Текст книги "Хотеть не вредно!"
Автор книги: Ольга Тартынская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
К вечеру все стеклись ко мне. Ольга Яковлева стонала по поводу неожиданного оттенка волос, Танька Лоншакова недовольна тем, как на ней сидит платье. Любке жмут туфли, и так до бесконечности. А больше всего ныли на погоду: пасмурно, противно. Уныние. Я не знала, что делать с волосами, с этой проклятой косой. Девчонки, как горничные, крутились вокруг меня, причесывая и укладывая мои космы в высокий хвост. Накрутили "завлекалочки" – две спиральки вдоль лица. На шею я надела небольшую нитку поддельного жемчуга. Не стоит говорить, что все красили ресницы, накладывали тени, подводили глаза черным карандашом, и скоро стали "подобны ветреной Венере".
Побежали к школе под дождем, огибая лужи и оберегая белые лакированные туфельки. Собрались, как всегда, у Зиночки в лаборантской. Зиночке передалось наше волнение и трепет, она чуть не плача произнесла:
– Такие все красивые, нарядные, взрослые…
Действительно, как резко все повзрослели! И дело вовсе не в навороченных прическах или новых, элегантных костюмах, в которые облачились наши юноши. В лицах появилась некая трогательная серьезность, понимание значимости момента. Всех пробивало на сентиментальность. Любка страдающе глядела на меня, будто ждала утешительных слов. Она говорила мне комплименты, которым я не верила. Следуя скверной привычке зацикливаться на своей внешности, я опять страдала. Мне казалось, что я выгляжу хуже всех выпускниц и гостей, и что все это видят и чуть пальцами не тычут.
Когда мы спустились в актовый зал, там уже собрались родители и учителя. Оформление зала скромное, но намек на праздник все же есть: воздушные шарики, плакат с приветствием выпускникам, нам, то есть. Среди гостей были мои родители и сестренка. Меня, как назло, посадили в президиум на всеобщее обозрение, чем окончательно испортили настроение. Мы с девчонкой из параллельного десятого взобрались на сцену и сели за покрытый красным бархатом стол. "Как настоящие!" – сказал бы сейчас Сашка Колобков.
Я исподлобья разглядывала зал: вот девчонки белым облачком кучкуются справа, а мальчишки темной массой оккупировали места у окна. Где же Борис? Ах да, вот они с Маратом, такие торжественные, серьезные. Сашка по обычаю крутится, дергает Гришку. Пошли речи, потом выдача аттестатов. Хлопали все от души. В параллельном десятом несколько ребят получили справки вместо аттестатов, наши же все дошли до финиша относительно успешно. Когда заговорила Зиночка, я почувствовала ком в горле. Плакать нельзя: тушь потечет. Тараща глаза изо всех сил, я старалась не разреветься.
– Мне было легко с вами. Вы поступали, как взрослые, все вопросы решали самостоятельно, – говорила Зиночка дрожащим голосом. – Мне грустно расставаться с вами. Это был мой самый удачный выпуск…
Она хлюпнула носом и сошла со сцены под бурные аплодисменты. Нина Сергеевна сменила гнев на милость и тоже вспомнила о нашем классе только хорошее. Когда слово дали Юрию Евгеньевичу, аплодисменты долго мешали ему говорить. Наконец, он властно поднял руку, и все замолчали. Его речь была короткой, как выстрел. Суть ее сводилась к тому, что мальчишки наши выходят из стен школы потенциальными воинами и защитниками Отечества, а девочки – сестрами милосердия. Но он надеется, что многие навыки, полученные нами в школе под его руководством, нам не пригодятся. Отмахивая рукой по-строевому, Юрий спустился со сцены. На него обрушился шквал одобрительных выкриков и оваций.
С ответным словом от нас выступала Ирка Савина. Хорошо поставленным, будто специально для митингов и преподавательской работы голосом она отчеканила благодарственный спич. Впрочем, он был вполне искренним и вызвал сочувствие у выпускников. Наконец, моя пытка закончилась, можно было слинять со сцены. Кроме аттестатов, все получили памятные подарки. Мне досталась мягкая игрушка: ушастая рыжая собака. Прижав ее к себе, я бродила по залу, когда начались танцы. Заиграл специально приглашенный ансамбль каких-то длинноволосых обормотов. Мы недоброжелательно встретили их исключительно из патриотических чувств. Вот бы наши ребята сыграли! Но, увы, инструментов давно уже нет.
Танцевать не хотелось. Я столкнулась с Сашкой, который вертелся возле сцены, очевидно ностальгируя.
– Покажи! – Сашка указал на мою лопоухую собаку.
Я дала ему игрушку в руки, Сашка взял ее за ухо.
– Как зовут?
– Не знаю, еще не придумала. Хочу взять ее с собой в Москву, на память.
– О, придумал! – обрадовался Колобоша. – Его будут звать Боб. Согласна?
– Почему Боб? – не поняла я.
– Потому! – хихикнул Сашка и ускользнул от меня.
Я подперла стенку и стала разглядывать одноклассников, стараясь запомнить их получше. Зиночка грустила, девчонки пытались вытащить ее танцевать. Сашка уже говорил что-то Борису на ухо, они оба уставились на меня. Борис отрицательно мотнул головой и демонстративно отвернулся. Он ни разу за вечер не станцевал. Марат с Сашкой тоже, будто сговорились. Я рассердилась: в зале столько красивых девчонок, а они морды воротят.
Назло им я стала танцевать: сначала с Витькой Черепановым, потом с Шуриком Ильченко, с Истоминым… Каждому говорила:
– Братья Карамазовы в своем амплуа. Видимо, среди нас нет такой особы, которой они могли бы оказать честь пригласить на танец. Подумаешь!
Солист ансамбля никуда не годился. Мы возмутились и стали просить Сашку спеть. Он пококетничал слегка, но с явным удовольствием вышел на сцену. Патлатый солист покорно уступил ему место у микрофона. Под любимые песни стали танцевать все, только не Борис. Он стоял у окна с независимым видом и смотрел на сцену. Я окончательно скисла. Подцепив Любку, протащила ее несколько раз мимо окна, но Борис и бровью не повел. Он усмехался и изображал увлеченную беседу с Маратом.
Совсем отчаявшись, я забрела в музей, приметив там свет. Юрий Евгеньевич возился со стендом, посвященным гражданской войне в Забайкалье. Когда я вошла, он поднял голову и улыбнулся.
– Что такая грустная, Анна?
Мне тут же захотелось реветь белугой, но я только пролепетала:
– Жалко уходить из школы. Уезжать страшно.
Юрий сочувственно пожал обеими руками мою ладонь:
– Ну-ну. У тебя праздник сегодня, а ты унываешь.
Его глубоко посаженные карие глаза под темными бровями смотрели тепло и участливо. Я вспомнила, как предала его.
– А вы меня простили?
Он сразу понял и усмехнулся:
– Простил, простил. Держи хвост пистолетом.
В дверь просунулась чья-то физиономия, и тут же музей наводнился почитателями Юрия Евгеньевича, преимущественно женского пола. Я ретировалась.
Объявили банкет. Родители накрыли столы в спортзале. К тому моменту все уже основательно проголодались, поэтому с плотоядными воплями ринулись к столам. Лилось шампанское, дымились котлеты, почти как у Пушкина в "Онегине". Родители постарались, раздобыли для праздничного стола немыслимые по тем временам деликатесы: шоколадные конфеты, мороженое. Ну, и сами наготовили горячие блюда. Накормив нас, родители ушли спать, мы же танцевали до трех часов.
Дальше по традиции следовало идти встречать рассвет на гору, в сопки. Все хорошо, но на улице дождь, слякоть, тьма-тьмущая. Однако нас это не остановило. Со смехом, песнями мы вывалились наружу и храбро потопали в сопки прямо при параде. Колобоша только прокомментировал, поднимая ворот пиджака:
– Погода шепчет: "Займи, но выпей!"
Он убежал вперед, вместе с Гришкой возглавив поход. Они горланили песни, поднимая дух и настроение всех, кто следовал за ними. Зиночка тоже отважилась на это сомнительное предприятие. Она мокла и мерзла, но шла с нами до конца. Путь пролегал за Узкое место и в сопки. Мы поднимались все выше, оскальзываясь, промокая насквозь, но не сдаваясь.
Когда уже начало светать, я вдруг заметила, что Бориса и Марата среди нас нет. Предатели! Опять отличились, баптисты, Квазимоды! Я поделилась своим возмущением с Любкой Соколовой.
– Может, они пошли переодеться и скоро нас догонят? – как всегда, попыталась оправдать она Братьев Карамазовых.
Однако они все не появлялись. Плевать! Теперь уже все равно мы чужие… До меня вдруг дошел смысл происходящего: в шесть утра я отбываю в Москву, а это значит, что больше не увижу Бориса! Если бы не ожидание дороги и глобальных перемен, то этот удар я бы не пережила. Теперь все равно, сию минуту разлучиться или через несколько часов, утешала я себя. Только вот не будет последнего мига, когда человек выдает сокрытое, подспудное. Это так важно, как ведет себя человек во время прощания!..
Собственно, встречи рассвета не произошло. Серое, затянутое тучами небо постепенно светлело, из-за пасмурной погоды рассвет получился блеклым, неясным, смазанным каким-то. Народ подустал, никто уже не хотел подниматься выше, только я с упрямством ослицы все взбиралась на самую высокую сопку. Мне почему-то было важно достичь вершины. Я шла навстречу мокрому ветру, который свистел нешуточно. Сашка догнал меня, и мы вдвоем оказались на вершине. Дух захватывало от высоты и какого-то необъяснимого восторга.
– Э-э-эй! – крикнул Сашка, перекрывая ветер.
Я подхватила крик, и мы уже вместе вопили от избытка чувств. Сверху весь поселок был как на ладони. Над ним нависла пелена туч, дождя и угольного дыма: ничего не поделаешь, расположен в низине.
Пока спускались с горы, окончательно рассвело. Солнца не было и в помине. Пришла пора расставаться, все потихоньку рассасывались. Сашка обещал прийти на вокзал, чтобы меня проводить. Ну, и девчонки само собой.
Собирать уже было нечего. Родные не ложились спать, ждали меня. Я в последний раз проверила деньги, билет, документы, переоделась для поезда и села на диван, переживая мучительные приступы предотъездного синдрома. Если бы в ту минуту кто-нибудь очень дорогой сказал мне: "Не уезжай", я бы плюнула на все и осталась. Даже догадываюсь, кто бы это мог быть… Но он не сказал, даже не простился со мной, исчез, как обычно, ушел от ответственности.
Родители переживали по-своему этот момент. Они желали мне добра, а значит, не хотели, чтобы я губила свою жизнь в поселке. Конечно, боялись отпускать шестнадцатилетнюю дурочку в большой город, пусть даже к родной тетке. Отец просто сказал:
– Я верю тебе.
Мама тоже прекрасно знала, что я далеко не легкомысленная особа и голыми руками меня не возьмешь. А впрочем, как сейчас говорят, тогда было другое время. Я не могу себе представить такую ситуацию, что я отпускаю свою шестнадцатилетнюю дочь за тридевять земель. Да, время другое: более опасное, циничное, но и захватывающе интересное. Время для молодых, такой парадокс.
Я затвердила тогда слова Льва Ошанина, что смолоду хорошо начинать жизнь с большой дороги и трудного дела. К этому и готовила себя. Была ли готова? Не совсем, но ничего, жизненные уроки восполнили пробел.
Пришло время идти на вокзал, сердце мое сжалось. Остался позади родной двор с беседкой. Вокзал рядом, только через линию перейти. Когда мы вошли в зал ожидания, я вздрогнула. Неожиданно откуда-то вынырнул обрадованный Сашка, а позади смущенно улыбался Борис. Я даже присела на деревянную скамью, ноги подкосились. Тут же подоспели девчонки: обе Тани, Любка, Ольга Яковлева. Стало шумно в гулком огромном зале. С Борисом, конечно, пришел и Марат, еще Шурик Ильченко, Витька Черепанов и Гришка. Я была растрогана до слез. Да и много ли мне было надо? Столько впечатлений и переживаний на одни сутки! И еще бессонная ночь.
Девчонки набросились на Борю с Маратом:
– Вы куда делись, когда мы пошли встречать рассвет?
Марат отвечал, улыбаясь во весь рот:
– Мы потерялись. Искали вас, искали и не нашли.
Я не слушала, о чем они говорят, все сливалось в общий гул. Я видела только немного усталые, но такие родные глаза Бориса. Они определенно выражали грусть, и я смела надеяться, что это имеет отношение к моим проводам. Мы молчали. Я все силы направила на то, чтобы сдержать рыдания, подступившие слишком близко. Нельзя расстраивать родителей. Объявили мой поезд. Вот-вот он покажется вдали. Мы стояли на перроне, разговаривая о пустяках, а к перрону зеленой змеей подползал пассажирский "Владивосток – Москва". Отец подхватил мой чемодан и сумку с книгами, понес в вагон. Сестренка заволновалась:
– Иди, а то опоздаешь!
Вот мы расцеловались с девчонками, Марат с улыбкой пожелал мне поступить, Сашка требовал, чтобы я писала письма.
– А ты будешь отвечать? – спросила я печально.
– Нет, конечно, я писать не умею. Только читать.
Он тоже грустил, это было очевидно, только скрывал изо всех сил. Посыпались пожелания, напутствия. Я обнялась с отцом, поцеловала маму и сестру. Все, надо подниматься в вагон, проводница торопит. Тяжело вздохнув и проглатывая колючий ком в горле, я взбираюсь по крутым ступенькам. Последний взгляд. Почему он ничего не говорит, почему упорно молчит и отводит глаза? Все что-то выкрикивают наперебой, шутят, хохмят, а он молчит и смотрит в сторону. Перрон поплыл, я ахнула. Проводница оттеснила меня могучей спиной, и все! Все! Сестренка бежала за вагоном, Сашка прыгал рядом, девчонки, толкаясь, махали руками, а Бориса я больше не увидела.
Я продолжала стоять в тамбуре, когда поплыли мимо родные дворы, школа, пятиэтажки, потом сопки, покрытые багульником, Узкое место, река. Теперь можно было плакать: никто не увидит. Мне было страшно и больно, будто без наркоза из меня вырезали какой-то жизненно важный орган. Прижимая к себе рыжего Бобку, я прощалась с домом, со школой, с родиной и с моей странной любовью… Упершись лбом в стекло, я все видела, как сквозь туман. Чтобы возродиться для новой жизни, сначала нужно умереть. Эта боль служила признаком нового рождения.
И вот теперь, когда прошла почти целая жизнь, я возвращаюсь. Почему-то в те немногие короткие наезды, которые я совершила за эти годы, у меня ни разу не возникло такое чувство. Теперь же я, как в шестнадцать лет, опять готова к неожиданным поворотам судьбы и нечаянным переменам.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Я поля влюбленным постелю,
Пусть поют во сне и наяву.
В. Высоцкий
Однажды я не стала давать телеграмму и свалилась как снег на голову. Войдя в родной двор и подходя к подъезду, я столкнулась с отцом. До сих пор в мелких деталях помню его лицо, которое отразило переход от озабоченности суетного дня к удивлению и такой неподдельной радости. Он даже выронил сумку, которую держал в руках. Это было очень давно, больше я не практикую таких сюрпризов, зная по собственному опыту, что внезапная радость, как и горе, может нанести вред неподготовленному, особенно немолодому, организму.
На сей раз меня встречали сестра и брат, их я увидела еще из окна.
– Ты моя-то! – заверещала сестрица, бросаясь мне на шею.
Мы расцеловались, похлюпали носами. Господи, Вовка-то как постарел, на отца стал похож! Мы погодки с ним, он старше, но всегда я опекала его, спасала от мальчишек. Мы так дружили в детстве, что нас малышня дразнила: "Тили-тили тесто, жених и невеста!" За ручку везде ходили, а в детском саду просили, чтобы нас на соседние койки спать укладывали. Однако по какой-то фантастической вредности воспитатели нас все время разлучали, а мы ведь были на пятидневке, тосковали по дому, родителям.
– Дайте оглядеться! – прошу я и с наслаждением вдыхаю родной воздух, приправленный дымком. Дым не угольного происхождения, и я спрашиваю:
– Что-то горит?
Ленка вздыхает:
– Тайга горит, вот уже месяц. Говорят, специально кто-то поджигает. То ли наши, то ли китайцы.
Вокзал недавно выкрашен, еще держится. Гипсовых атлетов вот что-то не видать. Несмотря на попытки как-то благообразить станцию, следы разрухи еще очевидны. Затоптаны когда-то аккуратные палисаднички, везде мусор, бутылки. Ну, на это мы не смотрим, в Москве не лучше. Там даже возле Кремля теперь свинарник такой, что плакать хочется, глядя на все это.
– Ну, идем, что ли, ко мне? Ты ведь у меня остановишься, как раньше? – не терпится Ленке.
Я киваю согласно. Брат молчаливо сопровождает нас. К Ленке – это в пятиэтажки. Мамина квартира ближе, но с сестрой мы большие подруги, будем болтать до потери сознания, пока все-все не перескажем друг другу, нам теперь не расстаться. Ленку я вижу чаще всех остальных: она единственная после папы отваживается преодолевать путь до Москвы. Хорошо, хоть билет у нее бесплатный, а то я выложила за него свою месячную зарплату, а еще обратно ехать.
Ленка веселая, она Близнец по гороскопу, легка на подъем, общительна и подвижна. Между нами разница в семь лет, но она как-то сгладилась за последние годы, и мы стали похожими. Сестра рано овдовела, оставшись с двумя детьми. В последнее время жила с каким-то мужчиной, а в данный момент переживала его измену. Так что мой приезд оказался кстати: она явно нуждалась в моей поддержке.
Мы переходим рельсы по маленькому деревянному мосточку, и Ленка рассказывает, как этой зимой здесь погибли в один момент муж и жена Степановы, наши соседи по двору. Шли с какого-то праздника, из гостей, у нее каблук застрял между дощечками. Прямо на них двигался маневровый поезд, не увидеть его было нельзя. Однако Степанов бросился помогать жене, схватился за ее ногу, пытаясь вытянуть. Так оба и попали под колеса маневрового. Поселок никак не может забыть этот трагический эпизод.
А вот и школа, ее облик изменился за счет длинной пристройки с аркой. Обязательно загляну сюда после. От пришкольного участка почти ничего не осталось. Где же наша выпускная аллея, где уютный домик, в котором жили бездомные учителя и молодые специалисты? Наша спортивная площадка лишилась ограды и теперь пересекается намертво утоптанной тропой. Удивительное время: оно уничтожает все заборчики и палисаднички в общественных местах и воздвигает мощные глухие ограждения в частных владениях. Школа теперь стоит, как на юру, обдуваемом ветрами со всех сторон. Неуютно должно быть нынешним школьникам.
Я жадно гляжу по сторонам, слушая сестру. Она пока сообщает местные новости, отвечает на мои бесконечные вопросы. Многое разрушено, а строится ли что-нибудь?
– А вот! – Ленка указывает на одноэтажное здание из белого кирпича и с высоким крыльцом. – Новый клуб железнодорожников: старый-то сгорел…
Мы подходим к ее дому, и вдруг сестра начинает странно себя вести. Она останавливается и, прячась за углом дома, что-то высматривает возле собственного подъезда.
– Ты чего? – удивляемся мы с братом.
Ленка, видимо, удовлетворилась результатами осмотра, вышла из-за угла и направилась к подъезду, ничего не объясняя. Взобрались на четвертый этаж. О лифтах здесь и не слышали, хотя, впрочем, в них нет надобности: выше пяти этажей из-за вечной мерзлоты здесь не строят. И обязательно из кирпича, к счастью, блочных домов так и не освоили. Однако, как я выяснила, за последние десять лет в поселке построен только один жилой дом. Мой брат строитель, но работает обычно вне поселка, ездит по командировкам.
Ленка сразу организовала стол, а я после четырех голодных суток набросилась на еду. Теперь только держись! Народ здесь гостеприимный, и, учитывая, сколько домов мне придется обойти, можно предположить, что все потерянные за дорогу килограммы вернутся ко мне с лихвой.
– А сало где? – мечтательно спросила я.
Ленке от отца передалось искусство особой засолки свиного сала, Оно у нее получается нежным, чесночным, с мягкой кожей, м-м-м! Отец, пока был жив, всегда присылал мне зимой его в посылках.
– Ой, я и забыла! – захлопотала Ленка, и вот на столе появилось мое любое лакомство: тоненькие кусочки мороженого сала на черном хлебе.
Раньше на всю зиму морозили в природном холодильнике огромные противни пельменей, вареников, котлет, засаливали капусту в бочке, шинкованную или вилками. У нас под лестницей в доме стояла такая бочка, и никому не приходило в голову покуситься на чужую капусту. Она покрывалась ледком, но от этого была еще вкуснее. Из квашеной капусты готовили знатную солянку со свининой. А еще морозили молоко в кругах, так и продавали. Сверху намерзал бугорок желтых сливок. Их особенно было вкусно соскребать ложкой, мы называли это блюдо мороженым.
Теперь, я смотрю, на столе салат из крабовых палочек, оливье, колбаска, куриные окорочка. Все, как везде. Это, конечно, неплохой знак: в магазинах теперь всего навалом. Раньше ведь приходилось покупать мясные туши у частников, поэтому и делались глобальные заготовки, сразу на всю зиму. Благо, что здесь не бывает оттепелей.
Перекусив, Вовка отправился домой, взяв с меня обещание, что вечером я буду у них. Ленка присела рядышком и крепко обняла меня:
– Ой, ты моя сестреночка, наконец-то приехала!
У меня опять глаза на мокром месте: как же мне не хватает родного тепла! Им-то хорошо, они вместе. Хотя, как Ленка рассказывает, не очень-то она ладит с Вовкиной женой, споры идут из-за бабушкиного дома. Много всякого, но они же рядом, всегда можно прийти, поговорить. Всегда помогут друг другу. Здесь все по-другому. Все тебя знают, даже сейчас, когда я четверть века живу в Москве, у меня масса знакомых. Кого-то с детства знаю, соседи по двору, одноклассники, просто знакомые. Идешь по поселку и без конца останавливаешься, здороваешься. Даже старшее поколение помнит меня прекрасно. Будто и не было этих лет! Я, действительно, возвращаюсь домой. Ленка жалуется, что в школе учителя ей не давали покоя, все меня в пример ставили, а она не такая положительная, как я.
Правда, есть и другая сторона медали: общественное мнение. Здесь все про тебя все знают и ты про них. После огромного города, где ты беспредельно одинок среди миллионов людей, это кажется трогательным. Но Ленка так не считает. Ее бурная жизнь постоянно вызывает порицание со стороны благонамеренной части общества и ее сотрудников, в первую очередь. И еще дает повод для сплетен и пересудов.
– Ну, давай рассказывай, чего это ты прячешься по углам, – предлагаю я. – От Саши?
– Да нет, – отмахнулась Ленка. – С ним все покончено.
Она рассказала, что весь поселок знал, с кем Саша живет помимо Ленки. Он неплохо устроился: на два дома. Одна Ленка пребывала в святом неведении.
– Говорит, уходит в гараж, у него там сервис, маленький бизнес. Я и не суюсь туда. Его нет сутки, двое, ну, думаю, работа срочная. Потом приходит, как ни в чем не бывало, спать со мной ложится. И все на усталость жалуется. Я вокруг него колбасой катаюсь, кормлю, обстирываю. Не беспокою без нужды. Он отлежится, отдохнет и опять – "на работу". Добрые люди мне адресок подсказали. Прихожу, открывает дверь черненькая такая, молоденькая. А за ее спиной – Саша мой. "Знакомьтесь", – говорит. А я-то! Думала ребеночка ему родить, венчаться собирались!
Ленка сокрушенно долбанула чашкой по столу.
– Ну, а прячешься теперь от кого? – настаиваю я.
– От Наташки. Это жена одного моего поклонника. Он молодой, всего двадцать четыре года. По дурости женился, из-за ребенка. Ой, сестра, не знаю, что мне делать!
Эта фраза неотделима от Ленки, на мой взгляд. Вот я приехала, решила помочь ей справиться с изменой, а выходит, она уже в другой истории. Это так похоже на мою неугомонную сестру.
Суть этой истории сводилась к тому, что вот уже четыре года ее преследует своим пылким вниманием Сережа Моторин. Как только вернулся из армии, стал оказывать знаки внимания. Однако Ленка была замужем, потом появился Саша, не до Сергея, в общем. На последнем праздновании Дня железнодорожника в клубе она пустилась во все тяжкие. Специально для этого вечера прикупила новый наряд, заняв денег у подруги-коммерсантки, выглядела потрясающе, много пила и танцевала. Сергей не упустил свой шанс. Он проводил Ленку до дома, ну и все такое. Теперь отношения зашли так далеко, что Сергей хочет развестись и требует ее решения.
– Как хорошо, что ты приехала! Ты мудрая, ты все рассудишь. Как скажешь, так я и сделаю.
– Значит, он женат? – обреченно прокомментировала я.
Опыт мне подсказывал, что женатый мужчина – это абсолютно безнадежный вариант. Есть связи, которые сильнее всего на свете: привычка, вживание друг в друга. Я никогда не покушалась на женатых мужчин, даже если губила себя и его. Это заведомо обреченное дело. Теперь мне нужно было решить за сестру, а я так хочу, чтобы она была не одинока и счастлива! Она, как говорится в рекламе, этого достойна.
– Да Сергей давно не живет с Наташкой! – с обычным заблуждением влюбленных женщин доказывает мне сестра. – Ты не представляешь, какая у нее семейка! Они все сели ему на шею и держатся изо все сил, потому что он один эту семейку инвалидов и алкоголиков кормит. У него золотые руки: мебель делает, плитку керамическую. Мечтает о своем бизнесе.
И уже совсем другим тоном, сокрушенно добавила:
– Они его добром не отдадут. Наташка выследила нас, теперь таскается сюда и устраивает скандалы.
– У него ребенок, говоришь? – спросила я, думая о превратностях судьбы. Вот только что Ленка примерила на себя роль обманутой женщины. Немного времени спустя, и она сама уже выступает в роли обманщицы, и теперь Наташка бегает по ее следам.
Зазвонил телефон. Ленка ответила:
– Алло? Я слушаю. Алло? Ну вот, опять. Это она звонит и бросает трубку. Проверяет.
Тут пришла из школы племянница Манька, и я вспомнила о подарках. Шмоточный вопрос мы с сестрой обсуждали не менее пылко, чем любовный. Я выпотрошила свой чемодан, Ленка распахнула шкафы. Мы все перемерили друг у друга, распределили быстренько, кому что идет. Подарки были одобрены, пора отправляться к маме. Я достала коробку шоколадных конфет, маминых любимых, халатик ситцевый и летнее платье, все ей в подарок. Наказав Маньке никого не впускать, особенно Наташку, мы отправились к маме. С теми же предосторожностями вышли из подъезда. По дороге я спросила сестру:
– Ты не знаешь, кто из моих одноклассников сейчас в поселке?
– Да как всегда. Танька Лоншакова, Ирка и Сашка Карякины, Ольга Яковлева… Что-то больше никого не помню.
– А Бориса Зилова помнишь? Он здесь?
Ленка задумалась на минуту, потом ответила:
– Такой бравенький? Высокий, всегда аккуратный? Помню, как-то видела, но не знаю, здесь он или нет.
Мы вошли в родной двор. О, боги, боги, яду мне, яду! Все палисадники уничтожены, ограды нет и в помине, бродячие козы дожевывают остатки жалких кустов, от клумбы не осталось воспоминаний, а от беседки один остов торчит. Теперь это не закрытый двор, а проходной и проезжий. Дома, конечно, тоже в жалком состоянии, удивительно, как до сих пор не рухнули. Впрочем, их тоже обновили к весне, подкрасили. Кое-где даже скамейки у подъездов есть. Сараи и гаражи сгорели во время большого пожара. Тогда же сгорел и папин мотоцикл. Он очень переживал эту потерю.
Сразу столкнулись с соседями. Восклицания, качания головами. Тетя Неля из квартиры с нашей площадки будто законсервировалась: вот уж действительно, заспиртовалась. Какая была двадцать пять лет назад, такая и сейчас. Она поцокала языком:
– Сколько же лет прошло! А я тебя сразу узнала.
Я с волнением жду, когда мама откроет дверь. Раньше мы дверей не запирали. Никто и никогда. И приходили, как в известной песенке, которую поет Анжелика Варум, без спроса в гости.
– Ой, доченька! – мама, постаревшая, погрузневшая, но такая родная…
Какое счастье, что она есть, что я, а не мои дети, могу сказать:
– Мама!
Она постарела, но, по моим наблюдениям, стала как-то веселее, много шутит, смеется. Я вдыхаю до боли знакомый запах родного дома, осматриваюсь. Выцветшая репродукция картины К. Брюллова на стене, старенькое пианино фабрики им. П. И. Чайковского. Сразу вспомнилось, как мама в собственном сопровождении поет песню из фильма "Весна на Заречной улице". Мои родители познакомились в вечерней школе: папа учился, мама преподавала литературу. Поэтому они так любили этот фильм.
У нас никогда не было уютно, да и мудрено: в двухкомнатной распашонке впятером. Да еще, сколько помню, всегда плохо топили зимой. У балкона образовывались наледи, не спасала вата между окон и бумага, которой заклеивали щели. Мороз под пятьдесят – это не шутки. Мне всегда было холодно зимой. А вот теперь в квартире тепло, уютно и чисто. Ленка старается: моет, стирает, убирает, белит потолки и стены. Мама сама разве что готовит себе немудреную еду, да натопит титан, чтобы помыться. Дрова ей приносит Вовка. Он же ходит за продуктами, привозит картошку из подпола бабушкиного дома, где хранятся овощи с огорода. Племянники помогают. Я же только материально чуть-чуть. Хорошо, пока есть такая возможность. Были времена, когда родители и сестра здорово меня выручали. Эти времена длились довольно долго, начиная с моего студенческого периода, и закончились всего лишь несколько лет назад
Мы пили чай, смотрели семейный альбом. Мама хранила все снимки, которые я посылала, многие из них я совсем забыла. Было спокойно и хорошо. Однако с Ленкой долго не просидишь на одном месте. Она уже тащила меня дальше. Звонить домой сегодня же я не стала: там раннее утро. Потом отзвонюсь.
Вечером я гостила у брата. Племянники пионерского возраста порадовали воспитанием и начитанностью. Они учились играть на гитаре, предложили мне что-нибудь исполнить. После обильного ужина я с трудом могла прижать к себе инструмент, однако что-то пропищала. Мальчишки переглядывались и хихикали. Моя манера исполнения "чтобы в каждом углу было слышно" их рассмешила.
В моей жизни был период, когда я вдруг стала играть на гитаре и сочинять песни. Он, этот период, был непродолжителен, лет на пять. Как запела, так и замолчала. По старинке, летом в деревне меня еще просят дети и друзья что-нибудь исполнить, но нового я давно уже не сочиняю. Разучивать же что-то душевное или обиходное в компании – лень.
Родственный визит с подарками и праздничным ужином вполне удался, без всякой иронии. Конечно, они все говорили знаменитое забайкальское "Но!", выражающее все оттенки смысла, однако, для меня теперь это звучало, как музыка. Мы с Галей, невесткой, обсудили проблемы воспитания детей, она пристыдила Вовку в моих глазах, попеняв ему за приступы пьянства. Вовка поставил Высоцкого на магнитофоне. Мы с удовольствием послушали. Удивительно, что брат по-прежнему много читает, ведет дневники, к которым я его приучила еще с детства. У него колоссальная по масштабам провинции библиотека, которую он собирал в течение всей жизни. Вот уже в который раз я пожалела, что живу так далеко от родных. Время показало: они не только по крови родные, но и по духу. Степень интеллекта тут не при чем. А видимся мы раз в десять лет, переписка как-то заглохла, в Москву Вовка ни разу не приезжал, объясняя это обычно:
– Где столько денег взять?
Мальчишки проводили меня до Ленкиного дома, звали приходить завтра. К Ленке не стали подниматься, и я поняла, что здесь они не частые гости. Было уже поздно, но сестра меня встретила при полном параде:
