Текст книги "Ты и я"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава XX

Ник без труда получил отпуск.

– Побудем здесь еще немного, – попросила Тото, и они остались и накупили множество вещей для Тото – шляпок, и платьев, и два кольца – одно из них с изумрудом-кабошоном в оправе работы Картье.

Неожиданно быстро наступила жара. Май был похож скорее на июль; обедали все на свежем воздухе и меню выбирали из холодных блюд.

Получив письмо от своего адвоката, Ник решил, что ему необходимо ехать в Лондон.

– Бэби, – сказал он Тото, – мы снимем в Лондоне квартиру, и ты обставишь ее по своему вкусу.

Тото была в восторге. Не хотела задерживаться надолго в том тихом отеле, в котором они с Ником остановились по приезде, и всё торопила его поскорее снять квартирку: "Все равно где, какое имеет значение та или другая часть города?" – Наконец он нашел половину дома на маленькой уличке в Найт-бридже. В ней имелась большая жилая комната и большая спальная; квартира была меблирована, но Ник договорился, что обстановка будет сдана на хранение: он хотел, чтобы Тото устроила все по своему вкусу.

Они еще в Париже решили, что заведут старинную французскую кровать стиля ампир, с зеленым, оттенка нефрита покрывалом, и действительно, достали такую кровать за баснословную цену и покрывало к ней, не менее дорогое, – так что получилось, как выразилась Тото, "просто ужасно красиво". Покрывало было китайское: сереброперые фламинго с алыми ногами шагали по изумрудной воде у берегов серебристых островков, поросших померанцевыми деревьями, а поодаль виднелась пагода с красной крышей и бледно-золотыми стенами.

Ник покупал все, что нравилось Тото. Он наполнял маленькую квартирку цветами. Каждый день обновлялись гардении в черной ониксовой чаше, и снопы гвоздик выглядывали из-за японских ширм.

Никто из знакомых не видел их; они обедали вне дома, танцевали по вечерам и были так счастливы, что Тото иногда пугалась.

– Верно, когда любишь, всегда боишься, – говорила она Нику, который уверял, что это у нее от воображения, и заботливо осведомлялся, не болит ли у нее голова.

– Я никогда не болею, – возражала Тото и добавляла с укором: – О, Ник, неужели ты не можешь быть на высоте положения? Не отдаешь себе отчета в том, чего требует данный момент?

– А именно?

– Романтики, а не аспирина!

Они купили автомобиль, и Тото управляла им, блаженно игнорируя правила уличного движения.

Волны жары докатились и до Лондона, и они часто выезжали поздно ночью в Сюррей и варили кофе в небольшой сосновой роще, причем выкуривали несметное количество папирос, чтобы отгонять комаров – этих несносных созданий, которые появляются, как только наступает пора счастливых прогулок, кажется, только для того, чтобы досаждать влюбленным.

Но никакие комары не могли ни на секунду омрачить радость Тото; она попала в райскую обитель, где не было места ни разладу, ни скуке, ни сердечным страданиям.

Все влюбленные переживают хотя бы однажды эту пору полного, слепого, безрассудного, напряженного счастья, когда они вполне уверены во взаимности и счастливы выше всякой меры; когда все хорошо и малейший пустяк приводит в восторг, а неприятности не огорчают, потому что есть с кем делить их или потому что они дают лишний повод проявить любовь, жертвуя своими удобствами.

Только тогда засыпаешь с тем, чтобы проснуться с мыслью: сегодня увидимся. Только тогда каждое прощание – конец всему, каждое новое свидание – воскресение. Только тогда пышным цветом распускаются все желания, все стремления; только тогда думаешь, глядя в глаза другому: "Лишь один этот цветок – для стебля души моей"; только тогда бросаешь вызов звездам и солнцу и, простирая руки, чтобы обнять мир, говоришь: "мой".

– Найтбридж и рай – синонимы, – чинно уверяла Тото Ника.

Они шалили, как дети, говорили на том нелепом языке, который так быстро усваивают влюбленные, и пополняли его собственными словечками, приводившими их в восхищение, но, к счастью, совершенно непонятными для остальных смертных.

