Текст книги "Ты и я"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава XIII

– Я должен что-то предпринять, – медленно сказал Карди.

– Тебе решительно нечего беспокоиться, – с мягкой решительностью возразила Верона, – раз Тото у своей старой гувернантки, она в полной безопасности. Очевидно, ей не хватило ума или вкуса, чтобы оценить преимущества пансиона мадам Ларон. Ты толкуешь о жизни в бедности, о тяжелых условиях в Вене и прочее. Милый мой, она ведь сама выбрала, и разумнее всего предоставить ей устраиваться, как знает. Мы отплывем домой через месяц, и по приезде в Европу ты можешь слетать в Вену и привезти Тото. Думаю, что через восемь – десять недель, если сейчас она действительно стеснена, она сама рада будет вернуться к комфортабельной жизни у мадам Ларон – при условии, что та захочет принять ее обратно, разумеется.

Карди встрепенулся; Верона, искоса следя за ним, видела, что в глазах его появилось то выражение, которое она называла "брюзжащим". Очевидно, он намерен ссориться из-за Тото.

– Видишь ли, голубка, – начал он, – ты права, конечно, с твоей точки зрения. Но все же, как бы не набедокурила Тото, было бы неприятно, если бы она очутилась в затруднительном положении. У Скуик денег немного; у Тото было пятьдесят фунтов, я знаю. Но прошло уже три месяца. Лучше всего, я полагаю, перевести некоторую сумму по телеграфу в посольство, сообщив ее адрес. Я немного знаком с Раутоном, он, вероятно, припомнит меня, во всяком случае, они это устроят. А насчет того, возвращаться ли Тото в школу, мы успеем обсудить этот вопрос позже, когда вернемся. О, вот опять этот проклятый даго Рагос. Я улетучиваюсь.

Он прошел мимо южноамериканца, нахмуренный, едва кивнув головой; Рагос приблизился к Вероне и склонился к ее руке; склонился темноволосой, исключительно красивой головой ниже, чем принято, и крепче, чем принято, поцеловал руку, которая лежала в его руке; затем вернул первую ее обладательнице и опустился в кресло, которое только что покинул Карди.

– Вы разрешите? – спросил он, вынимая папироску из ониксового с бриллиантовым полумесяцем портсигара и улыбаясь так, что блеснули очень белые зубы.

– Конечно, – прошептала Верона.

– Разрешите зажечь вам?

– Конечно.

Рагос улыбнулся, зажег папироску и протянул ее Вероне.

– Можно мне сделать еще кое-что?

– Например?

– Взять вас за руку?

– Конечно.

Они рассмеялись тем смехом, который часто заменяет ласку. Рагос заговорил:

– Monsieur le mari, кажется – как бы это выразиться – не в духе? Я восхищаюсь им – вашим мужем: он истый спортсмен.

В голосе южноамериканца была неподдельная теплота. То обстоятельство, что он был по уши влюблен в жену Карди, ничуть не мешало ему восхищаться самим Карди.

Он смотрел на Верону из-под длинных черных ресниц, и выражение его лица становилось напряженным.

Молодой человек, весьма состоятельный и весьма избалованный, чемпион игры в поло и большой поклонник женщин, но волею судеб он только в тридцать три года узнал первую искреннюю страсть, и объектом ее оказалась Верона.

До встречи с ней он усиленно изучал женщин, проявляя ту тонкую интуицию, которая свойственна мужчинам, посвятившим всю свою жизнь женщинам и наслаждениям. Иллюзий у него сохранилось мало, зато он прекрасно разбирался во всяком положении. Он мог заранее сказать, чего можно ждать от каждой данной интрижки, мог взвесить, стоит ли заплатить за удовольствие, которое она дает, нарушением деловых отношений, и учесть, чем она угрожает его свободе.

Верона с первого взгляда привлекла его внимание, она принадлежала к тому типу женщин, которые являются роковыми для этих южноамериканцев, может быть, потому, что так непохожи на их доморощенных магнолиеподобных красавиц.

