за него. А отходить с ним Флоренц никуда и не хотел, только ради Гундольфа и пошёл, чтобы не разбудить ненароком.

– Ты говорил, у тебя брат в городе, – начал Кори, когда они уселись в тени большого валуна. – А кем работает? Может, я его встречал.

А вот это уже было интересно. И чего Флоренц сам не догадался спросить раньше? Действительно, может, этот разведчик на что-то сгодится!

– Брата зовут Эрихом, – с готовностью ответил мальчишка. – Восемь лет назад он ушёл в город, был тогда чуть постарше, чем я теперь. Семнадцать, кажется, ему исполнилось. Но только весточки не успел подать. Пещеры, где мы жили, обрушились, и все наши погибли, а я отходил тогда, потому уцелел. И мы с тех пор не связывались с Эрихом – он не знает, что я жив, а я не знаю, как он устроился в городе.

Сказал и сразу пожалел. Собирался же с этим разведчиком и не разговаривать даже, а вот пожалуйста, едва рот открыл, как всё о себе выложил. Даже досада взяла.

– Сочувствую, – мягко сказал ему Кори. – Что ж, жизнь здесь такая – у многих за плечами есть то, о чём больно вспоминать. Эрих, значит? Не припоминаю такого имени, но как вернусь в город, могу поспрашивать. Сообщу ему о тебе, если найду, хочешь?

– Да, было бы неплохо, – буркнул Флоренц. – А сам ты в город как попал, когда?

– Когда? Пожалуй, года четыре назад. Отца моего тогда не стало, других близких не было, а жили мы недалеко от Раздолья, к северу. Ну, я и не раздумывал особо, решил счастья попытать, и как раз повезло, место нашлось для меня.

– И что, вот так быстро стал разведчиком?

Кори улыбнулся краешком губ.

– Ты думаешь, эта работа какая-то особенная? – спросил он. – Делать-то почти ничего не приходится, глядеть по сторонам только. Если наблюдательный и зоркий, этого достаточно. Конечно, ещё лодкой учат управлять, но это уже по ходу дела. Ставят в напарники кого-то опытного, да и всё. Я пришёл, место пустовало, человека искали. Как раз меня и взяли.

– Везучий ты!

– Да не то чтобы. Это ведь и не такое интересное дело, ты не думай. Чаще всего приходится летать в Запределье к источникам, принадлежащим городу, бочки забирать да отвозить. Да и присмотр нужен, не то родник занесёт песком да пылью, и он умрёт. Не везде людей смогли поставить. Реже пустоши осматриваем, места, где карты заполнены не подробно. Есть надежда, что там вода отыщется. Просто стоишь у борта и вглядываешься вниз, пока перед глазами не начнёт стоять каменистая равнина, даже когда смыкаешь веки. А ещё иногда летаем к поселениям, о которых знаем, чтобы проверить, как идут дела, если вестей долго нет. Бывает, они пустеют по разным причинам, тогда источник сразу отходит городу, чтобы вода не пропадала зря.

– И причины эти, конечно, от вас никогда не зависят? – пробормотал мальчишка, к которому вернулись прежние подозрения.

– Правители города – не злодеи, – спокойно ответил ему разведчик. – Не стали бы они губить людей ради источника, да вот хоть у брата своего спросишь, когда отыщешь. К тому же, из таких поселений в Раздолье приходят новые жители, достаточно взрослые, чтобы сразу трудиться. Это выгоднее, чем давать кому-то из семейных горожан разрешение на дитя.

– Что за разрешение? – раздался сонный голос Гундольфа.

Видно, негромкие голоса его всё же разбудили, и он подошёл поближе. Сел, почесав щёку, на которую налип песок, и поглядел на Кори.

– Слышал уже, наверное, – ответил тот, – в Раздолье следят за числом жителей. Там каждый трудится. Рассчитано уже, сколько нужно людей для рыбной фермы, сколько для теплиц, сколько для тканья и шитья одежды. Не выйдет стать тем, кем хочется – подберут первое же свободное место, куда сгодишься, и всё. Пока человек трудится, ему выделяют еду, воду, необходимые товары. Тем, кто не работает, не дают ничего, ведь и они не приносят пользы другим.