С тех пор как Тото прочла книгу Осборна, Ник стал, разумеется, величаться Большой Медведь, а за Тото окончательно утвердилось имя Бэби, – ведь она была до смешного молода, и Ник легко поднимал ее одной рукой. Но больше всего они любили играть в "уменьшения": ладонь Ника изображала Атлантический океан, цветок в его бутоньерке – "Сады Плодовства", в которых заблудилась Тото, такая же миниатюрная.

Лишь раз в жизни бываем мы непроходимо, божественно глупы, лишь раз в жизни женщина может быть вволю, фантастично нелепа, не вызывая этим ничего, кроме нежных взглядов и счастливого смеха.

– Индийский вождь! – восклицала Тото, когда Ник просыпался с вызывающе торчащим пучком темных волос. – Индийский вождь! – и дергала его за хохол.

Анри приехал с ними в Лондон и приносил им по утрам кофе, а как только он уходил, Тото превращалась в царицу Савскую, и ей прислуживал Ник, поднимавшийся первым, как истый мужчина, которого ждет каждодневный труд. А Тото изображала прекрасную леди, которая "не сеет и не жнет", но уж конечно, кофе пьет всегда в постели, расстилала салфетку на бледно-зеленом одеяле и благосклонно принимала свой завтрак из рук Ника.

Но как-то в клубе Ник услышал от одного исследователя, что найден манускрипт, в котором говорится, будто королева Савская была "угля черней и вся волосатая!". Как он спешил к Тото с этой информацией!

Впредь он будет именоваться только "индийским вождем".

– А завтрак должен мне все-таки подаваться, так как я ваша "порочная" леди! – вскинула Тото длинные загнутые ресницы.

Он смотрел на нее сверху вниз, лицо его вдруг стало серьезным; он сказал вслух, довольно мрачно:

– Как бы я хотел, чтобы они поторопились с этим проклятым разводом!

Тото встала на колени на кровати и обвила его шею руками.

– О, милый, милый, я расстроила тебя? Я пошутила: мне все равно, что я такое, лишь бы я была твоя!

– Но мне не все равно, – угрюмо процедил сквозь зубы Ник, – совсем не все равно. Я не могу примириться с тем, что нам надо прятаться по углам, раздумывать, куда бы пойти, чтобы не натолкнуться на знакомых. Жизнь должна развертываться перед тобой широкая, свободная, а я испортил ее.

– Не надо, не надо, не надо! – вскрикнула Тото, пряча лицо у него на груди. – Ты пятнаешь наши дорогие-дорогие часы такими речами. Да это и неправда.

– Нет, правда, – проворчал Ник, уныло глядя на игру солнечных пятен. – Твоя мать вернулась в Лондон. Она непременно разыщет тебя. Что – ял ей скажешь?

– Правду, – небрежно отозвалась Тото. – А почему нет? Мать в счет не идет. Она никогда обо мне не заботилась.

Ник вдруг освободился из ее объятий.

– Да, я сам так думаю, – мрачно согласился он. – Знаю, каждый рад свалить вину на другого, когда сам виноват!

Тото присела на корточки.

– Ник, в чем дело?

Он не обернулся.

Она скользнула с кровати, босая, подбежала к нему и стала ножками на его ноги, заглядывая ему в лицо, смеясь и стараясь заставить его улыбнуться.

Но все было напрасно.

Тото приняла ножки с изумрудно-зеленых домашних туфель Ника, которые она сама ему купила, – "потому что ты так любишь все зеленое", – поискала капот, надела его, всунула ножки в белые меховые туфли, закурила папироску и попыталась философски подойти к жизни.

– Мне надо быть на примерке в двенадцать часов. Ты заедешь за мной или мы где-нибудь встретимся? – Она делала вид, будто пробегает газету, и переспросила из-за четырех огромных листов: – Как же?

– В 12.45 я должен быть по деду на Стрэнде, – коротко уронил Ник.

– О, понимаю. Мне, значит, лучше завтракать дома?

Он проходил мимо нее к себе в гардеробную. Она схватила его за руку.

– Ник, дорогой, скажи мне, что случилось?

– Ничего. – Он мягко высвободил свою руку и ушел, облеченный, помимо того халата, который Тото когда-то целовала, в броню непроницаемости.

