Текст книги "Хотеть не вредно!"

Автор книги: Ольга Тартынская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Я попросила Бориса высадить меня за квартал от дома. Он внимательно посмотрел на меня, но просьбу выполнил. Пора прощаться, но мы медлим. Народ с любопытством поглядывает за стекла нашей машины. Ленка, наверное, уже дома, мне надо спешить. Я делаю движение, чтобы выйти из машины, Зилов резко притягивает меня к себе и целует, будто в последний раз.

– Что ты? – нежно шепчу я.

Не отвечая на вопрос, он предлагает:

– Поедем завтра на кладбище к Марату?

– Хорошо, – обещаю я и выскальзываю из его объятий и машины.

– В одиннадцать я заеду за тобой.

Ленка действительно была дома и не одна. Я готовилась рассказать ей все, но на кухне в этот момент заливалась слезами ее подруга. Не та, которая приходила недавно клеймить ее за распущенность, а другая одноклассница.

– Что случилось? – устало интересуюсь я.

– Представляешь, – начала рассказывать сестра, – Райка с мужем поехала в Иркутск за джипом. Купили. Зашли в кафе, а его угнали. Триста тысяч! Приехали, как бомжи, домой, по справке из милиции. Все деньги и документы в машине остались.

Слушая свою историю, Райка залилась пуще прежнего.

Оказывается, они продали квартиру и старую машину, чтобы купить этот джип. Когда подруга ушла, выплакавшись и получив от нас помощь как моральную, так и материальную, Ленка изрекла:

– Жалко ее, конечно, но я считаю, что машина – это роскошь, – И через минуту добавила, – Но если есть средства, что бы не купить.

Прежде чем нырнуть в ванну, я спросила:

– Сергей не объявлялся?

У Ленки лицо приобрело несчастное выражение.

– Нет. Ой, чует мое сердце, с ним что-то случилось.

Кажется, пока допрос мне не грозит. Я пытаюсь утешить сестру.

– Да что с ним может случиться? Просто он выполняет условие: отводит от тебя подозрение.

Сестра занялась ужином, не начиная расспросов, однако впереди был вечер. Стоило мне выйти из ванной, как в дверь позвонили. Галочкин собственной персоной. Ленка вызвала его на сеанс массажа.

– Давай раздевайся! – скомандовала она мне.

Я испуганно попятилась.

– Вот еще, буду я раздеваться перед незнакомым мужчиной!

Сестра возмущается:

– Для тебя же упросила Галочкина зайти. Знаешь, какая у него клиентура!

Массажист важно кивает в подтверждении ее слов. Я категорически заявила:

– Давай сама, я не хочу.

Галочкин многозначительно заметил:

– Конечно, есть кое-что получше массажа.

Я поспешила исчезнуть с его глаз. Прямо какой-то роковой мужчина – этот Галочкин. Ленке пришлось пройти незапланированный сеанс массажа. Проводив Галочкина, она вошла ко мне:

– Просто летаю после этих сеансов. Ног под собой не чую. И спина не болит.

Она присела на диван и обняла меня:

– Ну, сестреночка, рассказывай, где ты блудишь все эти деньки?

И я рассказала. Почему-то мой рассказ сопровождался улыбкой сквозь слезы, иначе не получалось. Ленка слушала с восхитительным вниманием. Телевизор был включен, но мы ни разу не глянули в него. Когда я иссякла, сестра посмотрела на меня с непонятной жалостью и сказала вздыхая:

– Да, просто сказка! Но мне кажется, что у вас ничего не выйдет: вы оба такие хорошие, порядочные. Оба готовы отдавать, а надо, чтобы один давал, а другой брал.

У меня тоже есть своя теория сбалансированного брака. Мы часто наблюдаем в жизни случаи, когда он – скотина, а она – милейшее существо. Или наоборот. Всегда жалеем и не понимаем, как это возможно, почему они вместе. А потому, что дополняют друг друга, как вампир и донор. Энергетические, конечно, не буквальные. Вампир стремится отсосать энергию, которой ему не хватает, а донор – отдать избыток своей. Они не могут существовать друг без друга, мучаются, но живут вместе.

