Текст книги "Хотеть не вредно!"
Автор книги: Ольга Тартынская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Я была права в одном: меня действительно ожидало разочарование. Ни Бориса, ни танцев на нашем вечере встречи одноклассников не было. Карякины постарались, отгрохали замечательный стол. Я чуть не умерла от обжорства. Если что меня окончательно погубит, так это картошка. Я нигде не ела такой вкусной картошки, как в Забайкалье. Ирка делает заготовки: закручивает не только огурцы и помидоры, но и грибы, перец фаршированный, голубцы, салаты, и все это вкусно до неприличия.
Что касается гостей, то их было немного. Я очень обрадовалась, увидев Черепанова Витьку. Он набросился на меня с победными воплями и стал целовать. Я едва выбралась из его объятий. Витька, конечно, заматерел, отпустил усы, но вполне узнаваем со своими светлыми кудрями и озорными карими глазами. Черепанов, как большинство здешних мужиков, водит поезда. Еще был Истомин Сережка и Ольга Яковлева, ну и мы с Танькой Лоншаковой и супруги Карякины. Я не стала омрачать праздник выяснением, почему здесь не все. Видно, они сделали, что смогли.
Карякины занимают половину коттеджа, построенного из популярного здесь белого кирпича. У них, конечно, есть цветник и огород. Мы осмотрели все хозяйство, походив по дорожкам, выложенным кирпичом и засыпанным песком. Ощущение достатка, хозяйственности и благополучия как-то успокаивало и вселяло оптимизм. Наверное, появление Ленки Павловой разрушило бы иллюзию, но ведь ее не было здесь.
Мы основательно выпили. В меню был не только китайский спирт, но и вполне сносная водка. Если бы не закуска, такая доза могла свалить слона. Мы посмотрели, конечно, фотографии, посмеялись воспоминаниям, которые уже стали мифами, вспомнили любимую Зиночку. Она уехала из поселка сразу после нашего выпуска. Погибла ее сестра, оставив малолетних детей, и Зиночка взяла на себя их воспитание. Позвонили в Киев, Тане Вологдиной. Она чуть не расплакалась, когда услышала нас.
Весь вечер я боролась с искушением расспросить Сашку Карякина о Борисе. Искал он его или не пытался даже? Перебрав спиртного, я не устояла перед искушением и пристала к Сашке с вопросами. Он ответил, что Борис отработал свою смену, так ему сказали в ПМСе. А после смены он сразу уезжает домой. Меня совершенно не удовлетворил такой ответ. Он ничего не добавил к уже известному. Ну что ж, не судьба, сделала я привычный вывод.
Взяв с собой собаку-кавказца, Карякины отправились провожать гостей по домам. Уже стемнело совсем и подморозило. Меня доставили домой в наилучшем виде. Я размечталась о теплой ванне и стакане зеленого чая, но не тут-то было. Ленка будто сидела у дверей, дожидаясь меня.
– Идем гулять! Валентин Иванович обещал тебе книгу Гумилева, помнишь? Зайдем к нему домой и заберем.
Я решила, что мне не вредно прогуляться после переедания и перепития. На улице было так хорошо! Мы прошли в сторону района, который носит название Сахалин, поскольку находится слегка на отшибе. В лабиринтах огородов, домов и палисадников мы нашли лачугу Валентина Ивановича. Калитка была заперта, но в окне, кажется, мерцал огонек.
– Валентин Иванович! – заголосила Ленка, встревожив всех окрестных собак. У сторожа во дворе тоже зашевелила цепью собака. Сначала она заворчала лениво, потом загавкала не шутя. Ленка подобрала камешек и кинула в окно. Звук был такой, будто стекло разбилось. Мы присели и готовы были дать стрекача. Никто не вышел на крыльцо, только собака хрипела на цепи.
– Уходим отсюда, его нет дома, – попросила я Ленку.
Она еще разок запульнула камнем в окно, и мы поспешно удалились. Прогулка продолжалась. Мы шли мимо районной школы, мимо бани. Ленка стала жаловаться, что бани, единственное ее удовольствие, закрыты и медленно разрушаются. Народу негде мыться. А что такое русский человек без бани, хотя бы общественной?
– Странно, ведь бани, казалось бы, очень выгодное предприятие. Почему никто не возьмется за них? – удивилась я.
– Нужно вкладывать большую сумму на их восстановление. Может, кто-нибудь решится.
Дальше мы развивали мысль, как можно обогатиться за счет бань и при этом дать возможность мыться неимущим старушкам, которые живут в домах без удобств.
– Завтра к нам придет Сережа, я его пригласила, – неожиданно сообщила Ленка. И добавила:
– Если оторвется от преследования.
Я почувствовала, что сестру что-то гнетет. Дабы разговорить ее, спросила:
– А ты чем занималась весь день?
Ленка без энтузиазма взялась рассказывать:
– Ко мне приезжала подруга, которая живет в Чите. Мы с ней учились. Я обрадовалась ей: подружка приехала! А она наелась, напилась, да как давай меня обзывать. Ты, говорит, всех мужиков в поселке соблазняешь. Жены на тебя жалуются, сплетни ходят. Совсем, говорит, совесть потеряла. Я никак не ожидала от нее такого…
Ленка сникла и даже как-то меньше сделалась.
– Нет, они не дадут нам быть вместе, – горестно констатировала она.
– Кто это "они"? Что за мистическая сила? – возмутилась я. – Все зависит только от вас, хотите вы этого или нет. А на подругу плюнь.
– Я ее знаю всю жизнь. Вот ты уедешь, а мне с ними оставаться. Может, ты останешься?
Я только хмыкнула в ответ. Мы подошли к дому, поднялись на четвертый этаж. Я валилась с ног.
– Давай, оставим до завтра все важные решения? Вот поговорю с Сережей, там видно будет.
Ленкин Керубино являл из себя веселого, простоватого на вид, но далеко не глупого парня. Его живость и обаяние искупали нехватку передних зубов и раннюю заматерелость. Сережа пришел с вином и конфетами, церемонно представился. Ленка вся лучилась и порхала по кухне, угощая нас. Моторин оказался еще и начитанным, цитировал Мандельштама, ссылался на Достоевского. Вряд ли специально готовился, чтобы произвести впечатление на старшую сестру возлюбленной. Разговор получился содержательным, хотя мы старательно обходили основную тему – их с Ленкой взаимоотношения.
Я высказала свои соображения относительно сектантов, которые распространились по провинции. Наш поселок возник в годы советской власти с определенной функцией – как крупный железнодорожный узел. Конечно, ни о какой церкви не могло быть и речи. Здесь живут замечательные люди, но они гибнут в бездуховности, особенно после крушения всех прежних идеалов. Сектанты это чуют за версту. Они умело пользуются бессознательной тоской и стремлением к одухотворенной жизни, наживаются на способности русских людей отречься от всего материального во имя высшего.
Сережа горячо поддержал меня. Надо строить церковь, да хотя бы часовню, ведь здесь на многие километры в округе нет ни единого православного храма. Разве что в Чите.
– Почему православная церковь не обратит свои взоры на огромные просторы Забайкалья? – возмущался Сергей, впадая в патетику, – Ну, Бурятия, понятно: у них свой Будда. Они-то как раз настроили своих храмов. А русским что делать?
Провинция спивается – это была следующая тема для животрепещущего разговора. Конечно, пили всегда, но так, как сейчас! И разбоя такого старожилы не припомнят, и бессовестности, и воровства. Все это, на мой взгляд, напрямую связано с отсутствием Бога. Впрочем, сделали мы вывод, благодатная почва есть, люди еще не совсем продались и спились. Надежда остается. Ведь это общая беда, в масштабах страны.
– Страшно только за молодое поколение, – сетовал двадцатичетырехлетний мудрец. – У них нет тормозов и никакого представления о нравственности.
Я позволила себе не согласиться с этим, имея в виду своих племянников, да и студентов, с которыми работаю.
– Все зависит от того, какое воспитание им дадут в семье, какой пример они видят перед глазами. Это все старо, как мир.
И еще один важный момент сегодняшней жизни в поселке мы непременно обсудили: засилье чеченцев. Все торговые точки им принадлежат, милиция куплена, местные работают на них, а деньги идут мировому терроризму. Сережа поведал давнюю историю про соседей-могочинцев, которые отстояли свою независимость и прогнали чеченцев в свое время. Но в Могоче рудники, там все серьезно.