Тото молча оделась, молча причесалась. Ник в первый раз был таким. Вот он заглянул – неужели скажет? Но как мог он прямо сказать ей: "Ах, кстати, я встретил вчера Чарльза Треверса, и он спрашивал у меня твой адрес, так как видел нас вместе!"

Тото и не подозревала, что возможна такая вещь, что мужчина может ревновать без оснований. А Ник продолжал думать: "Он свободен, он может жениться на ней! Какой скотиной он сочтет меня, когда узнает!"

Как это ни странно, но до сих пор он не встречал никого, кто был бы настолько знаком с ним, что мог себе позволить интимные вопросы. И вот вчера, на Пикадилли, прямо налетел на Треверса, и тот тепло окликнул его:

– Алло, вы! Видел вас два дня тому назад на Стрэнде, с Тото. Неплохо там, а? Надеялся встретиться с вами. Не дадите ли вы мне адрес Тото? Я хотел бы навестить ее.

Он кивнул и быстро перевел разговор, а Треверс зашагал подле него, и, ничуть не догадываясь об истине, разоткровенничался: он до того обрадовался, увидев Тото, он так был рад встрече с Темпестом, который, конечно, поможет ему разыскать ее, что он говорил ребячливо:

– Я ужасно хочу поскорее увидеть Тото. Я встретился с ней в Париже, мы пили вместе чай в Арменонвилле, потом я отвез ее к "Ритцу" и заехал на другой день, но она исчезла, не оставив адреса. И с тех пор я никак не мог напасть на ее след.

Тото и в голову не пришло рассказать Нику о встрече с Чарльзом; она совсем забыла этот инцидент.

Он отделался от Треверса, лишь пообещав ему написать и сообщить адрес Тото.

– Позабыл… где-то… Посмотрю у себя и дам вам знать. Отель "Берклей"? Отлично, – про себя отметил мысленно, что нельзя возить Тото обедать в отель "Берклей".

Тото чувствовала себя не совсем хорошо в этот день и была уже в постели, когда он вернулся домой. Он долго думал, сказать ли ей, что он видел Треверса. Но, наконец, убедился, что говорить не хочется; не хотелось сознаться, что он не дал адреса, не хотелось вызывать в ней интерес к какому бы то ни было мужчине, кроме него самого.

А Треверс к тому же молод и богат и… свободен, черт возьми!

Сейчас он вернулся в комнату Тото и поцеловал ее.

Тото молчала. В любви кажущееся отчуждение ранит иногда больше серьезного повода, и она не в состоянии была говорить. В глубине души она сознавала, что нелепо так терзаться не из-за чего, но от этого ей было не легче. Ник стал другим, а в любви это уже трагедия. Это может быть от головной боли, или от скуки, или от того, что надоела любимая.

Ник тоже промолчал. Поколебался немного и, снова поддавшись дурному настроению, вышел, сильнее, чем надо бы, хлопнув дверью.

За дверьми первым его побуждением было вернуться, но затем мужское самолюбие одержало верх, и он пошел дальше. В конце концов…

На Пикадилли было солнечно, знойно. День весь был соткан из улыбок. Настроение Ника немного улучшилось и улучшалось по мере того, как он шел к Стрэнду.

Его приятель-адвокат отсутствовал, но юный Хедлей Килмор, очень способный малый, говорил с ним о перипетиях развода очень спокойно и оптимистично, и Ник вышел из конторы, повеселев. Хорошо, что он завтракает сегодня один. Время от времени нужна передышка. А Треверс – к черту! – какое это может иметь значение?

Еще несколько недель, и курс выровняется и все узнают автоматически.

А пока – какое дело Треверсу!

Превосходный коктейль, чуть покрепче обычного – две трети коньяку, треть куантро и лимон – еще больше примирил его с жизнью, уподобил его тем типичным мужьям, которые приходят в клуб насупившись, а выпив и перебросившись несколькими фразами с одним, другим, совершенно забывают о том, что огорчило их!