Начать с того, что Верона в совершенстве владела собой – а некоторых мужчин это особенно покоряет. В ней это было чистейшей, продуманной позой. Она не упускала ни одного лестного для нее взгляда, замечала малейший оттенок впечатления, которое она производила, а вид имела приветливо-равнодушный, подобающий женщине, которая уверена в своем положении, в любви мужа и поклонении окружающих.

На этот раз даже Рагос ошибся, поверил в безмятежность этой статуи из слоновой кости, в ее очаровательное безразличие. Тут сыграло роль и отношение Карди: он был так явно и беспредельно предан жене.

Рагос уезжал недели на две, вернее, бежал, испугавшись силы своего увлечения, но уйти от него ему не удалось.

Случайно, в одном большом отеле, он встретился с неким Бенгревом, который представлял Англию в матче игры в поло, а Бенгрев знал историю Гревиллей.

Рагос выслушал все до конца и на следующий день вернулся в Рио. С этого момента он перестал относиться к Карди с прежним почтением, в его отношение к нему закралось сострадание, не без примеси иронии.

Совершенно изменился и его взгляд на Верону.

Он заново присмотрелся к ней, на этот раз с прозорливостью, в которой не было уже никакого самоунижения.

"Эгоистка, чувственная, капризная, но очаровательная, – сказал он себе. – Хочу, чтобы она была моей".

Карди и раньше не выкалывал ему никакой приязни – был учтив, и только. По мере того как разгоралось его увлечение, Рагос все сильнее ощущал антагонизм между ними.

В этот вечер он сказал вполголоса, не отводя ничего не выражающих глаз от поверхности моря:

– Верона!

– Не помню, чтобы я разрешала вам называть меня по имени!

Рагос засмеялся, хотя не было заметно чтобы ему было весело.

– Однако, если бы я поднялся и поцеловал вас, вы не стали бы протестовать, – цинично возразил он, – разумеется, при условии, что никто не видел бы! Боитесь вы одного – чтобы вас раскусили, и нам с вами это известно.

Верона метнула в него быстрый взгляд золотистых глаз; в словах его чувствовалось нечто весьма близкое к критическому отношению, а это не могло прийтись ей по вкусу. Она промолчала и осторожно зевнула.

Рагос терпеливо повторил ее имя:

– Верона!

– Да, – равнодушно бросила она. – В чем дело?

– Я с ума схожу по вас, – продолжал Рагос в том же продуманном ровном тоне; лицо его по-прежнему ничего не выражало, но худая, смуглая рука, лежавшая на колене, была сжата почти судорожно; опустив глаза, он обратил на это внимание, разжал руку и продолжал: – Я хочу, чтобы вы вышли за меня.

Верона расхохоталась, и кровь прилила к гладким щекам Рагоса. Он продолжал:

– Я говорю совершенно серьезно. Ваш муж для вас почти ничего не значит. Вы подчинили его себе, а женщина никогда не ценит любви мужчины, который, любя, всецело подчинился ей. Как бы то ни было – это факт. Он надоел вам. Можете отрицать это, – вам, пожалуй, ничего другого и не остается, – но мое мнение от этого ни на йоту не изменится. Я предлагаю следующий план: я переговорю с Гревиллем, попрошу его освободить вас, дать вам развод. Я вполне уверен, что могу дать вам счастье и вместе с тем научить вас быть верной мне. Я богат, как вы знаете, и могу дать вам все, что бы вы ни пожелали.

– Отчего бы вам не написать накладную на отправку и не предложить Карди подписать ее? – сладеньким голосом спросила Верона. – Или изготовить какую-нибудь другую деловую бумагу из тех, которыми мужчины обмениваются в делах? Это, по-видимому, вполне отвечало бы вашему подходу к вопросу?