Один мой знакомый, известный талантливый художник, высказывая свое мнение по поводу соединения пар, прибегал к образу расчески: он и она должны входить друг в друга, как две расчески. Еще он говорил, что люди соединяются по воспитательному принципу, иначе не имеет смысла. Кто-то, более мудрый, отдает свои знания и мудрость менее продвинутому. Я хотела спросить: а что будет, когда процесс воспитания завершится? Смена партнера? Однако спросила другое:

– А разве не бывает, когда два равных по духу человека соединяются?

Он протянул:

– Ну-у, это величайшая редкость, чудо.

Конечно, любовь – это чудо, величайшая редкость. Но это бывает! Встречаются два самодостаточных, родных по духу человека, которые понимают друг друга глубоко, не на уровне слов, а на уровне сердца, и происходит чудо. Они счастливы, что нашли друг друга на этой огромной земле, ведь это тоже чудо. Другое дело, что у таких пар нет будущего. Их обязательно разлучат люди или обстоятельства. Нужно делиться, говорят они. Не слишком ли много для вас двоих?

На следующий же день я спустилась с небес на землю. Ровно в одиннадцать я стояла у подъезда в ожидании «Нивы» цвета баклажан. Простояла час. Вернулась в пустую квартиру и долго не находила себе места. Чего только не передумала! Анализировала свое поведение, что мне абсолютно противопоказано в таких случаях. Я же накручиваю себя и все порчу в итоге. Представлять всякие несчастья я давно запретила себе, зная, что это действительно привлекает напасти. Неужели он испугался? Опять, опять то же, что всегда! В какой-то момент мужчина пугается и отступает на безопасное расстояние. Это происходит, когда надо принять решение. Он отдаляется все больше, а потом растворяется совсем. Сколько раз пережила я это! В юности воспринимала, как предательство, никак не могла понять, за что. Потом свыклась.

Мужчины по большей части трусы, это прописная истина, общее место. Они, конечно, никогда не признаются в этом, а под свое отступничество подводят целую философию. Однако факт остается фактом. Тут надо не зевать. Женщина сама кузнец своего счастья, давно уже внушали мне подруги. Однако мне никак не удавалось применить это правило на практике. И теперь я в растерянности. Больше не ходить к Борису, оставить его в покое? Может, он только этого и ждет. Но мне казалось, что ему тоже хорошо со мной… Неужели все опять обман! И с чего я взяла, что у нас духовное единство? Да, тела слились прекрасно, а вот что касается духа… Может, я опять все придумала?

Скорее уехать и забыть! Вот что я и сделаю! Пойду на вокзал за билетом. Пора, меня ждут дома дети, собака, студенты, работа. Засиделась тут, расслабилась. Любовь у меня, понимаешь!

Раздраженно собираюсь и быстро иду на вокзал, стараясь даже не смотреть в ту сторону, где далеко у сопки паркуются вагончики. Взять билет на завтра и уехать, не прощаясь! Скорее, пока готовность не иссякла! Я вхожу в здание вокзала с решимостью Жанны Дарк, жду доступа к кассе, где мне вручают таки билет на третий день. Вполне удовлетворенная (у меня есть еще целых три дня!) и защищенная этим билетом от всяких неожиданностей, я невольно сворачиваю к вагончикам. Там слишком людно, на мой взгляд, Много любопытствующих, которые провожают меня заинтересованными взглядами. Иду, как сквозь строй, опустив голову и подавляя единственное желание – дать деру. Какой-то чумазый ребенок откровенно разинул рот и замер, будто увидел перед собой ведьму на метле.

Вот и моя цель. Я подбираюсь к вагончику и застываю: из-за двери явственно доносятся голоса, и один из них – женский. Разговор идет на повышенных тонах, я невольно прислушиваюсь, хотя понимаю, что это нехорошо. Мужчина, а это скорее всего Борис, говорит спокойно, женский голос нервно вибрирует. Опомнившись, я спешу уйти.

