Текст книги "Ты и я"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

– Реакция, надо думать, голубка! Время было до чертиков трудное во многих отношениях, и я сбежал к тебе, чувствуя, что не могу больше выдержать без тебя. Ехать было довольно душно, и перед тем я целый день провозился с адвокатами. Это наследство осложнило положение. Я почти жалею, что получил Иннишаннон.

– Разве это помешает нам быть счастливыми? – задумчиво спросила Тото, – разве это сильно свяжет нас, хочу я сказать?

– Нет. Почему же? – Но тон был неубедительный.

Следующие несколько дней они были счастливы; адвокаты подавали надежду; они, не задумываясь, отвергли мысль соблазнить Алтею уступкой Иннишаннона.

– Подкуп и взятка, дорогой лорд Иннишаннон!

Ник оставался в Лондоне, рассчитывая, что все уладится, и постоянно откровенно толковал с Тото об Иннишанноне и о том, что "мы" там сделаем. Ведь множество людей разводятся, уверял он себя, и дела заканчиваются быстро.

Они с Тото исчезнут на месяц или на два и вернутся к осени в Иннишаннон; мысленно он представлял себе Иннишаннон, одетый багрянцем осени.

Он побывал, созвонившись, у Вероны, которая встретила его чрезвычайно холодно; Ник вкратце, но очень любезно обрисовал ей перспективы будущего.

Верона смотрела на него, пока он говорил. Как он красив и как молодо выглядит! О, если Тото будет леди Иннишаннон – другое дело! В конце концов, сейчас все быстро забывается, да и мало кто знает пока… Скандал не стал еще общим достоянием. Даже Чарльзу Треверсу она сказала, что Тото "чувствует себя не совсем хорошо, живет у друзей и сегодня уезжает с ними в деревню".

Ник продолжал:

– Я знаю, вы должны считать мое поведение непростительным, – оправданий мне нет, но причина одна: я люблю Тото.

Он сидел, опустив глаза, и Верона с удивлением заметила, что он густо покраснел. Подняв голову, он встретился с ней глазами и закончил уже стоя:

– В этом – все. До последних нескольких месяцев я не знал, что такое счастье.

Он уходил, когда вошел Рагос. И, как это ни странно, оба с первого же взгляда понравились друг другу. Рагос проводил Ника до дверей.

– Я был у Тото. Ведь я ее отчим, хотя Верона и не хочет пока объявлять о нашем браке. Если могу быть чем-нибудь полезен, располагайте мной в любое время.

– Весьма благодарен, – сухо ответил Ник. Вернувшись домой, он застал Килмора беседующим с Тото.

Когда они остались одни, адвокат сказал:

– Дурные вести. Леди Иннишаннон забрала назад свое прошение о разводе.

Он пристально посмотрел своими ясными глазами Нику в лицо.

– Я предложил бы съездить вместе в Ирландию и повидать поверенного леди Иннишаннон. Мы могли бы сообща обсудить положение. Иногда это дает прекрасные результаты.

– Мысль хорошая, – сказал Ник. – Я могу ехать завтра, если это вас устраивает.

Тото он сказал, что должен ехать по делам обратно в Иннишаннон.

– Вернусь при первой возможности, голубка.

Последний вечер они решили провести дома. После обеда потанцевали под граммофон. Но вдруг Тото сказала:

– Жарко. Поедем куда-нибудь. Поедем к реке.

Захватили купальные принадлежности.

Когда Лондон остался позади, на Хаммерсмис-бридже с реки им пахнул в лицо свежий, почти холодный ветер.

– Ну, что я говорила? – торжествовала Тото. – В реке будет божественно.

Было около часу, когда они доехали до Кукхэма с его скучными живописными домиками, расположившимися у излучины реки.

Великолепная луна обливала все своим сиянием, в воздухе носился запах цветов.

– О, как хорошо жить и любить! – воскликнула Тото, скользнув в воду – белым росчерком по ее темной поверхности.

Ник плыл подле нее.

– Берегись водорослей, Бэби!

Он поддерживал ее, а она, глядя на него, смеялась, вся освещенная луной.

Они обсушились на берегу, уходя ногами в холодную траву.

– Я словно обновилась, – весело сказала Тото, но по пути домой она ежилась от холода, и по приезде Ник прежде всего приготовил для нее стакан виски с содовой. – Ты должна выпить, голубка! Смелей!