– Я касался пока лишь одной стороны, – невозмутимо продолжал Рагос, – а вот и другая: вы неудержимо влечете меня – это страсть, которую редко приходится переживать мужчине. Если я не получу вас тем путем, о котором только что говорил, то получу другим. Я склонен верить, что вы одна из тех женщин, ради которых мужчины идут на каторгу; сами вы не способны чувствовать и одной тысячной доли той любви, что внушаете другим, но, так или иначе, вы эту любовь внушаете. Ради вас мужчины готовы идти, мужчины шли на самые невозможные глупости. Но, даже зная все это, я готов присоединиться к ним. Я люблю вас, видите ли, против собственного желания, – другими словами, очень сильно. До сих пор вы женили на себе мужчин, а я женюсь на вас. Вам в первый раз представляется случай открыть в себе способность любить, первый раз за всю вашу суетную, эгоистичную жизнь! Вы на шесть лет старше меня. Мне все равно. Мы будем жить, где вы пожелаете, и, какой бы ни разыгрался скандал, мы это переживем. Для этого я достаточно богат. Итак, угодно вам согласиться со мной или нет?

Верона поднялась со своей кушетки, выпрямилась и сверху посмотрела в поднятое к ней лицо Рагоса, слегка побледневшее под загаром, в глаза с синеватыми фарфоровыми белками – признак превосходного здоровья, посмотрела на его рот с немного полными губами, сейчас плотно и сурово сжатыми. Он, в свою очередь, смотрел на нее открытым взглядом, видел, что она любуется им, видел затем, что гнев и оскорбленное самолюбие берут верх над чувством восхищения.

Она коротко рассмеялась.

– Знаете, что я сделаю? Я скажу Карди, что вы были дерзки со мной.

Она вышла, волоча за собой шлейф своего утреннего платья и не оглядываясь.

Рагос посидел неподвижно, затем вынул новую папироску, вложил ее в мундштук и принялся курить.

Верона у себя в комнате направилась прямо к зеркалу; всякое зеркало, даже самое маленькое и плохо подвешенное, неудержимо притягивало ее; она тотчас обратила внимание, что раскраснелась, и машинально взялась за пуховку; медленно пудрясь, она улыбалась.

Карди перехватил эту улыбку, входя. Он вернулся усталый, измученный. Улыбнулся ей в ответ и подошел совсем близко.

– Алло, Семирамида, какая тайна скрывается в изгибе твоих губ?

Она отстранила его прохладной рукой, уклоняясь от поцелуя, и он отодвинулся.

– Где ты был, милый?

– Телеграфировал в Вену насчет Тото. – Он отвернулся. – Я очень встревожен. Ее письмо колесило несколько недель, пока не захватило нас здесь.

Верона слегка пожала плечами.

– Что из того, старичок? Раз Тото у Скуик, она в безопасности. Да, кроме того, надеюсь, у Тото достаточно здравого смысла, чтобы сообразить, куда ей обратиться, если бы ей пришлось круто. В Канахан, например. И у старухи, наверное, есть сбережения – у них всегда бывают сбережения. Пожалуйста, не ной из-за пустяков, Карди! И без того достаточно жарко.

– Не хочешь ли отправиться домой? – предложил Карди.

Верона усмехнулась:

– С тем чтобы очутиться в Вене? Поезжай, милый, раз ты так напуган. Мне будет здесь прекрасно и одной. Есть кому позаботиться обо мне.

– Не сомневаюсь, – вспыхнул Карди, – этот малый… из Южной Америки. Не понимаю, чего ради ты таскаешь за собой этого недоросля?

– О, не поднимай тревоги, – устало уронила Верона. – Рагос всего лишь bon enfant – тип неопасный.

– Рагос буквально без ума от тебя, – мрачно возразил Карди, – я нахожу, что самые его взгляды оскорбляют тебя, я так ему это и сказал бы, если бы мы не собирались уезжать отсюда через день-два.

– Я уезжать и не думаю, – спокойно проговорила Верона, – это лучший отель из тех, где мы останавливались. Риверс здесь, наконец, отделалась от тошноты. Небо, почему – это горничных всегда тошнит, стоит им уехать из Англии? Мне самой здесь чрезвычайно удобно. Кстати сказать, я приказала оставить для нас помещение, которое занимают Девантсы, – они вечером уезжают. Я говорила с управляющим.

Карди стоял, облокотившись о балконную дверь. Он выпрямился.