Гундольф хмыкнул.

– А как же забота о стариках и детях? – спросил он.

– Вот об этом я и говорю. Дети долго не могут работать, да ещё мать какое-то время не способна трудиться. Чтобы их вырастить, родители делятся своей частью воды и пищи, и бывает, из-за этого сами слабеют и болеют. Дети – лишняя трата сил, городу куда выгоднее, чтобы люди приходили со стороны. И всё равно, несмотря ни на что, многие горожане выбивают разрешение на детей, если есть свободное место.

– Так дети и без разрешения могут получиться.

– Тогда всю семью выпроваживают в Запределье, – пояснил Кори. – Раз законы города им не писаны, пусть живут своим умом.

И добавил с кривой усмешкой:

– Если, конечно, они хотят оставить этого ребёнка.

– Не так и хорошо в вашем Раздолье, как погляжу. А старики как же? Ведь они в своё время трудились на благо города.

Кори замолчал. Довольно долго он сидел с мрачным видом, прежде чем продолжил.

– Есть такое место, – сказал он, – Свалка. Для негодных людей и вещей. Раньше там обитали преступники, калеки, больные, кого не вылечить, и старики. Доживали век, по мере сил сортировали хлам. Питались объедками, что после горожан оставались. Тем, что зачерствело, испортилось, залежалось на складах, что доесть не захотели и выбросили. Заношенная одежда, сломанные вещи – тоже им. И людей туда возили, показать, как оно, на Свалке. Вот, говорили, жизнь надо так прожить, чтобы в старости нашлось кому тебя кормить. А если ты угрюмый и недружелюбный, уж не обессудь, что в конце пути угодишь на помойку. Потому люди и стараются детей заводить, хоть и трудно это. Хотя и дети, бывает, отказываются помогать, тут уж как повезёт.

– Несправедливо это! – не выдержал Флоренц. – Зачем со стариками – так? Почему не выпустить в Запределье?

– А это такая доброта, – краешком рта усмехнулся Кори. – В Запределье они бы умерли от голода и жажды прежде, чем прибились хоть к какому-то поселению, да и кто бы их принял, бесполезных? Лишние рты никому не нужны, а на Свалке худо-бедно могли дожить. Но пару лет назад закон всё-таки изменили, и теперь не всех стариков вышвыривают на помойку. Если силы есть у них хоть немного, отправляют смотрителями к источникам. Пищи, правда, много не выделяют, но тому, кто уже не работает, и этого хватит.

– И то хорошо, – проворчал Гундольф. – А преступники и калеки откуда берутся? Неужто так много бед в вашем крошечном городишке?

– Этих не так много, – хмуро ответил Кори. – Бывает, люди горячатся, один в пылу ссоры убивает другого. Или кто-то хочет вещь, но ленится поработать, чтобы её получить. Так хочет, что даже страх наказания не останавливает. А калеки... рука может в станок попасть, нога. У нас ведь старые устройства остались, с прежних времён, новые сейчас как создашь? Громоздкие, опасные, чиненые-перечиненые. Кто дома подновляет, на того балка упасть может. Металл расплавленный проливается, кого лодкой прижмёт – да мало ли работ, где можно пострадать. Этих уродов сразу на Свалку.

– Почему это – уродов? – спросил Гундольф. – Где ж тут правда? Человек трудился, подорвал здоровье, а его ещё и вышвыривают вместо помощи?

– Так ведь калеки же, – сказал Кори, удивляясь его непониманию.

– Ну и что? Я вот одного знал с искусственной ногой, так он и экипаж водил, и танцевал. Я б и не догадался, что с ним что не так, если б он сам не признался.

– Так он потому и жил среди нормальных людей, что не признавался, – убеждённо сказал разведчик. – Если бы все в его окружении узнали, от него бы отвернулись.