Тото выпила и сделала гримаску.

– Я не могла бы спиться, – решительно констатировала она, – как могут люди пить! Вкус препротивный и щиплет в носу. Мужчины странный народ. Сколько они могут выпить! У тебя разве не жжет во рту?

– О, у меня рот совсем иной, чем у тебя, – уверял ее Ник. Он сидел на кровати, болтая с ней и смеясь, хотя его беспокоили красные пятна, которые горели на ее белых щечках.

Она прикорнула около него, положив головку к нему на плечо.

– Убаюкай меня.

Он взял ее на руки, как ребенка, и, подражая своей старой няне, приговаривал: "ш-ш! ш-ш!" – чтобы она скорее уснула.

Они не в первый раз играли в эту игру, и Тото знала порядок.

– Ну, дальше, пой, – потребовала она.

Ник вполголоса запел "Реку Сузи" – песенку, под которую Тото засыпала в детстве. Глазки Тото закрылись. Прядь золотых волос зацепилась за его плечо, когда головка ее скользнула ниже. Он опустил ее на подушки и стоял, глядя на нее.

Какое значение может иметь Иннишаннон или что-либо другое в мире.

Он отошел на цыпочках к окну и опустился в кресло.

Что, если Алтея не уступит? Что тогда?

И вспомнилось ему, как в ту первую ночь он сказал Тото: "Страдает всегда женщина".

Теперь он мог бы добавить: и страдать ее заставляет всегда человек, который любит ее.

Глава XXIV

Чары Иннишаннона подействовали сразу. Он замерцал навстречу Нику сквозь аметистовый туман, словно радостно приветствуя его, и тотчас заключил его в свои объятия – мягко, но властно.

Ник повел Килмера в сад. Розы были в полной красе – будто цветные гребни волн вздымались к небу, пылающему золотом.

Молодого Килмера захватила обстановка. Он сразу оценил непередаваемое обаяние веков; в нем заговорило то же невольное почтение, что в Нике.

Притом он кое-что понимал в хранившихся в замке коллекциях и высказывал вполне здравые суждения.

Его присутствие и помогало Нику забыть, и напоминало: помогало забыть Лондон, напоминало о притязаниях на него Иннишаннона.

К обеду вышла Алтея. Она умно поддерживала разговор. Она выработала в себе любезную манеру обращения, которая производила впечатление.

– Лучше как можно скорее покончить с этим, – заявил Ник еще в Лондоне, поэтому переговоры были назначены на следующее утро в одиннадцать часов.

– Любые условия, – угрюмо повторил Ник, – любые…

Алтея вошла в самом подобающем для раннего утра в деревне виде: короткая юбка, высокие сапоги, одна нитка жемчуга поверх белой шелковой блузки.

Казалось, она излучала беспристрастие.

Дело было безнадежное: говорили оба адвоката – Алтея слушала; настаивал Ник – Алтея слушала. В конце концов, она сказала, очень негромко:

– Я не намерена искать развода, ни сейчас, ни в какое-либо другое время. – Подняла светлые голубые глаза на трех мужчин и добавила: – Это мое последнее слово.

Ник вышел вслед за ней.

– Алтея, погодите, прошу вас. Необходимо, чтобы вы выслушали меня. Вы, по-видимому, не отдаете себе отчета в том, что я могу помешать вам жить здесь или в каком-либо другом месте, что меня даже нельзя заставить давать вам содержание.

– Доминик, помешаете ли вы мне жить здесь или нет, будете ли давать содержание или нет, – я все равно не соглашусь на развод. Пока вы не стали владельцем Иннишаннона, я соглашалась, – хотя и под сильным давлением, – освободить вас. Ни один из нас не имел тогда большого веса. Сейчас с нами считаются. Мы обязаны в отношении зависящего от нас люда жить добропорядочно, повиноваться велениям нашей церкви. Ничего, что бы вы ни сказали, не поколеблет моего решения. Для меня ясно, что вы не выносите меня, и я могу вам обещать, что, по возможности, не стану вмешиваться в вашу жизнь. Я сделаю все, что смогу.

Ник крикнул, взбешенный:

– А ваша церковь позволяет вам насиловать волю других людей, отнимать у них счастье? Нет такого веления церкви, которое предписывало бы вам дать двум другим людям возможность жить, как вы выражаетесь, "добропорядочно"?

