Текст книги "Печать дьявола (СИ)"

– Талмуд, Берахот, 6

Поздняя осень медленно вступила в Меровинг, золотисто-багряная листва осыпалась с древесных ветвей, ноябрьский воздух стал как-то призрачнее и прозрачнее. С похорон Лили минуло уже больше трёх недель. Охрана в замке была усилена, после одиннадцати по коридорам теперь ходили надзиратели.

Гиллеля Хамала распоряжение декана нисколько не обеспокоило. Он и так просиживал в своей комнате дни и ночи напролёт. Осторожно перелистывал рулоны ветхих свитков, иногда что-то писал, иногда подходил к окну и подолгу смотрел в серое небо. Приближение зимы всегда нервировало его.

Хамал открыл тяжёлый свиток, за который покойный отец заплатил несколько сотен гиней, наткнувшись на него в Лондоне. "Бог читает Талмуд стоя..." Пытался вдуматься в содержание, но понял, что это бессмысленно. Что-то мучило, душу тяготила изнуряющая тоска и не давала покоя. Что с ним? Гиллель отложил свиток.

Из запертого шкафа, дважды проверив запоры на двери, извлёк инкрустированную серебром шкатулку с надписью на арамейском. Открыл и погрузил пальцы в мерцающее сияние драгоценных камней.

Он знал и чувствовал их, как никто. Собранные вместе, они одновременно околдовывали и успокаивали. Он вертел в тонких пальцах фиолетово-красный уваровит, блестящий сухо, как налёт в винных бочках, нравился Хамалу своим порочным свечением и цимофан, неверностью блеска, зыбкостью тонов и мутью хороши были опалы. Изумруды и рубины он не любил за излишнюю яркость, топазы истаскались на мясистых мочках толстых лавочниц, жаждущих задёшево увешаться драгоценностями. Бриллиант хоть и завораживал Хамала, но, Боже, как он опошлился с тех пор, как им стали украшать свои руки торгаши! Все опошляется. Даже совершенство. Только сапфир не продался. Токи его вод ясны и прохладны, но при свете лампы – увы, его пламя гаснет...

Нет. Не то. Всё не то. Что-то услышанное совсем недавно вонзилось в душу, словно заноза, и мучительно ныло. Но что?

Хамал вспомнил встречу с Эрной. Мерзавка и потаскуха. Он был задет и взбешён её мыслями о нём, но не это угнетало его. Гиллель погрузился в воспоминания. Три года назад он снял дом в Париже и принимал у себя женщин в будуаре цвета индийской розы, сияние которого омолаживало кожу блудниц, поблекшую от свинцовых белил и увядшую от ночных излишеств. Он жаждал тогда испить чашу самых ядовитых плотских безумств – но чёртово неизбывное понимание самых потаённых мыслей последней из кокоток убивало его. Он перестал волноваться женщинами, однообразие ласк приелось и опротивело, тоска понимания сокровенного отравляла всё. Чувства его впали в летаргию, и только опуская на спину девки в лупанаре кнут и слыша её визг, он ненадолго оживлялся. Чёртовы бабы...

Тут Хамал осознал наконец странное обстоятельство, ставшее причиной его внутреннего беспокойства. Это был Митгарт! Митгарт вчера рассказал ему, что вытворил в борделе Нергал: привязал к кровати какую-то несчастную девку, издевался и чуть не запорол её до смерти, мадам Бове была в гневе, кричала, что тут ему не Париж, где можно позволить себе любую мерзость, но он заткнул ей рот оплатой по тройной ставке. Хамал ненавидел Нергала, но, слушая скабрёзные мерзопакостные подробности происшедшего, которые Бенедикт описывал с чувством и смаком, неожиданно почувствовал себя ещё хуже, чем после инцидента с Эрной.

Подумав немного, Гиллель тщательно запер шкатулку и спрятал её, потом осторожно выглянул в коридор. Уже пробило одиннадцать. Тишину нарушали только завывания ветра да шорох обледенелых ветвей за окнами. Надзирателя не было. Хамал замкнул дверь, прошёл несколько шагов и постучал в комнату Ригеля. Он был почти уверен, что Эммануэль у Мориса, но тот оказался у себя. Ригель выглядел утомлённым и немного встревоженным, но, увидев гостя, улыбнулся и жестом пригласил его войти.