– Чушь порешь!

– А вот и не чушь!

И пока они спорили, мальчишка задумался. У них в поселении, по счастью, калек не было, но доводилось, конечно, слышать о таких. Бесполезные они, да и просто мерзкие. Где-то, говорили, таких сразу добивали. В Раздолье к ним ещё по-доброму относились, раз позволяли жить.

И впервые пришла мысль: когда отца завалило, а с ним ещё нескольких мужчин, умерли ли они сразу? Ведь тот обвал был не так страшен, как последний. Но покалеченных не осталось, схоронили всех.

– Флоренц! – окликнул его Гундольф. – Скажи, неужели в ваших землях и вправду на человека иначе глядят, если он руку потеряет или ногу?

– А как же, – кивнул мальчишка. – Это ж всё уже, не человек.

– Да? А если бы такое с твоим братом случилось, ты бы то же самое сказал?

Флоренц захлопал глазами растерянно. Он попробовал представить Эриха без руки или ноги, и до того это было отвратительно и страшно! Не должно, не могло подобное произойти с его братом!

А что, если уже произошло? Если Эрих ползает по Свалке, и разведчик именно потому не встречал его в городе?

И тут Флоренц понял, что брата бы он не бросил, вытащил любой ценой. Может, видеть его потом и не смог бы, и жить с ним рядом не пожелал, но устроил бы как-то и кормил. Но даже думать о таком мальчишке было гадко. А что, если теперь это начнёт сниться?

– Не случится такого с моим братом никогда! – закричал он, вскакивая на ноги. – Калеками становятся только те, кто этого заслуживает! Те, у кого душа гнилая и мысли чёрные, а Эрих таким не был! Нельзя даже представлять такое о людях, ясно? Нельзя, нельзя!

И он, забыв на камнях рубаху, убежал в сторону причала.

Гундольф или притворялся, или в их мире что-то было не так. Какие нормальные люди могли бы одобрить уродство? А это именно что уродство во всех смыслах: и выглядит жутко, и человек уже не тот, что прежде.

Красота, она в силе. В том, чтобы на ногах держаться, чтобы пересечь пустошь, если понадобится. Рыбы наловить, вещи выстирать, ложку до рта донести. Грузы таскать, жабой, как у Стефана, управлять, заливать вёдра в опреснитель – для всего нужно целое тело. А если ты калека, то ничего уже не можешь. А значит, ты больше не человек, а просто никто. Даже о себе не позаботишься, и другим ты лишь обуза, добра уже никому и никогда не принесёшь. Так лучше уж сразу умереть.

Флоренц сел на валун у причала и принялся, подбирая небольшие камешки, зашвыривать их в море. Он старался забыть о разговоре, но перед глазами теперь, как назло, вставал искалеченный Эрих. Опасно в голову пускать такие мысли, они же так и сбыться могут!

Эмма, расправляющая сети неподалёку, бросила своё дело, подошла – её только и не хватало.

– Что стряслось? – спросила она.

– Ничего, – буркнул мальчишка.

С другой стороны подошёл Гундольф, протянул забытую рубаху.

– Ты что натворил? – спросила Эмма.

Она поглядела на пришедшего хмуро, уперев руки в бока, будто Флоренц был маленьким и нуждался в защите. И зачем? Только позорит его.

– Скажи, женщина, – обратился Гундольф к Эмме, – кто это мальчишке вбил в голову, что калеки – не люди?

– Калеки? А кто они, по-твоему? – сурово ответила та. – Свою жизнь они уже потеряли, и если им позволить, отнимут её и у близких. Не знаю, как в твоём мире, чужак, а в нашем и с руками-ногами, с крепким телом выживать тяжко. А уродам и вовсе никак. Неужто не понимаешь, отчего здесь такая участь хуже смерти?