– Разве тебе не нравятся наши комнаты? – Верона с равнодушным видом оглянулась кругом.

– Довольно сносно. Но у Девантсов – помещение огромное.

– Зато и цена, надо думать, огромная, – сухо заметил Карди.

В данный момент Верону раздражал сам факт существования Карди: она не выносила людей подавленных, дурно настроенных, а Карди был угнетен с той минуты, как получил письмо Тото. Верона редко грешила вульгарностью, но на сей раз позволила себе сказать ровным тоном:

– К счастью, мои средства позволяют мне устраиваться как можно комфортабельнее.

Карди промолчал. Как все чувствительные люда, он был горд, и тем труднее было снести это хладнокровно брошенное Вероной оскорбление, что он сам сложил свою гордость к ее ногам.

Спустя некоторое время он сказал очень тихо:

– В данный момент я лишен возможности взять более дорогое помещение, поэтому прошу тебя временно отказаться от этой мысли.

– О, Карди, не будь же скучным! – резко бросила Верона. – Не придирайся из-за ерунды. Ты ведь прекрасно знал и знаешь, что у меня есть собственные средства, – что ты можешь возразить, раз я хочу пользоваться ими?

– Я и не возражаю, – сказал Карди хрипло. – Я не хочу лишь, чтобы ты захватывала мои владения. Можешь тратить свои средства, сделай одолжение, на себя лично. Но расходы на жизнь я предпочитаю, если позволишь, покрыть сам. Я не замедлил бы, конечно, взять комнаты, которые тебе нравятся, но я только что перевел Тото большую часть своей наличности и несколько стеснен теперь. Вот и все.

– О, все равно, – уступила несколько недружелюбно Верона и взялась за роман.

Карди ходил по комнате с самым несчастным видом, останавливался то в одном, то в другом углу, брал что-нибудь на туалете, ставил опять на место. Верона подняла глаза от книги. Ее раздражение вылилось в форму учтивых, но утонченно задевающих замечаний.

– Этот белый костюм сидит неважно.

– Морщит, должно быть, после чистки.

– И подстричься не мешало бы.

– Да, кажется.

– Ну, так ступай подстригись.

Он не спеша пошел к дверям, закуривая на ходу папиросу.

– Карди, переоденься.

– Хорошо, после того как подстригусь и выкупаюсь.

Отдать ему справедливость, характер у него был прекрасный.

– Ты, кажется, нездоров?

Он обернулся у самых дверей, искренне удивленный.

– В чем дело? Разве у меня больной вид?

– Вид неказистый.

Он расхохотался, вернулся к кушетке, нагнулся и поцеловал ее.

– Сегодня я, очевидно, не в твоем вкусе, во всех отношениях, дорогая!

Он вышел.

Верона лежала и думала.

Рагос и его миллионы, его молодость, его нежная кожа, пышные волосы, молодая стройная фигура, его новая для нее любовь, которую ни с кем не придется делить…

Карди вернулся подстриженный и свежий, в синем пиджаке и новых фланелевых брюках. Тридцати трех лет ему, пожалуй, нельзя было бы дать, но все же он был сильный, изящный мужчина.

– Пойдем на террасу пить чай, милочка! Ты освежишься, Я устрою тебя поудобнее.

Верона приколола большую белую шляпу, отделанную настурциями всех оттенков – от золотого до оранжевого.

Рагос остановился у их столика.

– Я решительно уезжаю в полночь, – любезно сказал он, – с Девантсами на их яхте. Вы обедаете там сегодня, говорили мне?

Безмятежные глаза дружелюбно выдержали взгляд Вероны. Улыбнувшись, он прошел мимо.

Глава XIV

В конце концов Девантсы решили устроить свое прощальное празднество в отеле. Они были американцы – радушная, добрая и очень счастливая пара. Девантс славился как спортсмен и очень пришелся по душе Карди.

Пообедали за небольшим круглым столом в выходившей на море комнате со сплошной стеклянной стеной: Девантс с женой, Жуан Рагос, некий муж по фамилии Перетц, чета Гревиллей, англичанин – яхтовладелец и его сестра, крупная женщина, мастерски игравшая в бридж.