Ник прекрасно позавтракал, посмеялся вволю и направился в Найтбридж к Тото, определенно считая, что все к лучшему в этом лучшем из миров. Никаких сомнений, никаких угрызений совести насчет его утреннего поведения у него не было; он думал о том, что хорошо бы прокатиться в Рамела; кстати, Тото наденет большую черную шляпу, которую они вместе купили накануне; это навело его на мысль о другом магазине – табачном, и он зашел к своему поставщику, накупив папирос и перепробовав несколько хороших сортов сигар. Далее он приобрел с дюжину новых вечерних галстуков, так как вспомнил, что прежние пообносились, после чего подозвал такси, остановил его у кондитерской, купил для Тото большую коробку сладостей – и… скорей домой, к своей красавице! Остро заговорило желание поскорее увидеть Тото.

Он открыл дверь своим ключом и свистнул. На свист не последовало ответа. Маленький холодный душ!

Показалась лунообразная физиономия Анри, который объявил:

– Мадам еще не вернулась.

Ник кивнул головой, прошел в столовую и стал ждать.

Ждал до шести часов. С шести начал сердиться и тревожиться. Анри ничего не знал: "Мадам вышла часов в двенадцать".

В семь часов Ник принял ванну; он уже неистовствовал и страшно нервничал.

Пообедал, не спуская глаз с часов и все время прислушиваясь, не звонит ли телефон.

К десяти часам он уже перестал сердиться, и страх, которого он не испытал во Фландрии, все больше овладевал им.

В половине одиннадцатого Тото открыла дверь своим ключом и свистнула.

Она подбежала к Нику, весело рассказывая, что, выходя от портнихи, она столкнулась с Чарльзом, и они совершили чудесную прогулку в автомобиле, но испортился клапан и пришлось идти пешком десять миль – пять во всяком случае, и не было нигде телефона, и – "о, ты меня любишь?".

Беззаботный свист, этот бессердечный свист – признак эгоистичного забвения всех и всего, по мнению Ника, явился своего рода бикфордовым шнуром, проведенным к пороховой бочке, а доверчивый вопрос: "Ты любишь меня?" – той спичкой, которая вызвала взрыв.

Он сказал приглушенным от бешенства голосом:

– Однако, в какую необитаемую страну вы попали, что на десять миль не нашлось ни одного телефона!

Тото спросила как нельзя более кстати:

– Ты сердишься? – на что Ник ответил коротким смехом, больше похожим на рычание.

– О, нет! Чего ради мне сердиться, скажите пожалуйста?! Ты уходишь в полдень, предупредив, что вернешься к ленчу. Я захожу за тобой и жду почти до одиннадцати, когда ты являешься и как ни в чем не бывало объясняешь, что провела день с Чарльзом Треверсом, причем, видимо, рассчитываешь, что я должен быть в восторге!

– Тебя не очень интересовало, что я буду делать, когда ты уходил, – вспыхнула Тото, – ты ушел… о, я не умею объяснить, ты был совсем другой… и сам знаешь, что это так. А когда я запоздала – не по своей вине, – ты злишься. Хотя и не имеешь права злиться.

– Знаю прекрасно, что вообще не имею права вмешиваться в твою жизнь, – неосторожно начал Ник, злясь на Тото, на самого себя, на обстоятельства, а пуще всего на Треверса за то, что тот встретил Тото и повез ее гулять.

Тото взглянула на него, пожала плечами и улыбнулась. Сказала деловито:

– Очень жалею, что ты расстроен. Я страшно голодна, поищу чего-нибудь поесть. Анри ушел, должно быть?

– Конечно, больше часу тому назад.

Тото кивнула, пошла на кухню и вернулась с зеленым подносом, на котором лежали холодный цыпленок, хлеб с маслом и персики.

Может ли что-нибудь скорее довести до белого каления уже взбешенного человека, чем вид его противника, спокойно и с аппетитом уплетающего, в то время как сам он рвет и мечет?

Ник стоял у окна, глядя в темную летнюю ночь, расцвеченную огнями; катили мимо омнибусы, сверкая яркой раскраской, мягко скользили, поблескивая, дорогие автомобили; он ничего, в сущности, не видел, но уставился в окно, лишь бы не встречаться взглядом с Тото.

Треверс… Что сказала ему Тото? Он, наверное, спросил, у кого она остановилась. О чем они могли беседовать?

Голос Тото прервал его мысли:

– Чарльз сказал мне, что виделся, с тобой вчера.