– И ничего я не понимаю, – упрямо ответил Гундольф. – Руки целы если, можно и рыбу ловить, и шить, и обед готовить, и стирать. Ноги целы – ну, воду носить да полы мести и с одной рукой можно. Человек-то прежний остаётся.

– Вот и видно, что не сталкивался ты ещё с этим. Именно, что не прежний. Душа у таких ломается. Сила, свет – всё уходит. Одна гниль остаётся да яд, и если не остережёшься, такой и тебя отравит. Они в жизни больше радости не видят и другим не позволяют.

С этими словами Флоренц был согласен. Звучали они разумно и справедливо. Пришлый, конечно, хороший человек, и многому у него поучиться можно, да только и он не всё о жизни понимает.

Кори тоже пришёл, стоял со стиснутыми губами, нахмурившись, и кивал. Сколько-то последних слов услышать успел, и видно, он тоже согласен. Вот уж не думал Флоренц, что в чём-то они с разведчиком однажды окажутся на одной стороне.

– Неправы вы все, – только и махнул рукой Гундольф. – Человек – это же не только тело, главное-то внутри. И если в такого не тыкать пальцами и не наседать с причитаниями, что жизнь его кончена, так он преспокойно заживёт себе дальше. Я что, думаете, такого не видал? А, что с вами спорить, пойду вздремну лучше.

И он ушёл, и Эмма вернулась к делу, только Кори остался рядом. Как назло, в голову не приходило, чем отговориться, чтобы отделаться от этого парня.

– Так ты, значит, всё-таки в другой мир не уйдёшь? – спросил разведчик. – Раз брат у тебя здесь, наверное, его сперва отыскать желаешь?

– Сам не знаю, – ответил Флоренц. – И любопытно мне поглядеть на другой мир, а всё-таки о встрече с братом я уже много лет мечтаю. Останусь, пожалуй. Мир-то этот никуда не уйдёт, я туда и позже могу отправиться.

– Хотелось бы мне поглядеть на другой мир, – задумчиво произнёс Кори. – И почему раньше мы о нём не слышали?

– Ну, ты не знаешь, а врата могут открывать только пернатые, – важно пояснил Флоренц. – В Лёгких землях, откуда Гундольф родом, осталась одна такая девочка, слыхал ведь от него? Вот она только и может проложить между мирами путь.

– И где ж он, этот путь, чужак не говорил?

Тут Флоренц вновь насторожился.

– А что это ты разнюхиваешь? – спросил он с подозрением. – Тебе зачем знать, где врата?

– Говорю же, сам поглядеть хочу, – улыбнулся Кори. – Мне, конечно, надо бы вернуться в Раздолье, потолковать с напарником и о его поступке доложить кому следует. Да только думаю: может, плюнуть на всё да и начать новую жизнь в новом мире.

– С Гундольфом тогда договаривайся, – ответил мальчишка. – Это вот он знает, куда путь держать, а я и не спрашивал.

Флоренц лукавил. Новый знакомый уже говорил ему, что врата стоят на высокой горе, которая зовётся Вершиной Трёх Миров. И не только говорил, но даже и показывал на истёртой карте, хранящейся в брюхе жабы. Так что мальчишка при необходимости и сам бы смог их отыскать, эти врата.

Да только этому он выдавать ничего не станет. Если бы Гундольф хотел, давно бы сам с ним поделился.

– Спрошу, – сказал Кори, – как проснётся.

– Слушай, а что это тебе снится такое? – спросил мальчишка о том, что давно интересовало. – Ну, что орёшь ты каждую ночь. Кошмары, понятно, все видят иногда, но не так же часто!

Улыбка тут же исчезла с лица разведчика, и оно совсем переменилось. Таким стало, что мальчишке показалось даже, собеседник готов его ударить.

– Снится, что падаю, – негромко ответил Кори, поднялся и добавил:

– И больше никогда о том не спрашивай.

С этими словами он ушёл. Что ж, теперь Флоренц знал, как от него легко отделаться! Правда, разведчик просил больше не спрашивать, но мальчишка не был уверен, что послушает его. А если при других спросить, Кори не посмеет ничего ему сделать.

Тут Флоренца кликнули помогать на кухне, чистить рыбу. Скукота! Рядом Ханна месила тесто, липкий ком из разведённой водой муки. Прежде у них такой пищи не было, это из запасов Гундольфа, из другого мира. Тесто пойдёт на лепёшки, их испекут в горячей золе, и мальчишке уже не терпелось попробовать, каковы они выйдут на вкус.

А Кори этот – тряпка просто. Подумаешь, упал с небольшой высоты в море, не больно совсем. И испугаться не успел, как Гундольф его вытащил. Да это весело даже – прыгать в воду, а этот трус напугался так, что ночами рыдает от страха. Нет, с Флоренцом, конечно, такой глупости бы никогда не случилось. И если этот рохля не собирается возвращаться в Раздолье, самое время пойти туда самому и занять его место.

Глава 9. Кори. Непрошеная помощь

Всё было очень плохо.

Дней десять местные хотели держать Кори под присмотром, пока чужак не уйдёт в свой мир с частью поселенцев, и на этот срок капель хватало. Если бы только не та ночь, когда пришлось увеличить дозу, потому что кошмар не отступал! Кори хотелось отхлестать себя по щекам за то, что в полусне не удалось сдержаться, подумать головой. Ещё одну каплю удалось после того вытряхнуть из флакона, и всё.

Сегодня уже ничего не было, а впереди пять дней и пять ночей. Если боль не унять, она не отступит и на час.

Рука уже начала привычно ныть. Терпимо, но неприятно. Удобного положения не найти, как ни старайся. Вскоре появится чувство, что кости выкручивают, вынимают по одной, тянут жилы, хоть криком кричи. Может, если размяться, станет легче. Кори это иногда помогало.

– Ты чего? – спросил Гундольф, глядя на эти движения. – Тренируешься? Так этим лучше с утра займись, а не среди ночи.

Тот ещё олух. Боль уже переползла к шее, трудно было даже голову повернуть. Выругаться бы как следует, да только ссоры не хватало.

Вода, налитая в пузырёк и выпитая, ничем не помогла. Видно, внутри не оставалось и половины капли раствора. В конце концов Кори пришлось подняться и выйти из каюты. Не хотелось тревожить ни соседа, ни поселенцев, не стоило привлекать лишнего внимания.

А если отойти дальше от корабля, можно и поорать, никого не пугая. Люди не услышат, рыбам всё равно, а больше тут никого и нет. Разве что, может быть, чайки на скалах, если только они водятся в этой части побережья. Пока что Кори не доводилось видеть здесь ни одной.

Но ни крики, ни ругань не помогали. Боль стала до того нестерпимой, что на глазах выступили слёзы. Как быть, если это продлится пять дней? Тогда уж лучше прыгнуть в море.

Глаза выхватили из мрака пятно света. Жёлтое и слепящее, оно дробилось, и прибрежные волны с тихим шёпотом расхватывали этот свет – каждая по осколку. Кори совсем не хотелось кого-то встречать сейчас, лёжа на песке в слезах, но и уходить было поздно.

– Так я и знал, – укоризненно сказал Гундольф, опуская светляка на песок. – Совсем плохо с рукой?

– Не твоё дело.

Но он и вовсе не обратил внимания на эти слова.

– Покажи уже, что стряслось. Если перевязка нужна, я помогу, уж всяко лучше выйдет, чем ты в одиночку сделаешь. А может, рана загноилась и доктора пора искать, а ты молчишь?

– Нет... у меня... раны, – только и удалось выдавить Кори.

– Дай погляжу, хуже не будет, – сказал этот несносный человек, опускаясь рядом.

Если бы он только знал!

Кори удалось бы с ним справиться, если б не рука. Если бы не боль, пронзающая так, что на несколько мгновений мир растворялся в белой вспышке и пропадали звуки. Так что он, этот человек, получил своё. Задрал расстёгнутый рукав, сорвал перчатку и теперь сидел, открыв рот, но руку всё же не отпускал.