Гиллель тоже улыбнулся.

– Я не отвлекаю вас, Эммануэль?

– Нет, я не занят. Вы хотели поговорить?

– Да... – Хамал сел на краешек кресла, и неожиданно спросил, – кто вы по национальности, Ригель?

Ригеля вопрос не смутил, но он несколько опешил. Потом неловко потёр лоб ладонью и растерянно улыбнулся, пожав плечами.

– Моя бабка француженка, но, мне кажется, её муж, мой дед, был испанцем. А кто была моя мать – я не знаю, но я говорю на испанском и понимаю по-итальянски и, возможно... – Он горестно пожал плечами. – Я рано осиротел. Но моё обучение здесь кем-то было оплачено. Мне так и не удалось узнать, кем. Хочу думать, что родителями.

– А я – еврей, вы знаете это?

Внимательно посмотрев на Гиллеля, Эммануэль кивнул.

– Разумеется. Морис говорил, что ваш отец был талмудистом, а дед – ювелиром. Но даже если бы он этого не сказал... в ваших глазах – синайская пустыня. – Он осёкся и улыбнулся растерянно и виновато. – Простите, я, кажется, обижаю вас.

Хамал покачал головой. Гордый и высокомерный, ранимый и обидчивый, он нёс бремя своей национальности как хоругвь и клеймо одновременно. Но Ригелю, что бы тот ни сказал, Хамал, не понимая почему, прощал всё. Впрочем, в последнее время – понимал. Он ощущал какую-то непонятную тягу к этому странному юноше, чьи мысли были непостижимо высоки, а поступки зачастую просто необъяснимы. Его общество радовало Гиллеля, подавляло хандру и успокаивало нервы. Он даже заметил, что немного ревнует его к Морису де Неверу, и сама их дружба вызывает его зависть.

Сейчас Гиллель не собирался откровенничать с Ригелем и открывать ему душу, этого он не сделал бы никогда и ни с кем, но даже простая возможность поболтать с человеком, в чьём кристальном благородстве он был уверен, была сегодня необходима Хамалу. Кроме того, от Эммануэля ему не приходилось скрывать свои экстраординарные дарования. Он с удивлением понял, что это странно облегчило его душу: не приходилось напряжённо думать, опасаясь выдать своё понимание чужих мыслей. Хамал расслабился.

– Нет, не обижаете. Вы знакомы с Талмудом?

Эммануэль пожал плечами.

– Слышал, что это несколько десятков томов. Отдельные фрагменты читал, попадались. А что?

– Знаете, у одного известного талмудиста я натолкнулся на утверждение, что Бог читает Талмуд стоя.

Ригель молча смотрел на Хамала и опустил глаза.

– Кощунственно и горделиво, говорите?

Эммануэль усмехнулся.

– Не говорю. Думаю. Вас эти слова больно задели.

– Да...– Хамал удивился. – Странно, что вы это поняли. А почему?

– Вам нравится мысль об избранничестве. Бог есть Дух, и вашему народу это открылось первому. Но, если вы избраны Им, Духом, то – для чего? Неужели – для тёплого стойла и сытого пойла? Если всё сведётся к Judenstaadt'у или к молочным рекам с кисельными берегами, то это пСшло. А когда утверждающие так начинают говорить, что эта пошлость ещё и восхищает Бога-Духа...

– ...то в их душах оскудела Любовь, как вы недавно дивно выразились? – глаза Хамала весело заискрились.

– Нет. Это сказано не мною. И не об этих душах. Просто я, в отличие от вас, не читаю мысли, но вы показались мне ... все-таки ...Человеком Духа.

Хамал бросил странный – долгий и внимательный – взгляд на Ригеля.

– В ваших устах это, как я понимаю, комплимент?

Ригель улыбнулся и кивнул.

– Человек Духа не совершит подлость, не унизится до трусости, не измажет себя низостью.

Хамал замер, и глаза его неожиданно потемнели.