Ну вот, у него женщина, с которой мой дорогой Зилов выясняет отношения. Я вовремя исчезну со сцены, не буду им мешать. На автопилоте я примчалась домой, в пустую квартиру. Пометалась из угла в угол. Ничего страшного не произошло, утешаю себя. Хуже, намного хуже, когда любовь изжита. Ты смотришь на когда-то любимого человека, вид которого вызывал у тебя эйфорию, и ничего внутри не дрожит. Роман необходимо завершать на пике влюбленности, тогда память о возлюбленном сохранится на всю оставшуюся жизнь. Пример тому – тот же Зилов, мое неизжитое юношеское чувство. Я четверть века несла в себе память о нем, чтобы теперь вернуться к нему и убить? Наш роман получил неожиданное продолжение, но надо вовремя остановиться. В самый раз ставить точку. Опять поезд, прощание…

При мысли о том, что я сяду в вагон, не увидев Бориса, а поезд унесет меня от него за шесть тысяч километров, и теперь уж точно навсегда, я неожиданно разрыдалась. Неужели это та самая стадия болезни, когда приходит страдание? Мне-то хотелось легко скользнуть в объятия мужчины, не оставляя в них своего сердца. Совсем недавно я горевала от невозможности что-либо почувствовать, а теперь захожусь в рыданиях от ревности и подозрений. Он не пришел утром, у него дома женщина. Я уеду и больше не увижу его…

"Ну и что?" – задаю себе вопрос. Так и так я должна была уехать, и эта мысль вовсе не пугала меня. Неужели успела приручиться? Впрочем, и приручаться не надо было. Бориса я знаю много лет, по крайней мере, десять из них мы проходили в один класс. Он всегда был мне родным, и если мы снова встретимся еще через десять лет и даже больше, он не перестанет быть родным. Время ничего не значит в таких отношениях. Однако из этого не следует, что без разницы, рядом этот человек или вдали. Вот сейчас я поняла, как важно мне почувствовать его физически: прислониться, прижаться к груди, опереться на его руку, поцеловать… Может, это последний дар Бога в моей женской судьбе?..

– Ты чего ревешь? – услышала я голос сестры.

Она вошла, открыв дверь своим ключом.

– А ты почему так рано?

– Начальник уехал, я решила сбежать пораньше. Представляешь, на работе говорят, что мой Сереженька подрался с тестем, тот ножом пропорол ему ногу!

Да, нравы здесь первобытные.

– Он в больнице? – спрашиваю.

Ленка швырнула сумки на кухонный стол и плюхнулась на табурет.

– Ой, не знаю. Когда бабы болтали, я сделала вид, что не интересуюсь. Мы же договорились: он все решает сам. Нарешал! Что делать-то теперь?

– Ждать, – отвечаю я, а сама думаю о своем. Что мне-то делать?

– Они там друг друга совсем поубивают. Я тебе говорила, это еще та семейка!

Мы занялись приготовлением обеда, решив: если Сережа не объявится сегодня или завтра, будем его искать.

– Ну, а ты чего ревела? – повторила Ленка свой вопрос.

Пришлось все рассказать. Ленка с интересом выслушала меня и сделала свои выводы:

– Ну, конечно, Аня, он же мужчина видный, бабы сами, наверное, липнут к нему. Что ж он столько времени без женщины жил? Наверняка кто-нибудь есть. Да вот и тебя взять. Ты уедешь, а ему что, бобылем жить? Нет, такой мужчина одиноким не останется. У нас ведь мужиков, которые не спились совсем, раз-два и обчелся.

Она права, и мне возразить нечем. Вспомнилась шуточка от "Русского радио": "Любовь, конечно, пьянит, но водка дешевле". И еще: "Так хочется любви, а ты опять с бутылкой!"

– Я билет взяла, – сообщаю. – Через два дня уезжаю.

– И куда спешишь? – недовольна сестра.

– Пора.

После обеда решила зайти в школу, она в двух шагах. Стою на пороге и чувствую волнение. Все то же, но и не то. Целое крыло пристроено. Хожу по знакомым коридорам и чувствую, что боюсь встретить Юрия Евгеньевича или Нинушку. Почему боюсь? Наверное, не хочу видеть, как они постарели. Юрий Евгеньевич на пенсии, но продолжает преподавать. Здесь ли он? Я не стала искать специально, да и занятия в школе, кажется, уже закончились, почти никого не видно в классах. Прошлась по новому крылу, осмотрела аудитории, кабинеты.

Остаться здесь, преподавать в родной школе литературу, мелькнула вдруг мысль. Мама давно уже зовет меня назад. Будь я одна – может быть, но дети… Они никогда не согласятся уехать из Москвы. Из Москвы не уезжают.