– Ну что же ты умолк? Давай, скажи, что думаешь. Страшно, да? Мерзко на такое глядеть? Лучше мне умереть, как считаешь?

– Да нет, – задумчиво ответил Гундольф, проводя пальцами по коже, а затем по металлу. – В нашем мире людям тоже делают и руки, и ноги, и хорошо, прямо как настоящие. Но те снимаются, а здесь я даже понять не могу, как оно у тебя устроено. Будто механизм с тобой сшит. А что болит тогда?

Его ладони поднялись выше локтя, затем к плечу, и он покачал головой.

– Да у тебя тут всё как камень. Ясно, от напряжения и болит. Тебе не глушить это нужно было, а доктора нормального найти. Есть в вашем Раздолье лекари?

– Какого доктора, о чём ты говоришь?

В голосе Кори звучало возмущение.

– Помнишь хоть, о чём толковали тебе? Калекам место на Свалке. Первый же доктор меня туда и отправит, ясно?

– Но кто-то же починил тебе руку. Значит, не все у вас такие, чтобы на Свалку вышвыривать. Тот, кто помог, что про боли эти говорил?

– Что раньше умели это делать лучше, но тех мастеров больше нет. А значит, остаётся только смириться с болью, глотать раствор по капле перед сном и судьбу благодарить, что хоть так жить могу! А флакон пустой, вот, вот, видишь?

– Ну, ну, не плачь, – сказал Гундольф. – Слушай... я однажды ранен был, тоже правая рука, восстанавливался долго. Ну, тебе наверняка доводилось видеть шрам. Бывает, что и сейчас ещё ноет. Так мне советовали плавать – тебе, пожалуй, это не подойдёт, а ещё показывали, как разминать самому, если прихватило. Уж не знаю, поможет ли тебе, но давай попробуем.

Он на что-то нажал, и стало больнее в тысячу раз. И сбежать не дал, держал крепко.

– Сейчас, погоди, – уговаривал он. – Да не дерись ты! Чудес не случается, боль сразу не отступит, но подожди немного. Если правда не полегчает, отпущу.

Хоть и сидели они довольно далеко от корабля, но крики Кори наверняка были слышны даже там.

А после вдруг пришло понимание, что боль уже не так остра. Не слепит вспышками, не отнимает рассудок, а угасает, и её уже вполне можно терпеть. Чужая ладонь бережно разминала плечо, и сейчас это было даже... приятно? Но одновременно с тем неловко.

– Всё, не нужно больше. Вправду помогло, спасибо.

– Вот видишь, – довольным тоном сказал Гундольф, не спеша убирать руки. – А что, в Раздолье ваше принимают только парней?

– Да нет, почему же? И для женщин предостаточно работы найдётся. И потом, люди семьи создают, нужно же дать им выбор, чтобы не передрались.

– Так отчего ж ты тогда рядишься? – спросил он.

В первые секунды ещё жила надежда, что это послышалось, но нет. Этого только не хватало! Сам догадался, интересно, или ему подсказала Эмма? Наверное, всё-таки второе.

– Парнем жить проще, ясно? И хватит об этом. Ты, надеюсь, о своих догадках никому не болтал?

– Зачем же мне? Это твоё дело, захочешь – расскажешь.

По счастью, больше он ни о чём не спрашивал. Сидел молча рядом, глядя в сторону моря, и в душе Кори росла признательность. И за то, что с рукой помог, и что не смотрел с отвращением, и что с вопросами не лез, хотя они у него наверняка были.

– Хорошо тут, у моря, – неожиданно сказал чужак. – Когда меня подстрелили, я потом пять месяцев провёл на побережье. Рука никак не хотела работать, как прежде. И так мне нравится, знаешь, когда волны шумят. Мирно, хорошо, на душе спокойно делается. Даже не верится сейчас, что я в другом мире. Всё в точности как дома.