Мужчины уселись затем за покер, за исключением Рагоса, который предпочитал бридж.

– Так вы решительно уезжаете? – спросила его Верона.

– Мне, видите ли, незачем оставаться, мадам, – охотно ответил он.

Она взглянула на него из-под длинных ресниц:

– И нет причины, почему бы вам хотелось остаться?

– Причина была, ее нет теперь.

Он ловко тасовал карты, проворно двигая длинными пальцами. Как все красивые мужчины, он был очень интересен в вечернем костюме.

От волнения обычно очень белые щеки Вероны красиво зарделись.

Она неожиданно сказала:

– Как тут жарко.

И миссис Девантс тотчас предложила выйти на террасу. Рагос и Верона шли, конечно, рядом.

– Вы дадите мне закурить? – попросила Верона; пальцы их встретились, когда он подносил спичку; он мягко, но уверенно сжал ее пальцы. Они стояли в тени в самом дальнем от окна углу; издали к ним доносился голос миссис Девантс, она и миссис Варвик уселись в низкие кресла.

Пальцы Рагоса сомкнулись тесней; другая свободная рука коснулась плеча Вероны, спустилась к локтю. Он шептал едва слышно: "Поцелуйте меня", и когда Верона невольно подалась назад, внезапным ловким движением привлек ее к себе.

– Ах вы, дорогая, маленькая дурочка, – прошептал он и впился губами в ее губы.

И через плечо увидел выходившего на террасу Карди, увидел и понял, что тот видел.

Отпустив Верону, он обменялся с ней несколькими небрежными фразами и прошел к Карди, который стоял подле миссис Девантс, по-видимому слушая, что она говорит.

Рагос отвел его в сторону.

– Вы, разумеется, хотите драться со мной? Моим секундантом будет Перетц, вы можете взять Девантса или Варвика. Я хочу, чтобы ваша жена вышла за меня замуж, – ничего не могу с собой поделать. Сам собирался сказать вам.

Он продолжал бы еще долго объясняться, если бы Карди не оборвал его таким страшным, хотя и шепотом произнесенным проклятием, что он испуганно отшатнулся, моментально лишившись дара речи.

Другие ничего не заметили. Верона смеялась или делала вид, будто смеется какому-то замечанию Варвика.

Рагос первый положил конец веселью. Он подошел к Вероне и вполголоса приказал:

– Вам надо идти, скажите, что вам нездоровится, поторопитесь.

Она, как ребенок, послушалась его и пять минут спустя вместе с Карди направилась к себе.

– Не согласитесь ли вы зайти ко мне после того, как проводите вашу сестру? – спросил Карди Варвика перед уходом. – Дело не терпит отлагательства. Сожалею, что приходится обременять вас, но…

– Я приду, разумеется, – ответил с готовностью Варвик, недоумевая, что хочет от него Карди, но ничего не подозревая и потому нисколько не тревожась.

Девантсы так и отплыли, ничего не зная. Рагос проводил их, громко кляня свою "незадачливость", он вынужден остаться в Рио; по возвращении к себе в номер он нашел телеграмму, вызывавшую его немедленно в Пауло, он едет туда этой же ночью автомобилем.

Вернулся к себе он вместе с Перетцем, молодым кубинцем, который играл в покер. Тот только выразительно кивал на каждое замечание Рагоса, который считал нужным распространяться насчет разных деталей.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошел Варвик; его загорелое лицо блондина было абсолютно бесстрастно, и в светлых голубых глазах нельзя было ничего прочесть.

– На пистолетах, разумеется, – воскликнул молодой Перетц чуть не с ликованием.

– Я не знаток по части дуэлей, – серьезно сказал Варвик. – Сеньор Перетц и я должны, очевидно, гарантировать нашим участием, что игра будет честная. Ручаюсь за это своим честным словом.

Он поклонился и вышел.

Рагос снова оживленно заговорил:

– Остается позаботиться о докторах и обезвредить полицию.

Перетц пришел в сильнейшее возбуждение, черные глаза его горели.