Наступило молчание, полное сердитых подозрений со стороны немного сконфуженного Ника и обидного недоумения с примесью лукавства со стороны Тото. Она отчасти догадывалась, почему Ник так странно отнесся к ее пикнику с Чарльзом; к тому же она и в самом деле страшно запоздала; она чувствовала себя чуточку виноватой, когда входила, но была уверена, что быстро все уладит. И это ей не удалось. Было прескверно.

– Ник?

– Что такое?

– Почему ты сегодня такой нехороший?

Он круто обернулся и засмеялся тем же деланным смехом.

– Хотя тебе это, видимо, не приходило в голову, но я, представь себе, очень беспокоился, когда тебя не было. Разумеется, не следовало. Теперь для меня это ясно, но я и не подозревал, что ты в таких надежных и приятных руках.

– О, я была в полной безопасности! – Тщательно проделанный зевок.

– Я устала. Я, кажется, лягу сейчас.

– Хорошо. А я выйду ненадолго. Спокойной ночи. – В дверях Тото обернулась и взглянула на него.

Лицо Ника не выражало никакой ласки, не говорило "спокойной ночи", в нем не было ни малейшего намека на доброту. Очень бледный, он казался усталым и угрюмым. Она быстро прошла к себе в комнату, бросив через худенькое плечо:

– О, в таком случае спокойной ночи.

Она ждала, затаив дыхание. Вот он вышел в переднюю. Он в самом деле собирается идти. Хлопнула дверь. Он ушел!

– Почему? Почему? – громко спросила Тото. – Утром он надулся, тоже не из-за чего. А сейчас разозлился, что я каталась с Чарльзом. Если он ревнует меня к Чарльзу, он идиот!

Сознание несправедливости, чувство обиды помогли бы снести создавшееся положение. Но лежать одной в постели летней ночью, когда в комнату проникает теплый ветерок, а в квартире царит полная тишина, вовсе не так покойно и приятно, как можно было бы думать. И сон не идет.

Это их первая ссора…

Однако от усталости Тото заснула тотчас после того, как приняла решение дождаться Ника, сидя у окна, – она была уверена, что он вернется с минуты на минуту, – чтобы он так и застал ее; ведь она почти весь день провела на воздухе и много миль прошла пешком. Проспала она с час. В два часа Ника еще не было, и Тото, совсем проснувшаяся и сильно задетая, пришла в негодование.

Она вскочила с кровати, заперла дверь на ключ, легла и, не зажигая света, ждала.

Ник вернулся, повернул ручку двери, тихонько толкнул, подождал. Позвал осторожно:

– Тото!

Тото не отвечала. Он подождал немного и прошел, не на цыпочках, в свою гардеробную.

Услышав приглушенное "черт", свидетельствующее о том, что душ оказался закрученным, – они всегда открывали его друг для друга, – Тото прониклась к нему жалостью, нерешительно высунула одну ногу из-под одеяла – очень хотелось, чтобы Ник ее целовал, успокаивал, объяснял, – высунула другую ногу.

Но тут Ник стал почти громко напевать популярную шансонетку.

А, он может напевать, когда они поссорились, когда они столько часов не виделись, когда он виноват перед нею!

Так пускай же напевает – хоть всю ночь, если угодно!

– Хорошо спала?

– О, замечательно, благодарю.

Улыбка учтивая, вполне дружелюбная.

– Скоро собираешься встать?

– Скоро, вероятно. Не задерживайся из-за меня.

– У тебя есть какие-нибудь планы на сегодня?

– Ничего особенного.

Кивок.

– Так я пойду. Вернусь, вероятно, к ленчу.

– Я предупрежу Анри.

В холле он приостановился.

"Не вернуться ли? Бедная детка! Вид у нее такой, будто она совсем не выспалась. Нет, черт возьми, я не вернусь. Незачем было устраивать такую историю!"

У себя в спальной Тото сидела на краешке кровати.

"Что ж, пусть уходит! Если ни о чем не жалеет – пускай. Я ничего дурного не делала, а он воображает, что может дуться без конца!.."