– А мне раньше не приходилось бывать у моря, но тоже нравится. Даже уходить не хочется.

– Я иногда ночи проводил на берегу, – сообщил Гундольф, растягиваясь на песке. – Если день выдавался жарким, ночью у моря было хорошо. Свежо, ветер тихий, волны убаюкивают.

Кори тоже захотелось проверить, так ли удобно лежать на песке. И действительно, оказалось неплохо. Песок принимал форму тела и мог служить и матрасом, и подушкой.

Умолк светляк, шлёпнувшись на песок с негромким стуком – Гундольф завёл его не до конца, лишь бы только отыскать Кори. Сразу стало темнее, но когда глаза привыкли, они разглядели пляшущие по поверхности моря зеленоватые искорки.

«Ещё немного, и нужно возвращаться на корабль», – подумалось Кори.

Не стоило вслушиваться в коварный шёпот волн, потому что пели они самую сладкую в мире колыбельную. Глаза открылись, когда небо уже светлело.

Солнце ещё не взошло, но песок под щекой казался слишком уж тёплым. А мгновением позже обнаружилось, что Кори лежит вовсе и не на песке, а на груди Гундольфа. Видимо, это произошло бессознательно, в поисках тёплого места. А тот прижимает её к себе левой рукой, будто им так и полагается спать.

Смутившись, Кори отстранилась и лишь тут поняла, что забыла о перчатке. Та, тёмная и длинная, лежала в стороне. Как неосторожно!

Эта небрежность никуда не годилась. Могли увидеть поселенцы, если бы кто-то встал раньше, и мог увидеть Гундольф. Вчера ночью, это верно, он уже смотрел, но в темноте, при пляшущем огне светляка это совсем не то. Увидит днём, и его точно передёрнет от отвращения. А может, ему и вчера гадко было смотреть и прикасаться к руке – не скажешь точно, ведь если боль так терзает, тут уж не до наблюдений.

Стало страшно, что Гундольф проснётся, откроет глаза, и в них отразятся лишь неприязнь и сожаление.

В жизни Кори довелось побывать в разных переделках, но в таких делах не имелось опыта. И она, чувствуя страх, сделала единственное, что могла – сбежала.

Чужака удавалось избегать до самого вечера, но после ужина он заступил дорогу.

– Я тебя чем-то обидел? – прямо спросил он, не обращая даже внимания, что люди, оказавшиеся рядом, без стеснения прислушались.

Получилось улыбнуться, и ответ прозвучал, по счастью, неторопливо и спокойно, как и хотелось:

– С чего ты взял? Нашлись другие дела, не всё же мне рядом с тобой крутиться. А что, соскучился?

– Да я просто, – смутился тот, пожав плечами. Затем ушёл с дороги.

Этот человек невольно всё испортил, внёс сумятицу в душу. Кори предстояло вернуться в город в поисках ответов. Но и месть, и Немая, и загадочный поступок напарника – всё как будто подёрнулось туманной морской дымкой, отступило. И лишь он, чужак, которому не было места в планах Кори, один тревожил и занимал все мысли.

Неужели он вправду мог быть таким добрым без притворства? До этого все в жизни, кто хоть чем-то помогал, ожидали услуги взамен, причём в размере большем, чем дали. Это было в порядке вещей. Разве что Немая, верная душа, делала для Кори всё, что могла. Но с нею столько пережито вместе, и она знает, что Кори тоже ничего для неё не пожалеет.

А этот чужак, Гундольф, спас ей жизнь и не заикнулся о долге и расплате. Даже эти, на корабле, вели себя так, будто милость оказывают. Будто не силой держат, а Кори сама навязалась тут жить, есть и пить.

А ещё чужак видел её руку и не отвернулся. Ей самой мерзко было на себя глядеть, тошно понимать, какой стала. Её и держали-то на этом свете лишь Немая и не свершённая пока месть. Кори поняла бы презрение, отвращение – она заслуживала этого вполне, и такое отношение бы даже не обидело. Ведь никто не обижается на справедливость.