– Я не боюсь никаких неприятных последствий, – говорил Рагос. – Гревилль человек чести. Нельзя не восхищаться им. Как ты находишь?

– О да! Он прекрасный наездник и прекрасный игрок, – с энтузиазмом согласился Перетц.

Он уехал в автомобиле Рагоса, предварительно опрокинув стакан виски. Через час он должен был вернуться обратно.

Верона лежала у себя в спальной, скорчившись на кровати. Из соседней комнаты доносились шаги Карди, спокойный голос Варвика. Потом Варвик ушел, и она слышала, что в ванной открыли кран.

Может быть, Жуан ранит Карди или Карди его – в наши дни никогда дуэли не кончаются трагически.

Как бы там ни было – теперь Карди знает – этого уже не изменить, а раз он знает – он должен дать ей свободу. Она ничего плохого не сделала, совесть ее чиста, Карди должен понять.

Какие мужчины – дети! И как они склонны к мелодраме! Драться! Будто может быть какой-нибудь толк! Казалось бы, война должна была научить их, что…

О! как это все гадко… гадко… все в целом, и страшно… и ей не к кому обратиться.

Рыдания потрясали ее. Карди, уже совсем готовый, услышал их.

Он вошел, остановился в дверях, посмотрел на нее – комочек из кружев и шелка на широкой постели. Отблески света играли в ее волосах, и от этого они казались уже не золотыми, а почти пламенными.

Душа его тоже была охвачена пламенем, которое то замирало, то вспыхивало с новою силой, сжигая все здравые мысли, все сердечные импульсы.

Он посмотрел на Верону, и его охватило страстное желание убить ее, схватить ее рукой за горло и трясти до тех пор, пока она не повиснет, как изломанная игрушка, которая держалась только на проволоке.

Отчетливо представилась ему картина: его загорелая рука на белой шее Вероны, ее бледное испуганное лицо, ужас в глазах…

Она. почувствовала его взгляд на себе, приподнялась на руках и повернула к нему заплаканное лицо.

– О, Карди, как ты мог… как ты можешь…

Он расхохотался и повторил за ней с убийственной иронией:

– Как ты мог? Отправляясь к месту казни, не выпьешь ли чашечку чаю – тебе два куска или один?

Три глупых, дрожащим голосом произнесенных слова: "Как ты мог?.." вдруг раскрыли ему всю нечистую тривиальность этой женщины, всю ее внутреннюю ничтожную сущность.

Однажды она уже разбила его жизнь, а когда время и он сам, с помощью рук и глаз, измученных страданием по ней, кое-как склеили обломки, – он снова отдал свою жизнь в ее маленькие ручки с заостренными белыми пальчиками, отдал вторично, как дурак – проклятый, набитый дурак!

Можно ли порицать такое жалкое; пустое существо, для которого нет лучше забавы, как разрушать?

– Что ты собираешься делать? – слезливо спросила Верона.

Он подошел к кровати и посмотрел на нее сверху вниз.

– Я собираюсь убить этого человека, – ответил он.

– О-о-о! – рыдала Верона.

– Тише! – приказал Карди.

– Теперь на дуэлях не дерутся – прошептала, задыхаясь, Верона.

Карди негромко рассмеялся.

– Я ничего дурного не сделала.

Она приподняла голову. Он видел красивую белую шею, ему казалось, что она… вот… уже краснеет, наливается кровью… вот следы пальцев… В глазах его отразилась такая дикая ненависть, что Верона отпрянула назад к стене и, дрожа и скуля, зарылась в кружевные подушки.

Карди нагнулся, но усилием воли заставил себя отвернуться, выпрямился и вышел из комнаты.

Он прошел с Варвиком на террасу и спустился по ступенькам в сад.

Не видно было ни души. Заря занималась, с моря тянул свежий летний ветерок.

– Прохладно немножко, – сказал Карди, поднимая воротник.

– Нет ли каких-нибудь вопросов, которые вы хотели бы обсудить со мной? – спросил Варвик с дружеской прямолинейностью.