Скучная процедура – одеванье! Сегодня выдался как раз такой день, когда волосы не хотят лежать, как следует, и все вообще скверно: платье, которое хочется надеть, измято, а на чулках, выбранных после долгих колебаний, спускается петля.

Наконец Тото вышла на улицу – усталая, обиженная, злая на себя, на Ника и на жизнь.

Делать ей было нечего; предстоял длинный пустой день; отчаянно хотелось, чтобы Ник был подле нее.

Их ссора перестала занимать ее, как это было вначале; сознание собственной правоты утратило всякое значение, и в довершение начинала болеть голова.

Тото повернула к дому и, только обогнула последний угол, как из остановившегося у тротуара роскошного автомобиля вышла ее мать.

Порой в жизни все складывается так, как не должно было бы складываться: будь Тото с Ником, встреча была бы для нее, конечно, не приятная, но совсем не такая трагичная.

Верона остановилась, улыбнулась очень сдержанно и воскликнула, по обыкновению мягко:

– Тото! – затем добавила с некоторым смущением: – Я только что из Парижа.

Она была шикарно одета в черное, и каждая линия ее фигуры поражала стройностью и изяществом.

– Ты знаешь, конечно! – продолжала она. – Я никак не могла найти тебя. В Вене о тебе ничего не знали; позже мне написал из Будапешта какой-то мужчина, что ты уехала в Париж. В Париже, разумеется, я поехала прямо к мадам Ларон и от нее узнала, что ты забрала свои вещи, что ты останавливалась в "Ритце", а в "Ритце" сказали – ну, да это неважно! Довольно, если я скажу, что все это было очень утомительно. Но что ты делаешь здесь? Где остановилась?

– Вот в этом доме.

– Придется серьезно переговорить с тобой. Что за особа твоя хозяйка?

– Хозяйки нет, – с отчаянием проговорила Тото.

– Ты сняла отдельную квартиру? – Верона замолчала, так как была и слишком удивлена, и слишком рассержена.

Она прошла вслед за Тото в гостиную, опустилась на большой диван и вопросительно посмотрела на Тото.

– Ты знаешь, конечно, что Карди оставил тебе все решительно?

– Не знала до сих пор.

– Тото! Да где же ты была, в конце концов! Видит небо, я мать непритязательная, но, право, тебе следует немного считаться со мной, из вежливости хотя бы. Было чрезвычайно неприятно отвечать все это время людям, что я понятия не имею, где ты. Сегодня я обедаю с Чарльзом Треверсом и его сестрой, – он, наверное, спросит. Я еще не видала его. Но с его сестрой (она вышла замуж за Рауля де Шовена) мы возвращались одним пароходом из Нью-Йорка.

– Я видела вчера Чарльза. Я провела с ним весь день, – сказала Тото.

– Ах, вот что! Но то, что ты поддерживала отношения с Чарльзом, еще не объясняет остального. Эта квартира, например? Неужели ты сняла ее сама, в твоем-то возрасте? И если так – откуда ты достала деньги?

Тото мигом инстинктивно поняла, что ей не выдумать никакого объяснения; с самой встречи с Ником в Вене ей ни разу не приходилось объяснять, теперь, очутившись в таком трудном положении, она покраснела до корней волос, и в первый раз в сердце зашевелился страх.

Она сказала, то краснея, то бледнея:

– Это квартира Ника.

– Ника? – переспросила Верона. – Ты хочешь сказать, что вышла за него замуж, ничего не сказав мне? Это в твои-то годы? И что за Ник?

– Мама, – зашептала Тото, – я… я… Видите… я любила Ника давным-давно, еще в Копенгагене, и он любил меня. Но ни один из нас не знал наверное. О, такие вещи не рассказываются, это невозможно. Позже мы встретились в Вене – незадолго до смерти Скуик, – и тогда… тогда… не знаю, как сказать… тогда мы вдруг поняли. И были страшно счастливы, пока Ник не уехал. Ему пришлось съездить в Рим, а потом переехал сюда, чтобы устроить развод…

Верона перебила ее ровным голосом:

– Надо полагать – это явствует из твоих слов, хотя ты стыдишься признаться, – что ты любовница Доминика Темпеста?