Но он будто и не заметил неладного, а если ему что и показалось гадким, хорошо это спрятал. И разговаривал с Кори после, как с обычным человеком. И даже подумал, что сам – сам! – мог оказаться в чём-то перед нею виноват.

Интересно, посмотрит ли на неё когда-нибудь так ещё хоть один мужчина.

Перед сном Гундольф где-то задержался. Когда вернулся в каюту, Кори пыталась неумело размять руку, действуя, как он вчера показывал. Услышав шаги и скрип двери, дёрнулась, натягивая одеяло на плечо.

– Да я это, не бойся, – сказал он, запирая дверь на задвижку. Как будто от него ей можно было ничего не скрывать!

Затем подошёл, сел рядом.

– Давай сюда руку, самой неудобно же. Ну, чего прячешься, я же вчера там видел всё.

– Просто уже не болит, – неуверенно сказала Кори, но Гундольф не поверил. И не стал ждать, потянулся к ней. Что оставалось делать? И отталкивать его, и сбегать было бы глупо.

Он сидел так близко, что дыхание временами касалось щеки Кори. Сильные пальцы мяли руку выше локтя, прогоняя боль.

От Гундольфа пахло морем, со светлых встрёпанных волос капала вода. Кори старалась смотреть куда угодно, лишь бы не на него, и думать о чём угодно, только не о нём, но получалось плохо. Больше всего хотелось убежать. Прежде она не подпускала людей так близко и не знала, до чего тяжело это терпеть.

– Не легчает? – спросил Гундольф, хмурясь.

– Почему же? Уже всё хорошо, – ответила Кори, не отводя взгляда от круглого тёмного окна, где отражался светляк. И почему так глупо звучит её голос?

– Так чего ж ты сидишь, точно окаменела, и не дышишь почти? Если больно, честно скажи, чтобы я тебе хуже не сделал.

– Нет, я... мне...

Но затем она всё же решилась пояснить.

– Думаешь, раньше ко мне много кто относился по-доброму? Тебе правда не гадко на это всё смотреть?

– А, вот ты чего боишься, – усмехнулся Гундольф. – Рука как рука, подумаешь, было бы отчего переживать! И ничего не гадко, ну, может, любопытно немного. Погляди сама, какой сложный механизм, как ладно всё устроено. Ведь ты каждым пальцем двигать можешь, как живым. И цвет приятный, на бронзу похоже. Вот тут темнее, тут светлее, тут пружинка видна. Я, знаешь, не очень разбираюсь, но есть у меня друг, он мастер, научил немного понимать красоту механизмов. Да, делалось явно не для того, чтобы под глухой перчаткой такое прятать. И компас тут, и ещё что-то...

– Хватит! – прервала его Кори, отнимая руку. – Гундольф, неужели правда, что в вашем мире на таких, как я, глядят без омерзения?

– Да я бы даже сказал, – ответил он, – что ты могла бы эту руку обернуть себе на пользу. Шила бы платья с коротким рукавом. Все бы шеи сворачивали.

Он помолчал и прибавил:

– У нас в столице, где я живу, есть дама без пальца. Несчастный случай с кольцом. Так она носит, знаешь, искусственный с механизмом, щёлкнет – на кончике огонь. Мужчины в очередь выстраиваются, чтобы она им папиросу разожгла, да она и сама курит. У нас, правда, не умеют так металл и кожу сращивать, так что у неё палец на ремешках крепится. Вот так расходятся два по ладони, два с тыльной стороны и идут к браслету на запястье. Серебра да камней там столько, сколько смогло поместиться, и камни она под цвет костюма меняет. Да, эффектная дама.

– Что такое папиросы, я не знаю, – сказала Кори, – а почувствовать себя не изгоем хотелось бы. Хотя бы раз, ненадолго. Скажи, а я никак не смогу попасть в твой мир, если однажды решусь? Врата, наверное, устроены так, что чужим их не найти?