Алтея только улыбалась. Он готов был ударить ее.

– Не я… – начала она.

Он отвернулся, не помня себя, и с затуманенным взором выскочил из комнаты в сад.

– Как видите, бесполезно, – сказал он позже Килмору.

– Боюсь, что да, – откровенно ответил Килмор. Ник кивнул головой. Поколебался было, затем, пробормотав что-то о прогулке верхом, ушел.

Он сам оседлал себе лошадь и поехал к морю.

Итак, это бесповоротно: он никогда не сможет жениться на Тото. Все, что он говорил Вероне, не имело под собой никакой почвы.

Но в конце концов неважно, что он говорил Вероне, дело не в ней – дело в Тото.

Они никогда не смогут повенчаться, а ему неизбежно придется проводить часть года в Иннишанноне.

"Что, если он и Тото разойдутся, если он обратится к Вероне?"

– Трус! Негодяй! – одернул он себя.

Положение отвратительно, безнадежно. Но можно махнуть на все рукой и увезти Тото – больше ничего не остается.

Он пустил лошадь галопом и, когда она повернула на полном ходу, так что песок фонтаном взвился из-под копыт, перед ним вычеканился на фоне летнего неба Иннишаннон.

Словно ножом по сердцу полоснуло.

Да, либо Тото, либо Иннишаннон и его карьера.

Он позабыл об этом давеча. Раз он будет жить с Тото за границей, ему, конечно, придется бросить службу.

Он сдавил каблуками бока лошади; она взвилась на дыбы, потом сделала скачок вперед и помчалась карьером.

Борьба была по душе Нику в эту минуту; он радостно встретил бы какой угодно ураган лицом к лицу, что угодно, – лишь бы уйти от самого себя.

Он въехал в воду, и соленые брызги обдали ему лицо. Карьера, домашний очаг – или скитальческая жизнь, беспокойная, неудовлетворяющая, с утомляющим сознанием, что он сам испортил жизнь другому человеку.

Счастье? О да, счастье обладания и все связанное с ним.

Он говорил себе, что одному человеку из миллиона приходится решать такую проклятую задачу. Один шанс на миллион – и тот выпал ему на долю. Месяц тому назад он был доволен выше всякой меры; будущее казалось полным радости и света: он женится на Тото, и они будут всегда вместе; он любил свою работу и знал, что вложит в нее еще больше силы, когда будет счастлив, – так бывает всегда.

А сейчас? Каким бы путем он ни пошел, за ним вслед пойдут сожаления, неудовлетворенность, сомнения.

Ему в голову не приходило, что он полюбит это место, что любовь к земле у него в крови. А теперь земля держала его, не отпускала.

Надо написать Тото. Он обещал. Она знала, что он поехал с тем, чтобы попытаться уладить все.

Сидя у себя в библиотеке, обширной, мягко освещенной, он вспомнил вдруг вчерашнюю ночь в лондонской квартирке. Тото, свернувшуюся у него на руках, запах жасмина, легкий беспорядок, вещи Тото – маленький шелковый комочек на стуле – и блеск кольца, ее "обручального" кольца, как называла его Тото, у нее на руке.

Он не мог написать ей, не мог сказать правды, – отчего не позвонить по телефону?

Он позвонил. Вошел слуга.

Ник дал номер лондонской квартиры, закурил сигару и стал ждать.

Если даже линия сильно загружена, можно будет, по крайней мере, сказать друг другу "спокойной ночи".

Слуга вернулся: связь с Лондоном установлена.

Ник ясно услышал голос Анри.

Он говорил по-французски: пусть Анри попросит мадам к телефону.

– Мадам нет дома, милорд, – ответил Анри.

– Нет дома?

Это было скорее разочарованное восклицание, чем вопрос, но Анри сказал:

– Заезжал мсье Треверс.

– Не говорите, что я звонил.

Вернувшись в библиотеку, он остановился у письменного стола: острое ядовитое жало ревности впилось ему в сердце. Одно дело думать о разрыве с Тото, как о некой отдаленной возможности, другое дело – знать, что она уехала с Треверсом, который обожает ее, тогда как она принадлежит ему, Нику. Думать ли самому о какой-нибудь вещи или сознавать, что тебе навязывают эти мысли, – большая разница.

Он вдруг присел к столу и хладнокровнейшим образом изложил в письме к Тото всю правду, в глубине души сознавая, что это жестоко и что говорит в нем сейчас бешеная ревность.

Как только письмо было отправлено, он дорого дал бы, чтобы вернуть его.

В конце концов он решил отправиться на следующий день утром в Лондон и переговорить откровенно с Тото.

– Пусть решает сама, – была его последняя мысль.

Глава XXV

– Пойманы с поличным! – радостно воскликнул Чарльз, останавливаясь прямо против Тото.

– Мне всегда нравился этот парк, – продолжал он. – Теперь я его положительно люблю. Вы позавтракаете со мной, потом я буду пить чай с вами, и мы потолкуем, как нам провести вечер! Вы дважды ускользали от меня, я не хочу терять вас в третий раз. Я был в Нью-Йорке все время со дня нашей автомобильной прогулки. Вызвали меня срочно. Вернулся вчера вечером. Мне все казалось последнее время, что должен был поворот к лучшему: я каждый вечер проигрывал в бридж.

Он так обрадовался встрече с ней, и такой был элегантный, летний, а Тото вся истомилась от одиночества!

– Хорошо, будь по-вашему, – ответила она. – Только я позвоню Анри, предупрежу его, что не вернусь.

– И мы прежде всего накупим гардений, потому что они ваши тезки, а затем коктейли, потому что они полезны нам! – решил Чарльз.

Они пошли вверх по Бонд-стрит и натолкнулись на Верону и Рагоса, которые тоже прогуливались, такие же "летние".

Верона поцеловала Тото и немедленно пригласила ее и Чарльза пообедать с ними.

Тото не пришла в восторг от приглашения, хотя Чарльз выразил удовольствие от имени их обоих, но решила, что все же лучше быть с Вероной в мире, чем в состоянии войны.

После ленча Чарльз спросил:

– Что же мы будем делать?

– Сядем в автомобиль и отправимся курить где-нибудь на просторе. Я это очень люблю! – сказала Тото.

– А потом я поеду к вам пить чай, – заявил Чарльз. – Вы говорили, что можно, когда мы виделись в последний раз. Мы прихватим цветов или шоколада – что вы предпочитаете? Они будут изображать вашу дуэнью.

Тото ничего не ответила, только улыбнулась Чарльзу немного жалкой улыбкой, и он тотчас спросил встревожено:

– Я, кажется, сделал неловкость. Что происходит, Тото?

Они мчались в автомобиле по обсаженной деревьями дороге, то попадая в полосы тени, то ныряя на яркий солнечный свет.

Тото сказала слегка дрожащим голоском, не сводя глаз с лица Чарльза:

– Ведь это квартира Ника… Ника Темпеста.

Она видела, что краска медленно залила лицо Чарльза, автомобиль на секунду метнулся в сторону, а Чарльз сказал деревянным голосом:

– Понимаю.

И Тото вдруг захотелось плакать, такой несчастной она почувствовала себя. Она чудесно провела время с Чарльзом, которого она всегда любила, а теперь все испорчено. Слезы закапали ей на руки, и Чарльз увидел их.

Он отвел автомобиль под дерево и в благодетельной тени взглянул Тото в лицо.

– Не надо, – сказал он очень мягко, – не плачьте. Мне не следовало спрашивать вас или следовало бы знать. Но я не знал. Мне и в голову не приходило…

Он обнял ее одной рукой за плечи, и Тото разрыдалась окончательно, прижимаясь к этому дружественному синему рукаву.

– Я хотела… сказать вам… Было так нечестно… молчать. Но я… я не могла. Не потому, что я считаю, что это дурно, хотя другие, кажется, считают, но потому, что я знала: вам будет больно. Это само собой вышло, Чарльз! Я была так одинока в Вене, и вот явился Ник… случайно, и мы оба поняли сразу. Мы были… о, мы были так счастливы! Поверить нельзя!

– Да, – сказал Чарльз, с трудом ворочая языком. – Когда я встретил вас в Париже, у вас был совсем особенный вид. Я заметил.

Они сидели молча, а мимо мелькали автомобили с веселыми, смеющимися обыкновенными людьми.

– Вот я сказала вам, и весь день для нас испорчен, – грустно твердила Тото. – Но я должна была сказать. Вы думали… другое.

– Я рад, что вы сказали, – уверял ее Чарльз, стараясь улыбнуться. – Ужасно рад, Тото, мы ведь останемся друзьями, правда? Темпест не будет против, нет?

– О нет, – серьезно ответила Тото. – Чего ради? Сейчас его нет здесь. Ему приходится проводить много времени в Ирландии, знаете?

– Ах, да, он получил наследство? Ну, значит, решено: мы с вами приятели раз навсегда, что бы ни случилось? И, если когда-нибудь вам понадобится помощь, клянитесь, что прежде всего вы обратитесь ко мне.

– Клянусь, – ответила Тото.

Оба старались, чтобы предобеденное время прошло как можно лучше, но и обед с Вероной и Рагосом вышел тоже довольно натянутый.

Чарльз возвращался в этот день домой, думая, что хорошо бы ему умереть или хорошо бы, если бы Темпест умер. Он судил Ника так, как тот и рассчитывал, но к этому еще примешивалось горькое чувство утраты.

Он часто думал о том, что Тото может полюбить кого-нибудь, и подготовлял себя к этому, но другое дело, если бы все обстояло нормально, а то, что Тото сказала ему, вывернуло ему всю душу.

Вернувшись к себе, он полночи просидел, сжимая голову руками, думая о Тото, о его первой встрече с ней и о Темпесте, о том, что тот оставил для нее квартиру – для нее!

Чарльз был мягок по натуре, но, когда он прижимал ладони к глазам, как бы желая отогнать образ Темпеста, он чувствовал, что волна примитивной ярости захлестывает его; он отчаянно желал Тото, но еще больше желал бить и бить Темпеста по лицу, пока оно не стало бы неузнаваемым.

И – ирония судьбы – на следующее утро он снова встретил Тото, и на этот раз она сама предложила отправиться на прогулку.

– Мы заедем за Вероной и Жуаном, пообедаем вместе и поедем в Кукхэм купаться. Скажите, что согласны, да?

Чарльз сказал. Было невероятно жарко; облегчала даже мысль о купании.

– Мы захватим ужин с собой, да?

Чарльз на все соглашался. Он был сильно утомлен, и от этого все чувства притупились, что очень его радовало.

У Тото вид был свежий, несмотря на жару. На ней было что-то белое, тончайшее, и большая белая шляпа со свисавшей сбоку лиловой розой.

Они накупили вместе фруктов и цыплят и основательный запас льда.

– Я заеду за вами в семь часов, сговорившись раньше с миссис Гревилль, хорошо? – спросил Чарльз.

Он расстался с Тото у дверей ее квартирки.

Она вошла, рассеянно оглядываясь кругом. Да, Чарльз стал другим, а от Ника нет вестей.

С глубоким вздохом опустилась она на кушетку. Нескладная ее жизнь. Все нескладно. – Почему Ник не шлет телеграммы? В телеграмме, даже самой короткой, можно кое-что сказать.

День тянулся бесконечно; было так жарко, что не хотелось даже подняться, чтобы поискать книгу.

Стук в дверь. Тото вскочила, забыв о жаре.

Телеграфист или почтальон?..

Вошел Анри с довольным выражением на честном лице. Он постоял у дверей, не потому, чтобы мог быть ответ, а потому, что он рассчитывал услышать приятную новость.

Так и вышло. Тото подняла головку и сказала:

– О, Анри! Мсье возвращается завтра!

Анри расплылся в улыбке и закивал головой. Он отпустил мальчика с телеграфа и вернулся спросить, можно ли завести граммофон.

– О да, – кивнула Тото, перечитывая телеграмму, которая гласила: "С тобою завтра, голубка, к завтраку. Люблю. Ник".

Поскорей бы пережить сегодняшний вечер и коротенькую ночь! Жизнь снова улыбалась ей, счастье возвращалось.

"Он возвращается, очевидно, – подумал Чарльз, как только взглянул на сияющее личико Тото, – вот что!"

Но ради Тото он старался казаться веселым и забавным.

Верона и Жуан приехали в "роллс-ройсе", прихватив с собою корзиночку с икрой и персиками и необходимыми ингредиентами для коктейля, приготовлением которого славился Жуан.

– Не за мое, благодарю, – сказала Тото, когда другие пили за ее здоровье.

Счастьем звучал ее голос, сияли глаза, счастье было в каждом движении.

– Мне кажется, я самая живая во всем мире, – говорила она.

Жуан открыто восхищался ею, но он был не охотник до разговоров с молодежью; искренне преданный Вероне, он все же напрямик сказал ей, что жалеет Тото.

– Жалеешь! – иронически протянула Верона.

– Да, и ей еще понадобится сочувствие, сага mia!

Во всяком случае, сегодня Тото не нуждалась ни в сочувствии, ни во внимании, сердце у нее пело, и, прижимая к нему руку, она ощущала под пальцами телеграмму Ника. Она как-то сказала ему: "Я всегда храню здесь последнюю весточку от тебя".

Теперь, раздеваясь и натягивая купальный костюм, она положила теплый лоскуток бумаги в свой мешочек.

– Готово! – крикнула она Чарльзу. – Я бросаюсь.

– Хорошо! Иду! Осторожнее! Смотрите, водоросли! – крикнул он.

Тото вспомнила Ника: "Берегись водорослей, Бэби… вот, держись за мою руку…"

Завтра, если будет так же жарко, они, пожалуй, приедут сюда вдвоем.

С какой-то колокольни мягко донеслось одиннадцать ударов.

Завтра в это время Ник будет с ней. О, время! Торопись!

Жуан, сам не купавшийся, подал сигнал:

Раз, два… три!

Тото мелькнула в лунном свете и почти бесшумно рассекла воду – она ныряла прекрасно.

Чарльз плыл к ней от берега.

Он обернулся и громко окрикнул Жуана:

– Где она?

И Рагос ответил:

– Она бросилась здесь.

Он уже сорвал с себя платье, скользнул в воду и поплыл к тому месту, где исчезла Тото. Попробовал нащупать ногой дно и вдруг крикнул очень громко:

– Здесь, кажется, камень.

Чарльз нырнул и тотчас показался на поверхности, держа Тото в руках. Рагос принял ее от него.

На берегу они опустились подле нее на колени, действуя энергично, и Чарльз говорил в такт своим движениям:

– Это… не камень… это доска, застрявшая… среди водорослей… Она ударилась… головой…

И вдруг, повалившись на колени, он не выдержал…

Немного погодя автомобиль вернулся с доктором, еще позже явилась полиция, а там – зловещее возвращение в Лондон по тихим, залитым лунным светом дорогам…

Ник осторожно отворил дверь своим ключом. Было еще очень рано. Он, прежде всего, увидел на циновке свое собственное письмо, написанное в Иннишанноне два дня тому назад.

Счастье не изменило ему!

Странно, что Анри не видно. Он заглянул к нему в комнату. Никого. Пошел, должно быть, за газетой.

Он открыл дверь в комнату Тото.

Ее там не было. Она не ночевала у себя.

Он присел на позолоченную кровать.

Не видно ли где-нибудь его телеграммы?

Он оглянулся кругом, заметил мешочек Тото и раскрыл его. А, телеграмма! Значит, она получила ее.

Он услышал щелканье замка, вышел на лестницу и заглянул в холл.

Вошел Анри. В руках у него были цветы, множество цветов.

Он повернулся от дверей и увидал Ника.

– Что это значит? – резко спросил Ник. – Бога ради, скажите, что это значит.

Слезы хлынули у Анри из глаз, закапали на цветы. Он рассказал. Ник слушал, теребя в руках телеграмму, пока она не посыпалась у него между пальцами, изорванная в мелкие клочки.

– Я… я хотел поставить цветы к ней в комнату, – закончил Анри.

Ник взял цветы у него из рук и, крепко прижимая их к себе, вернулся в комнату Тото и запер за собою дверь.

Здесь они любили друг друга; здесь она повторяла снова и снова: "Я люблю тебя". Эти стены были свидетелями…

Всюду тут ее вещи.

Он вдруг упал на колени у кровати, рассыпав по ней цветы, и уронил на кровать руки.

Вошел Чарльз Треверс и посмотрел на Ника почти отсутствующим взглядом. Лицо у него было измученное, пепельно-серое. Только когда они встретились с Ником взглядом, когда он увидел рассыпанные цветы, что-то более живое шевельнулось у него в лице.

– Темпест, – произнес он отчетливо. – Я сейчас уйду. Я пришел по поручению Вероны захватить кое-что. Я хочу сказать вам одну вещь, чтобы вы помнили всю жизнь. Прошлым вечером… Тото была… была безоблачно счастлива… Она, должно быть, знала, что вы приедете сегодня… Это все…