Текст книги "Хотеть не вредно!"
Автор книги: Ольга Тартынская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)
Так вот, "визитный" брак в нашем случае не проходит. Борис не согласен на полумеры. Он уедет и все. Да и я не смогу все время разрываться пополам, просто не хватит никаких нервов. Болезнь Зилова еще раз меня убедила в этом. Швецов тонко поддел меня, приведя в пример Высоцкого и Марину Влади. Мой дом теперь будет там, где Зилов. На всю оставшуюся жизнь. Мы обвенчаемся, построим новый дом. Там всем детям и внукам найдется место, но это будет наш дом.
В университете неожиданно возникли проблемы, когда я заговорила об увольнении и положила на стол заявление об уходе. Завкафедрой, вальяжный, барственный мужчина, веско изложил:
– Дорогая Анна Николаевна! Зачем такие крайности? Если у вас трудности, возьмите творческий отпуск. Тем более, что вы собираетесь писать книгу. Не горячитесь. Мы с вами пережили ваших маленьких детей, неужели теперь не справимся? А вам давно уже пора подумать о докторской диссертации.
В ажиотаже я начала жечь корабли по-крупному, все остальное казалось полумерами, компромиссом. Мне проще было сразу обрубить мосты, исчезнуть из прежней жизни. Завкафедрой заставил меня думать. Он не подписал моего заявления, потребовал написать другое. Я так и сделала. Не нужно крайностей, мы не знаем, что нас ожидает завтра, а на сегодня творческий отпуск – это решение вопроса. Целый год! А если понадобится, можно продлить еще.
Неделя пролетела быстро, и я не успела решить все проблемы. К концу недели появилось беспокойство: Борис не звонил, а я не догадалась записать номер Швецовского мобильного. К обещанному сроку я не успевала и чувствовала себя Аленушкой из сказки "Аленький цветочек". Только во вторник, проводив утром детей и дав последние наказы Люде, я выбралась из дома. Фокса пока пришлось оставить, потом приедем за ним на машине.
Нагруженная сумками, я вынуждена была взять такси. Сумки тяжелые из-за книг. Вещей у меня мало, самое необходимое: одежда, фотографии, дорогие моему сердцу безделушки. По-хорошему, надо бы взять с собой компьютер (у детей есть свой), но как? До Выхино тащились полтора часа. Давно бы уже в Коломне была. Эти пробки!
Дорога измотала меня, но я все же добралась до Коломны. Там пришлось самой переть тяжелую кладь до родного домика. Еще не подойдя близко, я почувствовала что-то неладное. Приблизившись, поняла: на окнах ставни, машины нет. С тревожно бьющимся сердцем я почти бегом преодолеваю оставшееся расстояние. На двери вижу мощный амбарный замок. Неужели опоздала, как та Аленушка? Тихо, тихо, уговариваю свое сердце, присев на крылечке, не надо так трепетать.
Небо с утра хмурилось, теперь же потемнело, как вечером, и неожиданно пошел снег. Первый снег! И так не вовремя. Я сижу на крыльце запертого дома в чужом городе уже не Аленушкой, а Козеттой из "Отверженных". Валя! – вспоминаю я. Бросив сумки на крыльце, направляюсь к соседке. Еще не зайдя в дом, слышу визг Катьки и базарный ор самой Вали. Сцена из итальянского фильма. Увидев меня, Валя так удивилась, что тут же снизила громкость и даже поздоровалась. Мне не до церемоний:
– Валя, где Борис?
– Так он уехал.
– Куда?!
– Совсем уехал. Не знаю, куда. Я думала, ты в курсе. Вот, магнитофон мне отдал и гитару.
Как это я не заметила сразу его гитару? Я сползаю на стул возле Катьки, которая, уткнувшись в угол, слушает нас.
– Когда?
– Еще вчера, вечером. Алексей Васильевич его увез.
Точно! Надо опять искать Швецова. Скорее, скорее. Хотя если Зилов уехал вчера, то теперь мне не догнать его… Ноги подкашиваются, когда я встаю со стула. Катька шмыгает носом и с любопытством смотрит на меня. До Вали что-то доходит.
– А ты что, ничего не знала? Он тебя не предупредил? А зачем тогда ключ оставил?
– Какой ключ?!
– Обыкновенный. От его дома. Я думала, ты все знаешь.
Валя сняла с гвоздика и подала мне огромный, похожий на сувенирный, ключ.
– А больше ничего не просил передать? – умоляюще смотрю я на Валю.
– Нет, вроде бы. Пришел вчера вечером, сказал: "Прощай, Валя, уезжаю. Если вдруг Аня приедет, передай ей ключ". И все.
Я хватаю ключ и, не прощаясь, несусь к домику Бориса. Надо забросить вещи и бежать к Швецову. Не знаю, зачем и что я там услышу, но мне надо увидеть Швецова. Может, еще не поздно? Только не плакать, это отнимает силы. Я не помню, как ехать на станцию, поэтому ловлю машину. Конечно, это не Москва, где не успеваешь поднять руку, сразу тормозят несколько машин. Однако и здесь, оказывается, водители "бомбят". Мы донеслись до станции за пять минут. Расплатившись, я влетаю в станционное здание, бегу по коридору до двери с табличкой "А. В. Швецов".
Алексей Васильевич удивился, будто на пороге его кабинета возникла Алла Пугачева.
– Где Борис? – ору я, не обращая внимания на людей, сидящих вокруг стола и разглядывающих меня с любопытством и предвкушением.
Швецов кивает подчиненным, и они мгновенно испаряются.
– Где Борис? – повторяю я вопрос, тяжело дыша.
Алексей Васильевич протягивает мне стакан с водой. Я даже пить не могу.
– Он в Москве, – отвечает Швецов. – Я думал, что тебе-то он позвонит, прежде чем брать билет.
– Какой билет? Куда? – жалко лепечу я, опять теряя опору под ногами и падая в офисное кресло.
Швецов мрачен, даже, как мне кажется, холоден, но он рассказал, что Борис позвонил ему вчера и сообщил свое решение. Он уезжает, бросая все, что с таким трудом добыл для него Швецов. Едет в Забайкалье, где у него тоже ничего уже нет.
– Я обещал заехать за ним и поговорить. Надеялся обломать, к совести воззвать, в конце концов. Он сказал, что долг мне отдаст со временем. На хрена мне его долг!
Я впервые видела Швецова таким сердитым. Теперь верилось, что он способен руководить людьми и делать бизнес. Я бросаюсь к телефону, даже не спросясь, и набираю домашний номер. Ответила Люда.
– Люда, меня спрашивал кто-нибудь? Приходил или звонил мужчина?
– Да, какой-то мужчина звонил.
– Господи! Кто, не сказал?
– Нет. Да я не спрашивала.
– Когда это было? Во сколько?
Люда долго, слишком долго думает, потом отвечает:
– Ну, час или два назад.
Возможно, он еще в Москве! Не прощаясь, я бросаю трубку.
– Что делать? – только и могу я выдавить из себя.
– Надо попробовать позвонить, – отвечает Швецов.
– Куда? – завопила я в отчаянии. – Возможно, это Борис звонил мне час или два назад. Но где искать его теперь?
Швецов усмехается:
– У него есть мобильный, я подарил на прощание.
У меня даже нет слов, я только взглядом могу выразить свое недоумение: чего же мы ждем? Швецов набирает номер и подает мне трубку. Господи, сделай так, чтобы он еще не уехал! Гудок, какое счастье! Еще и еще. Я сейчас умру от разрыва сердца, слушая это равнодушное гудение. Щелчок и резкий голос Бориса:
– Да.
Я ничего не могу произнести. Протягиваю трубку Швецову.
– Борь, ты где? На Ярославском? Подожди, тут с тобой говорить хотят.
Отступать некуда, я беру трубку.
– Это я. Приехала к тебе, а дом закрыт. Ставни. Снег идет, я сижу на крыльце, – горло перехватывает, я чувствую, что вот-вот зарыдаю. – Приезжай, а?
В трубке молчание. Это так страшно, что я начинаю трястись.
– Я насовсе-ем приехала, думала, ты меня жде-ешь, – я уже вою в голос, не стесняясь Швецова, который, матюгнувшись, вышел из кабинета.
Наконец, я слышу тихий голос Бориса:
– Я ждал. Ждал в субботу, потом еще два дня. Решил, что все, это конец. У меня билет на поезд. Через два часа уходит. "Москва-Владивосток".
Если бы он был здесь, в кабинете, я рухнула бы на колени. А так могу только рыдать в трубку:
– Не уезжай, я прошу тебя. Я все сделаю, чтобы нам было хорошо. Прости меня, я опоздала, но я приехала же, приехала…
– Не плачь. Не надо, – он помолчал. – Отправляйся домой.
Я вою сильнее:
– Я не хочу-у домой, я хочу к тебе-е!
– Дурочка, – в его голосе вдруг слышится нежность, от которой рыдания мои усиливаются, – я и говорю, отправляйся домой. К нам домой. Я приеду скоро.
И он отключился.
Я еще по инерции всхлипываю, когда Швецов входит в кабинет и кладет трубку на рычаг.
– Он мог уехать! Опоздай я на два часа и все! – эта мысль доконала меня, отняв последние силы.
– Уехал бы, это точно.
Швецов, видно, тоже испереживался. Он достал из сейфа бутылку коньяка и две широкие толстостенные рюмки, плеснул на донышко каждой темно-коричневой жидкости и сунул одну мне. Свою он опрокинул в рот одним махом и еще налил. Я тоже выпила сразу и подставила еще. Мы молча сидели и хлебали коньяк, как чай, в каком-то отупении. Когда уже половина бутылки перелилась в наши желудки, Швецов решился спросить:
– Ну что, вернется сюда или ты поедешь в Москву?
Я многозначительно кивнула головой.
– Не понял.
Я по-идиотски рассмеялась над ним и ответила:
– Вернется сюда, домой! Неужели не понятно?
Я попыталась встать, но ноги почему-то опять не слушались, только теперь по другой причине.
– Э-э-э, мать, придется тебя доставлять почтой!
Я совсем плохо соображала, еще бы: на голодный желудок такую дозу коньяка!
– Вот умру, что ты тогда скажешь Зилову? – перефразировала я кого-то симпатичного, но кого, вспомнить уже не могла.
Швецов, кажется, вызвал водителя. Тот проводил меня до машины и усадил на заднее сиденье. Дальше помнится крайне смутно. Приехали и долго не могли открыть замок. Я ждала рядом с машиной, уже темнело, падал снег. Выскочила Валя в куртке, накинутой на плечи. Ей удалось совладать с ржавым замком. Водитель не стал входить в дом, попрощался и уехал. Валя быстро все поняла. Я думала, она совсем ушла, и уже прикорнула было на диване, не раздеваясь. Валя вернулась, притащив магнитофон и гитару.
– Мне все это без надобности, на гитаре не играю, – пожав плечами, сказала она. – Ты бы разделась, Ань.
– Холодно.
– Хочешь, затоплю?
– Боря приедет и затопит, – не соглашаюсь я.
Валя еще немного потопталась и пробормотала:
– Ну да, а то еще уснешь и, не дай Бог…
Она не закончила фразу и вышла. Я все же надумала снять пальто и шаль, стащить ботинки. Первая часть действа прошла благополучно, а вот со шнуровкой на ботинках пришлось попыхтеть. Я дважды сваливалась с дивана, прежде чем добилась результата. Уснуть, оставив все, как есть, мне мешала мысль, что приедет Борис и обнаружит меня в полуразобранном состоянии. Героическим усилием я завершила раздевание и облегченно свалилась в постель, уже не чувствуя ни холода, ни угрызений совести.
Проснулась я поздно ночью оттого, что кто-то громко разговаривал в комнате. Я боялась поверить, но это был голос Бориса. Сквозь шум в собственной голове я пыталась понять, с кем же он говорит.
– Сколько там у вас? Девять утра? Понятно. Значит, бежишь на работу? Ладно, не опаздывай, в следующий раз позвоним. Ну, как я тебе ее позову, если она спит – не добудишься?
– Я не сплю, если речь обо мне, конечно, – еле откашлявшись, подаю слабый голос.
– Подожди, кажется, проснулась. Даю!
Я беру мобильник и с недоумением слышу незнакомый, чуть сипловатый мужской голос:
– Привет москвичам! Не узнаешь, что ли?
– Нет, как-то совсем не узнаю…
– А поближе узнаешь – подальше пошлешь! – захихикали в трубке.
Меня вдруг пронзило, и я заорала:
– Колобоша, ты?! Сашка, правда, ты?!
– Я, кто же еще может так глупо шутить?
– Господи, не могу поверить!
Зилов отнимает у меня трубку и говорит Сашке:
– Хорош, потом еще переговорим. Я сам соскучился, сил нет. Бывай.
– Ты по Сашке соскучился? А мне почему не дал договорить?
Зилов кладет телефон на стол.
– По тебе.
– Что? – не понимаю я.
– Соскучился по тебе.
Говоря это, он потянулся ко мне, потом, будто вспомнив что-то, отошел к печке и стал поправлять огонь.
– С Сашкой еще наговоришься. Он, кажется, вернулся в семью, телефон есть, там все в порядке.
Он погрузился в созерцание огня и, казалось, совсем забыл обо мне. Я боюсь пошевелиться. Наконец, он произносит:
– Это правда, что ты говорила мне по телефону?
Мне почему-то тревожно и холодно:
– Да, все правда.
Он снова долго молчит, потом нерешительно произносит:
– Пойми, я хочу заботиться о тебе, защищать тебя, ведь этого не делает никто! Хочу построить дом для тебя…
– Я знаю. Давай не будем больше об этом. Я здесь и ты здесь.
Я пристраиваюсь у него за спиной и прижимаюсь крепко. Борис гладит мои руки.
– Не бросай меня больше, слышишь? – говорит он, и в его обычно спокойном голосе я улавливаю дрожь.
Острая жалость пронзает сердце: бедный мой, как я тебя измучила! Из печки выскакивает уголек и начинает дымить. Борис хватает его руками и бросает обратно в печь. Я целую его ладони и дую на них. Ловлю его взгляд, в бликах пламени он кажется загадочным.
– О чем ты думаешь? – спрашиваю я удивленно.
– Думаю, что измучил тебя совсем, – и он виновато усмехается.
– С тобой я такая сильная. Мне ничего не страшно.
Он лукаво улыбается:
– Еще бы, после такого количества коньяка.
– А ты откуда знаешь?!
Зилов смеется и притягивает меня к себе. Его глаза близко-близко, они лукавые, смеющиеся. Таким я люблю его больше всего. Он похож на мальчишку из десятого "Б", Квазимодо и Баптиста из далекого забайкальского поселка.
За окном продолжается снегопад. Боже мой, скоро завалит наш домик по самую крышу. А мы будем сидеть внутри и топить печку. Мы одни на необитаемом острове.
Тут раздается стук в дверь, мы вздрогнули и переглянулись: кто это мог быть? Борис идет открывать и возвращается с Васей, который извиняется и расшаркивается:
– Мне так неудобно. Но я вижу – свет, понял, что не спите. Нет ли у вас чего выпить? Заехал к Вале, посидели…
Не дослушав его, Зилов полез в холодильник и вынул бутылку шампанского.
– Тебе вез, – смущенно сказал он, обернувшись ко мне, – Но ты, оказывается, уже… спала.
Вася ушел, страшно довольный, что угодит своей даме, а мы рассмеялись. Потом Зилов обнял меня крепко-крепко и сказал:
– Я знаю, что тебя беспокоит. Дети. Поедем завтра в Москву, и ты убедишься, что у них все в порядке.
За окном светло от снега. Как там у Высоцкого? "Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья". Мне кажется, теперь у нас будет все именно так. Правда, Малыш?
Москва
2003 г.