Я вспомнила одного студента, с которым нас связывало подобие дружбы. Женька был симпатичным московским мальчиком, воспитанным мамой и бабушкой. На много лет вперед его жизнь была расписана и спланирована: университет, подходящая работа, денежная, хоть и не по специальности. В девятнадцать лет он уже имел все: квартиру, машину, поездки за границу, девушку. А вот на мир он смотрел тоскливыми глазами смертельно уставшего человека. Я рядом с ним чувствовала себя глупой энтузиасткой. Женька цеплялся за меня, как за соломинку утопающий, а я не знала, чем ему помочь. Тоска поразила его в самое сердце: не к чему стремиться, все есть, жизнь решена. Но в ней не было самого главного – одухотворяющего начала. Я советовала ему читать или изменить привычный образ жизни, сорваться и куда-нибудь уехать. Выслушав меня, Женька тяжело вздохнул и безнадежно изрек:

– Куда? Из Москвы не уезжают.

Я уверена до сих пор, что жизнь надо начинать с дороги, но по нынешним временам это, конечно, отжившая романтика. Через год Женька окончил университет, продолжая служить в фирме, куда определился еще студентом, женился, родил сына и успокоился. Должно быть, повзрослел, это нормально.

По инерции вспомнился еще один юноша совсем другого поколения, моего. Я первый год жила в Москве и часто встречала его в автобусе. Мы не были знакомы, никогда не разговаривали, но с любопытством поглядывали друг на друга. Однажды он заговорил. Наша беседа началась на остановке автобуса, мы ее продолжили в пути и потом еще долго стояли у метро. Это было только однажды, но запомнилось крепко. Юноша был мне ровесник, но казался юным стариком. Он говорил о скуке и предсказуемости жизни, о продажности всего в мире, об отсутствии идеалов. Возможно, для конца семидесятых это вполне закономерные настроения, но я-то еще не растратила свой романтический энтузиазм, вывезенный из родного поселка! Я спорила с доморощенным Онегиным весело, задорно. Он с большим интересом, даже каким-то изумлением слушал меня и к концу разговора, если не согласился со мной, но зауважал за мою убежденность и веру в лучшее будущее и прекрасное назначение человека. С усмешкой скорее одобрительной, нежели саркастичной, мой оппонент заметил:

– С такими, как ты, только коммунизм строить.

Меня удивил такой вывод: ну при чем здесь коммунизм? Но важно было то, что его пессимистическая теория после встречи со мной теряла цельность. Она не рассыпалась, но поколебалась изрядно. Ему было интересно слушать меня, а главное – он поверил в мою искренность. Ох и дура же я была. Конечно, с такими, как я была тогда, только и остается, что коммунизм строить! А чем я лучше сейчас?

Все это вспомнилось здесь, в стенах школы, которая воспитала меня в идеалах дружества и служения, соборности, если хотите. У Женьки этого не было, очевидно, да и у того несчастного юноши, который излил душу совершенно чужому человеку…

Навестив маму, я вернулась домой и застала сестру повеселевшей: Сережа ей позвонил. Он прячется у кого-то, взял больничный, лечит ногу. Уверяет, что ничего серьезного. Приходить не велел, обещал сам появиться, когда это будет безопасно. Только мы сели посмотреть душераздирающую мелодраму под названием "Волчица", как в дверь постучали. Вопросительно взглянув на меня, Ленка пошла открывать. Я невольно встрепенулась, ожидая чего-то. А вдруг?.. Вернулась Ленка с кислой миной:

– Мой бывший явился. Я с ним не разговариваю, если хочешь, выйди к нему, он на кухне. Саша так тебя ждал, хотел с тобой обсудить наши отношения. Думает, ты ему поможешь.

Я тяжело вздохнула и поплелась на кухню. Саша скорбно сидел на краешке табуретки и смотрел в стол. Я предложила ему чаю, он с готовностью согласился, сохраняя все то же трагическое выражение. Саша был бы вполне привлекательным мужчиной, если бы не лицо давно пьющего человека. Он рукастый, прекрасный автомеханик, человек с шукшинской изюминкой. Однако он сделал свой выбор и потерял Ленку, как бы не скорбел по этому поводу и не раскаивался. Впрочем, немного поговорив с Сашей, я поняла, что его вполне устраивало двоеженство, и, как большинство мужчин, он не видел в этом ничего особенного. Котлеты отдельно, а мухи отдельно. Главное, что его хватало на две семьи, во всех смыслах. И чем, собственно, я могла ему помочь? Ленка уже все решила. Я так и объяснила Саше.