– Надо поднимать провинцию, – сделал вывод новоявленный политик. – Пока провинция не поднимется, страна не сможет восстановить ни экономику, ни промышленность. И Москва это скоро поймет, вот увидите!
Слушая Сережу с симпатией и вниманием, я вдруг вспомнила из Достоевского: "О чем говорят русские мальчики в трактирах?" Нет, все не так уж сумрачно вблизи. Я взглянула на притихшую Ленку и улыбнулась. Она слушала нас с прилежностью школьницы и подливала чай. Время от времени бросала лукавые взгляды на Сергея. Несмотря на значительную разницу в возрасте, очевидно было, что лидер в их отношениях Сережа. Он здесь мужчина.
Проводив его до двери и пообещав не затягивать с ответом на ребром поставленный вопрос, Ленка вернулась ко мне. В ее голосе звучала надежда:
– Ну, как?
– Симпатичный. Но ведь у него ребенок, семья…
– Что же делать?
– Будем думать. Понимаешь, если он уйдет из дома к тебе, скандалы вам обеспечены до конца жизни. И, конечно, виноватой будешь ты. Надо что-то придумать…
Во мне боролись противоречивые чувства. С одной стороны, семья для меня незыблемая ценность. Да, время, которое мы переживаем, не способствует укреплению семьи. С этого и началось крушение всего государства. Моя семья, например, попала под удар. Можно говорить, что это частный случай, но из частностей складывается целое. Крепость семьи свидетельствует о крепости государства, я не открываю Америку.
С другой стороны. Сестра моя рано лишилась мужа, она такая женственная, мягкая, хозяйственная. Кому, как не ей быть счастливой в браке? Опыт с Сашей ей дался нелегко. Каждой женщине нужна тихая пристань, уютное семейное гнездышко. Однако придется разрушить чужое гнездо. Есть ли у нас на это право?
И с третье стороны. А есть ли что разрушать? По словам Лены, Сережа изначально совершил ошибку, переспав с Наташкой. Она залетела сознательно, а потом предъявила свои права. Можно, конечно, поставить под сомнение этот факт, мы свечку не держали. Однако очевидно, что брак давно дал трещину, его фактически не существует. Сергей был давно влюблен в Ленку, еще до Наташки. Но тогда это было совершенно безнадежно. Теперь путь открыт, дело за малым: развестись.
В душе я против разводов и не очень-то верю в их действенность. Если человек долгое время жил в браке, эти узы уже не порвать, даже принудительно. На моей памяти нет положительных примеров, чтобы человек после развода обрел счастье в новом браке. Но в этой истории есть плюс: Сергей недолго прожил с женой, да и эти два года не назовешь благополучными. Еще, Наташа почему-то не вызывает сочувствия, несмотря на развитое у меня чувство женской солидарности. Очевидно, ее поведение противоречит человеческому достоинству. Но она мать, за ней несомненное право материнства. Вот и тупик. Хотя почему тупик? Ребенка-то Сергей не бросит. Может, для малыша будет полезнее видеть отца в совсем иной среде, чем привычная, алкоголическая, я имею в виду родителей Наташи?
Я напряженно размышляю весь день. Сестра ждет моего решения. Что за комиссия, Создатель! Сходила к маме, исподволь завела разговор о Ленке и Сергее, чтобы узнать ее мнение. Мама смотрит на все скептически, тоже боится скандалов. С ужасом говорит о семье, в которой живет Сергей. Все это несколько укрепило меня в решении помочь Ленке.
От мамы я зашла на вокзал, узнать по поводу билетов на Москву. Результат тот же: рано. Не понимаю, как люди уезжают отсюда, если нужен проходящий поезд? Припомнила, как в последний раз, десять лет назад, когда я приезжала на похороны отца, меня отправлял один пылкий поклонник. Приятель Ленкиного мужа, женатый мужик, пристал ко мне, как банный лист. Ходил буквально по пятам, уговаривал остаться с ним.
– Ты у меня ничего не будешь делать, только сидеть и косу чесать, – рисовал он радужные перспективы, стараясь меня соблазнить.
Как с ума сошел. Угощал сладостями китайскими, тогда в магазинах стали появляться китайские товары. Сладости имели синтетический вкус и специфический запах. Пообещал билет до Москвы и обещание сдержал. За бешеные деньги купил билет в фирменный поезд "Россия", потом провожал чуть не со слезами. Здесь всегда трудно было достать билет до Москвы.
Я посидела в зале ожидания на скамье, продолжая решать Ленкин кроссворд. В голову вдруг закралась крамольная мысль – пойти посмотреть на тот вагончик, мимо которого мы проезжали на "рафике". Что если?… Вечерело. Солнце закатилось за сопки, но было еще светло, когда я добралась до строительного городка. Интересующий меня вагончик стоял поодаль, у самого подножия сопок, покрытых кустами и еще не растаявшим редким снегом. Я осторожно двигалась, стараясь не привлекать внимания и держаться в тени. Пряталась за бельем, которое развешано на веревках, протянутых между столбами. Только бы не было собак!
Мысленно я ругала себя за подростковую выходку, представляя, какие слухи поползут по поселку, если меня накроют. Я не знала, зачем пришла сюда. Прикрывшись чахлым кустиком, я стала рассматривать нужный мне вагончик. Сердце бешено колотилось и мешало слушать звуки. Неожиданно в вагончике вспыхнул свет. Я вздрогнула. Подойти и постучать? А если там кто-то чужой, что я скажу ему? Надо придумать, что соврать. Тут дверь открылась, показался высокий мужской силуэт. Я мгновенно узнала его.
Борис вылил воду из миски и, ничего не заметив, вошел внутрь. Я почувствовала, что вся трясусь. Не от холода, хотя на дворе определенно минусовая температура. Я стояла среди бельевых веревок и какого-то хлама в длинном элегантном пальто, нелепо, бессмысленно. Если еще немного постою и подумаю, скорее всего, рвану назад. Опыт подсказывает, что надо повиноваться первому, сердечному, порыву. И я поднялась по ступенькам вагончика, как на эшафот.
Уже не думая, что скажу, постучала в дверь.
– Открыто! – услышала я низкий голос со знакомой интонацией.
Я вошла.
Борис, видимо, готовил ужин. Он обернулся от стола, где что-то резал, и медленно сел на стул. Я продолжала стоять в дверях, не имея сил произнести хоть слово. Мы молча смотрели друг на друга. Я напрасно боялась разочароваться. Конечно, Зилов был далеко не красавец в обычном представлении, но сейчас он пребывал во цвете сил и мужского обаяния. В его облике появились черты, которые мне были неизвестны: твердость, сухость, упрямые складки у губ. Волосы потемнели и перестали виться. Аккуратная голова на стройной шее по-античному согласовалась с широкими плечами и мускулистым торсом, обтянутым тельняшкой.
– Представляешь, колени дрожат, – удивленно сказал Борис и тут же спохватился. – Ты проходи.
И он поднялся и продолжил готовку.
Я сделала несколько шагов, оглядываясь по сторонам. В вагончике царила казарменная чистота. Стол накрыт клеенкой, на окнах жалюзи – явление невиданное для этих краев. В углу гитара, на тумбочке небольшой магнитофон. Я сразу же обратила внимание на полочку с книгами, пробежалась по корешкам. Русская фантастика и хорошее фэнтэзи, в основном. Кровать застелена аккуратно, по-солдатски. Я улыбнулась, опять припомнив Мышлаевского: "Люблю, чтобы дома было уютно, без женщин и детей, как в казарме".
– Я знал, что ты здесь, – снова заговорил Борис. – Даже видел тебя.
– Где? – удивилась я.
– На рынке. Ты меня не заметила.
– Почему же не подошел?
– Зачем?
Действительно, зачем? Мне сразу стало неуютно.
– Я, наверное, не вовремя? Тогда пойду, извини.
Борис так знакомо усмехнулся и ответил, придержав меня за плечи:
– Пальто снимай, чай пить будем.
Сидя на табуретке, я робко наблюдала, как он готовит чай. Мудрёно, с выливанием кипятка и заливанием снова, с долгим настаиванием. В Забайкалье любят крепкий чай, иначе ты не "гуран", так называют коренных забайкальцев. Вообще-то, гуран – это горный козел.