При этих словах с лица Тото сразу сбежало выражение растерянности и детского страха. Она сказала совершенно спокойно:

– Кажется, я ожидала, что вы выберете именно это слово, мама…

Верона невозмутимо продолжала:

– И он – Темпест – снял для тебя квартиру?

– Это наш дом – звонко произнесла Тото.

– Твой, очевидно, но можно ли его назвать домом Темпеста? Не знаю. Да это и несущественно. Важно то, что ты открыто живешь с ним.

Она посмотрела на Тото, видимо обдумывая кое-что.

– Для такой вещи нет оправдания, не может быть, решительно никакого. Темпест положительно с ума сошел, не говоря о том, что он трус и негодяй… – Она беспомощно развела руками в белых перчатках. – Что я могу сказать тебе? Тебе всего восемнадцать лет. Ник мог бы быть твоим отцом, он женат, он был другом твоего отца…

– Мне все равно, мне все равно, – страстно заговорила Тото. – Мне все равно, что бы вы ни говорили, что бы ни думали. Ник и я – мы принадлежим друг другу. Мы обвенчаемся, как только он будет свободен. Вы никогда не беспокоились о том, что со мной, никто не беспокоился – один Ник. Если я сделала что-нибудь дурное, я готова расплачиваться за это и буду расплачиваться охотно, потому что была очень счастлива. Мы были… о, да, я верю… мы были так счастливы, как никто другой… в целом мире.

Верона поднялась. Сказала с горечью:

– Поздравляю тебя. Описание жизни самое идиллическое. Надеюсь, что ты и впредь будешь чувствовать себя так же хорошо. Однако на твоем месте, несмотря на райское благополучие, я все же заглянула бы в контору Хоус и Веррет – деньги – вещь нужная даже влюбленной женщине, – а в их ведении твое наследство!

Она проследовала из комнаты, не ожидая ответа, только когда наружная дверь захлопнулась за ней, Тото заметила ее мешочек из полосатого бархата, вышитого бисером, – как нельзя более гармонирующий с траурным туалетом.

Когда Тото выскочила на улицу, очень высокий мужчина подсаживал Верону в автомобиль.

– Ваш мешочек, мама!

Верона взяла мешочек, пробормотав несколько слов благодарности.

– Едем, Жуан, – сказала она, и Рагос, улыбаясь, сел рядом с ней.

Верона подробно рассказала ему историю Тото. Он воскликнул раза два: "Per Dios!" – и в его голубых глазах появилось напряженное выражение.

Немного погодя он вернулся с огромной коробкой шоколада и целым снопом цветов и послал Тото свою карточку, на которой написал: "От мадам Гревилль".

Он был добр, весел, непринужден, уходя, сказал:

– Дайте мне знать, если вам понадобится друг.

Пробило уже семь часов, а Ник все не возвращался.

Тото хотелось обедать; она чувствовала себя маленькой, одинокой, напуганной. Верона расстроила ее и оставила неприятный осадок. Ей нужен был Ник, его успокаивающее присутствие, его уверения, что все будет хорошо, нужен был Ник, чтобы мир снова вошел в норму.

Он пришел, когда Тото, дойдя до полного отчаяния, уже улеглась в постель. И как только она услышала, что он отпирает дверь, она опять заперлась.

Ник тоже слышал щелканье замка и на этот раз не поворачивал ручки, а прямо прошел к себе в комнату.

Он лежал уже в кровати, когда в комнату скользнула Тото и остановилась в дверях – маленькая прозрачная фигурка.

– Ник!

– Хэлло! Я! В чем дело?

– О, я только хотела узнать, вернулся ли ты?

– Как видишь, благодарю.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Десять минут спустя он вошел к Тото и нашел ее плачущей, – вся кровать тряслась от ее рыданий. Он нагнулся, взял ее на руки. Слезы капали ему на руки, на шею.

– Я вел себя как скот, голубка, но меня так и полоснуло, когда я услыхал, что ты запираешься. Бэби, не надо, Бога ради, не надо… детка… крошка любимая… прости меня! Тото, не надо плакать! Ты думала, что я разлюбил тебя?.. О Боже!..

Он сел на кровать, не выпуская Тото из рук, нежно целуя ее, баюкая, как ребенка.

