Текст книги "Непокорный талисман (СИ)"

Автор книги: Ольга Цокота

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

У Димлы перехватило дыхание:

– Светлейший! Не обижай меня! Будь добр, передай мою службу кому-то другому из твоих вернейших слуг!..

– Непременно сделаю это, но для этого тебе необходимо будет вновь отправиться к старику-кудеснику, живущему в болоте. Ибо, как ты помнишь, он во дворец явиться отказался. Ну а сейчас, милочка, оставим дела в покое. Ну– ка садись на меня верхом!…

Фаворитка покорно исполняла все капризы и прихоти Солнцеликого, но ее не покидало отчаянье. Когда Властелин, наконец, был удовлетворен и отправил ее из своей опочивальни в гарем, в ее лихорадочно напряженном уме возник план достижения заветной цели. И еще она поклялась уничтожить не только Рыжуху, но и Реваза, по вине которого ей пришлось пережить сегодня немало тяжких испытаний.

А проклинаемый ею невзрачный человечек с рыжими глазами-буравчиками в это время нервно мерил шагами просторную спальню во дворце мэра очередного светлоземского города, гостеприимно распахнувшего ворота перед Лже-Алексисом. Реваз тажело дышал, в висках пульсировала кровь. Все его хитроумные построения могли рассыпаться в прах из какой-то никчемной девчонки. Цель жизни, к которой он так долго и мучительно шел, не жалея никого, даже себя, оказалась в опасности. Но самое скверное, что против него выступил тот, кто был ему дороже всех на свете:

– Гош, глупый мой мальчик! – прошептал шпион, – неужели ты повторишь ошибки своих отца и деда? Неужели и тебя погубит женщина?

ГЛАВА 18. ГРУСТНЫЕ УРОКИ

Горы атласных подушек, сладкие ароматы, воскуряемые листочками неведомых растений, что, потрескивая, умирали в пламени жаровен, приторные лакомства на затейливо расписанном блюде… Все здесь было СЛИШКОМ. Даже вода в драгоценном полупрозрачном кувшине отдавала назойливым запахом роз.

В этой тесно заставленной резной, обитой бархатом и шелками мебелью комнате, где все от парчовых драпировок до пушистых цветастых ковров, дышало утомительной режущей глаз роскошью, юноше и мальчику, забившимся в уголок низкого дивана, было на редкость неуютно.

Малыш слишком долго плакал и, наконец, обессилев от слез, уронил кудрявую головку на колени старшего товарища, забылся тревожным сном. Время от времени он даже в полудреме жалобно всхлипывал и сжимался.

Алексис старался, по возможности, не шевелиться. Он внимательно рассматривал ребенка. При всей его ангельской красоте было заметно, малыш – из простонародья. Босые ступни загрубели от беготни босиком, голени были в цыпках от колючек и всевозможных царапин. Маленькой ладошке, выглядывавшей из-под загорелой щеки, на недолгом ее веку уже пришлось потрудиться. Судя по запаху разнотравья и золотистому загару, малышу уже приходилось пасти деревенских коров или гусей.

И все же пастушок, рожденный в нищете и убожестве, не радовался великолепию нынешней его обители. Он даже не притронулся к изысканным сластям. Мальчик с ужасом ожидал своей участи.

Зашуршала тяжелая парча портьеры, звякнул металл. Рослый гвардеец с высокомерным лицом шагнул в комнату, остановился у дивана, встряхнул ребенка за плечо, прозвучали короткие отрывистые фразы.

Мальчик проснулся, снова разрыдался, судорожно вцепился в Алексиса. Тот прижал его к себе. Но стражник снова начал грубо оторвать малыша от старшего товарища. Пытаясь защитить мальчика, царевич оттолкнул хищную руку. И тут же его запястье сжала железная хватка. Смуглое лицо оскалилось в неприятной ухмылке, а затем крепкие пальцы развернули его, больно и зло ущипнули пониже спины.

Вновь зашуршала завеса, писклявый голос негромко, но властно прервал унизительную сцену. Тучный человечек в шелках и драгоценностях бросил всего лишь несколько слов. В его высоком голосе и надменно поднятой голове чувствовалась презрительная брезгливость к мускулистому стражнику. И тот сразу сник, опустил глаза, мгновенно испарился из комнаты..

Пухлые пальцы, унизанные перстнями, осторожно погладили кудрявую голову рыдающего мальчугана. Толстый вельможа опустился на диван, жестом указал взъерошенному, все еще красному от стыда и бешенства юноше сесть рядом:

– Эта собака будет наказана за свои вольности, – он говорил на общем, в произношении этого человека был заметен акцент, но речь была правильной. – Успокойся и постарайся успокоить ребенка. Он, конечно, не понимает твоего языка, но явно тебе доверяет.

Знаю, как вам обоим сейчас тяжело. Мне ведь тоже в детстве пришлось пережить кастрацию. Утешь себя тем, что, как видишь, и в подобном положении можно достичь богатства и власти. Поверь, в определенном возрасте это значит гораздо более, чем все остальное.

Несмотря на ободряющие слова и уверенный тон, в глазах евнуха светилось неподдельное сочувствие. Алексис едва сдержался, чтобы не дать волю слезам. Он попытался как можно спокойнее произнести:

– Позволь нам с мальчиком еще немного побыть в этой комнате. Дай хотя бы привыкнуть к мысли, что такая судьба для нас неизбежна.

– К сожалению, привыкнуть вы так и не сможете. Поэтому лучше пройти эту процедуру как можно быстрее. Насколько мне известно, придворному лекарю даны строжайшие указания: провести операцию как можно менее болезненно, и обеспечить тебе наилучший уход после нее. Султан очень дорожит тобою. Но, так и быть, побудьте здесь еще немного, пусть малыш немного утихомирится. Я велю прислать вам подкрепляющего и утешающего питья.

Они вновь остались одни. И ребенок, восхищенно посмотрел на Алексиса. Он робко что-то прошептал, явно – слова благодарности. Малышу казалось, что этот стройный сдержанный юноша действительно спас его от беды.

Царевич испытал неловкость от этого доверия, от детской надежды на его всемогущество, всего этого он, на самом деле, не заслужил ни в коей мере.

Тонконогий раб в одной набедренной повязке бесшумно возник рядом с ними, поставил на низкий столик серебряный поднос с терпко пахнущим напитком.

Алексис не сомневался, что в жидкость подмешано снотворное, но жестами уговорил мальчика осушить один из кубков. Однако сам он к зелью не притронулся. Почему-то вспомнились слова учителя Михеля о том, что беду следует встречать, не теряя разума.

Мысли невольно вернулись к годам, проведенным со старым наставником. Сегодня они представали перед ним в новом свете, а раздражавшие прежде поучения внезапно обрели смысл.

Он осторожно уложил уснувшего малыша на подушки, еще раз оглядел покои, подошел к окну и заметил, как по тяжелой завесе прошла волна. За нею кто-то прятался. По всей видимости, служитель, которому требовалось, в случае необходимости, предотвратить побег или самоубийство пленников.

Царевич сделал вид, что не заметил соглядатая. Он сел на широкий подоконник и попытался, как советовал Михель, успокоиться, расслабиться, дать мыслям возможность течь спокойно и непринужденно. Порою именно так находилось решение, казалось бы, неразрешимой проблемы.

Наследник вспоминал не только эти уроки и наставления. Сейчас, когда он стал таким же бесправным рабом, как и простой крестьянский мальчуган, Алексис испытал жгучий стыд за свою юношеское высокомерие и уверенность в собственной исключительности. Ведь Михель всегда говорил, что престола воистину достоин лишь человек милосердный, не кичливый. Учитель часто повторял: "Подлинный аристократ не подчеркивает свое превосходство над нижестоящими по рождению. Он видит в своих подданных не только слуг, но, прежде всего, людей, защищать которых – его первостепенный долг".

К сожалению, уроки старого наставника царевич усвоил со слишком большим запозданием, и поэтому его осознание мудрости старика было окрашено горечью. Истина открылась, когда применить ее на практике не представлялось возможным. Если раньше Алексис жил надеждой на возвращение ему трона, то теперь прекрасно понимал, что будущего у него нет. Смириться с ожидавшей его участью он, безусловно, не мог. Юноша жаждал прервать свое существование до того, как безжалостный нож навеки изуродует его тело. Однако, судя по всему, сделать это было крайне сложно.

Хриплый возглас ужаса прозвучал рядом с ним. Шуршащая завеса сорвалась с карниза под тяжестью рухнувшего тела. На полу из-под жестких складок виднелись ноги в шальварах, заправленных в сапоги мягкой кожи. Те самые сапоги, которые носил отвратительный стражник. Ноги свело судорогой, они еще раз дернулись и замерли. Тонкая черная ленточка скользнула среди вороха затканной золотом ткани.

Алексис замер, не смея верить своему везению. Смертельный укус опаснейшей гадюки мог в считанные мгновения избавить его от предстоящих физических и душевных мучений. Не колеблясь, он протянул руку и схватил ядовитое существо.

Гибкое тело изогнулось, сверкнули немигающие глаза на черном треугольнике, острые зубы впились в руку. Уже холодея, царевич непонятно зачем прошептал:

– Пожалуйста, избавь и малыша от страданий.

…Влас споткнулся и ругнулся вполголоса.

– Осторожнее. Помни золотое правило: спешить нужно медленно.

Руки задольца непроизвольно сжались в кулаки. Он прорычал:

– Если мы опоздаем!…

– Если ты сломаешь в пути ногу, мы точно можем опоздать, – мягко, но твердо ответил факир.

Но его разумные речи не остудили тревоги и беспокойства ведуна. Его колотила нервная лихорадка. Влас до сих пор считал неоправданным безумием сымитировать смерть наследника при помощи слабой дозы яда, впрыснутой юноше. Он с трудом сдерживал жгучую ненависть к идущему рядом гибкому юнцу-диморфу, бывшему одновременно и черной гадюкой.

– Влас, у нас не было иного выхода, – терпеливо, словно неразумному ребенку, повторил Зоар. – Охранные чары дворца поддерживаются десятками чернокнижников. Даже гибель Звездочета не облегчила мне противостояния им. Все, что я мог, – замаскировать лишь волшебную суть крошечной змейки.

– Ей следовало, прежде всего, умертвить тирана, а не царевича!

– Проникнуть сквозь защитную завесу личных покоев султана, не сможет даже волшебный муравей. Но я повторяю тебе, мы успеем спасти Алексиса, нам следует только…

Факир не успел закончить фразу. Где-то неподалеку ухнула сова, резкий порыв ветра ударил им в лицо, пахнуло чуждыми чарами, и ночное небо вспыхнуло фиолетовыми зигзагами. Послышался треск, тень огромного дерева, перечеркнув озаренный молниями небосвод, рухнула им под ноги, перегородив дорогу.

… Солнцеликий вопросительно посмотрел на обтянутое кожей лицо стоявшего перед ним человека в темном иноземного покроя халате. Ему могло быть и двадцать, и сорок, и все шестьдесят лет:

– Ты уверен, что эта задержка поможет? Откровенно говоря, я не совсем понимаю, зачем ты мне демонстрируешь все это. Мальчишка уже не опасен. Народ приветствует Лже-царевича, с помощью которого мы уничтожим Хрустальный трон и без особых трудностей захватим Светлоземье. К тому же, если уж нужно убивать, сделай это на месте, а не таким сложным многоходовым путем, что это напоминает мне шахматную партию.

Узкие глаза на непроницаемом лице полыхнули булатным блеском и не сникли под испытующим взглядом умных глазок в щелочках жира. Голос иноземца же был холоден и бесстрастен:

– Человек! Ты обратился к силам Тьмы. Я – их посланник. Юноша должен быть уничтожен равно, как и тот, кого ты зовешь Лже– царевичем. Эта партия действительно сложная и трудная игра, но не отдельных жалких людишек, а сил могущественных и грозных. У Скалы морских чаек, где прислужники сулатана сбрасывают мешки с трупами, издревле возникла полоса отчуждения. Там теряют силы чары. И мне туда путь заказан.

Солцеликий с трудом сдержал гнев. Впервые в своей жизни он испытывал сомнение в правильности своего поступка. Да, силы зла всемогущественны. Но, пожалуй, даже слишком. Возможно, не стоило прибегать к их помощи, ибо даже прислужник их опасен для него самого.

… Алексис очнулся от холода и влаги, он попытался шевельнуться, ощутил прижатое к нему пахнущее разнотравьем холодеющее тело маленького пастушка. Рука коснулась грубой мокрой рогожи, окутавшей их тела. Он со своим товарищем по несчастью находился в мешке, погружавшемся в воду.

ГЛАВА 19. МЕСЯЦ ПАДОЛИСТ…10 ГОДА

Еще и года не минуло с тех дней и ночей, полных ужаса и отчаянья, что почти бесследно миновали со смертью придворного мага. Черный колдун Симорин, тайно служивший врагам империи, отошел в мир иной, и воздух во дворце очистился от скверны.

Рилан YI отложил в сторону бумаги, которые просматривал в своем кабинете с самого утра. Яркие лучи солнца, бившие в окно со стороны Захода, возвещали о том, что уже не менее двух часов пополудни. У императора от долгой сидячей работы затекли шея и ноги.

Он поднялся, сделал несколько шагов, сбрасывая цепкую хватку неподвижности, покрутил головой, расправил плечи. Теперь, когда отступила изнурительная слабость, и тело вновь обрело прежнюю мощь и силу, он с особым удовольствием ощущал бьющую внутри себя энергию. Даже острое чувство голода радовало. Ведь долгое время одни только мысли о пище вызывали у него тошноту.

И как раз в этот момент за дверью прозвучали шаркающие шаги верного Фредерика. Старик заглянул в комнату, ворчливо заметил:

– Государыня и ребенок заждались Вас! Куда прикажете подавать обед?

– В малый покой рядом с опочивальней, – улыбнулся император. Он видел, с какой заботой и нежностью смотрит на него вырастивший его слуга, замечал, в этом взгляде радость и удивление, маскируемые притворной строгостью. Фредерик, как и сам Рилан, все еще боялся поверить чуду, буквально, воскресившему уже дышавшего на ладан царя.

Переступив порог малого покоя, властитель уловил беспокойство и в глазах Киры:

– Вы так мало отдыхаете, мой супруг, совсем себя не жалеете.

– Моя дорогая, я вполне здоров и счастлив, что у меня есть силы…

Но тут маленький Светозар, не заботясь о приличиях, бросился к Рилану, обхватил правителя тонкими ручонками. Его звонкий смех и неподдельная радость при виде отца будто осветили покой, развеяли тревоги и сомнения. Император взъерошил мягкие льняные волосы. Он любил неповторимые мгновения единства со своею семьею. Поэтому, если не было особых торжеств или знатных гостей, предпочитал обедать в этой сравнительно небольшой, лишенной пышного убранства комнате, где все дышало уютом и спокойствием. Из предметов роскоши здесь была лишь шитая золотом и самоцветами завеса, отделявшая небольшое пространство с обеденным столом и поставцами для посуды от той части зала, где в помещении с малым троном Рилан принимал приближенных к нему советников и слуг, а также визитеров, прибывших инкогнито.

Как ни странно, золото и драгоценные камни, покрывавшие великолепную ткань завесы, не выглядели неуместно в достаточно скромной обстановке. Возможно, оттого, что искусная вышивка была действительно прекрасна сама по себе и придавала покою особое очарование. Но, помимо этого, Рилану чудилось, что от диковинных цветов и ярких бабочек, порхающих среди них, струится мягкое тепло, окутывающее все вокруг умиротворением и дарующее чувство защищенности.

Кира, Светозар и старый Фредерик, кажется, тоже ощущали нечто подобное. Все они любили это небольшое и скромное помещение. Именно здесь малыш впервые начал разговаривать, и его ум словно пробудился от спячки. А вот Симорин в малом покое явно чувствовал себя неуютно. К завесе же он старался не приближаться.

Год назад тяжело больной император не обращал на это внимания. Но позднее, анализируя все случившееся, призадумался и решил, что необходимо внимательнее присматриваться к поведению своего окружения именно здесь, где, очевидно, обитает добрый гений императорского семейства.

– Батюшка! Я опять видел ту чудесную птичку, – голосок Светозара переполнялся восторгом. Куда девался ребенок, которого все считали слабоумным и немым. Теперь сынишка Рилана стал говорливым, смешливым и умным мальчиком, который ежеминутно задавал множество вопросов и рассказывал о всяких интересных происшествиях, приключавшихся с ним на каждом шагу.

– И что же это за пичуга такая необыкновенная? – Рилан с нежной улыбкой смотрел на раскрасневшееся и личико и блестящие от переполнявших чувств голубые глазенки.

– Ну. та самая птичка, что однажды я выпустил вот оттуда, – император перевел взгляд в направлении, указанном малышом, и от потрясения несколько мгновений не мог вымолвить ни слова. Наконец, он справился с волнением, хотя в голосе все еще слышались непривычные сиплые нотки:

– Ты хочешь сказать, что однажды открывал ларец на волчьих ножках?

Мальчик кивнул. Он почувствовал перемену в отце, и, казалось, немного испугался. Рилан постарался смягчить тон и успокоить Светозара. Однако от ребенка все равно не удалось добиться внятного рассказа. Судя по всему, малыш и сам не знал, каким образом он сумел открыть заветный ларец, из которого тут же вылетела удивительная птаха. Она размахивал ручками, пытаясь изобразить птичку.

Неожиданно Фредерик, обычно на людях старавшийся быть незаметным, наклонился над ребенком:

– Ты устал, маленький. Пойдем. уложу тебя. Когда уснешь, непременно снова увидишь чудесную птичку, – он бережно поднял мальчика на руки и, не обращая внимания на ошеломленного царя с царицей, унес его из покоя. Вернулся через несколько минут и объяснил, – государь, это великое предзнаменования. Ваш сын отмечен судьбою и обрел ангела-хранителя. Но это и сильное потрясение для такого малыша. Поэтому и позволил я себе такую вольность.

Подобное случалось лишь несколько раз в истории Империи. Об этом не писали в хрониках, но передавали изустно, главным образом, воспитатели наследников.

– Итак, Талисман вернулся в Светлоземье, – задумчиво молвил император.

Как ни странно, в этот момент он не испытывал ни радости, ни торжества. Расслабленность и умиление от предвкушения милой семейной трапезы сменили напряженные размышления обо всем, приведшем страну на грань катастрофы. Откровенно говоря, в первую очередь, вина за это лежала на нем самом, а, следовательно, последствия могли сказаться на самых близких и дорогих людях. Рилан устало закрыл глаза, провел по лицу ладонью, будто стирая закравшийся в душу страх.

Фредерик осторожно коснулся его рукава и тихо сказал:

– Государь, успокойтесь, мальчик отмечен милостью богов, с ним будет все в порядке. Садитесь к столу, вам необходимо подкрепиться.

После обеда, прошедшего как-то скомканно и непривычно тихо, императрица поспешила в опочивальню сына, а Рилан, жестом приказав Фредерику следовать за ним, вернулся в свой кабинет. Там он вынул из кипы донесений несколько листов и протянул их старику:

– Прочти, хотелось бы знать, что ты об этом думаешь.

Обычно бесстрастное лицо хорошо вышколенного старого слуги выразило недоумение. Он знал о безграничном доверии государя к нему. Но, как правило, царя интересовало мнение Фредерика о том или ином придворном. Рилан полагался на умение своего "дядьки" разбираться в людях, хотя, порою, и не во всем соглашался с ним, как это было, например, с изначальной неприязнью старика к Симорину. Государь не принял ее всерьез и едва не поплатился за это своей жизнью и разумом наследника.

В кабинете повисло молчание. Пауза затягивалась. Фредерик глубоко вздохнул и поднес первый документ к подслеповатым глазам. Он читал, слегка шевеля губами. Не промолвив не слова, взял второй листок. Опять вернулся к первому, покачал головой:

Ваше величество, вряд ли я скажу Вам то, о чем Вы и сами не задумались.

Император пожал плечами:

– Мне непонятна фигура советника Реваза. Если юноша не подлинный царевич, этот человек ведет его на верную смерть. Хотя, быть может, он рассчитывает сотворить нечто в те секунды, когда Хрустальный трон направит всю свою Силу на уничтожение Лже наследника…

– Позволю напомнить Вам, что сие ведомо лишь членам царской семьи да с этой минуты еще и Вашему покорному слуге.

Рилан потрясенно закрыл глаза:

– Я действительно позволил себе расслабиться, но ты – единственный, кому я доверяю безоговорочно. Однако, на что ты намекаешь? Не может быть, чтобы существовал еще один законный наследник. Старший сын моего покойного дядюшки, совершенно точно погиб. Его же сын – бастард!

– А если нет, – слова, произнесенные тихим стариковским шепотом, гулко и весомо упали в вязкую тишину.

Император не сразу нашелся:

– Я от всей души сожалею, что отдал приказ разыскать и возвратить наследника царя, у которого я отнял корону. Мой дядя был плохим правителем. Вряд ли стоит ожидать иного от его потомства. На Хрустальном троне воссядет мой сын!

Верный слуга покачал головой:

– Государь, простите мою смелость, но, возможно, ваша болезнь и слабость, а также испытание, посланное, его высочеству Светозару, были даны небесами для того, чтобы вы прозрели и очистили свою душу от совершенного греха. Хрустальный трон – таинственный предмет. Иногда, мне кажется, и не предмет, а удивительное существо. Нередко он сам принимает решение. Как знать, не он ли продиктовал вам решение искупить свою вину. Позвольте ему разобраться во всем, что происходит. Это будет во благо Светлоземья.

И я еще раз повторяю, Светозар храним небесами.

Прошу вас, переговорите также с бывшим главою стражи Накиром. Его отправили в тюрьму по подозрению в связи с покойным Симорином. Мне сказывали, что он немного не в себе, заговаривается. И все его речи о светлоглазой девочке, сосланной на отдаленный остров. Быть может, то, о чем он твердит, связано с донесением об удивительной девушкой, проживавшей в рыбачьем поселке.

– Девушке, а не девочке, – поправил его император, – девушке, которая значительно старше ребенка, которого нам не удалось разыскать.

– Мне помнится, рассказ вашего батюшки о том, что Талисману подвластно Время, – заметил старый слуга.

Беседу прервал настойчивый стук в дверь. В распахнувшемся проеме стоял растерянный гвардеец:

– Ваш…личество! Из тюрьмы исчез государственный преступник Накир.

ГЛАВА 20. ЛИКИ ПЕТРИМУСА

Есть люди, которые легко и быстро вживаются в новую обстановку, с удовольствием впитывают иные обычаи, необычные традиции, непривычный климат, словом, все, определяемые словом "чужое". Петримус относил их к мимикрам и приспособленцам. Сам же он, подобно, коту, привязывался даже не к людям, а к своему обиталищу. И необходимость расставания с обжитыми стенами для него оборачивалась серьезной душевной травмой.

Однако, как говорится, все наши беды, от нас самих. Житейская стезя, избранная этим сухопарым педантом, оказалась слишком извилистой и швыряла его в разные весьма отдаленные уголки обитаемого мира.

В свое время по велению Симорина отправился он в Замок на Скале, чтобы присматривать за опасной для придворного чародея девчонкой. Конечно же, с комфортной придворной жизнью в столице расставался не без слез. Но затем пообвыкся на далеком острове, почувствовал вкус приволья и свободы. Тысячи миль между ним и императорским дворцом избавили от навязчивого контроля со стороны Симорина и императорских чинуш. А должность главного пастыря при слабых женщинах и немногочисленных слугах давала ощущение собственной значимости.

И вот все рухнуло в один единственный миг. Проклятый Симорин прислал головорезов, даже не известив об этом заранее своего подручного. А то, что вернул его во дворец, преподносил Петримусу, как величайшее благодеяние. Святой же отец, приcтрастившийся к свежему морскому воздуху и постоянному страху в глазах своих подопечных, буквально, задыхался в душных покоях и снова чувствовал себя мелкой букашкой среди раззолоченных мундиров и шуршащих шелков высшей знати.

Но более всего не хватало ему привычного насиженного кресла, знакомого дубового стола, где все необходимое лежало под рукой, и всей его удобной обжитой "кельи", в которой каждую вещь он мог найти с закрытыми глазами.

Когда-то склонность к некромантии и возникшие в связи с этим проблемы с односельчанами привели его к Симорину. Тот извлек из тюрьмы приговоренного к сожжению чернокнижника и сделал из него своего верного раба. Тогда избитый, растерянный, смертельно напуганный подросток с блудливыми глазами готов был согласиться на любые условия лишь бы спасти свою дрянную жизнь. Более того, стать прислужником ставленника темных сил, участвовать в ритуальных убийствах, держать в руках человеческие души – было пределом мечтаний начинающего колдуна.

Но позднее он осознал, что подписанный кровью договор, сделал его игрушкой в руках того, для кого жизнь и судьба подручного не стоила и полушки. Личные пристрастия и желания вассала не имели никакого значения для его коварного сюзерена. Заполучив должность придворного чародея, Симорин стал осторожен в своих действиях. Поэтому о радостях некросадистских развлечений им обоим пришлось на время позабыть.

Пребывание в Замке на скале отчасти компенсировало Петримусу эту "потерю". Он познал, что такое духовный садизм, научился тонко и хитроумно изводить доверенную ему "паству". И расстаться с этой возможностью оказалось для него непоправимой потерей.

"Святой отец" даже начал задумываться о том, как избавиться от "сеньора" и взять на себя его роль. Но тут счастливый случай чужими руками устранил колдуна, сделавшего его своею марионеткой.

Впрочем, как выяснилось, прозорливостью и дальновидностью Петримус и в зрелом возрасте не отличался. Избавившись от "патрона" он ничуть не приблизился к исполнению своей цели – получить весомый статус. При дворе он был известен мало. Карьеру "делал" ему высокий покровитель. Со смертью Симорина его подчиненный не только утратил свое положение, но и оказался в числе подозреваемых в темном колдовстве. Уже был отдан приказ о его аресте, десяток гвардейцев, гулко чеканили шаг по мозаичным плитам дворцовых переходов и двигались по направлению к его весьма скромной комнатушке. Петримус это ощущал своим особым нюхом. Ибо у этого посредственного колдуна был один-единственный значительный талант, он великолепно чувствовал грозящую ему опасность. В такие мгновения у него словно бы открывалось третье око, которое видело и уготованную ловушку, и варианты спасения из нее.

Не мешкая ни секунды, с непривычной для него прытью "святой отец" схватил сумку с самым необходимым (со времен юности, когда его едва не сожгли, дорожная сума у него всегда была сложена и готова на случай необходимости внезапного бегства) и выскочил за двери. Он свернул в небольшой коридорчик, где вполне ожидаемо столкнулся с коренастым чернявым офицером. Крепко ухватив его за локоть, чернокнижник вперил мрачный взгляд в темные глаза своей жертвы и произнес отрывистую фразу.

Накир, лишь начавший пробуждаться от воздействия чар Симорина, оказался на диво легкой добычей. Лицо измученного душевными терзаниями человека вновь отвердело, обрело жесткое и холодное выражение. Впрочем, на колдуна он посмотрел внимательно и покорно.

– Мы уходим нижними подвалами. Знаешь, где тайный ход?

Накир кивнул:

– Конечно, это здесь рядом.

– Тогда поспешим, – отрывисто бросил Петримус. В эту роковую минуту он мог использовать только освоенный, благодаря Симорину, гипноз, но никак не свои чары. У Рилана еще оставалось несколько волшебников способных отыскать некроманта по его колдовскому следу. Секрет хода, ведомый лишь императорской фамилии, случайно оказался в руках Симорина. Поэтому он был известен и воину, чьими услугами для самых мерзких делишек пользовался покойный.

Лже священник в последний раз оглянулся, мысленно проклял свою судьбу, уводившую его опять в какие-то чужие и чуждые места, и шагнул следом за Накиром в узкую дверцу, спрятанную за старинным гобеленом.

Через несколько недель в шумном балаганном Хорлане объявился неприметный цирюльник с крепышом-помощником. Он не только стриг и брил, но также умело рвал зубы, ставил пиявок и отворял страждущим кровь, а заодно оказывал и некоторые другие услуги. В общем, был ведуном, правда, весьма скромным. Поэтому вновь прибывший легко затерялся в суете большого города, где люди чересчур заняты собой и не склоны пристально приглядываться к соседу.

Помощник вскорости оставил его, очевидно, подался в иные края искать лучшей доли. И в крошечном ветхом доме, который снял пришлый, компанию ему теперь составляли лишь тощий одноглазый кот да растрепанный филин с перебитым крылом.

Иногда сквозь плотно закрытые ставни в хижине на отшибе до третьих петухов пробивался неяркий свет. Впрочем, всем известно, ведуны и цирюльники ведут странноватый образ жизни. Эгоцентричным жителям Хорлана было недосуг обращать внимание на такую мелкую сошку, как этот тощий тип с таким же тощим кошельком.

Петримус не без удовольствия обживался в этом суетливом городе, еще и потому, что шальные ветры заносили сюда немало разномастного народу. Разумеется, хватало и волшебников. Хорлан был до краев полон самого причудливого и запутанного переплетения чар. Поэтому и колдовать здесь можно было, не опасаясь оказаться в этом замеченным.

Впрочем, сухопарый человек со слегка оттопыренными ушами и ранней лысиной соблюдал осторожность. Своею Силой он пользовался довольно редко, лишь для того, чтобы время от времени проверять действия Накира. Угасавшее было наваждение, подкрепленное заново, вновь вело воина по следам Элис и Алекса. Сейчас в нем опять исчезли человеческие чувства, и он превратился в орудие убийства, в гончего пса, идущего по следу выбранной хозяином дичи.

Вечер вкрадчиво поплутал по хаотичной сети улиц и переулков беспокойного города. Мишурный блеск осыпался. Торговцы заперли свои пестрые лавки. По рыночным рядам сновали крысы. Вместе с ними в горах отбросов копошились нищие и убогие, безжалостно выброшенные кичливым Хорланом на свалку жизни. В воздухе еще витали ароматы пряностей и притираний. Но их уже перекрывала вонь разложения гниющих остатков и нечистот.

Сгорбленная фигура с обвисшей грудью в крикливом платье, озираясь, наклонилась, подняла с земли какой-то огрызок и жадно начала чавкать. Судя по одежде, это была вышедшая в тираж "жрица любви". Но теперь ей не находилось места там, где яркие фонари зазывали клиентов в дома развлечений к привлекательным шлюхам. Слишком быстро состарившуюся больную бездомную женщину мучил безумный голод.

Дни поздней осени коротки. Серая дымка сменилась тьмой. Резко похолодало. Сухонькое тело старой проститутки в тонком, порядком изодранном платье сотрясала крупная дрожь, остатки зубов стучали от холода.

Внезапно цепкие пальцы сжали ей локоть.

– Сколько ты стоишь, красавица? – спросил гнусавый тенорок.

Старуха приосанилась, кокетливо захихикала, попыталась распрямиться:

– С такого красавчика, как Вы, господин хороший, много не попрошу. Обслужу по первому классу за две медные денежки.

Плащ с капюшоном из грубой мешковины лег ей на плечи, чуть-чуть ослабив укусы пронизывающего ветра. Престарелая путана вспомнила лучшие времена и радостно последовала за своим избавителем, хотя, возможно, в молодости ее бы насторожила его манера надвигать капюшон, скрывая лицо, и двигаться лишь по безлюдным улочкам, избегая фонарей.