– Ты не ходи сюда больше, не трави душу. Авось, и у тебя все наладится, не грусти.

Он покорно кивнул и направился к выходу. Ленка не соизволила даже выглянуть в прихожую. Впрочем, за что боролись, на то и напоролись, Саша это, кажется, понял.

Мы предались, наконец, наслаждению мелодрамой с ее жгучими страстями. Когда показали героя – роскошного мачо, я заерзала на диване. Чужая история любви причудливо преломлялась в моем восприятии и накладывалась каким-то макаром на мои переживания. Не выдержав пытки чужими страстями, я вскакиваю с дивана. Ленка удивленно спрашивает:

– Ты куда?

Я уже мечусь в поисках пальто и обуви.

– Не могу больше! Я должна пойти к Зилову и окончательно все выяснить. Если у него женщина и он сейчас с ней, то гордо уйду и больше не вернусь. Все будет ясно, как день, и нечего дергаться. Но мне надо видеть его хотя бы еще раз!

– Поздно уже, – слабо возражает сестра. – Хочешь, пойдем вместе?

– Нет-нет, так мы привлечем внимание. Я одна. Не бойся, не в первый раз.

И подумала: бегаю, как девчонка, на ночные свидания без всякого уважения к собственному возрасту и положению. А ему хоть бы что: не пришла и не надо. Сам и шагу не сделает навстречу, еще и на свидания не является. Боже, как я низко пала!

Всю дорогу мне слышался за спиной топот копыт. Я без конца оглядывалась и убыстряла шаг, пока не перешла на легкую рысь. Меня в свое время до смерти напугали мальчишки-чабаны. Они приезжали со стоянок и караулили нас, девчонок, когда мы стайкой выйдем из кино с последнего сеанса (а в летнем кинотеатре он начинался в десять вечера). Дождавшись, неожиданно выскакивали из темноты верхом на лошадях и гнали нас по дороге. Спрятаться было некуда, кругом заборы. Загнав свои жертвы куда-нибудь в угол, они поднимали лошадей на дыбы прямо перед лицами несчастных мучениц и хохотали, наслаждаясь эффектом. Ох, и визжали мы! У меня в эти моменты от страха чуть не лопалось сердце. С тех пор патологически боюсь близко подходить к лошадям, а звук погони и страх ассоциируются у меня с топотом копыт.

Кажется, я уже наощупь могу найти нужный вагончик. Ага, свет горит, значит, Зилов дома. Еле дыша, я крадусь по ступенькам к двери и замираю, прислушиваясь. Ничего не слышно. И вдруг опять, как тогда, перед моим носом неожиданно распахивается дверь, и Зилов сграбастывает меня в охапку.

– Ты что, стоял у двери и ждал? – удивляюсь я, барахтаясь в его объятиях и безуспешно пытаясь увернуться от поцелуев.

– Просто очень хотел, чтобы ты пришла.

– Постой, постой, – наконец вырываюсь я. – Ты пил? Один?

На столе действительно красовалась бутылка, выпитая до половины, а рядом – граненая стопка.

– Тоску заливаешь? – я вложила весь сарказм в эту фразу.

– Что-то в этом роде, – грустно усмехнулся Борис.

– Что-нибудь случилось? – я с замиранием жду ответа. Может, мне не придется задавать лишних вопросов.

Зилов размыкает кольцо рук и отходит к столу. Я получаю, наконец, возможность войти в комнату.

– Жена приезжала, – коротко бросает он.

Я не знаю, радоваться мне или наоборот. Всматриваюсь в лицо Бориса. Он, конечно, нетрезв, но и не пьян. Разве что эмоции ярче прорисовываются в его обычно спокойных чертах.

– У тебя есть жена? – продолжаю ехидничать

– Ну, бывшая жена, один хрен, – в глазах его мелькнула злость. – Ей, конечно, уже доложили о нас. Полгода не вспоминала обо мне, тут вмиг примчалась.

Я хотела сказать, что полгода – это не срок, чтобы порвать нити, связывающие мужа и жену долгие годы, но не сказала.

– Ты поэтому не приехал сегодня утром?

– Ну да.