– Я захватил свое завещание, сохраните его, – и Карди протянул Варвику длинный конверт. – Завещание старое. Я думал составить новое, но не успел. Все, что я имею, должно перейти к моей дочери Гардении. Она сейчас в Вене. Через посольство можно разыскать ее. Больше, кажется, ничего.

– Будем надеяться, что мисс Гардения на этот раз еще ничего не получит, – пошутил Варвик.

Они пришли немного раньше назначенного часа и закурили папиросы. К тому времени, как появились Рагос и Перетц с двумя докторами, они оживленно обсуждали положение вещей в России.

Перетц объяснил Варвику, какие приняты меры и что сказано докторам.

Варвик слово за словом повторил все Карди, который кивнул головой в знак согласия.

Рагос ждал, докуривая сигару, которая распространяла превосходный аромат. На нем был все тот же смокинг, в котором он обедал, но поверх смокинга надето было пальто.

При ясном свете зари Карди издали смотрел на него с той ненавистью, которую питал к нему с первой же встречи.

"О небо, надеюсь, я убью его! – думал он с дикой ненавистью, – надеюсь, я разнесу его физиономию!"

Варвик подошел к нему.

– Готовы вы?

– Да, скорей.

Варвик дал сигнал. Два выстрела прозвучали одновременно. Карди продолжал стоять, выпрямившись, вытянув руку вперед, потом рука медленно опустилась и выронила пистолет, который с глухим стуком упал на траву, посеребренную росой. Карди все еще стоял, только голова его поникла. Не успел Варвик подбежать к нему, как он упал навзничь.

Варвик приподнял его, положил его голову к себе на плечо, мягко позвал:

– Гревилль… Гревилль…

Карди так и не заговорил. Только дрогнули веки – и он затих. Пуля попала ему прямо в сердце.

В полном молчании доктора подняли его и понесли к большому закрытому автомобилю Рагоса.

Рагос направился пешком в отель. Из сада он через террасу прошел в комнаты Карди.

Он был бледен, но прекрасно владел собой.

– Вы отплываете сейчас на вашей яхте? – спросил он Варвика. – Я же уезжаю через полчаса автомобилем в Пауло. Никакие неприятности, никакие осложнения нам не грозят. Все это было улажено заранее. Доктора выдадут удостоверение о скоропостижной смерти – от разрыва сердца.

Он остановился, внимательно всмотрелся в Варвика, хотел что-то сказать, но, видимо, раздумал; подошел к кровати Карди и, перекрестившись, опустился на колени и закрыл лицо руками.

Раздался стук в дверь – негромкий, но отчетливый и настойчивый.

– Ступайте на яхту, – шепнул Рагос Варвику и почти вытолкнул его в сад.

А сам подошел к другой двери и открыл ее. В дверях стояла Верона.

– Вернитесь к себе в комнату и не выходите оттуда, – шепнул Рагос. – В полдень вызовите из вашего консульства мистера Керсона. К сожалению, должен вам сказать, что ваш муж скончался от разрыва сердца… Нет, нет, идите к себе, идите, говорю вам…

Он отнес ее в ее спальню, положил на кровать и позвонил Риверс.

В ожидании ее прихода он, стоя подле кровати Вероны, держал ее руки в своих и все время повторял:

– Вы должны молчать, должны молчать… в собственных интересах, понимаете?

Риверс пришла заспанная и растрепанная.

– У вашего хозяина сердечный припадок, – спокойно сказал ей Рагос, – позаботьтесь о вашей госпоже, при больном два доктора.

Он вернулся к своему автомобилю, сел и уехал. В течение дня он дважды телефонировал. "Все идет гладко", – отвечал ему Перетц.

Несколько дней спустя в одном из лондонских клубов кто-то сказал, прочитав в "Таймсе" заметку о похоронах:

– Умер Теренций Гревилль – последний в роде, клянусь Юпитером. Разрыв сердца – бедняга! Да еще в Рио! Обидно умереть не дома – как вы полагаете?

Тот, к кому он обращался, рассеянно кивнул головой, затем бросил циничным тоном:

– Любопытно знать, за кого теперь выйдет его жена? Если она уже не вышла – как вы думаете, а?