– Крошка, послушай! Я свихнулся, потому что встретил Треверса, и он спросил у меня твой адрес, – он видел нас где-то. Его вопросы, его отношение к тебе заставили меня почувствовать, какая я свинья. Нет, погоди, не говори ничего. Я хочу, чтобы ты знала все. Потом ты запоздала, и я за это время просто истерзался. Чего я только не воображал себе: что тебя переехали, что ты убежала, что тебя украли – невесть что. К тому времени, как ты вернулась, я уже совсем закусил удила и потерял терпение, мне уж было не до приличий. А когда я узнал, что ты провела день с Треверсом, у меня потемнело в глазах, кровь бросилась в голову. Я знаю, он влюблен в тебя. Знаю давно, и я приревновал – да, это правда, я отвратительно ревновал тебя. И когда после того ты заперлась на ключ – о, первым моим движением было – взломать дверь. Но я образумился: может быть, она и в самом деле уснула, подумал я. Бэби, ты спала? Нет? Я так и думал, но все же старался убедить себя и немного успокоился. Ярость улеглась. Я не возвращался сегодня домой только потому, что чувствовал себя задетым: тебе, казалось, было безразлично. Вот я и хотел показать, что мне тоже безразлично, да и думалось – не видела ли ты и сегодня Треверса.

– Я видела свою мать, – сказала Тото, пряча лицо у Ника на груди. Она почувствовала, что он сильно вздрогнул и голос у него совсем изменился, стал очень-очень нежным и озабоченным, когда он спросил:

– Бэби!.. Твоя мать держала себя очень… неприятно?

– Она сказала, что я твоя любовница, – шепнула Тото, – а я сказала: мне все равно, что я такое, и мне, правда, все равно, пока я твоя и нужна тебе. Нужна, да? – Она крепче прижалась к нему. – Нужна, мой самый любименький?

Он крепче обнял ее.

– Но, Бэби, нам с ней надо договориться. О, как я зол, что бросил тебя на целый день, – такой тяжелый для тебя день! Я побываю завтра у твоей матери и выскажу ей несколько истин. Я чувствую себя в долгу перед ней, в частности и за то, что она сказала тебе, и я расквитаюсь, клянусь!

– Не все ли равно, как она назвала меня, пока я твоя? – говорила Тото. – Хотя… хотя ты целых два дня забывал о том, что здесь, в Найтбридже, у тебя есть собственность! Милый, разве ты не хочешь приглядеть за ней?

У него больно защемило сердце при этих словах: как она доверяет ему, сколько в ней нежности! Унизительный день – свидание с Вероной должно было быть и унизительно, и страшно, – оставил по себе в душе Тото только сильную потребность в нем, а он тем временем был вдали, из-за жалкой мелочной ревности; никакие протесты и уверения Тото не тронули бы его так, как этот нелепый детский вопрос. Да, она принадлежала ему, она, – такая прекрасная, такая нежная, такая храбрая…

Он ближе привлек ее к себе. У нее вырвалось удивленное восклицание.

– Я не стою тебя, – пробормотал он, прижимаясь лицом к теплым шелковистым волосам. Сотни воспоминаний хлынули на него, когда он припал к этим волосам, услышал их запах. Раз как-то он проснулся – ему мерещилось много-много лилий, – и, открыв глаза, увидел нагнувшуюся к нему Тото с распущенными по обеим сторонам лица волосами, она коснулась губами его губ, и всепоглощающая страсть захлестнула их. Весь мир принадлежал им в этот предрассветный час. Тото казалась ему священной, и вместе с тем она была кость от кости, плоть от плоти его. И он допустил, чтобы какой-то пустяк стал между ними! Он не был при ней в нужную минуту! А ведь она всецело зависит от него!

– Ты прощаешь меня? – быстрым шепотом спросил он.

Тото смеялась, откинувшись головкой назад, и говорила у самых его губ:

– Ты понимаешь, мы поссорились, ты и я! Мы потратили зря целый чудесный день! О Ник, как мы могли! Ник, скажи, ты, правда, ревновал?

– Да, ревновал. Треверс свободен, он от тебя без ума. И, кажется, я в первый раз понял все по-настоящему, все, что касается нас с тобой, – когда он попросил: "Дайте мне адрес Тото!" – и я не мог дать.