У меня отлегло от сердца. Однако остались еще вопросы.

– А если бы я не пришла больше? Уехала бы и все? Я ведь сегодня билеты купила.

Борис мрачно молчит. Вот оно, устало думаю я. Мужчины всегда ловко уходят от ответа. Или отмалчиваются. Однако я знаю и то, что лучше их не ставить лишний раз в такое положение, и перехожу на другую тему.

– Что хотела от тебя жена?

Зилов поднимает глаза, и я неожиданно вижу в них боль. Но то, что он сказал, было еще неожиданнее:

– Я люблю тебя, слышишь? – в его признании есть какая-то обреченность.

Привыкнув все анализировать, я, дура, спрашиваю себя: а сказал бы он это, будь совсем трезвым? Голова думает свое, в то время как руки уже гладят его волосы, сердце заходится от нежности, а из глаз вот-вот хлынут слезы.

– Когда ты уезжаешь? – не поддается моим ласкам Борис.

– Через два дня, но не будем сейчас об этом, а?

– Хорошо, не будем, – как-то слишком легко соглашается Зилов.

Он рассказал, что Лариса забила тревогу и решила разведать, что здесь происходит. Больше всего, считает Зилов, она боится, что он перестанет давать деньги на детей.

– Я оставил им все, что заработал за всю жизнь. Дом двухэтажный, мебеля, ковры. Всякого дерьма. Ей всегда было мало. А ведь у них есть абсолютно все. Вот этими мозолями все добыто, этим горбом!

Теперь стало очевидно, что Боря все же слегка пьян. Он продолжал:

– Знаешь, жил, как во сне. Работал, работал, для чего? Чтобы набить дом хламом, купить еще одну свинью? Жить, чтобы жрать…

Он наполнил стопку и протянул мне:

– Будешь?

Я отказалась, тогда Борис выпил сам.

– Но ведь ты же любил Ларису, если женился? Любишь детей… – робко вставилась я.

Зилов кивнул:

– Конечно. И очень хотел, чтобы им было хорошо. А им никогда хорошо не бывает, потому что жадные и завистливые. Детей воспитали таких же: знают только одно слово: "Дай".

– Наверное, ты сгущаешь краски, – опять встряла я.

– Сгущаю, – согласился Борис. – Я сам долго был таким. Насмотрелся на пьянь да нищету, после армии слово себе дал: мои ни в чем не будут нуждаться! Слово сдержал, только себя потерял незаметно… Марат однажды мне сказал: "Жлобом ты стал, Боря". И прав был, а я ему чуть морду не набил. Одно остановило: пьяный он был в задницу.

У меня защипало глаза.

– Поедем завтра на кладбище, а? – прошу я. – Иначе так и не побываю у Марата…

Зилов согласно кивает:

– Поедем, обязательно.

Я обнимаю его плечи, целую в затылок, как ребенка, и Борис затихает.

– Теперь я с тобой, – шепчу ему на ухо.

– Останься, – вдруг просит он. – Не уезжай.

Это запретная тема. Мне нечем ему ответить.

– Мы же договорились, что не будем об этом! – шутливо возмущаюсь я.

– Ну, хотя бы сегодня ты не уйдешь?..

В эту ночь мы особенно нежны друг с другом. Я не могу налюбоваться на его сильное мускулистое тело, по-прежнему напоминающее статую Давида. Он играет моими волосами, путаясь в них и тихо смеясь. Прерывая поцелуи, мы вспоминаем юность и шутливо бранимся.

– Какой ты был глупый, Борька! Не мог догадаться, что я умираю по тебе.

– Догадывался. Но ты вспомни: то тебя какой-то москвич-стройотрядовец провожает…

– Ой, а я и забыла!

– …то ты без конца танцуешь с Юркой из параллельного. А в Читу поехали, там опять возле тебя какой-то тип трется. И этого армяшку вспомни! Жаль, не убил его!

– Однако ты кровожадный! Я тоже могла бы припомнить тебе кое-что.

– Что? Ну что?

Не отвечая, я вдыхаю любимый запах его чистого тела и спрашиваю совсем не к месту:

– Интересно, а где ты здесь моешься? Условий вроде бы никаких.

– К брату хожу в душ, а в баню – к знакомым.