– Да... Конечно... 35 глава Исайи. "Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая, и расцветёт как нарцисс", – со странным раздражением произнёс он. – Знаете, Ригель, если вы когда-нибудь согрешите, то только смертно. Я ведь это понимаю, я – выкрест.

– Вы крещены?

– Да, конечно, перед вами – раб Божий Жильбер. Гилберт. В Меровинг не примут внука еврея-ювелира, пока он не поцелует крест. Деньги за обучение – еврейские, заметьте, не отмывают, а меня – в купель с головой. Не надо, не надо, – он махнул рукой, заметив гневную реакцию Эммануэля. – Не сердитесь, я ведь на это согласился. Я добровольно отошёл от веры отцов, а что получил?

– А чего искали? Возможности поступить в Меровинг? – голос Ригеля неожиданно прозвучал резче. – Так вы – в Меровинге. Искали бы Истины, может быть, были бы в Истине.

– Как это Невер с вами общается? – вырвалось у Хамала. На миг он смутился и пожалел об этих словах, но тут же нашёлся. – Кстати! Морис говорил вам, что у убитой пропали драгоценности?

– Что?! У Лили?

– Да. Девицы, её соседки, решили, что в спальне покойницы может быть что-то, указывающее на убийцу, позвали Сирраха и обыскали комнату. Риммон утверждает, что кроме истёртого тапка и дохлой мыши там ничего не было. А девицы говорят, что её камни стоили целое состояние. Не лгут, кстати. Многие её украшения сделал мой дед, Абрахам Хамал. – Гиллель хотел что-то добавить, но не успел, ибо в это мгновение входная дверь распахнулась настежь, с грохотом ударившись о стену.

На пороге, полуголый и разъярённый, похожий на мраморную статую любовника Афродиты бога Арея, стоял Морис де Невер. Его кудри шевелились, как змеи на голове Горгоны, огромные голубые глаза метали искры. Ригель и Хамал в изумлении поднялись. Невер с силой захлопнул за собой дверь, при этом простыня, которой он был обёрнут, свалилась на пол. Эммануэль смущённо отвернулся, а Хамал, напротив, внимательно вгляделся в Мориса и неожиданно расхохотался, весело и беспутно. Взбешённый Морис замер, а Хамал продолжал хохотать, рухнув в кресло и сотрясаясь всем телом, то и дело вытирая выступавшие на глаза слёзы. Обмотав вокруг себя простыню и уподобившись Алкивиаду, Невер плюхнулся на тахту и неожиданно тоже нервно рассмеялся.

– Прекратите, Хамал, – отсмеявшись, проговорил он, – и без вас тошно.

– Что случилось, Морис? – Эммануэль присел рядом.

Новый взрыв безумного хохота Хамала помешал Неверу ответить. Отдышавшись, Гиллель с издевкой процитировал:

– " Неприступный пока, мой Лигурин, щедро Венерою

Одарённый, когда первый пушок спесь пособьёт твою,

И обрежут руно пышных кудрей, что по плечам бегут,

тогда ты, Лигурин, в зеркало глянувши..."

Я люблю Горация, а вы, мсье де Невер?

– Я задушу вас, Гиллель, – проворчал Невер, но было заметно, что эти слова – пустая риторика.

– Что произошло? – повторил Эммануэль.

Хамал, всё ещё смеясь, зажёг несколько свечей, добавив света.

– Что! Этот вон понял уже...

– Ну, я же не читаю твоих мыслей, Морис.

– Принимаю ванну, собираюсь обсохнуть и лечь спать, – с досадой пояснил Морис. – Вдруг из-за ширмы выскакивает Виллигут и лезет ко мне с поцелуями и признаниями в любви! Видели бы вы, что он пытался сделать! – он, трепеща, брезгливо поморщился. – Мир как будто сходит с ума! Тоже мне – Гиацинт! А до чего гадок, и передать невозможно! Эти липкие руки, эти омерзительные губы, – Невер содрогнулся и неожиданно снова разъярился, – это мерзость!! Баб, что ли, мало? На кой черт мне его толстая волосатая задница?