– Тебе помочь? – вежливо поинтересовалась я, чтобы прервать молчание.
– Сиди, – властно скомандовал Зилов.
Из подвесного шкафчика он достал две чашки, сахарницу и коробку с печеньем. На электрической плитке булькала в кастрюле картошка. Борис нарезал колбасу, хлеб и сыр. Наконец, он сел и впервые с момента встречи взглянул мне в глаза. Я таяла под этим взглядом, как масло на горячем блине.
– Сколько лет? – улыбаясь одними глазами, спросил он.
– Четверть века. Столько не живут.
– Это надо отметить. Или ты до сих пор не потребляешь?
Я что-то промычала в ответ.
На столе появилась бутылка водки и два граненых стаканчика. Посмотрев на мое вытянутое лицо, Зилов сказал:
– Да не пью я. Для Галочкина держу.
– Ты знаешь Галочкина? – почему-то обрадовалась я.
– Кто его здесь не знает? И ты, я вижу, тоже.
Бьюсь об заклад, в его голосе проскользнули ревнивые нотки. Мы выпили за встречу. Я морщилась и недоверчиво разглядывала бутылку, на что Зилов заметил:
– Не бойся, не отравишься. Это не самопал, в Чите куплена.
У меня было такое ощущение, что мы только вчера расстались. Он был родной, теплый, узнаваемый и в то же время волнующе незнакомый. Я следила за его четкими движениями, какими он выкладывал дымящуюся картошку, поливал ее маслом, потом вкусно ел, вытирал руки о чистое полотенце, и мне казалось, что так было всегда.
– Про Марата знаешь? – коротко спросил Борис.
– Да, – грустно кивнула я.
– Помянем, – и он наполнил стаканчики.
Я почти не ела с утра, и водка очень быстро подействовала на мой организм. Теперь я могла сказать, что угодно.
– Мы вчера собирались с ребятами. Почему ты не пришел? – не без кокетства спросила я.
– Не звали.
– Мне сказали, что тебя нет в поселке, что ты уехал домой.
– Да я уже полгода живу здесь.
– Где здесь? В вагончике? – удивилась я.
– В вагончике. Тебе не нравится?
– Ой, так нравится, – пьяно протянула я.
Определенно, с пьянством пора завязывать. Борис смотрит, а глаза его лукаво смеются. Я встряхиваюсь и стараюсь протрезветь.
– Так, – встаю и старательно держу равновесие, – мне пора. Не представляю, как тащиться по этой темноте!
– Не спеши. Я отвезу тебя.
Он тоже поднимается и оказывается очень близко. Я слегка даже отстраняюсь из-за дальнозоркости-близорукости. Теперь совсем не страшно смотреть в его лицо, и он не отводит глаз. Я ворчу:
– Вы все тут водители-самоубийцы. Разве можно после такого количества водки садиться за руль?
– Это разве количество? – усмехается Борис.
Неожиданно для себя я протягиваю руку и глажу его по волосам, запрокинув голову вверх.
– Какой ты стал красивый, – шепчу я удивленно.
Не помню, не понимаю, как это произошло, но мы вдруг поцеловались, так легко, осторожно. Потом удивленно отстранились друг от друга. Борис, лаская, нежно провел ладонью по моей щеке:
– А ты совсем не изменилась. Даже коса та же.
Я смущаюсь и краснею, как шестнадцатилетняя девочка. Сейчас все испорчу, я себя знаю.
– Мне пора. Спасибо тебе за чай… Прости… я… У меня так давно никого не было.
– У меня тоже, – бормочет Зилов, и глаза его темнеют.
Опять не понятно почему, но вместо того, чтобы развернуться и уйти, я оказываюсь в сильных объятьях Бориса. Мы целуемся, забыв обо всем на свете. Я еще успела нащупать выключатель и погасить свет. Тьма целомудренно накрыла нас, и больше я ничего не хотела помнить и знать. Только чувствовать…
Когда сознание вернулось ко мне, уже светало. Я не сразу все вспомнила и осторожно открыла один глаз. Рядом мирно спал Борис, он всю ночь крепко сжимал меня в своих объятьях, даже во сне. Стоило мне пошевелиться, он, не просыпаясь, стискивал меня так, что я вскрикивала. Спастись бегством не было никакой возможности, и я тоже уснула где-нибудь на два часа.
Теперь показалось на какой-то момент, что эта ночь мне приснилась. Потому так осторожно открыла глаза. И, не доверяя им, для пущей верности провела ладонью по твердому плечу Бориса. Он спал как младенец и улыбался в довершение всего. Тихо высвободившись и лихорадочно одевшись, я выскользнула из домика. Страстно желая превратиться в призрак для тех, кто мог меня случайно заметить, я неслась по кочкам и колдобинам. Без конца оступаясь и спотыкаясь, я соображала, что скажу Ленке. Однако сосредоточиться было невозможно: в голове мелькали отрывочные картинки прошедшей ночи, и сердце замирало от счастья.
Что же нашептал мне он, когда расстояние между нами равнялось нулю, и мы могли уже что-либо соображать? Борис рассказал, что после гибели Марата с ним что-то произошло. Он вдруг понял, что его жена совершенно чужой человек и их давно уже ничто не связывает, кроме детей. Больше всего Бориса злило сознание, что он шел на поводу у Ларисы и гнал Марата из своего домика, пока тот совсем не перестал ходить. Это Лариса ставила условие: Марат или она.
– Кричала: "Людям в глаза стыдно смотреть! Все издеваются, что у нас бомжи в друзьях ходят". Один раз я чуть не приложил ее, дети остановили. Да и не могу я бить женщин, хотя некоторые очень даже заслуживают. Когда я узнал про Марата, то собрал свои вещи и ушел из дома. Вот здесь и живу. Обычно только во время вахты ночевал здесь, теперь это мой дом. Им все оставил, кроме "Нивы". Без машины я не я. Деньги регулярно отвожу. Себе оставляю только на самое необходимое.
– А Лариса не пыталась тебя вернуть? – спрашиваю я шепотом.
– Один раз приезжала, рассчитывала накрыть меня с кем-нибудь. Она решила, что я из-за женщины ушел. Дура! Теперь детям плетет всякую чушь. У меня старший в институте учится, а младшая еще в школе. Вроде уже не младенцы. Но, пока не самостоятельные, надо помогать…
Потом вспоминается, как он тихо смеется, разглядывая мою руку и прикладывая к ней свою ладонь:
– Такая крохотная ладошка, как у ребенка.
– Ну, что тут смешного-то? – смущаюсь я.
Он нежно целует тыльную сторону моей ладони:
– Маленькая моя…
Еще картинка: я указательным пальцем обвожу его профиль, такой мужественный, красивый. Глубокие морщины на лбу, вертикальные морщинки у переносицы, хищнически изогнутый нос, чувственные губы, твердый подбородок.
Почему же я несусь сейчас, как преступница с места преступления? Почему не осталась и не дождалась, когда он проснется? Боялась, что утро отрезвит и снимет вуаль? Боялась разочарования, которое часто приходит с дневным светом? Что это было? Как я могла так низко пасть, что прыгнула в постель к почти незнакомому человеку? Причем без всякой подготовки, не успев даже поговорить с ним хотя бы для приличия? Но уж, наверное, не потому так случилось, что у меня давно никого не было. Жила же сто лет целомудренно, и это ничуть не беспокоило меня по большому счету.
Чем ближе подходила я к Ленкиному дому, тем глубже осознавала нелепость и безумие происшедшего. Господи, что Борис-то обо мне подумал! Теперь точно решит, что в Москве я когда-то промышляла на Тверской. Однако ситуация повторяется. Но какова же я! До сих пор не подозревала в себе такой пылкости и страстности. Нет, конечно, догадывалась, что такое теоретически возможно со мной, но чтобы так распуститься! Может быть, Борис и есть тот единственный человек, который был создан специально для меня? А я – для него? И только с ним возможна и эта пылкость, и эта страсть?
Нет, мимо, мимо! Он семейный человек, хоть и разведен! Да, он развелся совершенно законно: Лариса подала на развод, боясь, что Зилов не будет давать денег на детей. А так обязательно алименты с него вычтут. И не к чему, совсем не к чему мне это все. Наши отношения обречены изначально, это же факт. Между нами – огромная пропасть.
Тут я вспомнила, натыкаясь на столб, как Зилов бросил между прочим:
– Кто ты и кто я?
Этим он объяснял, почему не сложились наши отношения тогда, в юности.
Но тут я даже остановилась, так меня обожгло это воспоминание прошедшей ночи. Вот Зилов целует меня в висок и шепчет прямо в ухо:
– Это Бог послал тебя мне именно сейчас…
– Да это я сама, нахалка, притащилась сюда, в этот вагончик, и соблазнила тебя, как школьника, – возмущаюсь я.
– Почему же раньше ты это не сделала?
– А ты? – пререкаюсь я.
Вот тут он и сказал:
– Кто была ты и кто – я?
– Два дурака, – ответила я на риторический вопрос.
Влетев на четвертый этаж без запиночки (обычно еле-еле приползаю и отдышаться не могу), я долго стучу в дверь. Стыдно, но что делать? Наконец, Ленка открыла. Вся взлохмаченная, заспанная, в ночной рубашке, она удивленно вытаращилась на меня:
– Ты где была?
– Сейчас, сейчас, – бормочу я, ужом проскальзывая мимо монументальной фигуры доморощенной Фемиды в туалет.
Пока там сидела в надежде, что Ленка бухнется спать дальше, ничего не смогла придумать в оправданье. Рассказывать о Борисе я пока боялась. Выйдя из туалета, я огляделась с опаской.
– Так где же ты была? Я кому только не звонила вчера!
Значит, на подруг не сошлешься. Я стала бормотать:
– Собственно, что случилось? Ну, решила погулять, туда зашла, сюда…
И тут меня осенило:
– Слушай, я придумала, что нам делать дальше! Вернее, вам с Сережей. Ходила, думала, думала и вот!
Ленка прошла на кухню, налила чаю себе и мне и села напротив:
– Но?
– Ему надо уйти из дома, но не к тебе, понимаешь? Чтобы у его семейки не возникло ощущение, что он бросил их из-за тебя.
– А потом? Потом же они все узнают. Ты думаешь, они не припрутся сюда и не устроят грандиозные разборки?
– А потом пусть приходят! Он должен развестись, пока живет один, понимаешь? Важно, чтобы у них этот развод не связывался с тобой.
– И где он будет жить?
– Ну, пусть что-нибудь придумает. К приятелю напросится на какое-то время. Да мало ли! В мастерской на работе раскладушку поставит и пусть спит.
– И долго так? – недоверчиво спросила Ленка.
– Не знаю, как пойдет. Ему надо самому все решить, не вмешивая тебя, понимаешь?
Лицо Ленки просветлело:
– А что, хорошо. Это, по крайней мере, выполнимо.
– Ну вот, поговори с ним сегодня, объясни, что он должен делать. Если ты действительно так ему дорога, как он говорит, пусть докажет действием. А твое дело потом принять или не принять его предложение. Ну, как?
– Но, – согласно кивает сестра.
С чувством исполненного долга я пытаюсь просочиться в ванную, чтобы принять душ. Но меня настигает роковой вопрос:
– Так где же ты была? Просмотри на себя в зеркало, на кого ты похожа!
Я подхожу к большому трюмо в прихожей и вскрикиваю от испуга. На меня смотрит нечто жуткое: под глазами черные круги, помада размазана не до конца, губы припухли, волосы торчат из косы. Просто ужастик бесплатный. Сразу в голове мелькнуло: хорошо, что догадалась с утра исчезнуть. Иначе Борису не избежать бы родимчика.
Пряча блудливые глаза и направляясь к ванной, я прошу:
– Лен, ты иди спать, я потом тебе все расскажу, ладно?
– Обещаешь? – подозрительно смотрит на меня сестра.
– Да, – со вздохом отвечаю я.
Когда смылась вся грязь с лица, глаза мои засияли совершенно бесстыдно. Неужели я снова живу, спрашиваю у своего отражения в зеркале. И миф о моем бесчувствии рассеялся как дым? Я живу каждой клеточкой своего существа, каждой мыслью и всем звенящим телом! Ехидный голос откуда-то из потайных уголков души спрашивает: надолго ли? Я отмахиваюсь. Это неважно, как не важно и то, чем все закончится. А то, что закончится, я не сомневаюсь. Но пусть продлится как можно дольше, а? Господи, как это здорово, жить! Я много раз слышала мнение, что любовь – это болезнь. Инфицированный человек иначе дышит, по-другому видит все вокруг, иначе воспринимает. Я готова болеть хоть всю жизнь! Но выздоровление неизбежно: за редким исключением болезнь эта – излечима.
Когда я была бесчувственна, то думала: пусть я буду страдать безумно, испытывать страшную боль, но чувствовать, жить! А теперь мне так хочется продлить это счастье первых шагов, прелюдии, когда еще отношения не отягощены ничем мирским… Чтобы сохранить это, нужно скрыть от чужих глаз, уберечь от досужих сплетен. Или больше не приходить в этот домик. Да, так вернее всего. Да и зачем мне в моей и без того замороченной жизни еще одна проблема?
Все, спать, спать, говорю себе, сваливаясь на диван. Утро вечера мудренее, как-то все само решится…
И с утра, действительно, наступило отрезвление. Вернее, не с утра, а с того момента, как я проснулась и услышала:
– Мы едем сегодня на природу, ты разве забыла? Ирка уже звонила, спрашивала, готовы мы или нет, – Ленка присела возле меня. – Я сказала, что пока нет. Еще Сережа не пришел. Вставай, будем завтракать, а то уже два часа дня.
Я сладко потянулась, опять припомнив, что пережила вчера. Однако пора возвращаться к реальной жизни.
Твердо решив, что с авантюрами покончено, я придумываю, что сказать Ленке. Не стоит рассказывать о Борисе, подавать младшей сестре дурной пример. В ее представлении я – идеальная, возвышенная, чистая. Пусть такой и останусь, все равно скоро уезжать. Это маленькое приключение еще не превратилось в большую беду. И чтобы оно так и осталось приятным воспоминанием, надо сейчас остановиться.
Однако что же Ленке сказать? Я выхожу из ванной с надеждой, что на сей раз сестра забудет спросить, где я была. В прихожей раздался звонок, который меня и спас. Пришел Сережа Моторин. Ленка уже собрала котомку с едой, Манька давно била копытом в нетерпении, поторапливала нас. Я постаралась свои сборы свести к минимуму, хотя обычно они занимают не меньше часа. Ирка-Армянка позвонила и скомандовала:
– Выходите из дома, мы сейчас подъедем.
Мы заспешили, но напрасно: еще двадцать минут торчали во дворе, ожидая появления "рафика". Ирка подрулила лихо, резко затормозив почти у наших ног. С ней ехали дети и два мужика-чеченца. Один из них был Иркин кавалер, а другой – начальник. Я старалась быть любезной с ними, но что-то плохо получалось. Они назвали свои имена, а я тут же забыла их, как это часто со мной случается.
"Природа" начиналась сразу же за поселком, туда мы ходили с классом пешком. Теперь же подрулили в наилучшем виде, выгрузились. Господи, воздух-то какой! Его пить можно, как нарзан. Река еще покрыта льдом и снегом, а верба распушила серые комочки, похожие на живых крохотных птенчиков. Высокий берег покрыт кустами и карликовыми березками. Небо синее-синее. От всей этой красоты я слегка ошалела.
Сережа засуетился, созидая костер. Дети носились по кустам, собирая сушняк для костра. Ирка с Ленкой разложили скатерть прямо на землю, на импровизированном столе сразу же нарисовалась бутылка разведенного спирта и всякая закуска.
На костре жарились сосиски и хлеб. Началось застолье, а мне вовсе не хочется пить. Я тактично пригубила свою водку, но пить не стала. Тут же последовали реплики типа "Стыдитесь, Ларион!" Однако произносили их люди, абсолютно далекие от героев Булгакова.
Один из признаков болезни любви – желание постоянно видеть избранника рядом. Я чувствовала, как мне не хватает Бориса. Все, дело дрянь, если мне скучно с другими людьми, одиноко и неприкаянно без него, родного! А я еще мысленно распрощалась с ним! Нет, так не пойдет! Мне хорошо и без него, вон как весело, как красиво кругом!