Я целую руки, обнимающие меня, губы, по-юношески пухлые. Кажется, годы его совсем не изменили. Или я его вижу прежним мальчишкой? Или он только сейчас так помолодел и похорошел?

– Почему ты тогда меня не остановил, позволил уехать?

Зилов ласково водит пальцами по моему голому плечу:

– Ну, скажи, только честно: если бы я попросил тебя тогда остаться, ты бы осталась?

Я подумала и ответила:

– Нет.

– Вот именно.

Мы помолчали, переполненные нежностью, потом я заговорила вновь:

– А тебе хотелось бы повидать Сашку Колобкова?

– Конечно. Надо его найти.

Я подняла голову и заглянула ему в глаза:

– Ой, найди, а?

– Он тебя очень любил…

– Почему в прошедшем времени? Ты меня не пугай!

Он сильно прижимает меня к себе:

– Ну что ты, как можно…

Наконец, он уснул, а я продолжаю гладить его по голове. Надо уходить, а хочется навсегда остаться здесь, возле Зилова, и состариться с ним. Если он видит меня прежними глазами и говорит, что я не изменилась за четверть века, то и стареть рядом с ним не страшно. Он, как и я, просто не будет видеть этого.

– Зилов, – шепчу я, не надеясь быть услышанной, – случилось невозможное: мне кажется, я тебя люблю.

– Знаю, – совершенно трезвым голосом отвечает он. – Иначе и быть не может.

И он снова засыпает, как ни в чем не бывало.

Мне пора. Я осторожно выбираюсь из постели, собираю разбросанные шмотки, наспех одеваюсь и выскакиваю наружу, где уже занимается заря. Перед тем, как выйти, оглядываюсь на спящего Бориса, и непонятная тоска сжимает мне сердце. Мне вдруг показалось, что все лучшее позади, и что это последняя наша счастливая ночь.

Сестра не удивилась, обнаружив меня утром в постели. Теперь у меня был свой ключ, и я могла возвращаться, когда захочу. Проснувшись вместе с Ленкой, я уже не могла сомкнуть глаз, переживая мысленно события ночи. Потом вдруг вспомнила, что мы не договорились с Борисом, когда едем на кладбище, и вскочила с постели. Бежать снова к нему? Глупо, все сразу увидят, опять доложат жене. Бывшей жене. Ждать? Чего? Надо было хотя бы записку написать, теперь ведь изведусь.

Чтобы отвлечься, я решаю сходить на рынок, купить к обеду продуктов. У самого входа наталкиваюсь на бабусю, торгующую круглыми, золотисто-коричневыми палочками "серы". Это такая сибирская жвачка, страшно полезная: ее варят из сосновой смолы. Говорят, спасает от цинги. В детстве мы не мыслили жизни без "серы", как теперь дети потребляют какую-нибудь сладкую жевательную резинку. Я-то думала, теперь, когда изобилие всякой вкусной жвачки, "серу" уже не варят, и надо же, довелось еще увидеть. Я покупаю одну палочку, откусываю кусочек и начинаю жевать ароматную, ставшую мягкой массу. Конечно, она не такая вкусная, как резинка, но в ней есть и запах сосновых иголок, и свежесть хвойного леса. Однако если долго ее жевать, то она меняет цвет на красный, начинает рассыпаться и горчить. Фу! Невольно искривив рот, я вспомнила, что кроме "серы", мы еще жевали вар, тот самый, строительный. И находили же в этом удовольствие!

Зайдя в крытый павильон, я купила рыбы, колбасы и овощей, подумала, идти в "Забайкалье" или нет. Надо попрощаться с Нинкой Журавлевой. Так мы и не купили блузку и не сходили в Бизнес-клуб…

Увидев меня, Нинка приветливо улыбнулась:

– Выберешь что-нибудь? Посмотри, вчера привезла новый товар. Тебе, наверное, нужно сейчас.

Не знаю, что Нинка имела в виду, но у меня пропало желание что-нибудь смотреть. Сделав вид, что спешу, я попрощалась с подругой детства. Уже одиннадцать, а я почему-то решила, что если Борис приедет за мной, то именно в одиннадцать, как договаривались раньше. И подойдя к дому, я сразу увидела фиолетовую "Ниву", которая сигналила на весь двор. Подбежав к дверце, я бросила:

– Сейчас, только продукты оставлю дома.