В ярком свечном пламени Морис выглядел неправдоподобно красивым.

– Гиацинт... Вы-то уж точно Аполлон, мсье де Невер, – насмешливо заметил Хамал.

– Да будь оно всё проклято! Аполлон! Тот хоть за нимфами бегал.

– А, кстати, не всегда.

Невер зло сплюнул, явно не собираясь углубляться в дебри мифологии.

– А что Виллигут? – Ригелю вся история показалась откровенно мерзкой.

– Откуда мне знать? Надавал я ему оплеух, вышвырнул в коридор, да и дело с концом! – Невер помолчал, и вдруг полушёпотом добавил, – весь месяц проходу мне не давал своими глупостями. Воистину, после l'Air Epais в него вселился дьявол.

Смех Гиллеля резко смолк, и голос прозвучал на октаву ниже.

– Откуда вы знаете о l'Air Epais?

– А вы?

Взгляды Гиллеля Хамала и Мориса де Невера скрестились, как две шпаги.

Тут произошло нечто странное. Невер неожиданно вздрогнул всем телом, смертельно побледнел и, резко поднявшись на ноги, зашатался. Гиллель отпрянул, Эммануэль бросился к нему, но Морис отстранил его и замер, опираясь руками об стол. Кровь медленно прилила к его щекам. Он осторожно сел, глубоко вздохнул и несколько мгновений сидел с закрытыми глазами. Потом глаза Мориса открылись – в них были недоумение и испуг.

– Что это со мной было?

Ответить ему никто не успел.

Вопль. Страшный, утробный, нечеловеческий вопль взорвал ночь и, прокатившись по аудиториям, коридорам, рекреациям и спальням Меровинга, звеня, опал на каменные плиты пола. Морис, Эммануэль и Гиллель в ужасе уставились друг на друга. Придя в себя, Ригель и Хамал ринулись в коридор. Многие спальни были уже открыты, в дверных проёмах изумлёнными изваяниями застыли их сокурсники. В коридоре были Риммон и Нергал. На пороге своей спальни появился заспанный Митгарт. Дверь Августа Мормо тоже открылась, и он с раздражением на физиономии выглянул в коридор.

– Кто тут орёт по ночам?

– Кричали там, – Риммон показал на выход из коридора.

У самого выхода оставалась закрытой только одна дверь – спальни Генриха Виллигута. Все нерешительно озирались, точно ждали повторения крика. Риммон медленно пошёл к закрытой двери. Его сокурсники постепенно подтянулись за ним и столпились вокруг. Воспользовавшись этим, Морис де Невер незаметно проскользнул к себе и через минуту появился в толпе уже в домашнем халате. Гиллель Хамал ненадолго вернулся в гостиную Эммануэля и вышел оттуда с кочергой.

Риммон постучал в массивную дверь. Ни звука. Сиррах подёргал ручку. Дверь была заперта.

– А точно кричали там?

– А где ещё?

– Ну, мало ли...

– Да ну вас всех, – Нергал раздвинул толпу. – Давай, Риммон.

Они с силой налегли на дверь, но тщетно.

– Митгарт, Невер, Мормо! Помогайте же.

Морис де Невер неподвижно стоял у стены в толпе и словно не слышал. Мормо сделал несколько шагов вперёд, но его опередил Бенедикт Митгарт. Однако выбить тяжёлую дубовую дверь они не смогли и втроём. Они ещё стояли у двери, пытаясь отдышаться для нового штурма, когда Хамал, протиснувшись за их массивными спинами, вставил между замком и дверной рамой кочергу. Замок щёлкнул, и дверь распахнулась. Хамал поспешно ретировался. Переступивший было порог Риммон замер, но напиравшие сзади сокурсники пропихнули его в комнату. Раскинув руки, Сиррах остановил их напор.

В трёх шагах от окна, возле стола, заваленного книгами и заставленного колбами, в чёрно-алой луже крови лицом вниз лежал Генрих Виллигут.

Глава 13. Ночное рандеву. «Чем я лучше Нергала?»

Du bist noch nicht der Mann, den Teufel festzuhalten!

Нет, не тебе чертей ловить в тенета!