Борис догнал меня у подъезда и без слов отнял сумки. Мы молча поднялись в квартиру, я рассовала продукты по полкам холодильника, повернулась, чтобы выйти из кухни. Борис стоял в дверях, загородив дорогу. Он показался мне необыкновенно красивым, волнующим в своем сером свитере грубой вязки, с трогательными веснушками на носу. В голубых глазах его плясали лукавые чертики:

– Почему ты опять убежала от меня?

Я смутилась, не зная, что сказать. Чтобы уйти от ответа, ткнулась лбом в его твердый подбородок.

– Ты что, меня стесняешься? – неуверенно усмехнулся он.

Когда мы усаживались в машину, кругом, как мне показалось, были толпы зевак. Я нервничала и торопила Зилова. Он сел за руль, повернул ключ зажигания и повторил уже без вопросительной интонации:

– Ты меня стесняешься.

– Нет, что ты! – пыталась я разуверить Бориса, но голос мой звучал фальшиво, и Боря это сразу почувствовал. Он внимательно посмотрел на меня, затем прикурил сигарету, и мы поехали.

Как мне объяснить, что это не стеснение, а почти суеверный страх, боязнь чужого вмешательства, недоброго завистливого взгляда. Хочется сохранить в чистоте то чудо, что выпало нам…

Чтобы увести его мысли в сторону и не молчать, я спросила:

– Часто тебе приходится чинить машину? Я слышала, "Нива" ломается без конца.

– Только не у меня, – не без самодовольства ответил Зилов. – Я ее всю перебрал по винтику, усовершенствовал систему охлаждения, на станке обточил движок, ну и всякие мелочи, тебе не понять. Так что она меня слушается, как влюбленная женщина.

Я с интересом посмотрела на него. Тут, конечно, следуя комической логике, машина должна бы заглохнуть, но она ровно катила, мягко для "Нивы", будто по асфальтовому шоссе, а не по рытвинам и выбоинам.

Боря всунул в магнитофон кассету Высоцкого. Послушать ее не успели, так как были уже у кладбища. Долго искали нужный холмик с оградкой. Я раньше нашла могилу отца, посидела на скамейке, глядя на фотографию, пока Зилов прочесывал ряды. Потом он провел меня в лабиринте из оград до жалкого подобия могилы. У Марата не было фотографии, а деревянный "памятник" облупился и просел, будто стоит здесь по крайней мере лет двадцать. Надпись "Нарутдинов Марат" почти стерлась, а оградки не было вовсе.

– Я заказал, должны скоро сделать, – будто оправдываясь, сказал Борис.

– Да теперь не все ли равно? Ему уже ничего не надо, – загрустила я.

– Нам надо.

Мы скоро помолчали.

– Что ж ты, Цыган, не сдюжил? – вырвалось вдруг у Бориса.

– Ему нельзя было одному оставаться, – без всякого упрека сказала я.

– Пить ему нельзя было! – вспылил Борис.

– И это тоже, – миролюбиво ответила я.

В глазах Бориса сверкнули слезы, я обняла его инстинктивно, чтобы утешить.

– Как ты думаешь, там что-нибудь есть? – спросил тихо Зилов и взглянул на меня с надеждой, будто это зависело от меня.

– Конечно, – без тени сомнения ответила я.

– Тебе – верю.

И он пошел к выходу.

– А почему Цыган? – осторожно спрашиваю уже в машине.

– Да со школы еще остались клички, потом в училище, в армии. Мара – Цыган, Сашка – Студент, Витька – Мустафа.

– А ты?

– Малыш, – усмехнулся Боря.

– Ничего себе Малыш! – засмеялась я. – Ты же был внушительнее всех.

– Вот поэтому.

– Малыш, а куда мы сейчас едем? – поддразнила я его.

– Ко мне, – ответил Борис, улыбаясь и выруливая на Центральную улицу.

– Нет, – не согласилась я, – мне еще надо к маме заглянуть.

– Ну, давай заглянем к маме.

Я слегка подумала, потом с нарочитой бодростью произнесла:

– Да ладно, завтра у меня до поезда еще целый день будет. Я уезжаю в десять вечера, вот и посижу у нее напоследок.

Зилов покосился на меня, но ничего не сказал. Однако я почувствовала перемену в его настроении. Возле моего родного дома он слегка затормозил: